XX
XX
Медленно, трудно затягиваются раны, нанесённые войной. В притихших городах Юга почти нет здоровых молодых мужчин — они остались на полях сражений. Лишь старики да калеки видны на тротуарах.
Все креольские семьи — в трауре, старые женщины оделись в чёрное навсегда, до своего последнего дня. Даже нарядных колясок, запряженных холёными лошадьми с коротко подстриженными хвостами, почти не видно на улицах.
Деньги креолов проглочены войной или уплыли в лапы победителей. Город тих нехорошей, кладбищенской тишиной.
Пол Морфи, маленький, нарядный, как парижская модная картинка, медленно идёт по Канал-стрит. Он совершает свою ежедневную утреннюю прогулку, он бережёт своё здоровье и отличается редкой пунктуальностью в выполнении предписаний врача. В глазу у него монокль, в руках тросточка, он ловко помахивает ей, как это делал когда-то дядя Эрнест.
Сколько времени убито на эту высокую технику! Впрочем, стоит ли его жалеть, это пустое и ненужное время?
Пол доходит до угла Роял-стрит и Рю-Сен-Луи, покупает утреннюю газету и входит в старинный отель «Сен-Луи».
Он усаживается в прохладном холле, куда не попадает солнце, и проглядывает газету от начала до конца. Крохотный негритёнок подкрадывается со щетками и бархоткой, обмахивает Полу лакированные лодочки, получает медяк и исчезает.
Пол выходит из гостиницы, спускается по Роял-стрит, поворачивает на Рю-де-Шартр.
Сегодня воскресенье — Пол входит в собор и прослушивает красивую праздничную мессу.
Вы не ослышались, Пол Морфи теперь регулярно посещает собор на Рю-де-Шартр. Не то, чтобы он уверовал в бога, конечно нет! Но в этих старинных традициях есть своя красота, своя прелесть.
Mесса кончилась. Подошёл швейцар в пышном костюме и двууголке. Пол положил на серебряную тарелочку серебряную монету и вышел на улицу.
Он останавливается на Джэксон-сквере, любуется тем, как красиво вырисовывается старинный собор на фоне зданий Кабилдо и Понталва. Здесь самое живописное местечко в старинном креольском районе Вье-Каррэ.
Постояв минуту, Пол отправляется на шумный Французский рынок. Хорошенькая цветочница Роза прикалывает к отвороту его пиджака самый красивый цветок своей корзинки: мсье Пол — постоянный клиент и очень знаменитый. Он прославился чем-то в Европе, Роза не может припомнить, чем именно…
Затем он заходит в кофейную, где почтенная чернокожая тётушка Зизин наливает ему огромную чашку кофе с молоком: никто в Новом Орлеане не умеет варить кофе так, как варит Зизин.
Пол идёт по Роял-стрит. Дойдя до Эспланад-стрит, он поворачивает на Рампар-стрит и входит в небольшой домик. Здесь живёт его старший брат Эдуард. Пол часто заходит к брату. Пол известен в Новом Орлеане как примерный сын и брат. Воистину он очень изменился.
Мистер Эдуард Морфи по-прежнему занимается маклерством по хлопку, и, по слухам, дела его хороши. Этим в Новом Орлеане могут похвалиться немногие.
У Эдуарда — трое детей, два мальчика и девочка Реджина. Ей-то и предназначается пакет со сладостями…
Пошутив с детьми, Пол проникает в обвитую диким виноградом беседку, где стоит его любимое кресло. Пол садится, закрывает глаза и дремлет. Он встал рано. Почему и не подремать, если ласково греет солнце и пчёлы убаюкивающе гудят над лучшим в городе цветником, принадлежащим его дорогому брату Эдуарду? Ведь никаких спешных дел у него нет…
И мистер Пол Морфи дремлет так часа полтора или два. Он просыпается лишь к обеду и первым делом спрашивает у золовки: ждут ли кого-нибудь?
Иногда она отвечает: нет, Пол, будут только Хинксы. И тогда Пол вновь закрывает глаза. Если же она говорит, что будут гости, Пол хмурится и начинает собираться восвояси. Он не выносит чужих, новых людей: они всегда задают глупейшие вопросы именно о том, что он всеми силами старается забыть… И вообще он не нуждается в новых друзьях, его дружбу надо заслужить, а это не так просто… Нет, с него вполне достаточно старых друзей, точнее — друга: Шарль Амедей де Мориан, хоть и покалеченный после Геттисбурга, неизменно присутствует в его жизни.
Изредка — очень редко — они даже играют в шахматы.
По-прежнему Мориан получает вперёд коня, но надо признаться, что теперь он выигрывает гораздо чаще. По-видимому, он стал играть значительно сильнее, но уменьшать фору Пол не собирается ни в коем случае.
* * *
Мистеру Полу Чарлзу Морфи недавно исполнилось тридцать лет. Не надо называть его «Морфи-шахматист», он этого не любит и может невежливо ответить.
Внешне Пол выглядит превосходно, он порядком потолстел, элегантные лондонские жилеты сходятся на нём не без труда — он дважды переставлял на них пуговицы.
Лицо его теперь округлилось, оно уже не кажется светящимся внутренним огнём. Черты его по-прежнему правильны, но странное равнодушие, смешанное с грустью, омрачает его.
Пол недоволен своим здоровьем. Он плохо спит по ночам, у него бывают сердцебиения, а порой сильные головные боли прямо отравляют ему жизнь. И вообще голова у него тяжела почти всегда, он успел привыкнуть к этому и почти не замечает тяжести — ведь термин «гипертония» в те годы ещё не был изобретён.
Быстро и незаметно ползут одинаковые, тихие годы. И вдруг однажды Пол спохватывается: жизнь уходит. Осталось не так уж много! Нет, он должен бороться, лечиться, хвататься за жизнь! Он должен ехать в Париж, именно в Париж, где живут лучшие в мире врачи! Он не может больше погибать в этом захолустье.
— Чем плох Новый Орлеан, Пол? — спросит его Эдуард. — Разве это не чудесный город? — Да, да, конечно, — ответит Пол. — Но это всё-таки не Париж…
Эту фразу он будет бесконечно твердить всем родственникам. Он будет жаловаться на своё здоровье и выпрашивать деньги: пятьсот долларов у Эдуарда, пятьсот — у Эллен.
Он пройдёт через неприятнейший разговор с матерью, но последняя вспышка энергии возьмёт своё: летом 1867 года Пол сядет на пароход и вскоре окажется в своём любимом Париже.
* * *
Париж за эти годы мало изменился. Пол радовался ему, как радуются старому другу, он долгими часами бродил по бульварам и набережным Сены, сидел на скамейках под каштанами и спускался на лодках вниз по реке.
Утолив первую тоску, Пол отправился по всем известным врачам. Он посетил добрых полдюжины медицинских светил, истратил много денег — и не узнал почти ничего. Светила дружно заявили, что он необыкновенно чувствительный и хрупкий субъект, с нервной системой удивительной лабильности.
Однако причины этой лабильности каждое светило толковало по-своему и по-своему предлагало лечить.
Пол покорно глотал порошки и пилюли, принимал ванны, грязи, даже новинку — электризацию.
Наконец профессор Монфор объявил Полу, что вылечить его может только свежий морской воздух и бездеятельность, которая даст передышку утомлённой неизвестно чем нервной системе.
Пол решил послушаться в последний раз и уехал на две недели в Бретань, на побережье Атлантики. Модные курорты Ламанша или Лазурного берега отныне были слишком дороги для него…
Поезд узкоколейки привёз Пола в рыбачью деревушку неподалёку от Шербура. Он снял себе маленький домик. Молчаливые женщины в белоснежных, накрахмаленных «куаффах» угощали Пола кислым вином. Все мужчины были в море, шла сардинка.
В деревне остались лишь древние, пергаментные старики. Эти потомки фанатичных шуанов верили твёрдо, что пресная вода — штука вредная. Они носили безрукавки из овечьих шкур, пили только молоко и вино и даже суп предпочитали варить на вине. Пол почти не понимал их языка — смеси древних кельтских и гэльских наречий.
И всё-таки Полу здесь было хорошо. Он отдыхал, уйдя в прошлое на полтораста лет.
Однажды он долго стоял на берегу, следя за мелкими сердитыми барашками, набегавшими на песок.
Здесь был крайний запад Европы, финис Терре, конец Земли. Отсюда отплывали великие мореплаватели и корсары, именем короля-Солнца открывшие землю, где Пол родился.
Ветер Истории трепал его волосы.
Пол оглянулся. Желтовато-серые дюны уходили вдаль, сосны росли наклонно, отутюженные морским бризом. У него закружилась голова, и он упал.
Хозяйка, рослая старуха с мужским голосом и лицом, на руках отнесла его домой.
Она поила Пола куриным бульоном и отваром ромашки и пела ему грудным басом старые песни, скрежетавшие, как боевое железо. Через неделю Пол поправился и уехал в Париж.
Он вновь прошёл по врачам. Они заявили, что ему лучше.
Ни один не объяснил Полу причин его подавленности, головных болей, безумного животного ужаса, внезапно будящего по ночам. Они были только врачи и добросовестно пытались лечить его маленькое тело.
* * *
Туристы со всего мира съехались в Париж на открытие Всемирной выставки 1867 года. Устроители не скупились на рекламу всех видов, приток гостей должен был окупить всё.
Однажды утром Пол увидел заметку о начавшемся в Париже международном шахматном турнире. Он вздрогнул и отшвырнул газету, затем взял её снова и внимательно прочёл.
Колиш, Винавер, Стейниц… Какие-то новые, неизвестные имена. Играют в новом, роскошном зале на Елисейских Полях.
Журналист захлёбывался, описывая севрскую вазу в человеческий рост, подарок Наполеона III будущему победителю турнира. Пять тысяч франков, о-ля-ля… Пол отошёл к окну и упёрся лбом в холодное стекло.
Воспоминания набросились на него, как волны на бретонском пляже, мозг работал остро и точно, как в лучшие годы. На свете есть шахматы — запретные, проклятые, уничтоженные и любимые. Что, если ещё раз, в самый последний раз, ощутить упоительную радость борьбы, неповторимое чувство близящейся победы?.. Да, но хватит ли теперь у него нервной силы, хватит ли выносливости?.. А потом? Что будет ожидать его дома?
Презрительное молчание матери, взявшей с него клятву, которую придётся нарушить. Змеиное шипение всех новоорлеанских ханжей, которые, конечно, обрадуются новому срыву грешника и поспешат объявить его неисправимым.
Печально посмотрят на него огромные глаза Эллен, уже начинающей отцветать в двадцать восемь лет. Впрочем, за кого она могла бы выйти? Возможные женихи перебиты на войне… Так как же ему быть? Уступить желанию или сопротивляться ему? Да и есть ли само желание? Что дали ему шахматы за всё время? Короткие полтора года счастья, за которое было дорого заплачено. Эти семнадцать месяцев прошли мгновенно, как один день. Но след от них лёг на всю жизнь, омрачил её и исковеркал. Да и любил ли он когда-нибудь шахматы по-настоящему?
Пожалуй, нет. Слишком легко они дались ему, и слишком мало он в них вложил. Он любил свои победы, своё удовлетворённое тщеславие. Он никогда не стал бы заниматься шахматами, потребуй они от него чернового, упорного и горького труда. Они прельстили его невероятной лёгкостью побед — и эта лёгкость, в конечном счёте, испортила всю его жизнь. Нет, он не пойдёт в роскошный зал на Елисейских Полях!..
* * *
И он не пошёл, но шахматы настигли его сами.
Через день или два, когда он выходил из гостиницы, кто-то сильно хлопнул его по плечу:
— Так ты прячешься от нас, старина?
Это был Жюль Арну де Ривьер, красивый, элегантный и весёлый, как обычно. Он чуточку поседел, но был такой же.
Они обнялись от души, у Пола проступили слёзы. Он всегда любил Жюля, удальца, красавца, блестящего шахматиста. Они пошли вместе завтракать. Три часа подряд Жюль пытался убедить Пола показаться на турнире, но Пол упрямо тряс головой. Он не мог, конечно, рассказать Жюлю всего, но решение его было принято бесповоротно.
Шахматы погубили его жизнь, он покончил с ними и не вернётся к ним никогда.
Но любопытство осталось, и Пол принялся с жадностью расспрашивать де Ривьера о новых мастерах.
— Кто этот Стейниц, Жюль? Как он играет?
— Стейниц? Рыжебородый чудак, грубиян и упрямец. Но играет он сильно, Пол. Тебе бы следовало сыграть с ним…
— Я уже сказал, Жюль, что этому не бывать! А Колиш?
— Барон Игнатий Колиш — любопытнейшая фигура. Он бедный галицийский еврей, ставший биржевиком и банкиром, одним из первых богачей Европы. Баронский титул он купил недавно. И представь, Пол, что этот биржевой воротила — шахматист высочайшего класса! Если сказать ему, что ты в Париже, — он сойдёт с ума! Он знает все твои партии наизусть и бредит ими!
— Я запрещаю тебе говорить ему, Жюль!
— Ладно, я и не собираюсь. А жаль, Пол, что ты такой упрямый осёл…
* * *
Проболтался ли Жюль, сам ли дотошный банкир раскопал адрес Пола — неизвестно.
Во всяком случае, дня через два, после обеда, коридорный принёс Полу визитную карточку с гербами и коронами. На карточке готическими буквами было напечатано:
БАРОН ИГНАЦИУС КОЛИШ
Вена
Пол неохотно поднялся с кровати (он лежал после обеда), надел воротничок и сухо сказал коридорному:
— Просите!
Но просить не пришлось, господин барон стоял за дверью и всё слышал. Он вошёл сам.
Перед Полом стоял человек среднего роста, плотный и коротконогий. Над грузным туловищем светлела совершенно с ним не гармонирующая сухая голова испанского дворянина.
Седеющие усики были подстрижены, светлые выпуклые голубые глаза смотрели весело и насмешливо.
— Я имею честь видеть мистера Пола Морфи? — спросил Колиш на хорошем английском языке.
— Да, — сухо сказал Пол. — Чем могу служить?
— Я представлял себе вас иначе, — непринуждённо сказал Колиш. — Может быть, мы присядем?
Пол невольно показал рукой на кресло.
— Я знаю, мистер Морфи, что вы отказались от шахмат, — усаживаясь, заговорил банкир. — Но всякое решение можно пересмотреть… Всё поправимо… кроме смерти.
— Я не намерен менять своё решение, мистер Колиш. Что вам угодно ещё?
Колиш смотрел на Пола, и его смеющиеся глаза постепенно становились пустыми и скучающими. Он отвёл взгляд.
— Жизнь учит нас, финансистов, что всё, в конце концов, определяется цифрой на банковском чеке, — небрежно сказал Колиш.
— Это ошибочная точка зрения, мистер Колиш! — отрывисто ответил Пол.
Колиш повернулся в кресле и взглянул Полу прямо в глаза, точно царапнул.
— Речь может идти о совсем иной сумме, — сказал он тихо, — совсем другого порядка, чем обычные гонорары шахматистов. За матч с Полом Морфи не жаль пятизначной цифры… а может быть, и шестизначной…
У Пола на мгновение закружилась голова. Сто тысяч франков! Несколько лет беззаботной жизни в Париже, обеспеченность до самой смерти в Новом Орлеане… За какой-нибудь месяц нелёгкой, но приятной работы… Боже мой, он готов был играть в шахматы не получая за это ни гроша! Не обманывают ли его? Но нет, можно взять любые гарантии…
И вдруг словно ледяная волна окатила его. Он не играл серьёзно почти восемь лет. Этот банкир — не просто любитель, это прославленный, многоопытный мастер. Он хочет играть с ним матч потому, что верит в свою победу. Он хочет победить непобедимого Пола Морфи и присвоить себе его славу. Денег ему не жаль, у него их больше чем нужно. Но как он смеет покупать его? Что за наглая вера во всемогущество чековой книжки!
Пол позеленел от злости. Услужливая хитрость подсказала выход. Трусость можно подменить гневом. Надо обидеться, вознегодовать. Разве он девка, которую покупают за деньги?
Он сделал над собой усилие и сказал размеренно:
— Я никогда не буду больше играть матчи, мистер Колиш. Моё решение неизменно.
И Пол встал. Встал и Колиш.
— Жаль! — сказал он и протянул Полу крепкую короткопалую руку. Пол пожал её.
— Вы знаете, где меня найти, если передумаете, мистер Морфи…
— Я не передумаю, мистер Колиш.
Дверь закрылась за широкой спиной банкира. Пол ещё стоял. Он победил, он знал теперь, что поступил правильно. Никакие деньги не смогли бы окупить его непобедимости. Она была главным и основным в его жизни. Что бы ни говорила миссис Тельсид и её свита, он оставался единственным в мире, он прошёл по шахматам, точно Атилла, бич божий. За семнадцать месяцев он победил весь мир — и он сумел уйти в расцвете славы, уйти непобеждённым! Никакими деньгами нельзя оплатить это гордое чувство. Да, он поступил правильно! Он не нарушил клятвы — и поступил правильно.
Пол оделся и пошёл гулять.
Вечером он рассказал о визите Колиша де Ривьеру и долго слушал, посмеиваясь, сердитую ругань друга.
— Давай сыграем партию, Жюль, — сказал он когда де Ривьер утомился и замолк. Жюль поспешно вытащил доску, они сыграли несколько партий вдвоём, без свидетелей в маленьком номере третьеразрядной гостиницы «Сорбонна», населённой студентами и продавщицами.
Пол всё ещё играл сильнее де Ривьера, но побеждать его ему стало намного труднее. Жюль всегда был для него трудным партнёром, он не боялся Пола, не благоговел перед ним, как боялись и благоговели другие маэстро. Жюль всегда сопротивлялся упорнее и успешнее всех.
— Врачи посылают меня на воды в Германию, Жюль, — сказал Пол. — Не можешь ли ты помочь мне достать денег?
— Я пуст! — усмехнулся Жюль. — А достать… Достать можно, конечно, но ты не захочешь…
— Выступать за деньги я не могу, это ты знаешь.
— А если нам с тобой вдвоём написать какую-нибудь шахматную книжку и получить гонорар с издателей? Это тебе тоже нельзя?
— Почему же? — встрепенулся Пол. — Это можно! А ты думаешь, такую книгу издадут?
— Восемь лет назад издатели оторвали бы такую книгу с руками. А сейчас?.. Надо попробовать!
— Но какова будет эта книга, Жюль? О чём?
Де Ривьер на минуту задумался.
— Это должна быть оригинальная книга, Пол, не монография о дебюте, не учебник… Что-то новое, небывалое, обобщающее… Например, «Игра конями во французской шахматной школе». Подходит?
— Это значит Легаль, Филидор, Лабурдоннэ… Мне нравится эта тема, Жюль! Я согласен попробовать!
Они попробовали. Уже через три или два занятия выяснилось, что оба приятеля совершенно не приспособлены для регулярной умственной работы. Они начали ссориться и препираться, а через неделю забросили всё. От интересного замысла осталась лишь папка с красивой надписью, каллиграфически исполненной Жюлем: «П. Морфи и Ж. де Ривьер. Игра конями во французской классической шахматной школе».
Ещё через несколько дней Пол получил из дому денежный перевод на небольшую сумму и уехал на воды в Германию.
Ни на международный турнир, ни в кафе «Де ля Режанс» он так и не зашёл.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.