Мадам Голубцова
Мадам Голубцова
Смерть Сталина потрясла всех, кто верил ему, кто оказался в плену «культа личности». Стыдно вспомнить, но и я отдала дань этому чувству, когда, выступая на митинге сотрудников Министерства кинематографии, горячо заявила «о счастье, дарованном нам, жить в эпоху Сталина», которому все мы обязаны успехами в строительстве социализма, в укреплении такого государства, которое сумело победить страшного врага ? фашизм!..
Когда останки Сталина были перевезены в Колонный зал, буквально вся Москва двинулась туца. Я тоже возглавила нашу маленькую колонну сотрудников главка научно-популярных фильмов (мы тогда работали на Палихе, вблизи Новослободской). Движение транспорта было приостановлено. Почти бегом добрались до Садового кольца, откуда думали попасть в центр города. Но не тут-то было! Огромный вал народа катился по Садовому. Улица Горького была закрыта. Ринулись налево. Только через улицу Кирова удалось добраться до площади Дзержинского. Здесь оказались в такой давке, что поняли: попасть на площадь Свердлова едва ли удастся. Никем не руководимые, неорганизованные толпы народа буквально текли с каждой улицы, из каждого переулка, и все стремились вниз, к Театральному проезду. Раздавались плач и крики людей, сжатых в этой толпе. «А что же будет там, у Большого театра, куца толпы шли с Петровки и Неглинной?» ? подумала я и предложила своим товарищам вернуться, «пока не поздно». Все, не раздумывая, со мной согласились, и мы стали пробираться обратно. Это было не так просто, но все же нам удалось добраться до метро «Кировская», и мы благополучно уехали по домам. А потом стало известно: свыше шестисот человек были задавлены в этот день и в день похорон Сталина. Одна наша женщина из Бирюлева потеряла двадцатипятилетнего сына, хотя это был крупный, здоровый и сильный мужик...
В июне этого же года закончилась карьера Берии, который попытался совершить переворот, чтобы захватить власть.
К сожалению, все эти события в верхах неожиданно серьезно изменили жизнь Вани, а вскоре и мою... Летом мы вместе отдыхали в Пионерской. Проводили время очень весело: в походах с детьми к озеру, к Москве-реке, в прогулках по лесу. И вот однажды в полдень подъезжает к даче шикарная черная «Волга», обитая внутри розовым сукном. Ее водитель вручает Ивану Васильевичу рукопись и записку от директора Института философии Г. Ф. Александрова с извинениями и просьбой срочно, в течение дня, прочитать рукопись и написать по ней заключение. Это было что-то из истории электротехники. По мнению Ивана Васильевича, она содержала массу ошибок, и он дал о ней отрицательный отзыв. Через два дня вновь появляется «Волга», у Ивана Васильевича просят не только заключение, но и личного присутствия при обсуждении, которое состоится через час. Делать нечего! Пришлось поехать. Рассчитали, что на обсуждение уйдет два-три часа, поэтому часов в семь вечера я уже стояла на платформе в ожидании его приезда. Электрички приходили одна за другой, а его все не было. Самые ужасные мысли приходили в голову, перед глазами витали страшные картины: вот он лежит на мостовой, сбитый машиной, вот упал на улице с сердечным приступом, а равнодушные люди принимают его за пьяного и проходят мимо. Хотела уже ехать в город, искать его, но, к счастью, почти с последней электричкой он приехал.
? Ничего не мог сделать. Ты обратила внимание? Рукопись была безымянной. На встрече присутствовали философы: Степанян, Ойзерман, Глезерман, я и женщина, Валерия Алексеевна Голубцова, которую мне представили как зам. директора Института истории естествознания и техники. К моему удивлению, рукопись, которую я не смог рекомендовать ни к изданию, ни к защите, оказалась докторской диссертацией. Все философы начали ее безудержно хвалить. Представительница института молча слушала их. Я не выдержал, стал им резко возражать, обрушился на неправильность философской и исторической концепции работы, из которой следовало, что чуть ли не вся основная история человечества началась с изобретения генератора; указал и на другие ошибки. Представительница института поблагодарила участников совещания, а меня, пожимая руку, попросила задержаться: «Я должна открыть вам свой секрет, это моя будущая диссертация. Вы высказали много ценных замечаний. Я хотела бы продолжить нашу беседу, с тем чтобы вы конкретно, постранично, подсказали мне, что неправильно и как следует исправить ошибки». И я был вынужден сесть с ней за работу... Мы перелистали всю рукопись, и почти на каждой странице я делал замечания, говорил, как следовало сформулировать то или иное положение. Увидев, что уже поздно, зная, как ты волнуешься, отказался от машины, иначе она задержала бы меня дольше, и хотя работу не закончил, помчался на электричку. И знаешь, кем она оказалась? Еще во время обсуждения я начал подозревать, что она автор и к тому же «шишка», а потом Степанян шепнул: «Что вы лезете на рожон! Ведь это жена Маленкова!» Но что она уцепилась за меня, приняла критику, а не похвалы, говорит о ее уме, в этом ей не откажешь!
? А как одета жена премьера? ? поинтересовалась я.
? Довольно просто. Хорошая шерстяная юбка с пестрой шелковой кофточкой, белые туфли с белыми носками. Ты одеваешься даже шикарнее.
Так вошла в нашу жизнь «жена премьера». Мы надеялись, что знакомство с ней ограничится беседой по поводу диссертации, но не тут-то было! Утром у себя на рабочем столе Ваня обнаружил пакет из президиума Академии наук СССР, в котором содержалось постановление о назначении «Кузнецова И. В. председателем Ученого совета Института истории естествознания и техники». Удивленный Иван Васильевич был убежден, что произошла какая-то путаница, позвонил в президиум и стал доказывать, что это «постановление» не может относиться к нему, что, вероятно, имелся в виду Кузнецов В. И., работавший в том же институте. Но там, посмотрев документацию, переспросили:
? Вы заведующий сектором философии естествознания в Институте философии Академии наук?
? Да, я!
? Так вот именно вас имел в виду президиум, и никакой ошибки здесь нет.
Кинулся к ученому секретарю Академии наук ? Топчиеву A. B.
? Поймите, о том, чтобы именно вас привлечь к работе, хлопотала жена Маленкова. Отказать ей у нас просто не было возможности: ведь вы не просто философ, а занимаетесь философией естествознания, больше того, вы историк науки, выпустивший в свет такой труд, как «Люди русской науки». Ваша кандидатура самая подходящая. Уже договорились, что вы займете пост заместителя директора этого института. Надеюсь, вы войдете в наше положение и не станете отказываться.
И как ни упирался Иван Васильевич, назначение состоялось. «Мадам» ушла в творческий отпуск, в докторантуру, ? и, кроме Ивана Васильевича, никого не желала видеть на своем месте. А Ваня, будучи человеком не только творческим, а еще и очень добросовестным, вскоре поставил дело так, что из двенадцати секторов под его руководство перешло одиннадцать, чем он даже несомненно гордился. Большого объема работы он никогда не боялся и погрузился в дела института с головой. Думать о проблемах философии, тем более писать фундаментальные труды уже не оставалось ни сил, ни времени.
Когда Иван Васильевич пришел в институт, его возглавлял членкор Самарин. После его смерти директором назначили Ивана Васильевича. Он протестовал, но это не помогло.
A. B. Топчиев, при всем хорошем отношении к Ивану Васильевичу, не мог его понять: «Вы будете хозяином, в вашем распоряжении будет весь штат института. Вы прекрасно в этих условиях напишете свою докторскую». Никто, и прежде всего сам Топчиев, не учитывал, что «мадам» будет курировать деятельность дирекции института, считая, что она, как «жена премьера», имеет на это полное право, хотя и находилась в творческом отпуске за счет государства.[92]
В первое время после нового назначения царила полная «идиллия». Голубцова очень благоволила к Ване и не раз приезжала на своей шикарной «Волге» к нам на дачу в Пионерскую, благо их казенная дача находилась в том же направлении, в Жаворонках. Не раз катала на машине наших ребятишек. Но разницу во взглядах на жизнь мы начали ощущать еще за чайным столом. Помню, зашел как-то разговор о положении учителей в стране.
? Низкий уровень жизни учителя тяжело отразится со временем на воспитании всего народа, ? взволнованно говорил Ваня. ? Кому-кому, а учителю надо платить больше, чтобы он мог прилично одеваться, покупать нужную литературу. Надо как-то продумать систему снабжения учителей, чтобы они не стояли в очередях вместе с учениками и их родителями, это роняет их престиж.
? Ерунда, ? отвечала Валерия Алексеевна, ? надо просто с них больше спрашивать, усилить контроль за школами. Вы говорите, средний заработок учителя восемьсот рублей. Это неплохо; у рабочих только шестьсот пятьдесят, надо их подтягивать.
? Это правильно, но согласитесь, что плохо воспитанный и плохо обученный слабым учителем рабочий этим средствам не найдет другого применения, кроме как на водку. А одаренные люди, которые могут быть прекрасными учителями, не могут обречь себя на полуголодное существование. Поэтому в пединституты в основном идут слабые выпускники школ, главным образом, девушки, а нужен школе мужчина ? воспитатель.
Я была целиком согласна с Ваней, но Валерия Алексеевна высмеивала нас. Так и разошлись не переубежденные ? ни мы, ни она.
В другой раз Иван Васильевич стал в ее присутствии удивляться тому, что, строя огромный университет в большом отдалении от города, не подумали о транспорте:
? Надо было сразу строить метро, ? говорил он.
? Все студенты должны были жить в общежитиях, ? возражала она.
? Но это была утопия, которая сразу рухнула. Общежитий построили на шесть тысяч мест, а студентов приняли восемь тысяч. А каково преподавателям, которые живут в разных частях города! Вот и мучаются все.
? Ничего! Молодежь потерпит, и педагоги тоже. Скоро туда трамваи проведут!
? Как трамваи?! Ведь тогда у людей будет пропадать уйма времени!
? Ничего! Зато это наиболее дешевый для строительства транспорт. Я, когда была директором МЭИ, провела к институту трамвай, и все были довольны.
Несмотря на такие разногласия, она продолжала «благоволить» к Ивану Васильевичу настолько, что, когда в январе 1955 года на пленуме ЦК, проходившем на Старой площади, Маленкова как премьера подвергли серьезной критике, она допоздна сидела в кабинете Ивана Васильевича (его окна смотрели как раз на здание ЦК), плакала у него на плече и твердила:
? Нас теперь сошлют, сошлют из Москвы!
Удивленный таким предположением, Ваня утешал ее, говорил, что «этого не может быть», но она твердила свое. Позже мы поняли почему. Разоблачения, сделанные Хрущевым на XX съезде в 1956 году, показали неблаговидную роль Маленкова в организации всякого рода процессов против так называемых «врагов народа». Люди, подобные Маленкову, не мыслили иного исхода, как «ликвидация» или ссылка для тех, кто пришелся не ко двору. ...
Совсем другой предстала перед Иваном Васильевичем «мадам» Голубцова, когда Маленков, после всей критики, был понижен всего лишь на одну ступеньку ? стал не председателем Совета министров, а его заместителем. Она вновь почувствовала себя важной особой, принадлежащей к правительственной элите. Возможно, памятуя о своей «слабости», проявленной в присутствии Ивана Васильевича, она вдруг очень переменилась к нему. Стала сухой, неприступной. Теперь уже ни одно заседание дирекции не проходило без ее участия, хотя формально она в этот период не имела отношения к делам института, так как продолжала пребывать в «творческом отпуске». Ваня часто говорил мне:
? Не пустить ее мне просто неудобно, она же бывший заместитель директора. Я просто мечтаю, чтобы она поскорей защитилась! Тогда она вернется на пост директора, а я ? в институт философии.
А пока с Голубцовой начались трения, сначала мелкие, потом и крупные. Придиралась буквально к каждому решению дирекции, требовала, чтобы они были сформулированы в ее стиле и духе. Тяжелый конфликт произошел летом 1955 года при обсуждении итогов конкурса на замещение вакантных мест. Она заявила прямо и недвусмысленно, что «еврея Бляхера» нельзя привлекать в институт, что аргументы о его большом научном потенциале несущественны. Иван Васильевич, возмущенный такой постановкой вопроса, ответил:
? Ленин учил нас прежде всего оценивать деловые качества, а не принадлежность к той или иной нации.
? Вы плохо разбираетесь в политике партии, ? бросила она ему
? Я не думаю, что она может противоречить учению Ленина, ? резко возразил он и тут же продиктовал секретарю дирекции решение о зачислении Бляхера в штат Института.
Рассказывая мне об этом эпизоде, он заметил:
? У нее красные пятна пошли по лицу.
Я схватилась за голову:
? Боже, эти красные пятна дорого могут тебе обойтись!
? Пока я директор, командовать собой не позволю!
Предчувствие неприятных последствий этой стычки охватило меня. Но возражать я не стала. Ванина принципиальность не терпела компромиссов, я это знала, тем более что и сама была целиком согласна с его точкой зрения на антисемитов. Ваня их ненавидел.
Валерия Алексеевна, с ее бесстыдным антисемитизмом, отныне воспринималась им как персона крайне неприятная, общения с которой следует избегать. Он радовался, что после той стычки она явно демонстративно перестала посещать заседания дирекции. Однако отказаться от прочтения законченной ею диссертации не смог. Диссертация «не блистала оригинальностью идей» (выражение Ивана Васильевича), но замечания были учтены, и она получилась достаточно добротной. К концу 1955 года Валерия Алексеевна защитилась и тут же вернулась в институт. Иван Васильевич сразу предложил ей пост директора ? так тяготила его эта должность.
То, что назревало, произошло уже после XX съезда. В соответствии с его решением Иван Васильевич был мобилизован в группу ученых, которые имели задание в самые короткие сроки создать учебное пособие по философии. Всех их освободили от основной работы и поселили в санатории «Узкое» под Москвой, дабы ничто не отвлекало от работы над учебником. Голубцова была назначена и.о. директора Института. Вскоре я стала свидетелем телефонного разговора Вани с Валерией Алексеевной. Я не совсем уяснила себе, в чем было дело, поняла только, что он страшно расстроен. Когда Ваня, взбешенный, повесил трубку, спросила, о чем шла речь. А дело было в том, что некоторое время назад сотрудники института обнаружили неизвестную доселе переписку Менделеева с Дарвином и готовили ее для публикации в очередном номере журнала «Вопросы истории естествознания». Узнав о намечающемся визите Хрущева и Булганина в Англию, Иван Васильевич договорился о срочном выпуске журнала, чтобы успеть отправить его в Англию с членами правительственной делегации. Авторскую группу он пообещал премировать. Группа не подвела. Работа была завершена досрочно. Как потом стало известно, английские ученые были очень благодарны за полученный подарок, свидетельствовавший о глубокой связи английской науки с русской. В связи с отъездом в «Узкое» Иван Васильевич решил напомнить Валерии Алексеевне о необходимости премировать группу и просил сделать это на очередном заседании дирекции. На что она сказала, что делать этого не будет.
? Это их обязанность!
? Но они делали эту работу по ночам, в два раза быстрее обычного!
? Ну и что? Все обязаны так работать!
В общем, уговорить ее он не смог, уехал расстроенный. А через несколько дней, поздно вечером, появился дома, такой довольный и сияющий.
? Какими судьбами? ? воскликнула я..
? А я был на заседании редколлегии нашего журнала.
? Зачем? ? упавшим голосом спросила я, предчувствуя какую-то беду.
? А затем! Приехал и лично похвалил группу, выпустившую досрочно журнал с перепиской Менделеева и Дарвина, извинился перед ними, что, не будучи в настоящее время директором, не могу выполнить своего обещания о премировании.
? А она была?
? Да, была!
? Ну и как реагировала?
? А как всегда, красными пятнами по лицу...
? Ну, как ты не понимаешь, что ты оскорбил ее на глазах у присутствующих. Ведь все, конечно, уверены, что ты не мог не говорить с ней о премировании, ? чуть не плача твердила я. А он только рассмеялся:
? Капризных женщин надо учить, если они берутся руководить делом. Знаешь, как она переживала, что профессор Белькинд с ней не здоровается. Не раз мне на это жаловалась. Я был удивлен поведением этого весьма воспитанного человека. Спрашиваю: «Лев Давидович, что это, говорят, вы не здороваетесь с Валерией Алексеевной?». А он отвечает: «Я не могу здороваться с женщиной, из-за которой в конце тридцатых годов погибли чуть не сотня ученых МЭИ, ни в чем не повинных и теперь полностью реабилитированных, ? из них многие были моими друзьями.
? Но он не сказал ей этого в глаза?
? Конечно, нет!
? А ты оскорбил ее лично и публично, и она отомстит!
? Слава богу, теперь не тридцатые годы, и уже был XX съезд, ? оптимистично закончил он.
Утром уехал в «Узкое».
А через несколько дней раздался звонок, и какой-то мужчина стал требовать, чтобы я срочно вызвала Ивана Васильевича в институт. Заныло сердце, отговорилась, что связи телефонной не имею, а поехать в «Узкое» не могу. Через день-два Ваня появился дома. Вид его был ужасен: бледный как смерть, дыхание тяжелое, прерывистое. Уложила в постель, вызвала «неотложку». Определили: гипертонический криз. Когда он пришел немного в себя, рассказал: вызвали на парткомиссию, присланную из райкома КПСС, и зачитали сделанные выводы по оценке его работы. Обследование проводили без его участия; ему инкриминировалось не просто огромное количество упущений, но даже «преступлений».
Его, человека совершенно невинного, эта подлость ударила особенно больно. Сама «мадам» как бы устранилась на это время ? вроде заболела, на работу не ходила, но все, что было записано в постановлении, все это было продиктовано ею. Так мы подозревали, и это подтвердилось потом на заседании райкома КПСС, срочно поставившего вопрос «о деятельности И. В. Кузнецова» на обсуждение, минуя парторганизацию института. Его обвиняли, например, в том, что он привлек к работе «из корыстных целей» Б. М. Кедрова. Иван Васильевич возражал: «Кедров ? единственный членкор в институте, председатель комиссии по изучению наследства Менделеева, автор многих книг о Менделееве. Какая мне корысть? Это только почетно для института». В ответ второй секретарь райкома Боброва, которая вела заседание, буквально кричала: «Конечно, корысть, ведь он будет вашим оппонентом при защите докторской!» (об этом он говорил как-то Голубцовой).
? Да где бы ни работал Кедров, ? отвечал Иван Васильевич, ? он был бы моим оппонентом, так же как и Омельяновский, ибо в области философии естествознания работаем пока только мы.
Ему бросали новое «обвинение»: «Вы разрешили профессору Зубову засчитать его изданную книгу как внеплановую, и он получил поэтому гонорар!»
Иван Васильевич объяснял:
? Зубов записал в план-карту часть своего большого труда ? пятнадцать листов, но поскольку сверх этого он выполнил по заданию института другую работу в тридцать листов, дирекция сочла возможным ? и на это нам дано право ? засчитать эту работу как плановую, а записанную ранее перевести во внеплановую.
Его обвиняли также в том, что привлек к работе в институте директора издательства «Физматгиз» Рыбкина, хотя последний зарплаты в институте не получал. «Говорят, он ваш хороший знакомый?» ? ехидно вопрошала Боброва.
? Он великолепный математик, а что касается знакомых, то я знаком со всеми, кто работает в области философии естествознания.
Много еще было пунктов подобных обвинений, но особенно, по мнению обвинителей, важным и обличающим был один ? об использовании труда Горнштейн. Эту женщину, семнадцать лет проведшую в сталинских лагерях, в прошлом профессора, у которой одно время учился Кедров, Иван Васильевич принял в институт действительно из жалости. Она была из Ленинграда, но почему-то туда после реабилитации не вернулась, а застряла в мытищинской больнице, где работала санитаркой. Кедров случайно встретил ее и попросил Ивана Васильевича взять в институт, как человека, хорошо знающего несколько иностранных языков. Институт как раз нуждался в переводчиках, было много интересных книг по его тематике, которые следовало перевести. Этим она и занималась. Переводы ее поступали в библиотеку института, где с ними могли знакомиться все, кто там работал. Но, желая «пришить» хоть какое-нибудь дело, пахнувшее использованием служебного положения, Горнштейн принудили сказать, что «переводы делались лично для Ивана Васильевича» (она потом долго мучила его своим «раскаянием», объясняя эту ложь испугом, ? так силен был нажим на нее). Никого не смутило, что все эти переводы были на учете в институтской библиотеке. Иван Васильевич отвел и это обвинение, но все его слова повисали в воздухе. Его не слушали, перебивали, возмущались тем, что «смеет защищаться». В конце концов признали виноватым и предложили вынести строгий выговор с занесением в личное дело. Попытка Вани опротестовать наказание вызвала возмущение Бобровой и ее громкую реплику: «Будьте благодарны, что оставляем вас в партии. Товарищ Голубцова звонила и требовала вас исключить».
Вот так, в конце концов, вылезли на свет ослиные уши той, что организовала всю эту травлю, не простив Ивану Васильевичу его принципиальности и независимости. «Мадам» вообразила, что этот мягкий на вид, деликатный и предупредительный человек с ясными голубыми глазами будет игрушкой в ее руках. Но он оказался «железным», неподдающимся. И это привело ее в ярость
Данный текст является ознакомительным фрагментом.