Глава двадцать четвёртая АРЕСТ. ДОПРОСЫ

Глава двадцать четвёртая

АРЕСТ. ДОПРОСЫ

«Имеющимися в МГБ материалами установлено, что Крюкова-Русланова, будучи связана общностью антисоветских взглядов с лицами, враждебными к советской власти, ведёт вместе с ними подрывную работу против партии и правительства…»

Генерала Владимира Крюкова арестовали в Москве 18 сентября 1948 года. Была суббота. Пять утра. Крюков уже не спал. Собирался в аэропорт — встретить с гастролей жену. Русланова возвращалась из Казани. Телеграфировала, что гастроли закончились успешно и она летит в Москву самолётом.

По поводу её ареста у биографов существуют разночтения. Некоторые из них утверждают, что Русланова была арестована в тот же день, и даже несколькими минутами раньше мужа, в момент, когда она выходила из гостиницы, чтобы отправиться в аэропорт. Другие называют более позднюю дату — 27 сентября 1948 года. Третьи — что её взяли «на десять дней позже…».

Вот о чём свидетельствует Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова: «Их с папой забрали в один час — в пять утра 18 сентября 1948 года. Маму — в Казани, когда она в гостинице спускалась к машине, чтобы ехать с гастролей в аэропорт. Мы с папой в Москве в тот самый час собирались во Внуково, встречать её. Когда пришли эти полковники, папа сказал: „Маргушенька, ты маму не жди, она не приедет, я думаю, что мы с ней будем в одних местах. Но тебе никогда не должно быть стыдно за своих родителей“. Их потом и выпустили практически одновременно. Когда папы уже не стало, мама мне пересказывала папины рассказы. Вместе с ним арестовали генерала Телегина, он был крупной фигурой, все приказы по фронту — Жуков, Телегин. У него была очень хорошая семья, кроме двоих собственных детей, они воспитывали двоих приёмных, из детдома. Так вот этого Телегина так били, что он забыл имена и своих детей, и жены. Хотели, чтобы он подписал показания, будто бы Жуков хотел быть главой государства, и что они якобы готовили вооружённый переворот. Вот в чём было дело, а вовсе не в трофеях, за которые сейчас упрекают генералов. Можно подумать, что эти вояки придавали значение барахлу. Польское правительство, благодарное Жукову за освобождение страны, слало ему ящики со столовым серебром, с гобеленами, интенданты размещали всё это где-нибудь на складах… К сожалению, во все времена находятся люди, готовые опорочить настоящих героев».

«Вместе с Телегиным» следует понимать как — по одному делу.

Более точной датой ареста Руслановой следует, вероятно, считать 27 сентября 1948 года, так как эта дата указана в «Обвинительном заключении Крюковой-Руслановой от 07.09.1949 г.».

Сталин руками генерала Абакумова выбивал из окружения Жукова верных боевых товарищей. Одного за другим.

Когда настала очередь генерала Крюкова, в ведомстве Абакумова задумались: если брать генерала, а брать его надо, то придётся арестовывать и его жену. Потому что это не просто жена генерала. Все хорошо знали историю их любви. Поздняя, последняя любовь, как известно, бывает очень крепкой. И человек ради неё порой идёт на всё. Русланова, эта своенравная и неуправляемая «мужицкая певица», будет кричать на каждом концерте, с любой сцены, на всяком перекрёстке об отнятой у неё любви, о погубленном счастье. Она не остановится ни перед чем. Когда её «Георгия Победоносца» отправили «на исправление» в Одессу, к 7 ноября она послала Жуковым поздравительную телеграмму, подписав её совершенно вызывающе: «Преданная вашей семье Русланова». Осведомители доносили: она говорит, что считает его «великим полководцем, великим человеком и готова идти за ним хоть в Сибирь!». Раз так, наконец решили в МГБ, пойдёт дальше… Те же секретные сотрудники из артистический среды доносили и вовсе не мыслимое: на встрече Нового, 1947 года Русланова прилюдно указала на пару подстреленных тетеревов, которых кто-то привёз Жукову в подарок (по другим сведениям, сама Русланова), и ляпнула от всей души: «Я тебе желаю, Георгий Константинович, чтобы твои враги так лежали…»

На истории с тетеревами стоит остановиться подробнее.

Из рассказа Константина Телегина, сына генерала Телегина:

«И вот подошёл Новый, 1947 год. 30 декабря позвонил Жуков и пригласил на дачу моих родителей, сказал, что пришлёт машину. Отец, не раздумывая, принял приглашение, а когда мама спросила, не рискованно ли встречаться с человеком, находящимся в опале, ответил, что никакой опалы не видит, в воинской службе всегда могут быть неожиданные повороты.

Вечером 31 декабря пришла машина, родители уехали к Жуковым. Вот что они рассказали.

Та же дача встретила их тревожной тишиной. Георгий Константинович вышел на крыльцо, провёл в прихожую, помог маме снять шубу, открыл дверь в знакомую большую комнату, и, как сказала мама, она вздрогнула от увиденного: щедро сервированный год назад громадный стол, за которым тогда сидела масса людей, сейчас был пуст. Лишь дальний его угол был застлан скатертью, на которой стояло четыре прибора. Георгий Константинович как-то виновато посмотрел на гостей и сказал:

— Спасибо, что приехали. Я многих обзвонил, но все по разным причинам отказались. Может, оно и лучше: шума меньше будет, удастся поговорить по душам.

Невесёлым оказался тот новогодний праздник… Настроение у Георгия Константиновича и Александры Диевны было настолько подавленным, что скрыть это, при всём их желании, они не могли. А в два часа ночи неожиданно приехали Крюков и Русланова, „сбежавшие“, как объяснила Лидия Андреевна, с какого-то вечера, где она выступала. Человек редкостной чуткости, она сразу же уловила настроение присутствующих, развернула принесённый с собой большой пакет, кинула на стол двух подстреленных тетеревов и сказала: „Георгий Константинович, я желаю, чтобы так выглядели все твои враги! И уверена, что ещё будут хорошие дни“.

Приезд Лидии Андреевны, весёлой и интереснейшей собеседницы, великолепного рассказчика, оживил обстановку; постепенно удалось снять напряжение, которое сковывало всех.

Но уже по дороге домой моих родителей снова охватила какая-то тревога, которая долго потом не рассеивалась. Тем более что тем же утром позвонила жена одного высокопоставленного знакомого и сказала: „Кто вас надоумил поехать к опальному Жукову? Ждите теперь больших неприятностей“.

Откуда она столь оперативно получила информацию о встрече на Кунцевской даче — осталось загадкой. Но она как в воду смотрела».

Первого июня 1947 года вышло постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о «незаконном» награждении Руслановой и других артистов орденами и медалями СССР: нарушен Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об ответственности за незаконное награждение орденами и медалями СССР»; Жукову объявлен выговор; Телегин уволен из армии. Вскоре генерала Телегина исключили из партии. 12 января 1948 года арестовали.

Вот вам и тетерева, новогодние дачники-затворники…

Из всего выходило, что надо брать не только Крюкова, но и Русланову.

Арестовали её, как уже было сказано, в Казани. Вместе с ней взяли её аккомпаниаторов Максакова и Комлева, а также конферансье Алексеева.

По другим данным, музыкантов и конферансье арестовали позже, когда Русланова дала на них показания, которые следователи квалифицировали как антисоветскую агитацию.

Теперь, видя общую картину событий, можно сказать, что коллегам певицы просто-напросто не повезло: их взяли для, так сказать, полноты сюжета. Чтобы арест Руслановой не выглядел как целенаправленное изъятие человека из среды. Её изъяли вместе с частью среды. И всем в конце концов припаяли стандартные обвинения — антисоветская пропаганда.

Из Казани Русланову переправили в Москву. Держали в Лефортовской тюрьме. В Лефортове она пробыла год. Пока шло следствие.

Лефортовская тюрьма была основана в 1881 году как военная, для содержания нижних чинов, осуждённых на небольшие сроки. Судьба не разводила Русланову с родной армией даже здесь, за железными дверями и зарешёченными окнами. После революции тюрьма перешла в ведомство ВЧК. Во время Большого террора именно здесь следователи НКВД пытали подследственных, выбивая самые невероятные показания. С 1954 по 1991 год в Лефортове был следственный изолятор КГБ. Здесь содержались известные диссиденты. До 2005 года тюрьма принадлежала ФСБ. В разные годы здесь держали маршала Василия Блюхера, писателя Александра Солженицына, артистку Зою Фёдорову. Здесь пытали многих фигурантов «трофейного дела». И здесь же будет дожидаться последнего своего рассвета перед расстрелом генерал Абакумов, талантливый сочинитель «трофейной» истории. Справедливости ради стоит отметить, что сочинял он её в основном под руководством Хозяина.

Обвинение Руслановой по тем-то временам выдвинули самое распространённое: антисоветская пропаганда. На первых же допросах она, судя по протокольной записи следователя, так и заявила: «В стране царит голод, народ обкладывается высокими налогами, в магазинах растут цены…» Ну разве не антисоветчина?

Осведомители МГБ о подобных речах в среде артистов, писателей, художников и другой вольной публики доносили каждый день. И на очередное нытьё зажравшихся интеллигентов, которые сами от голоду не пухнут, можно было не обращать ровно никакого внимания. Но этой птице крылья надо было подрезать.

— И что вы мне собираетесь предъявить? — спросила она однажды следователя, чувствуя нажим всё на то же «трофейное дело».

И тот словно нитку бус перед ней рассыпал:

— Грабёж и присвоение трофейного имущества в больших масштабах, а также буржуазное разложение и антисоветскую деятельность.

Русланова спокойно выслушала и, через силу улыбнувшись, покачала головой. Всё, кажется, стало проясняться. Она пожалела, что в первые дни много лишнего наговорила о своих коллегах-артистах. Впоследствии она действительно будет корить себя за то, что оговорила гармониста Максакова и конферансье Алексеева. При первой же возможности, когда сама окажется на свободе, бросится их вызволять из-за колючей проволоки. Чувствовала за собой вину и старалась хоть как-то, пусть запоздало, загладить её.

Вот дело № 1762 по обвинению Крюковой-Руслановой Лидии Андреевны. Начато 27 сентября 1948 года и завершено 3 сентября 1949 года. Постановление на арест, утверждённое заместителем министра государственной безопасности Союза ССР генерал-лейтенантом Огольцовым.

«Я, старший следователь Следчасти по особо важным делам МГБ СССР майор Гришаев, рассмотрев материалы о преступной деятельности артистки Мосэстрады Крюковой-Руслановой Лидии Андреевны, 1900 года рождения, уроженки города Саратова, русской, гр-ки СССР, беспартийной, с низшим образованием,

НАШЁЛ:

Имеющимися в МГБ материалами установлено, что Крюкова-Русланова, будучи связана общностью антисоветских взглядов с лицами, враждебными к советской власти, ведёт вместе с ними подрывную работу против партии и правительства.

Крюкова-Русланова распространяет клевету о советской действительности и с антисоветских позиций осуждает мероприятия партии и правительства, проводимые в стране.

Кроме того, Крюкова-Русланова, находясь вместе со своим мужем Крюковым В. В. в Германии, занималась присвоением в больших масштабах трофейного имущества.

Руководствуясь ст. ст. 145 и 158 УПК РСФСР,

ПОСТАНОВИЛ:

Крюкову-Русланову Лидию Андреевну, проживающую в гор. Москве по Лаврушинскому пер., 17, кв. 39, подвергнуть обыску и аресту».

Обыски прошли одновременно в московской квартире генерала Крюкова на улице Воровского и в квартире Руслановой в Лаврушинском переулке, в так называемом писательском доме.

Русланова перевезла и мужа-генерала, и дочь Маргошу в свою квартиру в Лаврушинский переулок. Квартира её была отделана в подчёркнуто русском стиле. Здесь размещалась коллекция живописи. Комнаты, обставленные старинной мебелью, дарили тот необходимый уют и тепло, которые были созвучны душе певицы, настраивали на творческий лад, помогали работать над новыми песнями, готовиться к концертам. Она так строго и с такой щепетильностью создавала свой мир, что не позволяла вносить в дом ничего лишнего, постороннего, что могло бы нарушить ту мелодию, которая здесь незримо звучала.

Однажды кто-то из друзей-артистов пришёл к ней со свёртком. То ли Хенкин, то ли Смирнов-Сокольский. И сказал:

— Хочу тебе, Лида, подарить маленький заварочный чайник!

— Железный? — спросила она.

— Нет. Фарфоровый.

— Русский?

— Немецкий. Старинный. Красивый.

— Всё равно — не надо. Зачем иноземщиной портить мою кухню?

— М-да!.. Плохо бы тебе жилось при царе Петре! Он за такую косность боярам бороды брил!

— Ну, я — не боярин, и борода у меня не растёт. А русский народ, между прочим, потому царей и прогнал, что они свое — родное — презирали.

— Значит, не любишь Европу.

— Европу — уважаю. А Россию — люблю до боли!

И вот квартиру в русском стиле и тот мир и уют, который генерал Крюков и Русланова создали своей любовью друг к другу, у них конфисковали.

Маргоша в один час снова стала сиротой. На этот раз и без отца.

Генерал Крюков упросил офицеров МГБ, которые приехали за ним в то утро, не трогать дочь. Те посоветовали пристроить девочку к кому-нибудь из близких родственников, к опекунам. Генерал Крюков назвал фамилию своей сестры Клавдии Быловой.

Сестра сразу же приехала, написала заявление:

В МГБ СССР Г. Москва От гр-ки Быловой К. В.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу передать под личную опеку мне, Быловой Клавдии Викторовне, дочь моего брата Крюкова Владимира Викторовича, Крюкову Маргариту Владимировну, рождения 1935 г.

Обязуюсь воспитывать до совершеннолетия.

Былова, проживающая по ул. Воровского, д. 8, кв. 61.

18.9.1948 г.

И ещё один документ:

ПОДПИСКА

Я, гр-ка Былова Клавдия Викторовна, проживающая по ул. Воровского, д. 8, кв. 61, даю настоящую подписку органам МГБ СССР в том, что беру под опеку дочь Крюкова Владимира Викторовича, своего брата, Крюкову Маргариту Владимировну, 1935 г. рождения.

Былова

Паспорт серии ТР № 715 974, Выдан 5 отделением милиции г. Москвы.

18.9.1948 г.

Маргарите Крюковой была выделена комната в коммунальной квартире в Сокольниках. Её даже обставили родительской мебелью: кровать, стол, шкаф, комод, пара стульев.

Офицер МГБ вернул альбом с фотографиями. Что-то дрогнуло в душе этого человека, уводившего отца от несовершеннолетней дочери.

Но проживала Маргоша не в Сокольниках, а на Арбате, у тёти Клавы, в большой коммунальной квартире.

Через полгода Клавдию Викторовну Былову арестовали. Что-то не получалось у следователей, и они решили выбивать недостающие факты из родни ключевых подследственных.

Клавдию Викторовну арестовали, как только она вышла из больницы, где перенесла онкологическую операцию. Те же вздорные обвинения: «…разделяла антисоветские взгляды Крюкова и Руслановой и высказывала клеветнические измышления о политике советского правительства». Напрасно она пыталась убедить следователей, что никаких таких разговоров она с братом и Лидией Андреевной не вела, что в семейном кругу разговаривали только о семейном — о детях, о здоровье да о хозяйстве.

Клавдии Викторовне Быловой дали пять лет и выслали из Москвы в Красноярский край на поселение.

Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова рассказывала: «Пять лет я прожила сначала у одной папиной сестры, а когда её тоже арестовали, у другой».

Для следователей это был конечно же удачный ход. Да ещё какой. Генерала Крюкова можно было постоянно шантажировать дочерью. Возможно, это придумал сам Абакумов. Вот уж поистине талантливый был генерал. У него и сейчас много обожателей: мол, какую важную и трудную работу вёл Смерш на протяжении всей войны, а кто это всё наладил и кто этим сложным и эффективным механизмом управлял — генерал Виктор Семёнович Абакумов! Ему и тут, в расследовании «трофейного дела», ума и таланта хватило, чтобы раскрутить все истории: кто, когда, сколько и каким образом вывез из Германии трофейного шмотья, где хранит. У каждого из арестованных генералов и полковников были слабые, так сказать, точки. В них и били следователи. Кулаками, сапогами, иногда специальными молотками и иными приспособлениями для того, чтобы подследственные не утаили правды о своих коварных намерениях в отношении советского строя, партии и её вождей, не выгораживали своего бывшего командира и кумира Жукова.

Абакумов иногда приходил на допросы, проводимые следователями, задавал вопросы. Анализировал ответы, наблюдал за поведением подследственных, давал указания, как их «вести» дальше. Каждый день он являлся к Сталину докладывать о результатах.

— Ну что нового? — спрашивал генерал следователей. — Как ведёт себя Крюков? Говорит?

— Говорит. Но только после применения спецсредств.

— А ну-ка, ведите его. Я сам поговорю с ним, с этим гвардейцем-кавалеристом.

Приводили генерала Крюкова. Следы применения спецсредств покрывали всё его тело.

— Ну что, Крюков? Небось курить хочешь?

— Хочу, — кивнул генерал.

— Ну, я вот тебе принёс, так сказать, передачку — твои любимые. — И Абакумов вытащил из кармана пачку «Герцеговины флор».

В тюрьме старому заядлому курильщику Крюкову тяжелее всего было, как он потом признавался, без курева.

Папиросу он взял. И кивнул Абакумову, когда тот пододвинул к нему всю пачку. С чего бы вдруг такая щедрость? Неужели он вчера так много им наговорил? Да нет, с трудом собирал мысли генерал, на Жукова я им ничего такого, что им, должно быть, надо, не сказал.

— Кури, кури, — сказал Абакумов. — И на вопросы поточнее отвечай. Будешь упорствовать — будем бить. Понял? Искалечим на всю жизнь. Жена твоя тоже у нас.

— Знаю. Её-то вы, надеюсь, не трогаете? Она тут ни при чём. Совершенно ни при чём. Она — певица. И, кроме песни и сцены, её ничего не интересует.

— А дочь твоя пока на свободе. Поживёшь у нас, в тепле и на казённых харчах, до её совершеннолетия, а там посмотрим…

— Если я в чём-то виноват, уличайте меня фактами. Жена и дочь тут ни при чём. Вы сами это понимаете.

Абакумов усмехнулся:

— Мы, Крюков, будем уличать тебя фактами. Будем. — И Абакумов окликнул следователя, о чём-то с ним переговорил.

Вскоре в камере появился человек с резиновой дубинкой и другими приспособлениями для пыток.

— Вот, посмотри, Крюков, сколько у нас фактов, — усмехнулся Абакумов. — И каждый из них, согласись, более чем убедителен.

Генерала Крюкова били по нескольку дней подряд. Это были своеобразные серии допросов. Избиения чередовались с изощрённым давлением на психику. Когда после побоев он терял чувство времени и реальности, его приводили в себя напоминанием о том, что здесь, за стеной, находится его жена и что дочь Маргарита Крюкова, школьница, пока ещё на свободе, а не в детском доме Наркомпроса как социально опасная и способная к совершению антисоветских действий…

— Говори! Говори! — Следователь, тоже порядком измученный процедурой, зло матерился. — Ты уже никто! Говори!

Да, он уже никто. Не генерал-лейтенант Советской армии. Не Герой Советского Союза. Он лишён всех трёх орденов Ленина, ордена Красного Знамени, орденов Суворова и Кутузова.

Когда он приходил в себя, следователи снова спрашивали о картинах, о гобеленах, о машинах и коврах, о 700 тысячах рублей. Будь они прокляты…

Следствие длилось четыре года. Четыре года пыток и издевательств. Четыре года постоянного ада. Ещё одна война. 2 ноября 1951 года генерал Крюков был осуждён Военной коллегией Верховного суда СССР по статье 58–10 части 1 УК РСФСР и Закону от 7 августа 1932 года к лишению свободы в исправительно-трудовом лагере сроком на 25 лет, с поражением в правах на пять лет, с конфискацией всего имущества и с лишением медалей «За оборону Ленинграда», «За оборону Москвы», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», «За взятие Берлина», «За освобождение Варшавы» и «XXX лет Советской Армии и Флота». Постановлением Совета Министров СССР от 10 ноября 1952 года лишен воинского звания. Ходатайство о лишении звания ушло раньше.

Одновременно было завершено следствие по всем остальным фигурантам «трофейного дела». Это обстоятельство ещё раз подтвердило, что всей «трофейной» эпопеей руководили сверху.

Своей цели генерал Абакумов и его помощники достигнуть не смогли. Сам «фокстротчик» к тому времени уже потерял всё — и должность, и звание, и награды, — томился в тюрьме и терпеливо переносил побои и унижения следователей. Маршал Жуков по-прежнему находился на свободе. Правда, из Одесского его перевели во внутренний и второстепенный Уральский военный округ. Но никаких зацепок, чтобы упечь его туда же, куда и Телегина, Крюкова, Минюка[73] и других, следователям найти не удалось.

Генерал Минюк буквально издевался над Абакумовым и его подчинёнными, излагая свою версию «признания». Он упорно, из допроса в допрос, утверждал, что Верховное главнокомандование неправильно руководит Советской армией. И это заключается в следующем: «В своё время Чингисхан поручил умным руководить войсками, распорядительным — обозом, а неповоротливым доверял только коров…» В Советском Союзе, далее рассуждал он, делается всё наоборот: войсками руководят те, кто должен гонять коров… Следователи хорошо понимали, кого имеет в виду генерал Минюк. На посту министра Вооружённых сил СССР оказалась бездарная в военном отношении личность — Булганин. Войсками этот талантливый партиец никогда не управлял. Во время войны служил членом Военного совета фронтов. Присматривал за командующими — Жуковым, Коневым, Говоровым.

Поскольку Абакумов уже сидел, обвинительные заключения утвердил заместитель министра госбезопасности СССР генерал-полковник Сергей Гоглидзе. Так как «трофейная» версия особых результатов не дала, упор был сделан на «наличие контрреволюционного заговора». Следователи сработали настолько плохо, что пришлось вытаскивать старые, затёртые и замызганные кровью ещё 1937–1938 годов лекала работников НКВД. Такие помощники Хозяину конечно же были не нужны, и он их постепенно отправлял в отставку.

Статья у всех обвиняемых была одна, стандартная 58–10.

Слушания проходили в закрытом режиме. Никакой информации и огласки. На скамье подсудимых генералы Василий Терентьев, Леонид Минюк, Александр Филатов, Владимир Крюков, Константин Телегин, Алексей Сиднев, Сергей Клёпов, Иван Варенников, адъютант маршала Жукова подполковник Сёмочкин, личный шофёр Жукова лейтенант Александр Бучин, другие. Генералов Василия Гордова, Григория Кулика и Филиппа Рыбальченко, которые проходили по параллельному делу и тоже содержались в Лефортовской тюрьме, к тому времени уже расстреляли.

Дело генерала Крюкова оказалось самым тяжёлым. Большинству его «подельников» влепили стандартную «десятку» и отправили кого в Вятлаг, кого на Волго-Донской канал. А ему отвесили по полной — «четвертак», 25 лет! За особые, так сказать, заслуги.

И следователи, и затем суд вменили в вину генералу Крюкову не только статью 58–10 УК РСФСР, но и Закон от 7 августа 1932 года.

Судьба словно пытала Русланову и её семью всеми страданиями, которыми страдал народ. Сиротство, которое оказалось не пережитым в детстве, вновь возвращалось, теперь уже к её дочери. Тюрьма, в которой томились тысячи безвинно осуждённых, теперь сдавила и её волю, отлучила от сцены. И вот — закон «О колосках», по которому сидели крестьяне, в основном женщины, матери, которые осмелились после жатвы набрать пучок колосков на колхозном поле, чтобы из новины испечь детям хлеба, придавил к лагерной проволоке её мужа. Генерала! Гвардейца, который вёл свой корпус от Москвы до Берлина! Человека, который знал поле как поле битвы, место, где окапывались его солдаты и где вели огонь его артиллеристы.

На родине в Даниловке говорили так: что в людях ведётся, то и нас не минует. Не миновало.

Обычно присвоение трофейного имущества квалифицировалось по статье 193–17 УК РСФСР. Но эта статья показалась следователям и суду слишком мягкой. И тогда вытащили закон «О колосках». По нему действия обвиняемого в хищении приравнивались к контрреволюционным преступлениям. Итак, к десяти годам по 58-й статье генералу Крюкову прибавили ещё пятнадцать — за «колоски». Власти крестьян всегда боялись, так что уголовные статьи, касающиеся непосредственно сельской среды обитания, были самыми жёсткими.

Пока шло следствие, из МГБ «на улицу» постоянно выметался мусор для общества: генерала Крюкова и певицу Русланову «взяли на барахлишке». Слухи эти тут же подхватывал ветер и разносил сперва по всей Москве, а потом и «до самых до окраин». Не исключено, что кое-кому и из артистической братии эта история пролилась бальзамом на душу. Зависть способна на многое. Она ослепляет людей, заражённых этой психической болезнью, толкает на чудовищные поступки.

В обвинительном заключении по делу генерала Крюкова недвусмысленно говорилось о том, что «он морально разложился, занимался хищением ценностей, находясь в Германии и Польше». Сам обвиняемый пояснил буквально следующее: «Разъезжая с Руслановой по городам Германии, мы скупали за бесценок дорогостоящие меха, отрезы и другие ценные вещи, так как у нас было много денег. Из Германии привезли 4 автомашины».

Ну и что? В барахлизме, конечно, слегка погрязли. Но не более других. Все тогда грешили этим. Да и грех ли это был? Если уж говорить о справедливости, то надо было вывезти из Германии всё подчистую! Как делали это фашисты у нас, оставляя выжженную землю и зачастую не оставляя в живых даже ограбленных до нитки и до последнего сухаря жителей. Жгли в домах последних свидетелей — женщин, детей, стариков.

Немецкая промышленность даже в годы войны продолжала выпуск товаров народного потребления гораздо более высокого качества, чем наши советские заводы и фабрики. Мужики, осилившие врага и добравшиеся до его обоза, кинулись расхватывать трофеи. И это надо понять. Кто позаботится о их жёнах и детях? Кто их накормит? А кто их обобрал? Кто оставил без крова и пищи? Кто пришёл на их родную землю с оружием в руках? Чьи факельщики жгли деревню за деревней на Смоленщине, на Брянщине, под Тулой и Калугой, в Белоруссии? Немцы! Разве не так? Вот и пусть заплатят хотя бы малую толику за тот разор и мародёрство, которое творили на захваченных территориях…

В обвинительном заключении также говорилось о том, что генерал Крюков, будучи командиром 2-го гвардейского кавалерийского корпуса, «сожительствовал с двумя медсёстрами… и наградил их» боевыми медалями, в чём полностью сознался.

Ну, хорошо хоть не сифилисом… Следователи могли придумать и такое.

Брать на себя роль адвоката своих героев, даже если их любишь, дело для автора крайне неблагодарное и двусмысленное. Но всё же по поводу этого «пункта» обвинения можно сказать: что ж, возможно, и сожительствовал, ему-то, полноценному мужику, когда он овдовел, было всего-то 43 года. Когда началась война — 44. И до встречи с Руслановой, можно предположить, у него были отношения с женщинами. Дело-то человеческое.

Хотя в деле нет фамилий тех медсестёр, на которых суду намекают следователи. А для подобного документа такие намёки — всё равно что пустой звук. И суд, если бы он был суд, такие аргументы обвинения, предъявленные столь непрофессионально, попросту отмёл бы как несущественные и как недоказанные, а значит, к рассматриваемому делу ровно никакого отношения не имеющие.

Позже некоторые «биографы» и публицисты, пишущие на военные темы, «развернули» этих медсестёр в бордель, якобы организованный для высшего офицерства, в том числе и для маршала Жукова. Ну как же без Жукова? Старый след подчинённых генерала Абакумова чувствовался в этом обвинительном заключении явно. След, который они, сами же, порядочно подзатоптали…

Не нашли. Не оправдал удачливый борец со шпионами надежд Хозяина. Тут, с маршалом Жуковым, с певицей Руслановой, надо было делать всё тоньше, интеллигентнее. Но ведь Лефортово не Большой театр и даже не Московская филармония…

Основными пунктами обвинения были следующие:

генерал Крюков вместе с генералом Минюком «высказывал недовольство по поводу смещения Жукова с должности Главкома»;

в частных беседах «с помощником командира 36-го стрелкового корпуса генералом С. П. Павловым утверждал, что у нас в стране отсутствует свобода личности»;

«вместе с женой занимался прославлением и преувеличением заслуг маршала Жукова».

А вот ответы генерала Крюкова, вернее, обвиняемого Крюкова, на вопросы председательствующего на суде генерал-майора юстиции Зырянова: «Когда в 1947 году Жуков был снят с должности Главнокомандующего сухопутных войск и назначен на должность командующего в ОдВО, я и Минюк выражали недовольство по этому поводу. Минюк рассказывал мне, что как-то на вечере один из офицеров плохо отзывался о Жукове. Минюк так возмутился, что со злости порвал свой китель».

«В 1946 году, по случаю дня рождения моей дочери, я пригласил к себе Жукова. У меня тогда собрались писатели и артисты с жёнами. Писатель Погодин[74] попросил Жукова рассказать что-нибудь о разгроме немцев под Москвой. Жуков рассказал, но при этом ни словом не упомянул о роли Сталина».

Вскоре председательствующий подошёл и к теме Руслановой:

«— Правильно вы показали на следствии, что Русланова допустила враждебный выпад по адресу Советского правительства? — спросил генерал Зырянов.

— Она не имела при этом враждебного намерения.

— На следствии вы показали, что „при всяком удобном случае я превозносил Жукова, как непревзойдённого полководца, в чём мне активную помощь оказывала моя жена Русланова, которой по адресу Жукова было пущено в обиход образное выражение ‘Георгий Победоносец’“. Правильно показали?

— Правильно.

— Далее, вы дали такие показания: „В своём зазнайстве Жуков дошёл до того, что стал противопоставлять себя Верховному Главнокомандующему, бесстыдно заявляя, что не Сталину принадлежит заслуга в разгроме немцев, а ему — Жукову“.

— Жуков никогда не говорил, что ему принадлежит заслуга в разгроме немцев, а не Сталину. Но поскольку он подчёркивал своё „я“, то я пришёл к такому выводу».

К «такому выводу» генерал Крюков «пришёл» на пятый день своего пребывания в Лефортовской тюрьме, когда его, избитого до полусмерти, приволокли к заместителю начальника Следственной части МГБ полковнику Лихачёву.

— Молчишь, гад! — заорал на генерала Лихачёв. — Пока молчишь, будем бить. Всем известно, что Жуков предатель. Ты должен дать на него показания. Хочешь спасти себя? А свою жену? А дочь? Учти, ты только пешка во всей этой игре. Всё равно мы тебя заставим подписать всё, что необходимо.

Полковника Лихачёва вскоре арестуют. Вместе с Абакумовым и его ближайшими подручными. И вот что он скажет следователям:

«— Все арестованные ежедневно допрашивались с короткими перерывами до 5–6 часов утра.

— Им не предоставлялось времени для сна?

— Да, фактически так и было, но такова была введённая Абакумовым система следственной работы СМЕРША, причём протоколы допросов арестованных по этому делу не составлялись. Я составлял обобщённые протоколы в отсутствие арестованных по своим заметкам».

По воспоминаниям самого генерала Крюкова, обычно его выводили на допрос в 10–12 часов дня и держали до 5–6 часов вечера, а затем в 10–11 часов вечера до 5–6 часов утра.

Из воспоминаний генерала Крюкова: «И начиналось зверское избиение резиновой палкой, причём били по очереди, один отдыхает, другой бьёт, при этом сыпались различные оскорбления и сплошной мат. Я не знаю, сколько времени они избивали меня. В полусознательном состоянии меня унесли в „бокс“. На следующий день часов в 11–12 меня снова повели к следователю. Когда ввели в кабинет, меня снова капитан Самарин и тот же самый майор начали избивать резиновой палкой. И так меня избивали в течение четырёх дней и днём и ночью».

Поскольку на допросах протоколы не велись, то «по своим заметкам» полковник Лихачёв составлял их потом и записывал туда что хотел. А потом заставлял генерала Крюкова различными методами эти свои сочинения подписывать. Как показания.

Именно этими протоколами с «чистосердечными признаниями» сейчас зачастую пользуются некоторые исследователи. Приводя «документальные подтверждения» такого рода, эти авторы действуют теми же абакумовскими эмгэбэшными методами и, уж во всяком случае, опираются в своих сочинениях на показания, выбитые из людей самыми чудовищными пытками.

В 1953 году генерала Крюкова выпустят на свободу. Начнётся процесс реабилитации. Реабилитация невинно осуждённых — дело непростое и зачастую нескорое.

Все материалы дела генерала Крюкова заново исследовались. В ходе дополнительной проверки, как указывалось в заключении Главной военной прокуратуры, выяснилось, что «изъятые при аресте Крюкова ценности принадлежали его жене — Руслановой Л. А., и приобретались ею на личные деньги». Крюкову принадлежало несколько серебряных портсигаров и золотых часов, полученных в качестве подарков и наград в период боёв в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов.

Сохранилось свидетельство бывшего контрразведчика, художника и писателя генерала Бориса Гераскина, который утверждает, что многие художественные полотна, изъятые на квартире генерала Крюкова, «принадлежали Киевской картинной галерее и были вывезены немцами во время войны в Прибалтику. Здесь награбленное настигли и отняли у немцев конники Крюкова».

В коллекции Руслановой, как мы знаем, «трофейных» полотен не обнаружено.

Бог с ними, с трофеями. Победителей без трофеев не бывает. И не должно быть. Главное в этой истории всё же в другом — ни генералы, ни Русланова, ни другие офицеры, проходившие по этому запутанному делу, не сдали своего боевого товарища, маршала Победы Жукова.

Тем не менее генералы с Лубянки своего добились. Они дали понять, что настоящие победители в минувшей войне — они. За ними стоял Сталин. Именно он поставил перед ними задачу: сбить спесь с маршалов и генералов, чтобы понимали, что война окончена и в них больше не нуждаются. Жуков, чей авторитет в народе был очень высок, в первые месяцы после победы был достаточно выпачкан в «трофейной» генеральской истории и на время уведён с главной сцены на второй план.

Дело было сделано.

Известный журналист и писатель Михаил Захарчук рассказал такую историю:

«К 95-летию со дня рождения Руслановой я опубликовал в „Красной звезде“ небольшой материал о „соловьиной трели социализма“. Спустя какое-то время звонит мне государственный обвинитель Н., который выступал в суде над Лидией Руслановой. Возмущённый слуга советской Фемиды потребовал от меня ни много ни мало — дать опровержение в главной военной газете, в котором бы значилось: певицу судили не по политическим мотивам, а как спекулянтку и женщину не самого достойного поведения. Русланова, дескать, продавала на чёрном рынке вещи, которые они с мужем привезли из Германии, и вообще позволяла себе многое такое, чего нормальные советские люди в те времена себе не позволяли».

Что тут скажешь? Комментарии, как говорят, излишни. А всех этих Н. пора полными именами называть.

Генерал Крюков отбывал срок в Краслаге, типичном лесоповальном подразделении ГУЛАГа, образованном в начале 1938 года в период Большого террора. Лагпункты были разбросаны по всему Красноярскому краю от Минусинска и вниз по Енисею до полуострова Таймыр и двух морей — Карского и Лаптевых. В начале 1950-х годов ежегодно через Краслаг этапами проходило до ста тысяч заключённых. Половину из них составляли политические.

Для Руслановой лагеря начались намного раньше.

А в 1948 году следователи продолжали вести интенсивные допросы.

— Где вы были арестованы?

— В Казани.

— Как вы там оказались?

— Вначале в составе концертной бригады я оказалась в Ульяновске, а оттуда меня пригласили в Казань.

— Кто был с вами на гастролях?

— Мои аккомпаниаторы Максаков и Комлев, а также конферансье Алексеев.

— Имеющимися в распоряжении следствия фактами установлено, что вы вместе с Алексеевым неоднократно вели разговоры антисоветского содержания. Вы признаёте это?

Она признала. Но тут же уточнила, что это не более чем обычное старческое ворчание двух стариков, которым скоро на пенсию…

В другой раз следователь заговорил о её муже.

— Когда, где и как вы познакомились с генералом Крюковым?

— В мае 1942-го в составе концертной бригады я выступала во 2-м гвардейском кавалерийском корпусе, которым командовал Крюков. Там мы и познакомились.

На допросах с ней обращались вежливо. Но постепенно вежливость следователей стала сменяться раздражительностью. Время шло, а Русланова ничего существенного не показывала. Она явно не оправдывала тех надежд, которые на неё возлагались.

Ошеломлённая арестом, неволей, известием о том, что и муж тоже арестован, что с ним, как и с другими генералами, в тюрьме обращаются жестоко, что неясна судьба Маргоши, она вначале допустила слабость и наговорила лишнего об Алексееве и Максакове. Потом спохватилась. Поняла, что навредила им. И взяла себя в руки. Осознала, что просто так из этих стен не выбраться, что единственный выход — принять и этот удар судьбы, терпеть, но терпеть, не теряя человеческого достоинства.

Однажды Руслановой сказали, что у неё будет другой следователь. Её привели в незнакомую комнату. Когда вели, из глубины коридора слышались стоны. Стонал мужчина. У неё дрогнуло сердце.

Вошла в открытую дверь. Опрокинутый табурет. Пол залит кровью. У стола стоял министр МГБ. Она его узнала сразу. Встречались. Были знакомы. Он аплодировал ей на концертах. Она обратилась к нему по имени и отчеству и спросила, по какому праву с ней так обращаются.

— Только что здесь был ваш муж, — ответил Абакумов. — Чувствуете запах его любимого табака? — И указал на опрокинутый табурет и пятна крови на полу.

Наступила напряжённая пауза. Наконец Абакумов сказал:

— Подпишите вот этот документ, и через несколько часов вы будете на свободе. Рядом с дочерью.

— Что это? — спросила она.

— Ваши показания.

— Что в них?

— Правда, — улыбнулся Абакумов. — Свидетельские показания о том, что ваш муж, генерал Крюков, и маршал Жуков вели разговоры, порочащие правительство, армию и товарища Сталина.

— Я подобный вздор подписывать не буду.

Больше она не проронила ни слова.

В ту ночь Русланову увели не в камеру, а в карцер, находившийся в подвале. На стенах там висел иней. Верхнюю одежду у неё отобрали.

Дверь за спиной тяжело захлопнулась, звякнул засов. На узницу сразу дохнуло холодом. Иней медленно опадал со стен и потолка, превращался на бетонном полу в мокрые пятна. Похоже, здесь совсем недавно находилась холодильная установка.

Вскоре холод стал невыносимым. Русланову трясло. Она начала кричать. Она звала министра. Звала его по имени и отчеству, как час назад называла во время странного допроса.

И к ней пришли. Не министр, конечно. Пришёл следователь. Прежний. И сказал:

— Зачем вы кричите? Напрасно отказались подписывать. Ещё не поздно подумать и подписать. — Следователь помолчал, сочувственно вздохнул и сказал: — Ну что вы, Лидия Андреевна, упираетесь. Подмахните эту бумагу и дело с концом. В лагере ведь полегче будет… чем здесь…

— Послушайте, — сказала она, дрожа от холода и негодования, — зачем вы меня поместили в эту камеру? Ведь я — певица. У меня от переохлаждения голос пропадёт. Вы же не отрубаете руки рабочим!

Следователь, подумав, приказал вернуть ей одежду и отвести в общую камеру. Она возвращалась в тепло. Это было первой её победой. И не только над собой.

Её дело теперь вёл только майор МГБ Гришаев. Абакумов больше не приходил. И в холодильную камеру её больше не сажали.

— Какие награды вы имеете? — в другой раз спросил Гришаев.

И Русланова сразу поняла: теперь будут пытать по поводу ордена. Значит, ходят вокруг «Георгия Победоносца»…

— Я награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне»[75].

— А разве других наград не имеете?

— Имею. — И тут же исправилась: — Имела. В августе 1945-го я была награждена орденом Отечественной войны первой степени.

Эта история по-прежнему больно ранила душу.

— В августе 1945-го я была награждена этим орденом, однако в 1947-м этот орден, как незаконно выданный, у меня отобрали.

— Кем вы были награждены?

Майор Гришаев загонял её в угол.

— Награждена я была по приказу командующего оккупационными войсками… Приказ есть в деле, можете посмотреть.

— Я посмотрю. Но вы отвечайте на поставленные вопросы.

(Эх, архивы, архивы… На них обычно возлагаются большие надежды. И становится очень горько, когда выясняется, что эти надежды напрасны… Руслановский архив оказался очень сильно подчищен. Отметили это ещё самые первые исследователи, которые занимались биографией не только великой певицы, но и великого полководца. Имя Жукова в следственном деле Руслановой и некоторые другие места тщательно вымараны.)

— За какие заслуги вас наградили?

— Я точно не знаю. Насколько мне помнится, за культурное обслуживание воинских частей и за то, что на мои деньги куплены две батареи миномётов.

Казалось бы: ну что тебе, майор, ещё надо? Под пулями она выступала? Выступала. Жизнью рисковала, когда давала концерт на замаскированном аэродроме, который в это время усиленно разыскивали немецкие самолёты? Рисковала. Две батареи «катюш» — целый дивизион! — на свои кровные построила и в артиллерийский полк передала? Передала. Более тысячи концертов на фронте дала? Дала. Да Русланова со своими музыкантами работала как целый политотдел армии или даже фронта! А сам ты, майор, во время войны где был? В окопах? Или в тылу ловил струсивших и бросивших окопы бедолаг в мокрых штанах и ставил их в оврагах перед пулемётом?..

— В каких взаимоотношениях вы находились с Жуковым? — Майор Гришаев отрабатывал установку Абакумова: вытрясти из певицы всё, что связано с маршалом.

— Мы с Жуковым были хорошими знакомыми. Мой муж Крюков и Георгий Константинович старые сослуживцы: когда Жуков в Белоруссии командовал дивизией, Крюков у него был командиром полка. Как мне рассказывала жена Жукова Александра Диевна, они дружили домами, бывали друг у друга в гостях. Познакомившись с Жуковым и его семьёй, я тоже неоднократно бывала у них на квартире. Один раз Жуков с женой был в гостях у нас.

Майор Гришаев записывал все подробности, связанные с именем Жукова. Направленность его интереса для подследственной вскоре стала совершенно очевидной.

— Теперь, может быть, скажете правду, за что Жуков наградил вас орденом?

А вот здесь, можно предположить, за протоколом остался напряжённый диалог, результатом которого явился следующий ответ Руслановой. Следователь буквально за язык вытянул признание. Что ж, это тоже — профессия.

— Справедливости ради я должна сказать, что если бы не была женой Крюкова и не была лично знакома с Жуковым, то навряд ли меня бы наградили орденом. А получила я его во время празднования годовщины организации корпуса, которым командовал Крюков.

Есть в протоколах допросов и другие откровенные признания, собранные следователем в одну кучу. Явно для предъявления заказчику. Профессия требовала, майор старался. А она конечно же боялась, что её снова отправят в холодильную камеру.

— Когда его понизили в должности и отправили в Одессу, в канун октябрьских праздников я послала ему телеграмму, которую подписала: «Преданная вашей семье Русланова». А в устных беседах говорила, что считаю его великим полководцем, великим человеком и я готова идти за ним хоть в Сибирь…

Она знала цену этим словам, этим своим признаниям. И первые несколько шагов «в Сибирь» уже сделала. Знал бы маршал Жуков, какой верный солдат вырван из его войска. Впрочем, он знал. Конечно, знал. Знал её неуёмный характер, её неосторожность, прямолинейность. Он и сам порой был таким же. Потому и не смог удержаться на вершине пирамиды, когда война закончилась и надо было действовать более осмотрительно и хитро. Но с партийцами разве сравнишься. У них каждый шаг продуман на несколько ходов вперёд. Рядом с ними он выглядел слабым политиком.

— А что за антиправительственный тост произнесли вы на одном из банкетов?

— Это был банкет на даче Жукова. Он принимал самых близких друзей. Посчастливилось там быть и мне. А тост был за тех женщин — жён офицеров, которые прошли с мужьями большой жизненный путь и умели ждать, когда они были на фронте. Потом я сказала, что так как нет орденов, которыми бы награждали за верность и любовь, то я, желая отметить одну из таких жён, Жукову Александру Диевну, хочу наградить её от себя лично. С этими словами я сняла с себя бриллиантовую брошь и вручила её Александре Диевне.

Значит, было всё-таки награждение орденом у Бранденбургских ворот или на ступеньках дымящегося рейхстага. Значит, маршал Жуков вручал ей орден именно там, во время того триумфального концерта. А жест Руслановой на даче среди гостей, её бриллиантовая брошь для Александры Диевны — это был ответный жест. Знак благодарности и дружбы.

По рассказам дочери маршала Жукова Эры Георгиевны, эту уникальную брошь Русланова приобрела с трудом. У кого, неизвестно. Во всяком случае, не в антикварном магазине. Брошь не хотели продавать: как же, её носила сама Наталья Николаевна Гончарова, жена великого Пушкина. Но когда Русланова сказала, для кого она приобретает брошь, ей тут же уступили. Словосочетание «маршал Жуков» в победном сорок пятом было поистине магическим.

Как видно из ответов Руслановой, она ни о чём не жалела. Да, была близка к Жуковым. Да, уважает его как великого полководца и великого человека. А ведь тогда ещё никто не знал, что будет с маршалом. Один маршал, Новиков, уже сидел в Лефортовской тюрьме, ходил на допросы, терпел побои и унижения, ждал своей участи. Троих генералов только что расстреляли. Она видела кровь своего мужа, опрокинутый табурет, которым, должно быть, его и били… И всё же отвечала смело. Шла борьба с самой собой. Самая страшная схватка.

— Материалами следствия вы изобличаетесь в том, что во время пребывания в Германии занимались грабежом и присвоением трофейного имущества в больших масштабах. Признаёте это?

— Нет!

Так, пошла другая тема. Которая из них главная?

— Но при обыске на вашей даче изъято большое количество ценностей и имущества. Где вы его взяли?

— Это имущество принадлежит моему мужу. А ему его прислали в подарок из Германии. По всей вероятности, подчинённые.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.