II

II

— Салли!.. Салли! — голос Пола вздрагивал. — Почему ты не разбудила меня? Папа обещал показать мне, как ловят щеглят на заре, а я проспал. Почему ты так крепко спишь, Салли?

Светало. Щебетали первые птицы. Комнатка Пола во втором этаже домика разделилась ровно пополам. Встающее солнце залило розовым потоком половину с окном, серая мгла густо лежала во второй половине. Эдуард, старший брат Пола, остался в городе, кровать его пустовала. Толстая негритянка Салли, кормилица и нянька Пола, лежала неподвижно, ровно посапывая во сне.

Пахло смолой. На голых бревенчатых стенах висели раскрашенные братьями картинки, коврики с вышитыми стихами, маленькое банджо с перламутровой инкрустацией.

Пол вздохнул. Сегодня воскресенье — и не нужно учить уроков. Это хорошо. Но зато придётся ехать в церковь, а это очень скучно… Непонятно, зачем взрослые ездят в церковь, а потом говорят, что отец Амброз — пустяковый парень и недостоин сана. Интересно, что такое сан? Наверное, это круглая лысинка, что выбрита у отца Амброза на макушке… Недостоин её, подумаешь какая беда… Плохо, когда взрослые не держат слова. Вот папа обещать обещал, а сам спит. И противная Салли тоже спит, хоть застрели её во сне. Жаль, что в церковь приходится ездить в коляске, а не на пони. Панчо, наверное, застоялся. Потом, после церкви, я попрошу Джимми оседлать Панчо. Как славно идёт он галопом… Почти не трясёт, мягко-мягко, и весело, и ветер, и хочется петь… Раз-два… Раз-два… Вперёд, Панчо, ходу! Раз-два!

И Пол заснул.

Проснулся он, когда солнце стояло высоко. Птицы в саду кричали многоголосо, Салли довольно сильно трясла его за плечо.

— Вставайте, мастер Пол! Вставайте же! Боже мой, как крепко спит этот мальчик… Вставайте, мастер Пол, мама уже в столовой!

Пол с трудом разлепил глаза, вылез из-под одеяла и умылся.

Салли вынула из шкафа бархатную курточку, длинные светлые штаны, лакированные башмаки. Пол сморщился, но Салли заявила неумолимо: «Сегодня воскресенье, сэр!» — и пришлось покориться. Пол причесал у зеркала чёрные прямые, как у индейца, волосы и направился к дверям.

— А молитва, мастер Пол? — с ужасом спросила Салли.

Пол послушно прочёл молитву и по скрипучей лестнице спустился в столовую. Родители пили кофе. Худое большеглазое лицо Тельсид Морфи было по-праздничному торжественно, лиловое платье шуршало и пахло воскресеньем. Бледные руки её запорхали над столом, наливая Полу кофе, намазывая маслом хлеб. Пол поцеловал мать и за руку поздоровался с отцом. Судья, свежевыбритый и припудренный, прихлебывал кофе, не отрывая глаз от «Луизианского курьера». Пол взобрался на высокий стул. Он был мал ростом и охотно сидел на стуле, сохранившемся от раннего детства.

— Зачем ты обманул меня, папа? — спросил он строго.

— А?.. Гм, — поперхнулся судья. — Я виноват, Пол, но заслуживаю снисхождения… Чудак Эб обещал разбудить меня на рассвете и забыл — ушёл выслеживать своих енотов. Но это не беда, Пол, лето ещё не кончилось, щеглята от нас не уйдут…

— Скажи лучше, молился ли ты сегодня, Пол? — вступилась миссис Тельсид. — Молился? Хорошо, дорогой, кончай свой кофе и поедем в церковь, мы опаздываем…

Пол вздохнул и уткнулся в блюдечко. Вскоре кофе был допит, делать стало нечего.

Молодой аспидно-чёрный конюх Джимми восседал на высоких козлах коляски. Судья в цилиндре и миссис Тельсид в шляпке и мантилье заняли сиденье. Пол пристроился на скамеечке лицом к ним. Хлопнул бич, экипаж тронулся и поехал рысью в сторону от города, в местечко Блэк-Риверс, лежащее в шести милях к западу. Дорога была неважная, Пол держался руками за дверцу. Солнце начинало жечь, поля хлопчатника издавали густой, тяжёлый запах. Никто не работал на полях: воскресенье здесь соблюдалось строго. Негры в одиночку и семьями, распевая гимны, шли по обочине дороги: в Блэк-Риверсе были две церкви — для белых и для чёрных.

Пол сидел на узенькой, неудобной скамейке и думал о том, насколько лучше было бы ехать в церковь верхом. Он взглянул на отца. На лице судьи застыло покорное выражение выполняемого долга. Миссис Тельсид сидела строго выпрямившись, изредка взглядывая на сына и мужа. Церковь была её прибежищем. Ей, внучке пастыря, выпал на долю тяжёлый крест: Алонзо Морфи, возлюбленный муж её, не верил в господа… Это было ужасно, но… бесспорно.

Пора теологических диспутов миновала сравнительно быстро, судья терпеть не мог спорить с женщинами. Миссис Тельсид одержала победу давно, лет пятнадцать назад. Она победила, судья покорно выполнял всё, что требовалось, но душа его по-прежнему бродила во мраке неверия… Ещё совсем недавно заявил он ей, что отец Амброз — отличный малый, не дурак выпить и сыграть в картишки, но благодати божьей в нём не больше, чем в его лошади. Ужас!.. Хорошо хоть, что никто этого не слышал.

Она и сама не любила отца Амброза: священник есть священник, он не должен заниматься травлей лисиц и мирскими сплетнями. Однако он носитель сана, носитель слова божьего. Лишь закоренелый, нераскаявшийся грешник мог так сказать о священнике…

Да, крест её тяжел, но она несёт его твёрдо и безропотно.

Судья задремал, ей пришлось разбудить его, ущипнув за руку. На площади местечка, возле церкви, стояло много колясок.

Они опоздали, служба уже шла.

С сокрушёнными лицами семейство Морфи заняло свои места на деревянной с высокой резной спинкой скамье.

* * *

Отец Амброз окончил воскресную проповедь на тему «Любите ближнего, как самого себя». Проповедь понравилась, многие дамы прослезились от души.

Пёстрый поток прихожан медленно вылился по каменным ступеням, маленькая площадь местечка заполнилась людьми.

Усатые джентльмены в длинных сюртуках или костюмах для верховой езды изысканно раскланивались с дамами. Цилиндры и широкополые шляпы плавали в воздухе, как стая диковинных птиц.

В стороне, под старой сикоморой, ораторствовал плантатор Джон Редвуд, небольшой человек с ястребиным лицом.

— Давно пора обуздать ненасытных янки! — вещал он, пророчески подняв палец. — Юг — колыбель и кормилица Америки! Юг — путеводная звезда всех великих умов!..

По выражениям и римским жестам Редвуда нетрудно было догадаться, что он поклонник ораторского искусства мистера Джефферсона Дэвиса[2] и его приближённых.

— Я беседовал с сенатором Стивенсом, джентльмены, — разливался Редвуд, — и он сказал мне: «Мистер Редвуд, сэр!.. Мы, южане, не нуждаемся в няньке! Мы — самостоятельная нация, джентльмены, и мы не хотим зависеть ни от кого!». Вот что сказал мне сенатор Стивенс, джентльмены! И к чёрту «Янки-Дудль»!

Слушатели захохотали и захлопали. Когда шум затих, прозвучал ленивый голос Джеральда Аллисона, незаметно подошедшего к группе:

— Отлично, Джонни! — сказал он медленно. — Вы настоящий Цицерон… Но не скажете ли вы, что нам делать с хлопком, если янки перестанут его покупать? Может быть, варить из него варенье?

Редвуд не смутился, ответ был наготове.

— Мы заставим этих торгашей покупать его, Джеральд! Мы, мозг и сердце нации, наследники великих завоевателей…

Аллисон махнул рукой и отошёл в сторону. Там отец Амброз с жаром разъяснял судье Морфи некоторые тонкости рыбной ловли на блесну.

— Послезавтра день рождения моей матушки, судья, — сказал Аллисон голосом менее ленивым, чем обычно. — Я был бы рад видеть вас в Лебяжьих Прудах, вас с миссис Морфи и вашими ребятами… Разумеется, и вас также, отец Амброз…

Приглашённые поклонились. Богач Джеральд Аллисон, близкий родственник всех властей штата не баловал соседей приглашениями. «Что ему нужно от меня?» — подумал судья, раскланиваясь с Аллисоном.

— Итак, джентльмены, единение! Дружба друзей вот что важнее всего в минуту испытания!

Редвуд замолчал на полуслове. Площадь неторопливо пересекал прихрамывающий смуглый мужчина лет сорока. Круглые жёлтые по-волчьи глаза его на секунду остановились на побледневшем лице Редвуда. Криво усмехнувшись, он свернул за угол, а собеседники тревожно переглянулись.

Желтоглазый был Джэкоб Райс, небогатый плантатор.

Тридцать лет назад кто-то из семьи Райс оскорбил кого-то из семьи Редвуд, или наоборот. Никто уже не помнил, с чего началась вражда, но тянулась она тридцать лет и всё ещё не кончилась. Тридцать лет Райсы и Редвуды не выходили из дому без оружия. Три брата Райс, двоюродный брат и дядя, а также четверо Редвудов погибли за тридцать лет вендетты.

Законодательное собрание штата специальным решением установило за «акт вендетты» обыкновеннейшую виселицу. Стрельба поутихла, но одинокий всадник на лесной дороге всегда рисковал получить пулю неизвестно откуда.

Волчьи глаза Райса блеснули так люто, что Редвуд невольно пожалел о том, что карабин остался в коляске. Но не мог же он войти с оружием в церковь, чёрт побери…

Начинался разъезд. После бесчисленных поклонов и приветствий семейство Морфи опять затряслось в коляске по скверной дороге. Солнце пекло невыносимо, судья с ворчанием развязал галстук.

— Слышите, мастер Пол? — внезапно заговорил с козел Джимми. — А дядя Эбенезер выследил здоровенного старого ракуна[3]. Большого, точно собака, говорит дядя Эб… И ещё он говорит: «Мы возьмём этого ракуна вечером, вместе с мастером Полом возьмём…». Вот будет весело, верно, мастер Пол?

— Папа! — умоляюще взглянул Пол на отца.

Миссис Тельсид нахмурилась.

— А твои уроки, Пол?

— Я их знаю, мамочка, честное слово знаю!

— Я думаю, Телли, — вступился судья, — уроки он успеет сделать в понедельник утром. Занятия в Джефферсон-Академи начинаются в час дня, он вполне успеет…

— Но ты не подведёшь меня, Пол?

На такой вопрос вполне можно было не отвечать.

— Скорее, Джимми! — капризно сказал Пол. — Почему ты так медленно едешь? Давно пора обедать, правда, мама?..

* * *

За обеденным столом сидело пятеро. Рядом с судьёй помещался управляющий имением Октав Мюрэ, усатый и румяный француз. Он болтал без умолку словно заведённый.

Слева от Пола сидел Эрнест Морфи, тридцатилетний красавец с надменным женственным лицом. Он, видимо, был не в духе. Выпуклые бархатные глаза его покраснели от бессонницы, он лениво ковырял вилкой еду.

— Много щеглят поймал ты, Пол? — спросил он.

— Это всё папа! — мотнув головой, пробормотал Пол с набитым ртом.

— Папа? — удивился Эрнест. — А мне говорили, что он зашёл за тобой на заре, но не мог тебя добудиться…

— Кто это сказал? — вспыхнул Пол.

— Все говорят! — пожал плечами Эрнест. — Я думаю, тебе следовало бы привязывать верёвку к ноге…

Пол внимательно посмотрел на него.

— Можно мне встать из-за стола, мамочка?

Он слез со стула и подошёл поближе к дверям.

— Как же тебе не стыдно так спать, Пол? — продолжал дразнить Эрнест. — Честное слово, когда-нибудь тебе отрежут уши во сне, а ты и не услышишь! Как же ты будешь без ушей?

— Постараюсь обойтись, дядя Эрнест! — кротко ответил Пол. — Но я совершенно не виноват в том, что ты опять продулся в карты, дядя Эрнест!..

Пол выскочил из комнаты под хохот отца. Эрнест улыбнулся довольно кисло.

— Сообразительный чертёнок растёт у тебя, Алонзо, — сказал он наконец, — интересно, что получится из него дальше…

— Я боюсь за него, Эрнест, — тревожно сказала миссис Тельсид, — слишком легко даётся ему всё… Он никогда не учит уроков, ему достаточно раз посмотреть в книгу. Он может вырасти лентяем, и это будет ужасно!

— Дедушка ле Карпантье тоже так говорит. — Судья задумчиво вертел на пальце серебряное кольцо от салфетки. — Но мне думается, большого вреда тут нет… Знаешь, Эрнест, бывают спортсмены с абсолютным чувством расстояния. Те самые, из которых выходят чемпионы. Бывают музыканты с абсолютным музыкальным слухом, за примером ходить недалеко…

Нагнувшись, судья поцеловал руку жены.

— Всё это случается редко, а дар, которым наделён Пол, встречается ещё реже… У него абсолютная память, можешь ты себе представить такое? Ему никогда и ничего не приходится повторять. Всё, что он видит или слышит, укладывается в его круглую головенку навсегда. У меня была неплохая память в юности, но у Пола это почти как чудо… Его можно показывать в цирке… Пойдём покурим, Эрнест. Спасибо за обед, Телли.

Братья вышли на веранду. Гибкий, изящный Эрнест был на полголовы выше плотного Алонзо. Эрнест окончил в Новом Орлеане университет, но юридической практикой не занимался. Летом он жил в имении брата, с увлечением занимаясь охотой, а зимние месяцы проводил в Новом Орлеане. Он считался одним из сильнейших шахматистов города и почти никогда не проигрывал ни брату Алонзо, ни тестю его, старику ле Карпантье, хотя оба они считались отличными игроками. Зато выступления Эрнеста на зелёном поле биллиарда или карточного стола почти всегда оканчивались плачевно, а судья неизменно тревожился и сердился.

Он любил Эрнеста, как сына. Миссис Тельсид побаивалась, что Эрнест может дурно повлиять на Пола и Эдуарда, но мужу об этом не заикалась никогда.

— Вчера Пол опять выиграл у меня три партии из пяти! — помолчав, сказал судья.

Эрнест усмехнулся.

— Через год он будет бить и тебя тоже. Хочешь пари? — обиделся судья.

— Это мы ещё посмотрим, — хладнокровно сказал Эрнест. — Ты давно не играл с сильными партнёрами, а дедушка ле Карпантье играет сейчас гораздо хуже, чем раньше.

— Я не играл с Жозефом несколько месяцев! — возразил судья. — Знаешь что, Эрнест… Привези как-нибудь к обеду Эжена Руссо.

Эрнест покачал головой.

— Полу рано играть с таким партнёром, — сказал он тихо.

— Причём здесь Пол? Я сам хочу сыграть с мсье Руссо. Наконец можешь сыграть с ним и ты!

— Мы иногда играем в биржевой конторе, — неохотно сказал Эрнест.

— И кто побеждает?

— Чаще он, — честно признался Эрнест. — Но Руссо прожил в Париже двадцать лет, не вылезая из кафе «Де ля Режанс». Он играл со всеми знаменитыми мастерами…

— Тем более! Ещё сигару, Эрнест?..

* * *

В маленькой комнатушке за кухней Пол изо всех сил уговаривал огромного седого Эбенезера.

— Идём сейчас, дядя Эб! Идём же, а то ракун уйдёт!

Старый негр посмеивался.

— Не спешите, мастер Пол, не спешите, — приговаривал он, взбалтывая в пузырьке ядовито-зелёную жидкость, — я загнал ракуна в дупло, старуха Джипси сидит рядом и стучит хвостом, точно маятником. Ракун никуда не уйдёт, Джипси на своём веку переловила больше ракунов, чем сам Эбенезер… Вот сделаю лекарство — и пойдём…

Зелёная жидкость была лошадиным лекарством: Эбенезер считался лучшим коновалом во всём графстве.

— Наденьте-ка сапожки, мастер Пол, да прикажите Джимми оседлать Панчо. Бедняжка совсем застоялся…

И дядя Эб ещё усерднее принялся встряхивать пузырёк.

Через несколько минут Пол, переобутый в сапоги, с хлыстиком в руке, вприпрыжку направился в конюшни.

С жадностью вдохнул он тёплый, невыразимо приятный лошадиный запах. Старуха Бэсси, гнедая першеронская матка, ласково заржала навстречу. Панчо не было в деннике. Пол потрепал Бэсси по жирной холке и вышел на задний двор.

Возле поилки стоял серенький Панчо, коротко подтянутый к коновязи. Присев на корточки, Джимми возился с его передними копытами. Панчо прикладывал уши и подбирал зад, но стоял смирно. Когда Джимми выпрямился и взялся за недоуздок, пони взыграл и сильно ударил кованой ногой по босой ступне негра.

Взвизгнув, Джимми заколотил Панчо кулаками по морде.

Он плакал и ругался одновременно.

У Пола покраснело в глазах, бешенство перехватило горло. Он метнулся к Джимми и принялся наотмашь полосовать его хлыстом по спине, голове, плечам… С перепугу Джимми орал как зарезанный, рвался и ржал Панчо, а Пол, стиснув зубы, продолжал колотить негра обломком хлыста.

И вдруг всё прошло. Пол опомнился. Бросив хлыст, от которого осталась одна ручка, Пол отошёл и сел на порог конюшни, уткнув голову в колени. Ему было очень стыдно. «Джентльмен так не поступает!» — скажет папа. И замолчит. Как мог он так глупо, так неожиданно сорваться! Ведь он давно знал в себе склонность к необузданным выходкам, давно обещал папе бороться с ними… Сегодня он просто не успел об этом подумать, и вот… Бедняга Джимми, и так ему было больно ногу…

Приподняв руку, Пол глянул одним глазом. Обиженно всхлипывая, Джимми тащил из колодца ведро с водой. Пол шагнул к нему.

— Прости меня, Джимми, ладно? — пробормотал он и убежал.

У себя в комнате он бросился на кровать и разревелся, спрятав голову под подушку. Стыд душил его, вчера только папа сказал, что настоящий мужчина не может ударить беззащитного…

Прошло полчаса. Пол выплакался, и ему стало легче.

Любовь ко всему свету охватила его, как тёплое облако. Всё хорошо, всё удивительно и прекрасно. Джимми, конечно, не сердится на него: он всё понял, и потом Пол ведь попросил у него прощения… Никогда в жизни он больше никого не ударит, ни за что. Всё так чудесно, Пол так любит всех, и все его любят… Почему сейчас ему так удивительно хорошо?.. И Пол заснул.

Его разбудили тяжёлые шаги Эбенезера.

В руках у негра был мешок, за поясом поблескивал топор.

— Идём за енотом, мастер Пол. Старый хитрец нас ждёт…

Пол в восторге вскочил с кровати. Ему было необыкновенно легко и радостно, припадок дал его нервам разрядку. О Джимми Пол успел забыть, они шли на охоту, он не мог думать ни о чём другом…

Они вышли в сад, пересекли его и вошли в лес. Смеркалось. Птицы замолкли, вечерний ветерок шелестел верхушками деревьев. На прогалинах начинали зажигаться светлячки, где-то очень далеко кричала кукушка.

На опушке дядя Эб свистнул, в ответ донёсся радостный отрывистый лай. Через несколько минут они подошли к одинокому дуплистому клёну. Джипси, чёрная собака дяди Эба, известная всей округе как лучший ловец енотов, махала хвостом и тявкала, не отходя от дерева ни на шаг. Эб потрепал её по мохнатой спине.

— Умница, Джипси, сейчас мы доберёмся до мистера ракуна…

Негр набрал хвороста, сложил у подножья и высек огня.

Сухие листья вспыхнули сразу, густой светлый дым потянулся в дупло. Дядя Эб вытащил из-за пояса топор.

— Смотрите, мастер Пол! — подтолкнул он мальчика.

В отверстие дупла, возле кроны, неслышно высунулась серая голова с широкой тёмной полосой поперёк глаз. Похоже было, что на острую лисью мордочку надели чёрную полумаску.

Огонь разгорался, трещала кора, дядя Эб подкидывал сухие ветки. И енот не выдержал. Серый клубок метнулся с кроны вниз, к лесу, но Джипси с рычанием вцепилась в него на полдороге.

Енот отчаянно защищался, лишь топорище решило его судьбу. Зверька спрятали в мешок. Джипси с кровавой царапиной на морде чихала и удовлетворённо облизывалась. Пол молчал. По дороге домой он спросил внезапно:

— Зачем мы убили енота, дядя Эб? Он нас не трогал.

Дядя Эб даже приостановился.

— Господь с вами, мастер Пол. Ракун — злой зверь, он душит кур. Все охотятся на ракуна, мастер Пол, я уж не знаю, сколько лет… А миссис Тельсид выйдет отличная муфта. Не стоит жалеть ракуна, мастер Пол.

Пол упрямо качал головой, охота ему не понравилась.

Они шли домой через тёмный, заснувший лес. Звёзды ярко блестели, но луна скрывалась за холмами облаков. В болоте под горой громко кричали лягушки, а деревья слегка покачивались, точно огромные, длиннорукие негры.

Пахло сыростью. Пол шагал рядом с дядей Эбом, и ему казалось, что десятки раз проходили они так вдвоём по тёмному лесу, что десятки раз слышал он когда-то гораздо раньше ночную песню лягушек и чуял болотный запах из-под горы.

Всё это было впервые, и Пол твёрдо знал, что этого не могло быть раньше. Не могло и не было. И всё-таки чувство известного, пережитого и сохранившегося в памяти никак не оставляло его.

— Может быть, я бывал здесь во сне? — спросил себя Пол.

Жёлтыми огнями засветился дом. Пол вбежал в гостиную. Миссис Тельсид, надев очки, вышивала у лампы. Дядя Эрнест, заложив руки за спину, шагал по комнате, а у пылающего камина сидел новый гость. Было совсем тепло, но миссис Тельсид любила огонь. Новый гость неторопливо ломал сухие ветки и подбрасывал обломки в камин. Увидев Пола, он подошёл к нему, протянул длинную руку и откинул голову мальчика так, чтобы видеть лицо.

Помолчав секунду, он спросил:

— Как дела, Пол?

— Отлично, дедушка! — весело ответил Пол. Он всегда любил Жозефа ле Карпантье, отца миссис Тельсид, Старому французу было за семьдесят, но он был сухощав и строен, как юноша.

Ростом он был выше даже высокого Эрнеста, а гладко выбритое лицо его всегда было приветливо и спокойно. Жозеф ле Карпантье был человеком старого закала. Он происходил из старинной гугенотской семьи, ещё в прошлом столетии обосновавшейся на Мартинике. Отмена Нантского эдикта выгнала гугенотов из Франции. Высаживаясь на Американском континенте, французы разбивались на два основных потока: один двигался на север, в издавна французскую Канаду, другой же шёл на юг, на Большие Антиллы, Кубу и Луизиану. Дедушка лет сорок подряд был плантатором на Мартинике и составил себе небольшое состояние. Состарившись, он продал свои плантации и переехал в Новый Орлеан, где жили две его замужние дочери с семьями. Старик овдовел давно и сильно скучал. От нечего делать он купил аукционный зал в Новом Орлеане, на углу Канал-стрит и Роял-стрит, напротив здания хлопковой биржи. Зятья подтрунивали, что доходов с аукционного зала как раз хватает на его освещение, но старика это не тревожило.

Он привык быть чем-то занятым и твёрдо верил в пословицу о старой лошади, которую держат оглобли. Умирать он, впрочем, не собирался и не раз обещал детям дожить до ста лет. Пол был убеждён, что так оно и будет: дедушка Жозеф никогда не бросал слов на ветер.

— Сыграем, Пол? — внезапно сказал дядя Эрнест. — Тащи сюда доску!

Вскоре Пол вернулся со старинным шахматным ящиком. На маленьком столике в уютном темноватом углу началась игра. Ле Карпантье, сам хороший шахматист, придвинул себе кресло и уселся сбоку, не говоря ни слова.

Вскоре Пол запел, тихо, почти беззвучно. Он всегда пел, когда играл в шахматы, ему казалось, что это необходимо.

— Сю-ю-да… И сю-да… — пел он почти неслышно. — И опять… И во-от так… И е-щё…

— Замурлыкал, мальчик? — тихо спросил ле Карпантье.

Пол кивнул. Молчаливая гармония игры захватила его и несла куда-то вдаль по певучим волнам звуков. Все фигуры, казалось, участвуют в симфонии, которой дирижирует он, Пол Морфи, знаменитый дирижер. Всё должно звучать на этой доске, все фигуры без исключения. А его дело — добиться этого звучания, заставить их всех зазвучать на полную мощность. И не только мощно, но и покорно, так, как угодно ему, дирижёру беззвучного концерта…

— И сю-да-а! Нет, не та-ак… Вот сю-да! — распевал Пол уже погромче. Вдруг он умолк и склонился над доской. Он даже вскочил со стула и стал на него коленками. Сейчас… Проверить! Ну конечно, надо бить ладьёй коня… Ладьёй — коня, потом ферзем — ладью, и вторая ладья даёт шах и мат на первом ряду, благо у чёрного короля нет выхода… Раз! Пол побил ладьёй коня.

— А как уроки, Пол? — спросила внезапно миссис Тельсид.

Пол повернулся к ней. Дедушка ле Карпантье подмигнул Эрнесту и незаметно протянул к доске длинный палец.

— Папа же сказал: завтра утром! — обиженно сказал матери Пол и вернулся к доске. Не думая побил Пол ладью ферзем — и всплеснул руками: крайняя королевская пешка Эрнеста успела почему-то продвинуться на один шаг — мата не получалось…

— Поставь пешку на место, дядя Эрнест! — запальчиво крикнул Пол. — Я никогда не буду играть с тобой, ты нечестно играешь!

Он готов был расплакаться от горькой обиды.

— Постой, Пол, не кричи! — улыбался дядя Эрнест. — Пешка стоит здесь давно, ты просто не заметил. Я дам тебе обратно ход, если хочешь…

— Я не беру обратно ходов. Я говорю, что пешка стояла на первоначальном поле, правда, дедушка?

— Не знаю, Пол, я… Я не вполне уверен в этом, ответил заинтересованный старик.

— Как это так «не вполне уверен»? — закричал Пол. — Да ты просто смеёшься надо мной! Я не маленький, дядя Эрнест! Ты просто не мог успеть продвинуть пешку, и я тебе сейчас это докажу…

Пол поспешно расставил фигуры в первоначальное положение.

— Вот смотри, пожалуйста… Так… Я ответил так… Потом мы разменялись здесь… Потом было так… Вот эта позиция у нас была, ты согласен?

— Была, была! — подтвердил дед.

— Ну, хорошо, была, — согласился Эрнест.

— А потом было так… Так и так… И ещё один размен, я выскочил ферзем… Ты защитился. И вот оно — наше положение! Теперь ты видишь, что пешка стоит на первоначальном месте, что ты никак не мог успеть пойти ею?

Эрнест и старик задумчиво переглянулись, старик усмехнулся и покрутил головой.

— Ты ведь не знаешь нотации, Пол, — мягко сказал Эрнест. — Ты не знаешь, как называются поля. Как же ты мог запомнить партию, скажи на милость?

Настала очередь Пола удивляться.

— А… а ты, дядя Эрнест? — спросил он испуганно. — А ты разве не помнишь наших партий?

Эрнест покачал головой.

— Не может быть, дядя Эрнест, ты шутишь! — В голосе Пола звучала горькая обида. — Это значит, ты играл со мной совершенно несерьёзно, вот и всё. Как можно иначе не запомнить партии? Я же помню их все…

— Все? — с ужасом переспросил Эрнест.

— Конечно все! Как можно не запомнить? Да и сколько их было всего? Штук тридцать, не больше… Ты опять дразнишь меня, дядя Эрнест, и прикидываешься… Насупившись, Пол собрал шахматы в ящик и вышел.

— Что скажете, мсье ле Карпантье? — спустя минуту спросил Эрнест.

Старик не успел ответить.

— Я всегда против этой игры, Эрнест! — быстро заговорила миссис Тельсид. — И я всегда говорю Алонзо: Полу нужно учиться, нельзя отвлекать его шахматами! Это развлечение, но оно требует много времени. Что допустимо для джентльмена, то совершенно не годится для мальчика, не правда ли? И я очень вас прошу играть с Полом поменьше, а лучше не играть совсем! Я попрошу Алонзо поговорить об этом с вами.

Миссис Тельсид подошла к дверям и крикнула:

— Пол! Ты слышишь меня, Пол?

— Слышу, — ответил сверху сердитый голос. — Я и сам не буду больше играть с дядей Эрнестом, можешь не сомневаться…

— Об этом мы поговорим с папой завтра, хорошо? А сейчас пей своё молоко и ложись спать. Покойной ночи, дорогой!

Миссис Тельсид вернулась в кресло и взялась за вышивание. Помолчав, она спросила:

— Почему, папа, вы не поддержите меня?

Ле Карпантье старательно выбивал над камином свою коротенькую трубку.

— Видишь ли, Луиза… — сказал он нерешительно. — Старик почему-то всегда называл дочь её вторым именем: полное имя миссис Морфи было Тельсид-Луиза-Мария. — Представь себе, Луиза, такое: представь себе, что я, когда ты была в возрасте Пола, вдруг запретил бы тебе заниматься музыкой…

— Это трудно себе представить, отец.

— А ты постарайся. Конечно, ты не стала бы тогда ни музыкантшей, ни композитором. Ты не писала бы опер…

— Не начинала бы опер! — быстро поддел Эрнест.

— Это всё равно. Ты не писала бы музыку, и с тобой не носились бы так во всех салонах города… Представь себе свою жизнь, но… без музыки…

— Это было бы ужасно, папа!

— Вот видишь… И я не знаю, простила бы ты мне когда-нибудь такое запрещение. Подумай об этом.

— Но, папа, музыка — совсем другое дело… Музыка это искусство.

— А шахматы — ерунда? — зло усмехнулся Эрнест.

— Шахматы — игра, развлечение, провождение времени, — без особой уверенности говорила миссис Тельсид. — Я знаю, папа, что и вы, и Алонзо, и Эрнест — все любите шахматы, все играете в них. Но скажите сами, что хорошего они могут принести Полу в будущем?

Эрнест раздражённо кашлянул и вышел. Ле Карпантье раскурил трубку и откинулся на спинку кресла.

— Как знать, Луиза, как знать, — сказал он сквозь клубы дыма. — В моё время считалось, что шахматная сила украшает джентльмена. А угадывать будущее я не берусь…

Хворост тихо потрескивал в камине.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.