Глава 5 НА НОВИНСКОМ БУЛЬВАРЕ (1906–1922)

Глава 5

НА НОВИНСКОМ БУЛЬВАРЕ

(1906–1922)

Мария Валентиновна была красавицей, обладательницей «незабываемо прекрасных голубых глаз», как вспоминала о ней польская певица Ванда Верминьска. Современники отмечали, что в ее облике было что-то от старообрядок-раскольниц из романов П. И. Мельникова-Печерского «В лесах» и «На горах». Эту свою необыкновенную — природную и дикую — красоту Мария Валентиновна сумела пронести сквозь годы.

Как и Шаляпин, она родилась в Казани. Ее отец мещанин Лифляндской губернии Гуго-Валентин Фридрихович (Максимилианович) Елухен служил по лесному ведомству Министерства государственных имуществ России. Мать Ханне (Иоанна) — Адельхейде (Аделаида) Рудольфовна фон Рейтлингер, в быту Жаннета Рудольфовна, была дочерью лютеранского пастора, служившего полковым проповедником в Страсбурге, Вене, Ревеле и других городах. 18 августа 1882 года у них родилась дочь Мария-Августа — седьмой ребенок из восьми детей в семье[20].

Судьба как будто специально пыталась соединить Шаляпина и Марию Валентиновну с самого начала. В то самое время, когда Шаляпины, едва сводя концы с концами, ютились в каких-то жалких углах в Суконной слободе в Казани, рядом с ними, на Георгиевской улице, жили и Елухины, семья которых была хорошо известна в городе.

Гуго-Валентин Фридрихович Елухен, закончивший Петербургский лесной институт, был помощником Управляющего государственными имуществами Казанской губернии, дослужился до статского советника. В 1894 году он вместе с детьми был возведен во дворянство. Его дети Терезия-Иоанна, Гвидо-Евгений и Павел-Юлий также были хорошо известны среди горожан, будучи активными участниками вечеров и любительских спектаклей Общества изящных искусств и Нового клуба.

Как и ее сестры, Мария Валентиновна окончила Казанскую Мариинскую гимназию и вскоре после этого вышла замуж за сына казанского пивовара Артура-Фердинанда-Эдуарда Петцольда, который происходил из семьи прусского подданного. Однако после смерти мужа его мать Луиза-Берта Антоновна приняла присягу на подданство России, поэтому ее дети стали уже российскими подданными.

Эдуард Петцольд родился в 1878 году. Окончив гимназию, поступил в Казанский университет на физико-математический факультет, отделение естественных наук, откуда неоднократно исключался за участие в социал-демократическом движении.

В феврале 1901 года Эдуард Петцольд был арестован. У него дома при обыске обнаружили корзину с нелегальной литературой. Через некоторое время он был освобожден под гласный надзор полиции, однако судебное преследование продолжалось. К этому периоду и относится его женитьба на Марии-Августе Елухен.

В январе 1903 года у них рождается первый ребенок — сын Эдуард-Оскар. Второго ребенка — дочь Стеллу-Беатрису, родившуюся в апреле 1904 года, — Эдуард Петцольд уже не увидел. В марте этого года, катаясь на лыжах, он упал, повредил аппендикс и вскоре скончался от перитонита в доме своего родственника, доктора медицины Э. Грахе.

Мария Валентиновна осталась одна в чужой семье с двумя крошечными детьми на руках. Ей было двадцать два года, и перед ней вырисовывалась весьма печальная перспектива жалкого существования в уездном городе…

Но не такова была эта женщина, чтобы так легко смириться с ударами судьбы. Несмотря на молодость, она обладала необыкновенно трезвым, практическим умом и твердым характером. Оставаться в Казани не имело смысла. Очень быстро Мария Валентиновна поняла, что не сможет ужиться со свекровью. И тогда она отправилась в Москву к своей старшей сестре Терезе — искать в блестящем московском обществе нового мужа или богатого покровителя, который бы смог обеспечить ей и ее детям безбедное существование…

Надо сказать, что здесь Марии Валентиновне сказочно повезло. Тереза Валентиновна была замужем за известным купцом Константином Капитоновичем Ушковым, очень богатым человеком, членом правления Товарищества, которому принадлежали химические заводы в Вятской, Казанской и Самарской губерниях; гончарные, меловой и кирпичные заводы; хромовые и марганцевые рудники на Урале, в Пермской и Оренбургской губерниях, а также склады и пристани на Каме, в Москве, Нижнем Новгороде, Казани, Ярославле, Перми, Екатеринбурге, Уфе, Иваново-Вознесенске, Самаре, Омске — по всей России. Об их браке по Москве ходили легенды. Говорили, что они познакомились в поезде по дороге из Казани в Москву. Увидев в купе молодую красивую женщину и проговорив с ней всю дорогу, Ушков без памяти влюбился в нее и заплатил первому мужу Терезы Валентиновны весьма солидную сумму, чтобы она смогла получить разрешение на развод.

Помимо предпринимательской деятельности, Константин Капитонович интересовался искусством и был одним из директоров правления Московского филармонического общества. В его доме в Москве бывали музыканты, артисты, художники. Среди прочих заходили Рахманинов и Шаляпин… В мае 1906 года, приехав ненадолго в Москву, Шаляпин в доме Ушкова познакомился с Марией Валентиновной (по другим данным они познакомились в Москве на скачках, оба были очень азартными людьми), и между ними сразу же завязался роман. По всегдашней милой своей привычке Шаляпин не мог пройти мимо красивой женщины. Впрочем, кто знает, может быть, вначале для него это было всего лишь еще одно мимолетное увлечение? Но Мария Валентиновна нашла в Шаляпине то, что искала. Он был богат, известен, к тому же необычайно добр и бесконечно доверчив. Шаляпин искренне увлекся ею, и Мария Валентиновна поспешила использовать момент в своих целях.

Летом, когда Шаляпин отправился в Эмс на лечение, она поехала вслед за ним. В конце августа Шаляпин возвратился в Петербург, и Мария Валентиновна опять оказалась рядом. Какой это был контраст с Иолой Игнатьевной, которая всегда оставляла его одного! В Петербурге Шаляпин открыто появляется с Марией Валентиновной в гостях у Стасова, где присутствуют Н. А. Римский-Корсаков, скульптор И. Гинцбург, пианист Ф. Блуменфельд. После этого вечера, состоявшегося 3 сентября 1906 года, В. В. Стасов в письме к брату поделился своими впечатлениями от «нынешней пассии Шаляпина»: «…Он сидел по мою правую руку, она по левую. Она решительно всем понравилась: и красота, и простота, и любезность, и приветливость». Мария Валентиновна умела нравиться. Примечательно, однако, что рано или поздно те из друзей Шаляпина, включая и Горького, которые вначале были очарованы ею, изменили к ней свое отношение. А многие сразу увидели, что Мария Валентиновна человек иной среды, иных интересов. Но, кажется, этого не замечал один лишь Шаляпин…

То, что из-за болезни матери Иола Игнатьевна должна была на зиму остаться в Италии, было для Марии Валентиновны немыслимым везением. Шаляпин оказывался в полном ее распоряжении. Она могла быть постоянно рядом с ним, оказывать ему знаки внимания, заботиться о нем. Конечно, Шаляпин и не задумывался о чем-либо серьезном, ведь у него была семья — прекрасная, добрая жена и обожаемые дети, приезда которых он с нетерпением ждал. Но он оказался в Москве один, слаб душой еще более, чем телом, ему не хватало заботы и ласки, а Мария Валентиновна была рядом — в нужное время и в нужном месте, — готовая все это ему предоставить… И Шаляпин — наивный человек, с головой погруженный в творчество, — как дитя, спокойно отдался в ее руки.

Понимал ли он, какие последствия могут быть у этого поступка? Наверное, нет. Но Мария Валентиновна понимала все: и тяжесть взятой на себя задачи, и небыстротечность исполнения ее желаний. Ей предстояло вооружиться терпением, призвать на помощь всю свою железную волю, характер и мужество, чтобы твердо идти к поставленной цели и добиться желаемого. Теперь ее целью было стать женой Шаляпина. Любыми средствами, любой ценой! Ради этого она готова была совершить даже невозможное… Вот с какой женщиной предстояло вступить в борьбу доброй и доверчивой Иоле Игнатьевне.

В 1907–1908 годах в семье Шаляпиных создалась довольно напряженная ситуация. О новом романе мужа Иола Игнатьевна узнала довольно быстро. Шаляпин не заботился о том, чтобы скрыть следы преступления. Поначалу она ждала, что он сам скажет ей об этом, захочет объясниться. Но Шаляпин молчал — молчал, продолжая обманывать ее, вести двойную жизнь. Никакого объяснения он не хотел. Если бы можно было сделать так, чтобы Иола Игнатьевна ничего не узнала, это бы его вполне устроило. Тогда он смог бы сохранить и свою обожаемую семью, и Марию Валентиновну, всегда готовую сорваться с места и следовать за ним хоть на край света.

Но для Иолы Игнатьевны двуличие и обман были неприемлемы. В какой-то момент она больше не смогла выносить подобную двусмысленную ситуацию: произошло объяснение, довольно бурное, которое снова поставило их на грань разрыва. Когда Иола Игнатьевна поняла, что это не очередное увлечение Шаляпина, каких она уже пережила тысячи, что здесь дела обстоят намного серьезнее, она предложила ему развестись. Конечно, это было импульсивное, спонтанное решение, продиктованное ее оскорбленными женскими чувствами. Она не старалась удержать его около себя, предоставляла ему полную свободу — она и пальцем не пошевелила, чтобы как-то сохранить его для семьи. Пользоваться недостойными методами, всякими женскими уловками, какими в избытке пользовалась Мария Валентиновна, было не в ее правилах. Нет, она предоставляла Шаляпину решить самому, кто для него более важен — семья или эта женщина? Сама же она хотела покинуть Россию и увезти детей к себе на родину, в Италию.

Но неожиданно выяснилось, что развод Шаляпину не нужен. Кажется, он опять был в нерешительности, он, как всегда, не знал, что ему делать… Развод в России был делом позорным и потому крайне редким. Правда, по своей наивности Иола Игнатьевна, видимо, полагала, что ради любимого человека можно пойти на все (так во всяком случае поступила бы она). Но Шаляпин был не таков. Впрочем, в тот момент Мария Валентиновна еще не играла в его жизни никакой особенной роли. Их отношения если и продолжались, то целиком по ее инициативе. Шаляпин был очень привязан к семье. Но… что же ему было делать? С одной стороны он видел женщину, изо всех сил старавшуюся убедить его в своей безумной любви к нему, готовую с благодарностью принять от него даже крохи внимания и мириться с положением любовницы, только бы быть возле него. С другой была его жена, которую он еще не перестал любить, но она отталкивала его от себя, ставила перед ним жесткие условия и потому лишала последней надежды на спокойную счастливую жизнь с ней. Не сама ли Иола Игнатьевна толкнула Шаляпина в объятия другой женщины? Но такова была ее честная, бескомпромиссная натура: жить в обмане и лжи она не могла.

Наконец — после нескольких попыток — решение было найдено. Иола Игнатьевна сама предложила Шаляпину этот план (и он его сразу же принял, поскольку тот полностью отвечал его намерениям): они сохранят брак ради детей. Шаляпин свободен. Он может жить с Марией Валентиновной, может путешествовать с ней по всему свету, но дети ничего не должны знать. Иола Игнатьевна слишком хорошо помнила свое детство без отца, чтобы нанести своим малышам такую же рану.

Но только ли ради детей шла на эти жертвы Иола Игнатьевна? Возможно, она надеялась, что и это увлечение Шаляпина со временем пройдет и когда-нибудь он снова вернется к ней?.. Но возродить прежнюю жизнь было невозможно. Слишком тяжело было в первое время Иоле Игнатьевне видеть Шаляпина. И в 1907 году, забрав детей, она собралась и уехала в Монца к своей маме.

Разрыв с Шаляпиным поставил ее на грань отчаяния и сделал ее жизнь почти невыносимой. Она так страдала, что вначале в письмах даже имени его написать не могла. В правом верхнем углу страницы ставила дату и кратко сообщала ему о здоровье детей. О себе она почти ничего не писала, считая, что это ему не интересно. Только иногда прорывались у нее горькие нотки: «Бедная я! не существует для меня никакой радости, одни боли, неприятности и постоянные обманы!..»

Должно было пройти время, прежде чем она снова осмелилась подписаться: навсегда твоя Иоле.

Теперь, когда Иола Игнатьевна жила с детьми в Италии, Шаляпин более или менее регулярно писал ей: сообщал новости о себе, посылал вырезки из газет с восторженными рецензиями на его выступления. В это время Шаляпин выступал в Русских исторических концертах, организованных С. П. Дягилевым в Париже. Постепенно он создавал себе имя всемирно известного певца, и Иола Игнатьевна, несмотря на то что была глубоко оскорблена его изменой, очень радовалась его театральным успехам. «Теперь для бедной Иоле не остается ничего, кроме этого утешения!» — написала она ему в одном из писем.

Лето 1907 года Иола Игнатьевна с детьми проводила в Аляссио, на вилле Cesio. После выступления в Париже Шаляпин отправился на лечение в Сальсомаджиоре. Нервы его окончательно расстроились. Иногда он переставал писать Иоле Игнатьевне, иногда — в ответ на ее упреки о долгом молчании — становился резок и даже груб. Иоле Игнатьевне стоило огромного труда, чтобы сдержаться, не дать волю своим чувствам. «Ты отец моих обожаемых детей, и я хочу надеяться, что мы всегда будем добрыми друзьями», — написала она ему.

Теперь она жила для своих малышей. Дети боготворили Шаляпина. Целыми днями она только и слышала, что слово «папа». А шаляпинский любимец Борис почти не расставался с портретом отца. Эти чистые, светлые создания еще не знали и даже не догадывались о том, какое горе свалилось на их семью.

Летом 1907 года Шаляпин ненадолго приехал в Аляссио, расцеловал своих милых малышей, погулял с ними по пляжу, поиграл, подурачился… и отправился дальше, на Капри к Горькому, где его ожидало интересное общество.

Когда Шаляпин уезжал, дети плакали. Иола Игнатьевна, сама с трудом сдерживая слезы, пыталась объяснить им, что папа великий артист, он должен много выступать, ездить на гастроли, но малыши снова и снова задавали ей так мучивший их вопрос: почему другие дети живут со своими папами, а их папа постоянно уезжает от них? И на этот вопрос у Иолы Игнатьевны не было ответа.

На обратном пути Шаляпин снова навестил свою семью в Аляссио. Надо думать, эти приезды домой были для него довольно мучительны. Говорить с женой, видеть ее глаза, разыгрывать перед детьми сцены счастливой семейной жизни, когда рана, нанесенная им Иоле Игнатьевне, была еще так свежа, кровоточила… Должно быть, Шаляпин с облегчением вырывался на волю, на свежий воздух…

Иола Игнатьевна с детьми пока оставалась в Италии. Тем не менее благодаря ее мужеству и самоотверженности им с Шаляпиным удалось сохранить семью не только внешне. Им удалось сохранить дружеские отношения.

В конце лета Шаляпин вернулся в Россию и сразу же написал жене из Петербурга: «Дорогая моя Иолинушка!.. Жду писем от тебя и прошу тебя, пиши мне каждый день о том, что происходит с тобой и детьми».

Из Москвы он сообщил ей, что был на могилке Игоря, которая хорошо содержится. Он знал, что ей будет приятно узнать об этом. Их дети и любовь к искусству — это было то общее, что у них оставалось…

Из Монца Иола Игнатьевна регулярно сообщала Шаляпину новости о детях. «Я испытал такую радость, читая о моих детях, особенно о Бориске, — отвечал ей Шаляпин. — О, дорогой мой Борька, как я его обожаю и как страдаю, что не увижу его, даже не знаю, что буду делать в Америке, если Бориски не будет со мной».

В конце 1907 года Шаляпин должен был ехать на гастроли в Америку. Это была его первая поездка в Новый Свет, впервые ему предстояло пересечь Атлантический океан. Неожиданно в это долгое путешествие Шаляпин позвал с собой Иолу Игнатьевну: пусть она возьмет старшего сына и приедет к нему. Но вместо радости с этой поездкой оказался связан один из самых неприятных эпизодов в отношениях между Иолой Игнатьевной и Шаляпиным, который на долгие годы отложился в ее памяти.

Иола Игнатьевна, конечно же, откликнулась на его призыв сразу… Бог знает почему, но она ему поверила: возможно, забыла, что Шаляпин бросает на ветер пустые слова и пустые обещания? Или подумала, что роман с Марией Валентиновной закончен и Шаляпин зовет ее к себе? Но когда она с трехлетним Борисом сошла с парохода в Нью-Йорке, то обнаружила, что ее место занято. Шаляпин приехал не один: Мария Валентиновна была рядом с ним и она совсем не собиралась сдавать свои позиции.

Назревал скандал, который мог бы иметь для выступлений Шаляпина нежелательные последствия, и Иола Игнатьевна, понимая это, уступила — как уступала всегда, когда сталкивалась с непорядочным поведением. Вредить любимому человеку, портить его карьеру — смысл его жизни — она не могла. Забрав Бориса, она вернулась в Италию. Американские газеты послали ей вдогонку заметку «Одинокие двойняшки зовут мадам Шаляпину». Чтобы как-то оправдать свой отъезд, Иола Игнатьевна сообщила журналистам, что заболели ее младшие дети и она должна спешить к ним. На самом же деле она уезжала, чтобы спасти репутацию Шаляпина. Но об этом она позволила себе напомнить ему только много лет спустя, при совершенно особых обстоятельствах…

А пока Иола Игнатьевна вернулась в Монца. Вскоре из Америки Шаляпин прислал ей минорное письмо. О том, что произошло в Нью-Йорке, не обмолвился ни словом. Только жаловался на завистников и писал, что он мог ответить им одним способом — спеть свои спектакли с огромным успехом.

Вернувшись в Европу, Шаляпин написал жене из Парижа, что собирается в Монте-Карло, и снова просил ее приехать к нему с Борисом. Но Иола Игнатьевна не поехала и в дальнейшем неизменно отклоняла подобные предложения. Возможно, в глубине души она еще надеялась, что когда-нибудь Шаляпин вернется к ней, но пока с ним была Мария Валентиновна, она предпочитала держаться на расстоянии.

О своих перемещениях Шаляпин сообщал жене телеграммами. Время от времени от него приходили письма. В июне 1908 года он описал ей свое пятнадцатидневное морское путешествие до Рио-де-Жанейро, тут же упрекнув ее, что не имеет от нее никаких известий: «На самом деле это малоприятная вещь — оставаться без известий из дому». Из Буэнос-Айреса он снова написал ей: «Мне грустно, потому что я здесь уже три дня, а еще ничего не получил от тебя».

На самом деле это были всего лишь слова… Шаляпин часто забывал сообщить жене свой новый адрес, а потом удивлялся, почему письма от нее приходят редко.

Такова была теперь их жизнь. О том, что происходит с Шаляпиным, Иола Игнатьевна в основном узнавала из газет. Сама она писала ему о детях, посылала их фотографии. Хоть Шаляпин и писал почти в каждом письме, что безумно скучает по дорогим малышам, но в вихре своей богемной жизни он очень часто забывал отвечать на их милые открыточки. Его любимец Борис, едва выучившись писать, слал «письма» любимому папе, и Иола Игнатьевна как-то попеняла Шаляпину на то, что он ленится отвечать сыну. По утрам, когда почтальон разносил письма в Монца, бедный ребенок уже ожидал его у двери и все время спрашивал, нет ли писем от папы. Иола Игнатьевна просила сохранить и вернуть ей все письма детей. Она боялась, что Шаляпин может потерять их, а для нее это были бесценные сокровища, которые она хотела сохранить.

Во второй половине 1908 года Иола Игнатьевна приняла непростое для себя решение ехать в Россию. Время, проведенное в Италии, показало ей, что Шаляпин хоть и не порывал с Марией Валентиновной, но и не оставлял свою семью. Он не заговаривал с Иолой Игнатьевной о разводе, и она почувствовала, что еще нужна ему, если не как любимая женщина, то хотя бы как друг и мать его детей. Была и еще одна причина. В глубине души Иола Игнатьевна продолжала считать себя ответственной за Шаляпина, брак для нее был свят и нерушим. То, что она узнавала о Марии Валентиновне, только еще больше подтверждало ее уверенность в том, что она должна спасти Шаляпина, противостоять дурному влиянию этой женщины и не дать ему упасть окончательно. Но по-настоящему сохранить семью можно было только в России, и Иола Игнатьевна решила ехать…

По приезде в Россию первое время она жила у своих преданных друзей Козновых. Потом сняла квартиру в доме Варгина на Тверской улице. В этом мрачном, продуваемом ветрами доме состоялось решительное объяснение.

— Какое это несчастье для всей нашей семьи, — сказала Иола Игнатьевна, имея в виду связь Шаляпина с Марией Валентиновной.

Но тот быстро ответил:

— Никакого несчастья нет, в нашей жизни ничего не изменится, я по-прежнему буду заботиться о вас…

Но «по-прежнему» быть, конечно, не могло. Раздвоенное положение Шаляпина диктовало ему новые условия поведения. Теперь, когда расходы увеличились вдвое, он должен был работать еще больше. А на семью оставалось все меньше и меньше времени…

В декабре Шаляпин отправился в Милан. Ему предстояло петь в «Ла Скала» Бориса Годунова. Из Милана Шаляпин прислал Иоле Игнатьевне приветы от мамы и брата, написал о репетициях «Бориса». Декорации ему не нравились, зато музыкальная сторона устраивала вполне. Певцы пели хорошо, но плохо играли, вследствие чего пришлось выбросить из постановки сцену в корчме.

«Думаю, премьера „Бориса“ состоится через несколько дней, то есть тогда, когда ты получишь это мое письмо, — если захочешь приехать, напиши мне», — заканчивал он.

В постскриптуме Шаляпин отметил, что пожертвовал для калабрийцев 5000 франков. 15 декабря 1908 года в Калабрии и на Сицилии было сильное землетрясение, в результате которого погибло около ста тысяч человек. Весь мир откликнулся на горе Италии. Максим Горький, живший на Капри, собирал документы, чтобы написать книгу об этом землетрясении и потом продать ее в помощь пострадавшим. И Шаляпин не остался в стороне. К тому же ему хотелось показать жене, что он стремится помочь ее соотечественникам. Это был знак уважения и к ней.

Из Милана он послал ей новогоднюю телеграмму с поздравлениями. Спев несколько спектаклей «Бориса», Шаляпин уехал в Монте-Карло. Этот город притягивал его какой-то особенной силой. Но здесь его ожидали тревожные известия из дома. Иола Игнатьевна сообщила ему, что тяжело больны его младшие дети: у Феди и Тани была сильнейшая простуда, Борис заболел воспалением легких. По возвращении из Италии болезни стали преследовать детей… и это осложняющее его жизнь обстоятельство постепенно начало раздражать Шаляпина.

Так и на этот раз. Еще находясь в горячечном угаре рулетки, он отправил в Москву возмущенное письмо, в котором выражал недовольство: «Я думаю, что там, в Москве, за ними плохо смотрят, или же это из-за квартиры, я не знаю, что думать».

Письмо поспело как раз вовремя. В это время Иола Игнатьевна не отходила от постелей своих детей, не жалея себя ухаживала за ними. А в особенно тяжкие и острые моменты отчаяния она обнимала своих малышей и в безысходности плакала вместе с ними…

На возмутительное замечание Шаляпина о том, что она плохо смотрит за его детьми, Иола Игнатьевна сухо ответила: «Прошу тебя, будь спокоен относительно детей, я их мать, мне остается теперь жить только ради них, и можешь не сомневаться, что я сделаю все необходимое для их выздоровления». И добавила: «Я обожаю моих детей, теперь что же мне еще осталось, кроме них?..»

Шаляпин понял, что перегнул палку. Он оправдывал свои слова беспокойством о детях, часто-часто писал ей и слал телеграммы. «Я не могу понять, почему все время болеют эти бедные дети», — недоумевал он.

И все-таки Иола Игнатьевна еще имела на него большое влияние. Из Монте-Карло он сообщил ей, что его зовут в Милан спеть еще несколько спектаклей «Бориса», но он не хотел ехать. Шаляпин не любил выступать в «Ла Скала», казалось, он боялся этого театра. Но Иола Игнатьевна убедила его не пренебрегать миланской публикой, очень хорошо к нему настроенной. Это был уже не первый случай, когда Иола Игнатьевна выступила своеобразным посредником между Шаляпиным и «Ла Скала». Шаляпин послушался ее совета, съездил в Милан, снова с триумфом спел Бориса Годунова и… вернулся в Монте-Карло. Он пел Мельника в «Русалке» и Мефистофеля в опере А. Бойто (антреприза Р. Гюнзбурга) и все свободное время проводил в казино.

Привычка играть сделалась еще одной несчастной слабостью Шаляпина. В Монте-Карло он просаживал огромные суммы денег. Их знакомые, видевшие его там, по приезде в Москву рассказывали Иоле Игнатьевне, что ее муж оставляет на зеленом сукне целый капитал. Некоторые наблюдали за этим с сочувствием, некоторые — со злорадством. Фигура Шаляпина притягивала к себе всеобщее внимание.

И хоть роль жандарма совсем не привлекала Иолу Игнатьевну, пришлось ей Скрепя сердце сесть и написать ему, как провинившемуся мальчишке, резкое и строгое письмо. Остановить его могла только она. Иола Игнатьевна просила Шаляпина уехать из Монте-Карло не только из-за проклятой рулетки, но и из-за театра, то есть из-за антрепризы Рауля Гюнзбурга, которая как артисту не приносила ему никакой славы: «…Публика Монте-Карло смотрит на тебя, как на певца в кафе… Уверяю тебя, что в этом Монте-Карло все кончится тем, что ты окончательно потеряешь голову и станешь заурядным артистом и человеком малопривлекательным и уважаемым… Ты не имеешь права делать то, что ты делаешь, поскольку такой артист, как ты, всегда должен быть достоин своей славы, которая есть слава всего народа».

Подобные «наставления» всегда раздражали и злили Шаляпина, но в глубине души он не мог не понимать, что Иола Игнатьевна права. Ведь она была как бы голосом его совести.

В апреле 1909 года Шаляпин сообщил Иоле Игнатьевне, что собирается в Париж, где он должен был петь Ивана Грозного в «Псковитянке» во время Дягилевских сезонов. А Иола Игнатьевна, едва дети поправились, стала собираться в Крым. После тяжелой болезни детям было необходимо погреться на солнышке.

Из Москвы они уезжали в ужасную погоду. Небо было затянуто тучами и лил дождь. Иола Игнатьевна стремилась поскорее оставить позади все трудности и несчастья, которые преследовали ее в эту долгую зиму. Из Севастополя она сообщила Шаляпину о детях: «Они, как птенцы, вырвавшиеся из своей клетки, веселы и жаждут воздуха и пространства».

Пока доехали до Ялты, лица детишек обветрились и загорели. На солнышке к ним вернулась их обычная жизнерадостность, да и сама Иола Игнатьевна постепенно преображалась. «Погода разная, — писала она Шаляпину, — но светит солнце, и кажется, что ты возрождаешься к новой жизни, когда можешь вдохнуть хоть немного свежего воздуха».

В конце апреля к ним в Гурзуф неожиданно нагрянул Шаляпин, выступавший с концертами в Киеве. Как всегда, дети были в восторге, но Шаляпин уехал так же быстро, как и приехал.

Эти приезды и отъезды Шаляпина были для Иолы Игнатьевны еще очень тяжелы. И если она брала себя в руки и ничем не выдавала своих чувств, то делала это только ради детей. Она понимала, что перестала быть для Шаляпина любимой женщиной. Осознавать это было тяжело, но еще тяжелее было примириться с условиями этого лживого, двойного существования. Никоим образом она не хотела быть Шаляпину обузой. Но она должна была вырастить детей, поставить их на ноги. А когда они станут самостоятельными и не будут нуждаться в ней, она уйдет… И она молилась только о том, чтобы этого не случилось раньше. Все переживания, выпавшие на долю Иолы Игнатьевны, подточили ее организм — у нее были сильные головокружения, иногда она теряла сознание, — и она боялась, что скоро умрет, и с ужасом думала о том, в какие руки попадут ее дети. «Мои бедные нервы совершенно расстроены, — писала она Шаляпину, — бывают моменты, когда мне на самом деле кажется, что я схожу с ума, у меня все больше и больше бывает головокружений, и ни один врач не может найти для меня лекарство…»

Она не изменила своих привычек: в письмах к Шаляпину она по-прежнему была с ним совершенно откровенна, не скрывала от него своих чувств… Когда Шаляпин уехал, она написала ему: «Не знаю почему, но в момент твоего отъезда я должна была через силу сдержать слезы, для меня настоящим мучением было видеть, как удаляется пароход, который уносит тебя. Наверное, бедная моя душа переполнена грустью, потому что каждый раз, как ты нас покидаешь, мне кажется, что я тебя теряю навсегда…»

Наверное, только здесь, в Крыму, Иола Игнатьевна наконец начала понимать, что же произошло в ее жизни. Все эти три года она прожила в каком-то непонятном дурмане, в кошмарном сне. Вначале были боль, отчаяние, обида, потом она погрузилась в какой-то странный летаргический сон, без борьбы и протеста приняв случившееся… И вот наркоз стал отходить, калека выбрался из-под обломков рухнувшего здания, осознавая свои потери…

Шаляпин не вернется к ней — это было ясно. С Марией Валентиновной ему было хорошо. Там его не ругали, не требовали от него, чтобы он был лучше и чище, чем он есть на самом деле, не ставили перед ним никаких нравственных задач, потому что и сами их не имели. Его принимали таким, каков он есть, и были всем довольны. И заботились о нем, берегли его, глаз с него не спускали. Мария Валентиновна не повторила ошибок Иолы Игнатьевны: она понимала, что сохранить Шаляпина для себя можно только одним способом — она всегда должна быть рядом с ним.

Вероятно, Иола Игнатьевна это знала или о многом догадывалась, но перестать любить Шаляпина — не могла. Часто в письмах она жалуется ему на то, что он забывает о ней и мало пишет. Она постоянно спрашивает о его выступлениях. Оскорбленное женское чувство не заслонило в ней преклонения перед его изумительным талантом.

«…Ты знаешь, как это интересует меня и как я за тебя переживаю, — писала она ему, имея в виду его сценические триумфы и прося сообщать о них подробно. — Я больше ничего не имею в этой жизни, у меня отнято даже последнее утешение — присутствовать на твоих спектаклях, что составляло половину моего существования, потому что ты знаешь, как я люблю подлинное искусство, сцену, где я почти что родилась, и я испытываю такое неимоверное страдание, что не могу видеть тебя на сцене, что забываю обо всем, и передо мной только великий артист, которого я бы хотела видеть еще более великим, более могущественным, единственным и неповторимым».

«Прошу тебя, пиши мне почаще, — просила она его в другом письме, — ты можешь принести мне эту маленькую жертву (я думаю, что я ее заслужила). Пиши мне о твоем здоровье, о твоей артистической жизни, о частной жизни я не спрашиваю, не хочу заставлять тебя врать.

Не забывай о тех, кто тебя по-настоящему любит, о твоих пяти детях, которые обожают своего папу».

Это была правда. Своим детям Иола Игнатьевна передала по наследству эту необыкновенную любовь к Шаляпину. Мальчики во всем подражали отцу, и Иола Игнатьевна называла это «настоящим спектаклем, художественным изображением Федора Ивановича Шаляпина». Ирина, молясь перед сном, всегда крестила портрет отца, висевший на стене в ее комнате, и много-много раз целовала его. Но несмотря на все жертвы Иолы Игнатьевны, дети по-прежнему были лишены отца. Шаляпин уделял им так мало времени, что почти не знал их… и они не знали его, и это было самым сильным переживанием Иолы Игнатьевны. С какой гордостью она написала Шаляпину, как Борис, стоя рядом с настоящим дирижером, «дирижировал» военным оркестром. Иола Игнатьевна заметила, что мальчик прекрасно отбивает такт. По окончании концерта публика кричала ему «Браво, Шаляпин!». Борис повернулся и раскланялся с самым серьезным видом… Больше всего в тот момент Иоле Игнатьевне хотелось, чтобы его увидел отец…

Всю весну семья Шаляпиных провела в Крыму. Дети поправились и повеселели, сама Иола Игнатьевна стала чувствовать себя лучше. В те весенние месяцы в Гурзуфе они сделали много фотографий. Иола Игнатьевна — красивая дама в белом платье и огромной шляпе — сидит, окруженная детьми, на фоне белых стен снимаемой ими большой виллы. Ее детишки, очаровательные и беззаботные существа, жмурятся на солнце, но в лице самой Иолы Игнатьевны — этой богатой и известной в России женщины, главы большой преуспевающей, как многие думали, семьи — застыла какая-то невыразимая печаль. Кажется, только теперь она окончательно осознала, что ее жизнь кончена… Ей остается жить только ради детей…

А ведь она умела любить, умела глубоко и тонко чувствовать… Прекрасной лунной ночью, когда вся душа ее, обливаясь слезами, замирала от восторга при виде красоты этой роскошной южной ночи, она писала Шаляпину: «Бог мой! Какая ночь! не могу идти спать, никакие мысли меня не тревожат, и я думаю о том, как должны быть счастливы те, кто любит и, любя, наслаждается красотой природы, и это дает душе великие чувства и позволяет увидеть нимб несравненного счастья. Сама того не желая, я впала в романтизм. Уверена, что ты будешь смеяться, но уверяю тебя, что я страдаю, чувствуя, что для меня уже все кончено. Бедная Иоле!!!»

Теперь она не могла сказать о себе ничего другого. Бедная Иоле! Она оказалась в западне. Быть обманутой любимым человеком и продолжать любить его, несмотря на предательство и обман, жертвовать своей жизнью ради детей и распроститься со всякой мыслью о любви, о счастье — и все это в тридцать с небольшим лет, будучи красивой, привлекательной женщиной… Можно ли было без ропота согласиться на эту долгую мучительную смерть?

«…Теперь я одна, страдаю, как проклятая душа, без поддержки и утешения в жизни, одна, одна, одна, ужасно

Но кто бы теперь смог ей помочь?

1909 год окончательно подвел черту под всеми робкими надеждами Иолы Игнатьевны на возвращение Шаляпина. Мария Валентиновна ждала ребенка, которому суждено было появиться на свет в начале будущего года. Девочку назвали Марфой. По законам Российской империи она считалась незаконнорожденной и должна была бы носить фамилию матери, но Шаляпин обратился к императору Николаю II с просьбой разрешить его дочери носить его фамилию. Николай II ответил ему, что не имеет права этого сделать без согласия законной супруги Шаляпина. Пришлось обратиться к Иоле Игнатьевне.

Вопрос этот был довольно деликатный. Ведь своим согласием Иола Игнатьевна как бы закрепляла права Марии Валентиновны, соглашаясь признать то, что до этого она старалась не замечать. Но каковы бы ни были ее чувства к женщине, отобравшей у нее мужа, ее и Шаляпина дочери, этому беззащитному существу, Иола Игнатьевна мстить не могла. И она дала согласие. За всю свою жизнь она не сделала ничего, что могло бы повредить Шаляпину, доставить ему какие-либо неудобства. Теперь на ее глазах и, можно сказать, с ее благословения создавалась новая семья Шаляпина…

В начале 1910 года Шаляпин готовился исполнить новую партию — Дон Кихота в одноименной опере, которую специально для него написал французский композитор Жюль Массне. Мировая премьера должна была состояться в феврале в театре «Казино» в Монте-Карло.

Шаляпин нервничал и волновался перед премьерой, хотя дела как будто шли хорошо — автор оперы был им доволен и сам Шаляпин готовился к этой роли основательно и серьезно. Ему первому предстояло воплотить на оперной сцене этот всем знакомый с детства образ, и это накладывало особую ответственность. Впервые Шаляпин пробовал прикоснуться к образу абсолютно чистого человека. Он делал своего Дон Кихота светлым и прекрасным созданием, почти святым в этом недостойном его мире грязи и лжи. «О Дон Кихот Ламанчский, как он мил и дорог моему сердцу, как я люблю его», — писал он Горькому на Капри и звал на премьеру. Ему хотелось видеть рядом с собой родную душу. В Дон Кихота Шаляпин вкладывал все самые добрые и прекрасные качества характера, какими обладал сам. И потому он так боялся, что праздная, пресыщенная публика Монте-Карло не поймет его Дон Кихота, останется равнодушной к его работе…

Этими сомнениями он делился и с Иолой Игнатьевной, но она подбадривала его. Она ни минуты не сомневалась в том, что его ждет большой успех: «…Ты споешь Дон Кихота, и я поздравлю тебя с новым триумфом и новой партией в твоем репертуаре, которая займет достойное место рядом с Борисом Годуновым, Олоферном, Сальери и т. д. и т. д…»

Однако Иола Игнатьевна не могла не вздохнуть. Это была первая партия в репертуаре Шаляпина, которую он готовил без нее. Все остальные его роли создавались у нее на глазах. Теперь же ей остались от Шаляпина только разрозненные рисунки с изображениями Дон Кихота: она должна была удовольствоваться только этим.

Несмотря на плохое самочувствие — Иолу Игнатьевну по-прежнему преследовали головокружения и сильные головные боли — и болезни детей, которые продолжались в холодном и зловещем доме Варгина, всеми своими помыслами, всем своим существом Иола Игнатьевна была рядом с Шаляпиным в Монте-Карло. Желая ему огромного успеха, она писала: «Пусть милосердный Бог сохранит тебя на долгие годы для искусства и для твоей настоящей семьи, которая искренно тебя любит…»

19 февраля, в день премьеры, она целый день была мысленно с Шаляпиным, молилась за него, смотрела на часы и думала о том, что он сейчас делает… Вот он одевается, едет в театр, гримируется… За эти годы она так хорошо изучила его привычки, что могла вообразить себе всю картину даже с закрытыми глазами! Наверняка Шаляпин волнуется. И есть ли рядом с ним человек, способный понять, поддержать его?..

Хотя несколько последних лет Шаляпин встречал свой день рождения за границей, на этот раз Ирина захотела устроить по этому поводу праздничный вечер. Дети отправили папе поздравительные письма и открытки, но сам праздник был перенесен на следующий день после премьеры «Дон Кихота». Собралось много народу: пришли друзья Шаляпиных и друзья детей. В разгар веселья почтальон принес телеграмму от Шаляпина: «Спектакль прошел с триумфом, пел прекрасно, роль удалась блестяще».

Это была для Иолы Игнатьевны лучшая новость. «Я довольна за тебя и за искусство», — написала она Шаляпину, сообщив при этом, что итальянские газеты назвали его самым выдающимся оперным артистом современности. Она радовалась этому больше всех.

В письме Шаляпин более подробно описал ей свой триумф в Монте-Карло: «Со своей стороны скажу тебе, что успех, который я имел в „Дон Кихоте“, — огромный, невероятный, все удивились, как я сделал эту роль. В последнем акте, в сцене смерти Дон Кихота, театр плакал. Мое появление в первой картине на Россинанте является настолько прекрасным и подлинным, что весь театр разражается долгими аплодисментами».

Но несмотря на такой высокий накал чувств, Шаляпин все-таки не удержался: просадил в рулетку 13 000 франков. Что могла ответить на это Иола Игнатьевна? «Скажу тебе только, что это не достойно умного человека, как ты, оставлять в Монте-Карло все деньги, заработанные своим трудом…» Но переделать Шаляпина было нельзя! В конце концов он никогда не мог отказать себе в удовольствии делать то, что ему нравилось…

В этом же 1910 году Иола Игнатьевна и Шаляпин решили купить в Москве собственный дом. Оставаться в квартире Варгина было невозможно: дети там постоянно болели. Шаляпин дал объявление в газетах: «Нужна квартира-особняк, комнат 10–12. Отопление голландское. Местность по возможности центральная. Желательно бы сад…» — и ему наперебой стали предлагать разные дома. Наконец, отказавшись от роскошных дворцов, продаваемых разорившимися аристократами, и даже от палаццо на Канал Гранде в Венеции, которое настоятельно советовали купить Шаляпину предприимчивые итальянские комиссионеры, Иола Игнатьевна и Шаляпин остановились на небольшом особнячке в центре Москвы.

Этот скромный, приятный на вид особнячок — деревянный, но оштукатуренный «под камень» и на каменном фундаменте, — фасадом выходил на Новинский бульвар, старинную московскую улицу, усаженную кленами и липами, по которой с грохотом проезжали извозчичьи пролетки. Со стороны улицы дом был одноэтажным, но в сад выходило два этажа. Отопление в доме было голландским — это было важно для голоса Шаляпина. По обеим сторонам дома располагались небольшие флигели, а за домом начинался большой сад, спускавшийся к Москве-реке, в котором стояли беседки, скамейки, скульптуры.

Правда, этот понравившийся Шаляпиным дом требовал капитального ремонта, и за это со всем своим пылом и энергией взялась Иола Игнатьевна. Она пригласила архитектора. Была сделана частичная перепланировка комнат. В доме появился водопровод, канализация, электроосвещение и телефон.

Шаляпину Иола Игнатьевна отвела просторную комнату на первом этаже с окном, выходившим во двор. Из ванной комнаты лестница вела на антресоли, где находилась еще одна маленькая комнатка, которая очень полюбилась Шаляпину. С одной стороны комната Шаляпина примыкала к прихожей, с другой — к большому залу, в котором Шаляпин мог репетировать. Рядом с прихожей находился кабинет Шаляпина, затем гостиная, столовая и в самом конце, на другой половине дома, покои Иолы Игнатьевны. Их комнаты разделяло теперь такое же значительное расстояние, как и их судьбы. На втором этаже располагалось детское царство, а в подвале помещалась кухня с огромной плитой и русской печью.

В этот дом Иола Игнатьевна вдохнула жизнь. Она создала островок тепла и света в бурном житейском море, где было бы хорошо и покойно ее детям, где Шаляпин чувствовал бы себя уютно и мог отдохнуть от всех треволнений, связанных с его актерской жизнью.

Трудно представить себе, но именно в это время, трудясь не покладая рук над обустройством своего гнезда, Иола Игнатьевна испытывала и отчаяние, и боль, и опустошенность. Шаляпину в этом доме предстояло проводить не так много времени. Несмотря на все ее старания сохранить семью ради детей, прошлое — их общее прошлое — уходило безвозвратно. Другая женщина надежно вклинилась между ними, и теперь Шаляпин мог предложить Иоле Игнатьевне лишь материальную поддержку, дружеское расположение и готовность вместе воспитывать детей. Никаких иных отношений между ними существовать уже не могло, и потому по временам Иола Игнатьевна приходила в отчаяние и ей казалось, что все ее старания создать какое-то подобие нормальной человеческой жизни бесполезны, обречены на провал… «Я совершенно потеряла силу, жизненную энергию и даже желание жить», — написала она в один из таких моментов Шаляпину.

Пока Иола Игнатьевна занималась домом, Шаляпин много гастролировал по России — побывал в Харькове, Киеве, Екатеринославе, затем в Нижнем Новгороде, Риге, Вильно, Варшаве, Тифлисе, Баку, Астрахани… Иоле Игнатьевне он постоянно сообщает о своем грандиозном успехе. Его имя гремело повсюду. Ненадолго он приедет в Москву, обнимет и расцелует своих детей — и снова уезжает, снова пора ему в дальний путь…

К сентябрю 1910 года дом на Новинском бульваре был готов, и семья могла переехать в него. На новый адрес Шаляпин прислал жене первую открытку: «Москва, Новинский бульвар, свой дом, Иоле Игнатьевне Шаляпиной: Шлю тебе привет, милая Иоле, с Военно-грузинской дороги. Красота удивительная. Твой Федор». С какой радостью он написал эти слова: свой дом.

Однако эта с трудом налаженная жизнь едва не рухнула из-за нелепой случайности. В начале 1911 года в Петербурге с Шаляпиным произошел очередной скандал — на этот раз настолько крупный, что он чуть было не поставил под угрозу пребывание в России самого Шаляпина и его семьи.

Ничто поначалу не предвещало бури. 6 января в Мариинском театре состоялась премьера возобновленного спектакля «Борис Годунов» в постановке Всеволода Мейерхольда. Шаляпин пел главную роль. На премьере присутствовал Николай 11. В первом антракте Шаляпина пригласили в царскую ложу, и царь очень мило и приветливо беседовал с ним, между прочим посоветовав ему больше петь в России, чем за границей. (Об этом Шаляпин написал Иоле Игнатьевне.)

Однако после третьего акта, знаменитой сцены с курантами, которой Шаляпин по обыкновению потряс весь зал, произошло нечто непредвиденное. Поскольку сам Шаляпин неоднократно описывал эту сцену в письмах к разным людям, стараясь объяснить свое поведение, предоставим ему самому со страниц книги «Маска и душа» рассказать еще раз о том, что же произошло вечером 6 января 1911 года и что долгие годы тяжелым камнем лежало на его душе: