X КРУПНАЯ ИГРА (1626–1628)
X
КРУПНАЯ ИГРА (1626–1628)
Через неделю после того, как Рубенс отправил Пьеру Дюпюи письмо, восхваляющее его покойную жену, он снова пишет этому же французскому корреспонденту. Через неделю — опять. Он пишет ему постоянно и регулярно. Удается ли художнику так хорошо скрывать свое горе? Или забвение поспешило к нему на помощь с невиданной быстротой? Наконец, может быть, Рубенс просто старается отвлечься? Так или иначе, он занят только одним — политикой. Впрочем, положение в Европе дает для этого все основания.
Карл I вовлек Францию, Соединенные Провинции и Данию в борьбу против императора и Филиппа IV. Хотя Рубенс не покидает Антверпена, мысленно он переносится через горы и долины. Он мчится в Германию по следам Тилли и Валленштейна. Он интересуется новым каналом, который должен изменить течение Рейна на горе Голландии. Он обвиняет в жестокости голландцев, не берущих пленных в морских боях, и одобряет карательные законы, принятые инфантой. Он беспокоится о галионах, которые везут из Перу двадцать миллионов золота и которые подстерегает английский флот. Наконец, — и это уже не ново — он пристально следит за действиями герцога Бекингема.
Герцог тоже не забыл о фламандском художнике, правда из других побуждений.
Год 1625-й был неблагоприятным для англичан, 1626-й оказался еще хуже. В военном отношении Британия терпела одну неудачу за другой. Филипп IV заключил с Францией мир, а Англия по вине Бекингема умудрилась с нею поссориться. Бекингем пожелал поехать во Францию, чтобы увидеть королеву, к которой он все еще питает пылкую страсть. Но он сбросил со счетов Ришелье. Несмотря на свою мантию, кардинал отнюдь не отказался от побед над женщинами и метит он весьма высоко, однако на этом поприще ему трудно состязаться с таким обольстительным кавалером, как герцог Бекингем. Ришелье не остается ничего другого, как всячески препятствовать затеям счастливого соперника. И ему это вполне удается. У кардинала повсюду есть глаза и уши — Людовика XIII вовремя предупредили, и он воспротивился приезду Бекингема во Францию. Этот приезд, заявил Людовик XIII, «был бы оскорбительным для особы короля и вредным для спокойствия государства». В ответ на это герцог, не привыкший обуздывать свои желания, объявил, что увидит королеву «наперекор всем французским властям» и тотчас убедил своего короля занять враждебную по отношению к Франции позицию. Однако за спиной Бекингема ропщет страна. Герцог понимает, что если ему удастся заключить мир с Испанией, он развяжет себе руки. Цель Бекингема — выпутаться из затруднительного положения так, чтобы при этом не слишком пострадало его самолюбие. Год тому назад, ссылаясь на Рубенса, Жербье доложил своему господину о миролюбивых устремлениях инфанты — несмотря на войну, Рубенс и Жербье продолжают переписываться.
Бекингем вдруг обнаруживает в себе пылкую любовь к античной мраморной скульптуре. У Рубенса прекрасная коллекция этих произведений — герцог желает ее купить.
Уловил ли Рубенс своим редким чутьем, что в этом капризе коллекционера кроется политика? Так или иначе, он ничтоже сумняшеся запросил за свою коллекцию 100 тысяч флоринов. Чтобы подстегнуть рвение посредника, он обещал ему десять процентов комиссионных. Услышав о таких деньгах, агент Бекингема стал красноречив. Дело слажено: Рубенс получил круглую сумму — 90 тысяч флоринов. Так как ему самому коллекция в свое время обошлась в две тысячи флоринов плюс несколько картин, «писанных его рукой», сделка оказалась для него на редкость выгодной. Художник сам сопровождал драгоценные скульптуры до Кале. Против своего ожидания, он не встретил там Жербье. На обратном пути он сделал крюк и заехал в Париж, где провел три недели. В отсутствие Рубенса при дворе в Брюсселе — где обычно царит «сонная скука» — стали распространяться слухи на его счет. Уверяли, будто он побывал в Англии. В это поверили и инфанта и маркиз Спинола. Рубенсу с большим трудом удалось их переубедить…
Однако новости из Англии и в самом деле не заставили себя долго ждать. В январе 1627 года Жербье написал Рубенсу, что хочет кое-что сообщить ему от имени своего господина, и просил выхлопотать ему паспорт. В феврале Жербье прибыл в Брюссель. Бекингем предложил заключить перемирие с условием полной свободы торговли между Испанией, Англией, Данией и Соединенными Провинциями. Рубенс передал это предложение инфанте. Но в Брюсселе опасались, что будет трудно достичь всеобщего соглашения и поэтому считали разумным, чтобы Англия и Испания пока что договорились между собой. Рубенсу было поручено передать это предложение Жербье, чтобы тот сообщил его Бекингему. Бекингем согласился. Он только потребовал, чтобы в соглашение были включены Соединенные Провинции, с которыми Англия связана союзом.
Инфанта сообщила своему племяннику Филиппу IV о предложениях Бекингема. Верный своему обыкновению, Мадрид не торопится с ответом. Рубенса раздражают эти проволочки. Он успокаивает Бекингема и Жербье. Не получая от них ответа, он начинает тревожиться: дошли ли по адресу его письма. Сам он не терял времени даром. Он отправился в Брюссель вместе с аббатом Скалья[190], послом Савойи, только что приехавшим в Нидерланды. Их беседа с инфантой и Спинолой «доставила ему полное удовлетворение». Благодаря Рубенсу Спинола и Скалья «пришли к согласию и остались довольны друг другом без тени взаимного недоверия». Скалья собирается в Голландию и несомненно встретит там Жербье. Рубенс тоже хотел бы участвовать в этой встрече. «Полагаю, — пишет он, — что мое присутствие принесет большую пользу делу». Но так как его непосредственные властители не решаются послать его на свой страх и риск, Рубенс составил великолепный план. Пусть Жербье вызовет его в Голландию от имени Бекингема. Вместе с Карлтоном и аббатом Скалья они найдут способ разрешить трудности между Испанией и Голландией, которые одни только и мешают соглашению.
«Это будет отличный ход», — замечает Рубенс. Препятствия могут возникнуть только со стороны Соединенных Провинций — он берется их уладить. «У меня есть там весьма влиятельные друзья и старые корреспонденты, которые не преминут исполнить свой долг». Написав это письмо, Рубенс вдруг почувствовал тревогу. В постскриптуме он добавил: «Прошу Вас сжечь это письмо тотчас по прочтении, так как оно, хотя и не содержит ничего предосудительного, может погубить меня в глазах моих повелителей или, во всяком случае, может подорвать их доверие ко мне и лишить меня возможности быть полезным в будущем»[191].
Мадрид отмалчивается вовсе не случайно. В марте граф герцог Оливарес и французский посол, граф Рошпо, подписали договор о союзе, цель которого ни много ни мало — раздел побежденной Великобритании! Людовик XIII и Филипп IV ратифицировали этот договор. Поэтому теперь Испании довольно трудно принять английские предложения. Однако было бы нерасчетливо их отвергнуть.
Наконец Филипп IV решается дать ответ. Пусть инфанта продолжает переговоры. Ей дают полномочия даже заключить мир, но специально рекомендуют этого не делать! К тому же король недоволен ролью, отведенной Рубенсу: могущественную Испанию представляет какой-то художник. «Нетрудно вообразить, какой урон это нанесет славе монархии, ибо ее репутация не может не пострадать, если человек столь ничтожного звания оказывается ее полномочным представителем, к которому должны обращаться послы со столь важными предложениями». Инфанта возражает королю, что Жербье — тоже художник и что пославший его Бекингем снабдил его собственноручным письмом, адресованным антверпенскому художнику. С этим нельзя не считаться…
В июне Жербье, а также лорд Дедли Карлтон выезжают в Гаагу. Карлтон возвращается в Голландию в качестве чрезвычайного посла после двухлетнего отсутствия, которое он использовал с большой выгодой для себя — как материальной, так и моральной. Под предлогом, что ему нужно уладить сделку по продаже картин и других предметов искусства, Рубенс получает заграничный паспорт. Он отправляется в Бреду и, действуя в согласии с полученными им инструкциями, предлагает Жербье встретиться неподалеку от Бреды в нейтральном месте — в городе Зевенбергене. Удивленный Жербье начинает подозревать какой-то подвох и предлагает в свою очередь встретиться на выбор в Делфте, Роттердаме, Амстердаме или Утрехте. Рубенс, подчиняясь очередным приказаниям, продолжает настаивать на Зевенбергене. Жербье категорически отказывается. Ситуация становится трагикомичной.
В конце концов Брюссель соглашается, чтобы Рубенс выехал в Делфт! Его пребывание в Голландии не проходит незамеченным. Дипломаты взволнованы. Какая цель кроется за этим визитом? В течение недели Рубенс и Жербье отводят душу в разговорах о заключении мира, о котором оба мечтают. Но их беседа не имеет никакого практического значения. Рубенс на редкость безвластный посол: у него нет при себе никаких письменных полномочий, он не может брать на себя никаких обязательств. Впрочем, инфанта и Спинола тоже не имеют права вести переговоры. Чтобы узнать волю испанского монарха, надо дожидаться прибытия дона Диего Мессиа[192], а этот представитель Испании не торопится с приездом.
Прошел уже месяц с отъезда Рубенса, а Жербье все еще ждет. К концу августа, потеряв терпение, он объявляет, что возвращается в Англию. Но дон Диего Мессиа как раз выехал из Парижа и направился в Брюссель. Рубенс спешит уведомить об этом своего коллегу. Жербье решает подождать — ведь если он вернется ни с чем, он станет всеобщим посмешищем. Однако он требует письма, в котором инфанта свидетельствовала бы, что она всерьез относится к переговорам. Но, отнюдь не считаясь с намерениями двух договаривающихся сторон, дон Диего Мессиа привозит невероятный план, разработанный до мельчайших подробностей: соединенный флот Франции, Испании и Голландии должен высадить войска в Англии, взять Лондон, а потом и всю Британию, и командовать этой экспедицией будет не кто иной, как сам Спинола!
Для Рубенса это крушение всех его надежд. Он считает, что «главные пружины этого союза — избыток католического рвения и ненависть к общему врагу». Досада его велика, хотя он и пытается ее скрыть: «В этом вопросе, как и во всех прочих делах, надо полагаться на будущее и хранить спокойствие». Повинуясь приказанию, он вынужден написать Жербье двоедушное письмо. С одной стороны, он сообщает, что дон Диего Мессиа «осведомил правительство Нидерландов о союзе королей Испании и Франции для защиты их королевств». С другой стороны, он утверждает, что «Ее высочество инфанта осталась при прежнем мнении», ибо «более всего на свете она желает спокойствия своему племяннику королю и прочного мира ради всеобщего блага». Спинола также «будет содействовать этому всеми силами и сделает все, что может, для успеха столь благородного дела»[193].
Зная, что никакое соглашение с англичанами невозможно, Рубенс должен их убедить, что Испания по-прежнему желает мира! И однако он уступил не без борьбы. Он пытался разоблачить коварство французов, которые, несмотря на союз с Испанией, продолжают помогать Генеральным штатам. Он так долго убеждал в этом дона Диего, что даже поколебал испанского посла. Но, связанный по рукам и ногам полученными инструкциями, посол и сам бессилен. Чтобы облегчить душу, Рубенс отправляет Жербье письмо более личного свойства, которое для верности написано по-фламандски: «Умоляю Вас, поверьте, что я делаю все, что в моих силах, и мои повелители принимают горячее участие в интересующем нас деле». Виной всему Оливарес, «в котором страсти заглушают голос рассудка и попирают все разумные доводы». «Большинство членов Высшего совета Испании разделяют наше мнение, но Оливарес своим упорством сумел склонить всех на свою сторону». Что касается дона Диего, то «ему было подробно рассказано о лицемерии французов, о помощи, которую французский король изо дня в день оказывает Штатам и готов оказать Дании! Ему открыли глаза на то, что французский король смеется над нашим простодушием и запугивает Англию союзом с Испанией только для того, чтобы добиться соглашения с англичанами, которого он в конце концов и добьется. Все это по приказу инфанты и маркиза я многократно и подробно излагал дону Диего. Я говорил с ним весьма откровенно и чистосердечно. Мои усилия не пропали даром, но дело сделано, и дон Диего не вправе нарушить распоряжения, полученные из Испании. Во имя дружбы я не стану обманывать Вас. Напротив, я скажу Вам со всей искренностью, что инфанта и маркиз решили продолжать наши переговоры, ибо они не сомневаются, что договор Франции и Испании будет бесплодным, бессмысленным и недолговечным. Здесь все разумные люди, как духовные лица, так и светские, насмехаются над ним и не ставят его ни в грош. Но пока нелепость этого договора не проявится на деле, положение не изменится, а для этого нужно время. Оливарес в конце концов одумается и изменит свое поведение. Но, увы, будет уже поздно».
«А пока суд да дело, нам следует неукоснительно заботиться о благополучии наших дел, а Вам — поддерживать добрые намерения Бекингема; в этом, во всяком случае, нет ничего дурного, ведь мы с Вами не пытаемся воспрепятствовать каким-либо военным действиям, либо их оттянуть, а стало быть, в нашем поведении нет ничего предосудительного. Впрочем, я не хотел бы тщетными посулами удерживать Вас вдали от Вашего господина и от Вашей милой жены. До сих пор я поступал так с самыми добрыми намерениями, имея на то веские причины. Так будем же по-прежнему сообщать друг другу все новости, дабы поддерживать добрые намерения наших государей и не отступаться от своих позиций. К этому письму прилагаю письмо для герцога, которое должно послужить к Вашему и моему оправданию. В настоящий момент я не могу ничего более сделать и с чистой совестью препоручаю себя господней воле»[194].
Несколько недель спустя Рубенс снова идет в наступление. Он слишком настойчив, чтобы сложить оружие. Он сообщает маркизу Спиноле, что Жербье готов когда угодно приехать в Брюссель для переговоров о мире, так как Бекингем любой ценой хочет договориться с Испанией. Тщетно пытаясь помочь ла-рошельским гугенотам, герцог потерпел сокрушительное поражение у острова Ре. В этой неудачной вылазке, которую возглавил сам герцог, англичане потеряли две трети участвовавших в ней войск. Напрасно Жербье твердит о том, что «отступление, за которым следует еще более мощное наступление — это хитрость, к которой прибегали все великие полководцы». Бекингем не может продолжать военные действия, и, чтобы защититься от резких нападок у себя на родине, ему совершенно необходимо заключить мирный договор с Мадридом. Английская торговля, расцветшая было в связи с колонизацией Индии, сильно пострадала от войны с Испанией, а военная авантюра против Франции еще ухудшила положение. Английские финансы расстроены, государству приходится всячески изворачиваться. Конечно, Жербье, как верный слуга герцога, об этом не заикается. Наоборот, он объявляет, что англичане «спешно готовятся к более крупной и лучше снаряженной экспедиции». Спинола, который собирается в Испанию, говорит Рубенсу, что по приезде в Мадрид обо всем доложит королю. Спинола осторожен и не хочет сжигать все корабли: французы — ненадежные союзники, и разговоры об их помощи голландцам отнюдь не пустые слухи…
В письмах к Жербье Рубенс говорит с большей теплотой о своих английских друзьях, чем о своих испанских хозяевах, и всячески подчеркивает, что хочет сохранить добрые отношения с Бекингемом, но в его письмах к Пьеру Дюпюи звучат совсем другие нотки. Тут уже нет речи о двоедушии французов, наоборот, он беспощадно судит англичан: «Право же, англичане ведут себя так, что им впору начертать на старом знамени святого Георгия: „Друзья господа Бога и враги всего Человечества“»[195]. Узнав, что Бекингем взял на себя командование флотом, Рубенс пишет: «Я весьма удивлен, что герцог Бекингем решился покинуть своего короля и не предпочел доверить какому-нибудь другому испытанному генералу руководить столь ужасной и опасной экспедицией»[196]. И заключает недвусмысленно: «Думаю, что его смелость вынудит его победить или со славой погибнуть, ибо, если он потерпит поражение и останется в живых, ему не миновать стать игралищем судьбы и всеобщим посмешищем»[197]. При известии о неудачах англичан: «Им следует как можно скорей возвратиться восвояси, дабы защищать свой родной очаг, вместо того чтобы нападать на других; герцог Бекингем теперь на собственном опыте узнает, что военное ремесло весьма несхоже с ремеслом придворного!»[198] При этом Рубенс радуется «победе, одержанной христианнейшим королем над англичанами, которые с позором изгнаны с острова Ре и понесли большие потери»[199]. А за несколько недель до этого после своих неудачных хлопот он писал тому же самому Бекингему: «Умоляю Вашу светлость, несмотря на неблагоприятные времена, не лишать меня своего расположения и верить, что никакие превратности судьбы и общественные злополучия не угасят моего рвения в служении Вашей милости, которому я посвятил себя однажды и навсегда»[200].
Дипломат должен скрывать свою игру. Рубенс пытается это делать, но это не всегда ему удается. В письмах к его английским корреспондентам ему изменяет спокойствие и выдержка. С Пьером Дюпюи он чувствует себя более свободно. Этот историограф не был, собственно говоря, другом художника. Это просто знакомый, с которым полезно поддерживать отношения, ибо замечательный библиотекарь в курсе всех придворных слухов и пользуется доверием Людовика XIII. Он со знанием дела рассуждает на самые различные темы, а для того, кто, подобно Петеру Паулю Рубенсу, считает себя гуманистом, состоять в переписке с таким человеком — признак хорошего тона. И вот, горя желанием вмешаться в политические дела, Рубенс посылает Пьеру Дюпюи сдержанные послания, в которых сообщает разные новости: о состоянии здоровья кардинала, о проекте второго канала до Геренталя, о гибели галионов во время бури, о предполагаемой женитьбе Спинолы и о других каждодневных событиях.
Иногда в его тоне прорываются более резкие ноты. Рубенс рассуждает о затруднительном положении европейских монархов: «Они уже и так в долгу как в шелку и исчерпали все свои ресурсы, но этого мало — им очень трудно изыскивать новые способы изворачиваться впредь и хотя бы с грехом пополам поддерживать свой кредит». Что до «прекрасных речей, на которые не скупится наш двор», то они «предназначаются не для нас с Вами, а для народа». Но и это еще не все: «В довершение всего монархи очень плохо управляют своей казной, и дела их настолько расстроены, что было бы весьма затруднительно привести их в порядок». И в заключение: «Я бы, со своей стороны, желал, чтобы воцарился всеобщий мир и чтобы мы жили в веке золотом, а не в железном».
Иногда, хотя значительно реже, Рубенс слегка приоткрывает свои истинные чувства: «Если бы испанская спесь могла внять доводам рассудка, без сомнения, нашлись бы способы замирить Европу, потому что в ней повсюду чувствуется горячее стремление к миру». Наконец, этот человек, ведущий переговоры от имени Испании, но, как видно, измученный затянувшимся ожиданием, восклицает: «Все здесь устали, и не столько от самой войны, сколько от постоянных затруднений, вызванных тем, что Испания не дает необходимых денежных средств, от страшной нищеты, в которой все время находится страна, и от тех унижений, которые мы вынуждены терпеть из-за злобы и невежества министров или оттого, что не в их власти действовать по-другому»[201].
Но у Рубенса есть работа — в ней он черпает утешение от разочарований на дипломатическом поприще. Эрцгерцогиня заказала ему пятнадцать картонов, предназначавшихся для монастыря босоногих кармелиток в Мадриде. Тема «Триумф евхаристии» позволила Рубенсу вдоволь насладиться игрой символами и аллегориями. Композиции его темпераментны, динамичны и совершенно непонятны для непосвященных.
Начал он и серию эскизов для галереи Генриха IV. Они великолепны: «Битва при Иври», «Взятие Парижа», «Вступление Генриха IV в Париж», «Генрих IV принимает скипетр от своего народа», «Генрих IV и Мария Медичи». Всего их должно быть двадцать четыре. Жизнь Генриха IV — это цепь героических эпизодов. Для темперамента Рубенса нет ничего лучше. Рубенс закончил портрет Спинолы, который, к его большому сожалению, уезжает в Испанию — с этим гибким генуэзцем всегда легче было столковаться, чем с чопорными испанцами, окружающими инфанту. Кроме того, у Рубенса есть книги и друзья: Балтазар Моретус, Николас Рококс, ван дер Гест, Гевартиус [202].
Гевартиус на редкость интересный человек. Он учился в Лувене в знаменитом Коллеже трех языков и подолгу жил в Голландии и Франции. Теперь он исполняет в Антверпене обязанности секретаря городского суда. Крупный чиновник уживается в нем с филологом (осуществленное Гевартиусом издание Стация снискало ему уважение ученых кругов) и латинским поэтом. Во время своего пребывания в Париже он подружился с Пейреском — именно через него знаменитый гуманист и вступил в переписку с Рубенсом. Рубенсовский портрет Гевартиуса — великолепное произведение, отмеченное изысканным аристократизмом. Вопреки обыкновению, Рубенс не стал прибегать в нем к каким-либо декоративным аксессуарам. Все внимание художника сосредоточено на тонком лице ученого — взгляд приковывают не белые брыжжи, а белизна кожи и в особенности живые и умные глаза модели. Не многие работы Рубенса написаны столь вдохновенно. Возможно, что ему не часто приходилось писать столь привлекательную модель. Возможно также, что немалую роль сыграла здесь и искренняя дружба, которая связывала его с Гевартиусом, — художник называл этого человека «своим лучшим другом и другом муз» и именно его избрал наставником своего сына Альберта.
Рубенс продолжает переписываться с Пьером Дюпюи. Друзья обсуждают политические события и прочитанные книги. Занимает их и осада Ла-Рошели. Когда, проездом через Францию, Спинола получил аудиенцию у Людовика XIII, Рубенс не выдерживает — забыв свой непринужденный тон, он восклицает: «В самом деле, поневоле задумаешься над непостоянством всего земного, когда видишь, как Спинола, руководивший осадой Бреды, Спинола, над которым французский и английский короли любой ценой желали одержать победу, в весьма сходных обстоятельствах наносит визит французскому королю и принят в этом лагере как друг и советчик против взбунтовавшихся подданных короля и против короля Англии, ставшего его врагом»[203].
Через две недели, несколько успокоившись, он пишет: «Я счастлив, что маркиз, покидая французский двор, высказал свое удовлетворение. Он и в самом деле заслуживает, чтобы с ним обходились как с человеком благородным, я могу засвидетельствовать это, ибо мне приходилось иметь с ним дело изо дня в день. Это самый здравый и осторожный человек из всех, кого я когда-либо знал, очень сдержанный, когда поставлены на карту его планы, и молчаливый, однако скорее из боязни произнести лишнее слово, чем по недостатку суждения и красноречия. Отвага его известна во всем мире, так что я не стану о ней говорить. Вначале я относился к нему с опаской, как к итальянцу и генуэзцу, но он всегда держался лояльно, искренно и прямодушно». Рубенс отнюдь не удивлен, что Спинола не посетил галерею Медичи — храбрый полководец «в живописи смыслит не больше, чем последний грузчик». Зато его зять, маркиз Леганьес, — «один из лучших ценителей во всем мире»[204].
Поверенный в делах Дании в Гааге Иосиас Восберген нанес Рубенсу визит. Рубенс тотчас воспользовался этим, чтобы испросить у инфанты позволения вступить в переговоры с датчанином. Он жаждет вернуться на ристалище. Он сопровождает Восбергена в Брюссель, чтобы тот изложил инфанте свои намерения. Речь идет все о том же труднодостижимом мире, в переговорах о котором Рубенс жаждет участвовать. Поездка его дала самые скудные результаты. Изабелла посоветовала Рубенсу обратиться к Спиноле, который находится в Мадриде. Рубенс повиновался. Но поскольку Восберген не облечен никакими полномочиями, испанцы не придают значения его предложениям. Однако стоит Рубенсу обнаружить в письме Спинолы фразу: «Само собой разумеется, испанский король весьма расположен заключить мир со странами, которые с ним воюют»[205], как Рубенс усматривает в этом намек на перемену политики и тотчас уведомляет об этом Бекингема.
Со своей стороны, Жербье в переписке с Рубенсом вновь затрагивает прежнюю тему: хотя Испания никак не ответила на ее шаги, Англия по-прежнему готова заключить соглашение. Рубенс опять начинает осаждать Спинолу и побуждает его к действиям. Он даже поддерживает некоторые жалобы Жербье на испанцев. Однако он не говорит всего, что думает. С Пьером Дюпюи он более откровенен. Он находит, что Спинола «бессилен справиться с беспечностью и леностью — врожденными пороками испанцев, которые этот народ еще всячески старается усугубить»[206]. Он настаивает на том, чтобы переговоры, если уж они начнутся, велись полномочными представителями, которые не были бы обязаны «постоянно сообщать о них в Испанию, чтобы получать оттуда приказания и инструкции». Он хотел бы, чтобы инфанта могла «на равных правах вести переговоры с Великобританией»[207].
На этот раз Мадрид отнесся к делу всерьез: Филипп IV потребовал, чтобы инфанта предъявила ему переписку Рубенса, касающуюся этого вопроса. Художник торжествует: никто не поймет этих писем, частью зашифрованных, частью написанных по-фламандски. В них дела общественные переплетаются с частными. Надо найти человека, которому их можно доверить. Но не пожелает ли испанский король, чтобы их привез сам Рубенс? Филипп IV спрашивает мнение хунты. Хунта дает благожелательный ответ, король тоже не возражает. «Но, — делает он собственноручную приписку, — не надо оказывать давление на Рубенса. Пусть решит сам, хочет ли он совершить это путешествие». Нельзя сказать, чтобы это было любезное приглашение. Не важно! Главное, Рубенс достиг своей цели. Быть может, он надеется оказать помощь Спиноле, которого всё еще задерживают в Мадриде. Деятельный Рубенс убежден, что маркиз «использует все свое дарование и добрую волю, чтобы вырвать испанского короля и его министров из глубокой спячки, в которую они погружены, дабы они, наконец, прозрели и положили конец страшным бедствиям Европы». Инфанта и Спинола — вот люди, достойные власти. Зато остальные… «Все европейские дела в настоящее время запутались, да и немудрено, поскольку они в руках людей неспособных или неопытных» [208].
Последнее письмо Пьеру Дюпюи: «Мы находимся на полпути между миром и войной и, испытывая все бедствия и внешние тяготы войны, не пользуемся никакими преимуществами мирного времени. Антверпен мало-помалу чахнет, он проживает свой капитал, от коммерции, которая могла бы его поддержать, не осталось и следа». Сообщив своему корреспонденту различные новости, Рубенс объявляет: «Боюсь, что наша переписка на несколько месяцев прервется, ибо мне предстоит совершить большое путешествие» [209].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.