Время «Ч»

Время «Ч»

К 24 часам 3 февраля отряд высадки демонстративного десанта прибыл в район развертывания в Цемесской бухте и лег в дрейф с потушенными огнями. Было темно кругом, нигде ни огонька. И тихо. Только волны плескались о борт.

В 0.51 капитан-лейтенант Сипягин дал зеленую и красную ракеты. Над угрюмыми темными водами два огонька взвились и тихо погасли. Катера развернутым строем двинулись к берегу.

В 1.00 небо позади них разверзлось — и сразу закипел разрывами недалекий низкий берег: по засеченным и пристрелянным огневым точкам открыла огонь особая групп; артиллерийских батарей НВМБ под командованием капитана Е.Н.Шкирмана. Снаряды рвались густо, и катера наращивали ход, не боясь теперь выдать себя звуком моторов.

В 1.03 торпедные катера ТКА-012 и ТКА-025 стремительно пересекли курс отряда и поставил» между ним и берегом дымовую завесу.

Совсем недалеко от берега темноту распороли ослепительные полосы, в грохот батарей вплелся устрашающий скрежет: это заработали реактивные установки со «Скумбрии».

В 1.10 вспышки разрывов отодвинулись в глубь вражеской обороны.

В 1.11 катера врезались в гальку пляжа на расстоянии примерно 200 метров друг от друга. Первым спрыгнул на гальку командир десанта майор Куников.

В 1.13 высадка была окончена. Командиры кораблей за спиной ушедшего в бой десанта выгрузили боезапас. Потери при высадке: 1 убитый, 3 раненых. Ошеломленные гитлеровцы, не видя цели, палили наугад.

Рассыпавшись по берегу, отряд в кромешной тьме вел беспощадный и яростный, до мелочей отработанный, жуткий для врага ночной бой.

Через десять минут на всем протяжении высадки первая линия обороны противника была прорвана. Бой был перенесен в глубину.

Тогда-то Куников и передал открытым текстом свою знаменитую радиограмму. (Как выяснилось впоследствии, противник отреагировал на нее желаемым образом.) А кодированная радиограмма гласила: «Начальнику штаба базы. Закрепился на берегу, высылайте второй эшелон».

А.В.Свердлов немедленно отдал приказ второму и третьему эшелонам форсировать Цемесскую бухту. Отправкой эшелонов руководил капитан 3-го ранга Н.Я.Сидельников. Около 4 часов утра боевые группы второго и третьего эшелонов под командованием старших лейтенантов И.В.Жернового, В.А.Ботылева, Н.М.Ежеля, П.И.Дмитряка и И.Е.Лукашова высадились на берегу и перешли в наступление.

В 4 часа командир 1-й боевой группы старший лейтенант Дмитряк сообщил, что штабная группа высадилась справа от Рыбзавода. В 7 часов донес Ботылев: «Нахожусь на рубеже море — шоссейная дорога, напротив 22-й школы. Имею 20 процентов потерь».

Получив эти первые донесения об успешном продвижении десантников, Свердлов в 10 часов утра радировал Куникову: «Командир благодарит за успех».

В эти первые часы основная задача Куникова и Котанова заключалась в том, чтобы объединить высадившиеся группы общим командованием. В кратчайший срок в сложной обстановке единое командование и эффективное управление всеми высадившимися подразделениями были установлены, сигналы и принципы действия доведены до всех.

В течение ночи на плацдарм было высажено более 800 человек. Было захвачено 9 орудий противника, занято несколько кварталов в южной части Станички и береговая полоса вдоль железнодорожного полотна. Существование плацдарма стало реальностью. Тем не менее обстановка сложилась тяжелая. Сказывалось многократное превосходство противника, отсутствие артиллерии и острая нехватка боеприпасов. Сколькс бы ни стремились десантники захватить с собой боеприпасов даже в ущерб пище и воде, надолго их хватить не могло. Жесточайший бой по выкуривании противника из его укреплений, а затем — оборона от многократных массированных вражеских атак. Штурмовики Ефимова на бреющем полете сбросили патроны — неточно. Десантникам удалось подобрать лишь часть сброшенных боеприпасов.

В этот первый день существования Малой земли планы гитлеровского командования были отмечень наивным стремлением побыстрее прикончить эту внезапно выползшую козявку и восстановить тишину на окраине Новороссийска. План предусматривал ударами с флангов отрезать отряд от моря, а затем уничтожить. Еще один удар предполагалось нанеста в центр, чтобы расчленить десант на части. Наступление обеспечивалось поддержкой артиллерии, авиации и танков.

В 16 часов 40 минут командир десанта радировал: «Противник наступает с кладбища и домов Станички. Прошу огонь в этот район. Также атакует с лагеря к Рыбзаводу. Сброшенная посылка не реализована». (Имелись в виду сброшенные штурмовиками боеприпасы.)

В 17 часов 25 минут, окаймляя десант, на врага обрушилась едва ли не всей мощью артиллерия базы под командованием подполковника М.С.Малахова — дивизионы майоров М.В.Матушенко, Ю.И.Неймарка и капитана И.Я.Солуянова. В 18 часов 20 минут Куников сообщил: «Свердлову. Сильный нажим противник оказывает из района кладбища на занятые нами районы Станички. Со стороны Мысхако нажим прекращается, замечается групповой отход с Мысхако в Новороссийск».

Так завершался день. Куниковцы ждали ночи, ждали передышки и подкрепления. Но к ночи шторм набрал силу. Стало ясно, что значительной помощи не будет.

Глубокой ночью Куников и Старшинов сидели в штабной землянке у железнодорожного полотна. Большая часть землянки отведена была раненым. Хриплые вздохи и бормотание нарушали тишину. Снаружи доносились редкие разрывы снарядов: активных боевых действий противник ночью не вел. Старшинов затянулся трофейной сигаретой. Он слушал.

— Продовольствия мало, но это полбеды, — размышлял Куников. — Воды нет. Патронов практически тоже нет. Десант у Южной Озерейки, судя по всему, потерпел неудачу, следовательно, завтра все освободившиеся силы навалятся на нас. С другой стороны, неудача основного десанта делает наш десант основным. Штормить долго не может, ну, еще день, не больше. Через сутки непременно придет подкрепление, придут большие силы. Но эти сутки… тяжелые будут сутки…

— Люди устали, Цезарь Львович, теряют осторожность. Вот что меня тревожит, — сказал Старшинов.

Куников глянул сбоку, склонив голову. Старшинов уже знал этот жест: попало в цель. «Эх, товарищ майор, — подумал он, — что ты за человек за такой, все хватаешь с полуслова. С такими людьми, как ты, жить, бы и жить. Но коротка фронтовая дружба. Убьют завтра меня или тебя — и амба. Только память останется на всю жизнь, вечная память и вечная боль».

Вот он сидит, курит. Ватник распахнут, на груди на треугольной ленточке (таких теперь и не увидишь) единственная награда — мирная медаль «За трудовое отличие». Чепуха какая с этим наградами. Правда, ему бы сейчас в награду пару часов сна с гарантией, что ничего не произойдет. Контр-адмирал Холостяков такое практикует: наградить не в его власти — так отправляет отличившегос денька на три в дом отдыха отоспаться и насладиться тишиной…

Мысли их текли согласно. О том же примерно думал и Цезарь: о людях, о своем замполите. Как повезло, что такой славный парень, отважный, умница, тактичный, надо бы ему отдохнуть, да где там! Теперь, пока темно, предстоит обойти всю линию обороны, все осмотреть лично, проследить за эвакуацией раненых, хотя бы подальше от огня, если уж нет возможности отправить в тыл. И, конечно, вскроются бреши в обороне, а чем же их затыкать?..

Вот поднял голову, лысую, лобастую, добрые темно-карие глаза, добрый рот с загнутыми кверху уголками, твердый подбородок с ямочкой, большой добрый нос, большие уши… «Редко встретишь лицо, на котором столько твердой доброты», — думал Старшинов. Трет ладонью щеку, где-то в сознании, должно быть, мелькает: надо бы побриться… Встал. Пора. Надевает ушанку, застегивает ватник, ремень с ножом, с пистолетом…

К утру 5 февраля германское командование сознавая опасность существования неконтролируемой линии побережья в непосредственной близости от Новороссийска, подтянуло к Малой земле две свежие дивизии, в том числе одну горнострелковую. Всю ночь линия побережья подвергалась интенсивному обстрелу. С утра огонь батарей сосредоточился вдоль передней линии обороны плацдарма. В воздухе закружились вражеские самолеты. Плацдарм сотрясался от взрывов.

Десантники тоже получили ночью подкрепление — 200 человек. Но кончались боеприпасы. На каждого бойца оставалось по диску на автомат, по две-три гранаты. Не было воды. Утром прошел дождь. Скупую, пропахшую гарью влагу собирали по каплям.

В результате ночного обхода принято было решение придерживаться той же гибкой оборонительной тактики, которая была применена в дневном бою 4 февраля. Особое внимание обратить на самоконтроль, так как вследствие усталости и ожесточения возможна неверная оценка обстановки, неоправданный риск, лихачество — недопустимые, ставящие под удар общее дело. Беречь патроны, стрельбу из автоматов вести по ясно видимым целям с расстояния не более 50—100 метров и только одиночными выстрелами. Гранаты бросать в исключительных случаях, по большим группам противника, с расстояния, гарантирующего попадание. Максимально использовать трофейное вооружение и боеприпасы, собрать весь боезапас с убитых; беречь продукты питания, и особенно воду, суточную норму сократить втрое. Создать две группы особого назначения и использовать их в качестве подвижного резерва для оказания помощи на наиболее критических участках обороны.

Группы особого назначения в отряде особого назначения…

Ими командовали коммунисты Николай Кириллов и Кондрат Крайник.

Как описывать день 5 февраля? Пусть все, что вы знаете о Великой Отечественной войне, встанет перед вами, читатель: пограничные заставы и Брестская крепость, дни Ленинграда и Сталинграда, сквозные раны и смерть, вырывающая землю из-под ног.

Во второй половине дня, потеряв голову от бесплодных потуг, фашистское командование прибегло к глупейшему психологическому маневру. Вдоль переднего края были установлены громкоговорители. Голос на ломаном русском языке вещал:

— У вас нет ни патронов, ни пищи, ни воды. Дальнейшее сопротивление бесполезно. Германское командование гарантирует вам жизнь, а вашим раненым лечение. Если вы проявите ненужное упрямство, германское командование распорядится одним ударом сбросить вас в море. Тогда не ждите пощады.

Зловещее затишье воцарилось на плацдарме. Плыли по небу растрепанные тучи, не обещавшие более дождя. Усталые бойцы осматривали оружие, пересчитывали патроны. Немцы ждали. И вдруг из балочки, где лежали раненые, слабо зазвучала на мотив «Раскинулось море широко» знакомая каждому десантнику песня о Севастополе:

И если, товарищ, нам здесь умирать,

Умрем же в бою, как герои.

Ни шагу назад нам нельзя отступать,

Пусть нас в эту землю зароют.

Песня ширилась. Пересохшими и растрескавшимися губами ее подхватили вдоль всей оборонительной линии. Суровый мужской хор гремел над плацдармом. Под эту песню закрывались глаза умирающих, вложивших в нее последнее дыхание…

Во второй половине дня танки противника и цепи автоматчиков проникли в расположение штаба десанта. Горстка людей, мозг десанта, они и не подумали отступить. К счастью, подоспел Николай Кириллов со своими ребятами и ружьями ПТР. Один танк был подбит, остальные, пятясь, скрылись из виду.

На протяжении 5 февраля на различных участках обороны было отражено от 12 до 17 атак противника. Нигде десантники не отошли с позиций ни на шаг. Там, где немцам удавалось прорваться по трупам героев, положение восстанавливалось неистовыми ударами групп специального назначения Кириллова и Крайника.

— И шо это они с нами кантуются? — вытирая лоб, удивлялся неунывающий одессит Владимир Сморжевский. — И сказали ж ясно, шо одним ударом сбросят в море. Громко, по радио. Ну, так надо же сбрасывать, в чем же дело? Пардон… И кто же следующий?

«Следующий» не заставлял себя ждать. И снова приходилось говорить «пардон»: Сморжевский не привык напрасно тратить патроны.

Из письма Куникова командиру НВМБ Г.Н.Холостякову:

«Старший краснофлотец товарищ Сморжевский истребил лично за два дня боев 27 фашистов, из них 4 офицеров. Уничтожил пулеметный расчет. Он просит передать Вам трофейный пистолет, взятый им сегодня в бою».

(Участвуя в штурме Новороссийска в сентябре 1943 года в составе куниковского 393-го Отдельного батальона морской пехоты, В.Сморжевский водрузил знамя над вокзалом. 23 января 1944 года, в первый день длительных и кровопролитных боев за Керчь, младший лейтенант Владимир Сморжевский пал смертью героя со знаменем в руках.)

Тяжелораненый Алексей Тарановский продолжал руководить обороной своего участка. У него осталось десять бойцов. На них шли танки и автоматчики. Десантники стояли насмерть, но не пропустили врага. Когда подоспел Кириллов со своими людьми, в живых оставалось четверо. Все были изранены. Пространство перед позицией было сплошь усеяно трупами в серо-зеленых шинелях.

Дважды раненный. Сергей Белов поднимал свое отделение в рукопашные схватки. После третьего ранения он потерял сознание.

Краснофлотец Ювеналий Серов с тремя ранеными товарищами оказался в окружении. Близким разрывом гранаты был разбит пулемет, из которого он отстреливался, а Серову перебило осколком правую руку. Краснофлотец подполз к ящику с трофейными гранатами, с трудом оторвал крышку и стал метать гранаты левой рукой. Взрывные шнуры вырывал зубами.

Семнадцать атак отбил на правом фланге отряда пулеметчик Павел Потеря со своим музейным «максимом». Когда патроны кончились, он зарыл пулемет в землю и взялся за трофейное оружие. После очередного налета вражеской авиации Потерю в бессознательном состоянии извлекли из-под земли.

По-прежнему мощно поддерживала десант артиллерия базы.

Несмотря на плохую погоду, самоотверженно помогали десантникам штурмовики-«илы» полка Мирона Ефимова. Несколько раз они пытались сбросить боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Сильный зенитный огонь не позволял снизиться. Все-таки часть патронов куниковцы подобрали, и это пришлось как нельзя кстати.

Весь день командир десанта обходил позиции, появляясь там, где было всего жарче, хладнокровно определял по звуку степень опасности очередного «гостинца», не спеша ложился, если было необходимо, поднимался; отряхивался и шел дальше. Фляга его была полна, но он не прикасался к ней. Это была, вода для раненых. Здоровым он говорил только два слова: «Надо, дорогой». Раненых устраивал поудобнее, поил водой, подбадривал, уверял, что, как только стемнеет, придет подкрепление, будет вода, много воды, и всех эвакуируют на Большую землю. Времени успокаивать не было, но он не считал, что его можно потратить более рационально. Ничто на свете не было для него важнее этого — утешить и подбодрить боевых друзей, родных духом и плотью, совместным подвигом, совместно пролитой кровью. Прощаясь, он крепко целовал каждого, и они отвечали ему слабыми обескровленными губами. Его посещение внушало уверенность, что жизнь не кончена и враг не доберется до них, обессиленных и беспомощных, пока есть на плацдарме хоть один защитник.

К исходу 5 февраля немецкое командование подсчитало потери. Они были огромны. Ни одна из задач дня не была выполнена. Не только разрезать, но даже вклиниться в оборону десантников и потеснить их не удалось нигде.

На плацдарме итоги дня оценивали скупыми словами: линия обороны удержана на всем протяжении, люди дрались умело и хладнокровно; не раненых почти нет, но оставаться в строю с легкими ранениями — уже норма. Если удастся раздобыть боеприпасов и воды, то на протяжении 6 февраля десантники удержат плацдарм, даже если подкрепление не прибудет и в эту ночь.

Надо ли говорить, что стояло за этим суховатым выводом?

Все-таки, пожалуй, надо. Нынешнее поколение выросло в мире[20], и для многих самым сильным физическим страданием был обыкновенный вирусный грипп.

Что ж, оттолкнемся от этого гриппа, как от состояния, знакомого всем. Стоит лишь припомнить: температура, озноб, сонливость, слабость, апатия и безразличие, ничего не хочется, лечь, не двигаться. и не дай Бог, чтобы кто-то потревожил. Болеть особенно ничего не болит, разве только голова или немного живот… А если заставить нас встать, работать? Допустим, рыть землю. А если драться?

А если пуля в желудке? Если разорвано легкое? Если в перебитом бедре нагноение и красная гангренозная полоса ползет к животу? Если нет воды и температура 41°, а над головой холодное февральское небо и комья земли от разрывов сыплются на лицо? Если от боли синеет под ногтями и мутится разум? Если с перебитыми ногами надо не уйти от пулемета и час, и два, и три? Или совсем не уйти…

Это было. И совершали это обыкновенные люди, не силачи какие-нибудь, нет, обыкновенные в полном смысле слова — в самом высоком смысле.

5 февраля в 22 часа 30 минут канонерская лодка «Красный Аджаристан» подошла к плацдарму южнее пристани рыбозавода. Спустя 40 минут севернее этой пристани подошла к берегу «Красная Грузия». Несмотря на сильный шторм, сопровождавшийся снежными зарядами, в эту ночь на плацдарме были высажены 255-я бригада морской пехоты полковника А. С. Потапова, часть 165-й стрелковой бригады и часть отдельного парашютно-десантного полка.

Борьба в одиночку кончилась.

Из обращения к куниковцам:

«Краснофлотцы и командиры отряда майора Куникова! Мы, краснофлотцы и командиры 255-й бригады морской пехоты, восхищены вашим мужественным сражением с фашистскими оккупантами. Вы обеспечили плацдарм для высадки десанта морской пехоты. Мы выражаем вам чувство великой братской солидарности…»

Уже получена шифровка из штаба НВМБ, назначавшая майора Куникова старшим морским начальником на плацдарме: контр-адмирал Холостяков не намерен отпускать из-под своего начала такого офицера. Одновременно командующий флотом приказал при первой возможности отвести с фронта уцелевших людей Куникова и передать их в распоряжение старшего морского начальника на плацдарме. Только непосвященному это могло показаться облегчением: береговая линия была адом. Не раз потом бывалые солдаты говорили новичкам при очередном огневом налете: «Что здесь?! Сидишь себе в укрытии… Вот на берегу — там действительно жуть!»

В обязанности старшего морского начальника на плацдарме входило все, что касалось приема судов и погрузки на суда. Если вспомнить об одном только шквале огня, всякую ночь опустошавшем береговую полосу, то и этого будет довольно, чтобы представить условия работы. Но чинить и строить причалы приходилось даже не ночью, а днем…

Вечером 6 февраля, по окончании трудного и, в общем, успешного дня, Куников сидел на КП полковника Потапова, собираясь с силами, чтобы идти к берегу принимать суда. Страшная усталость сделала его молчаливым, но лицо было так же спокойно и ни один обращенный к нему вопрос не оставался без обстоятельного ответа.

«В принципе все люди одинаковы и отличаются только одним — умением вести себя…» Вряд ли он помнил теперь это свое высказывание. Да и к чему было помнить? Всю жизнь он воспитывал себя, принципы становились чертами характера, помнить уже не требовалось. Вряд ли он вообще думал в этот момент о чем-то отвлеченном, не относящемся к задачам предстоящей ночи, разве лишь о том, что хорошо бы уснуть…

(Спустя 30 лет Федор Евгеньевич Котанов вспомнит об этих днях: «Даже до сих пор кажется, что мы в течение пяти суток, с 3 по 8 февраля, не ели, не пили и сна не знали».)

Уснуть — это была сладостная мечта. Но обязанности и предстоящие дела — они держались в сознании подспудно, так прочно и глубоко, что и перед смертью, потеряв сознание, он бредил только ими — своими обязанностями, сознанием ответственности.

— Трудное у вас задание, Цезарь Львович, — сочувственно сказал Потапов. — Этакой хаос в порядок приводить…

Цезарь усмехнулся:

— А у меня характер такой, что я люблю хаос приводить в порядок. — Полковник покачал головой. — Дело не в этом, товарищ полковник. С хаосом все постепенно образуется. Может быть, совсем недолгим будет хаос, если мы по-прежнему будем наступать ночью.

— Противник в несколько раз превосходит нас мощью огня.

— Верно, — согласился Цезарь, — мощь огня у них солидна. Однако ночью мои разведчики проходят до центра города. Таким же путем могут пройти и штурмовые отряды. Ночью захватывать опорные пункты, днем их отстаивать, следующей ночью развивать успех. Так мы добьемся максимальных результатов при минимальных потерях.

— Что ж, я подумаю об этом, — сказал Потапов. — Как дела на побережье?

— Успех в сторону Мысхако позволяет создать второе окно для грузопотоков. Выхожу в Алексино, буду строить причал. Завтра пятьдесят пленных румын будут днем чинить пристань рыбозавода…

— Ко мне есть претензии?

— Да, товарищ полковник. В моем распоряжении нет подчиненных.

— Да поймите, Цезарь Львович, не могу я снять с фронта ваших людей!

— Двести человек не делают погоды в многотысячном гарнизоне.

— Делают! «В десанте и один воин» — не ваши ли слова? А тут двести воинов. И каких! Они же как цемент.

Это был больной вопрос. Значение и роль этих двухсот среди восьми- или даже десятитысячного гарнизона плацдарма определить вовсе не просто. Существование на плацдарме далеко еще не стало бытом. Буден не было. Каждый день отличался от предыдущего, каждый был неповторим: противник еще не исчерпал средств, которыми надеялся подавить защитников Малой земли. Армады самолетов, массированные танковые атаки, многочасовые артобстрелы, психические атаки автоматчиков… И все это на небольшом пространстве. Здесь даже обстрелянным немудрено было растеряться. Здесь только куниковцы и не терялись. Они были даже не столько надежнейшим резервом, сколько примером хладнокровия, презрения к смерти и высочайшего чувства долга.

Лично для него нахождение отряда на передовой было тяжело вдвойне: днем он по-прежнему участвовал в боях, кроме того, планировал свои действия как старшего морского начальника на плацдарме, а ночью у береговой полосы осуществлял намеченное днем.

…Они еще немного поговорили об использовании обещанных командованием танков, и Куников поднялся:

— Разрешите идти, товарищ полковник?

— Да вы же на ногах не стоите! Поспите немного, я велю, чтобы вас не будили хотя бы пару часов.

— Спасибо, но это совершенно невозможно.

Ночь он провел на берегу, принимая транспорты и стремясь подавить яростный фланкирующий огонь противника, препятствовавшего приему судов.

Днем 7 февраля части десанта продолжали бои за расширение плацдарма. К исходу дня бои шли на Красноармейской улице Новороссийска, на Суджукской косе и на мысе Любви. Последнее существенно облегчало ночную высадку. За день было уничтожено 4 танка и 2 самоходно-артиллерийские установки.

Ночь на 8 февраля Куников снова провел на берегу, принимая сейнеры и катера и обеспечивая погрузку раненых. Противник по-прежнему обстреливал берег.

В эту ночь погиб один из тех, с кем был пройден весь боевой путь, — москвич Леня Хоботов. Их всего трое оставалось — тех, кто был с самого начала в 14-м отряде водного заграждения: Куников, Маша Виноградова и Леня Хоботов…

Подавленный известием, Цезарь под утро появился на медпункте в районе рыбозавода. Здесь было много раненых, некоторые получили ранения при высадке, не успев вступить в бой. Врачи сестры оказывали им первую помощь, готовили е отправке. Среди медицинского персонала Куников увидел Машу Виноградову.

Осведомившись о количестве раненых, он подозвал ее:

— Почему ты здесь? Идём, твое место при отряде.

Они вышли, и Куников сказал:

— Леня Хоботов погиб…

Виноградова споткнулась, приостановилась. Куников шел дальше, глядя в сторону Суджукской косы. Светало. Небо становилось серым. Над головой заныли немецкие самолеты, сбросили бомбы. Сзади рвануло, оба оглянулись: крупнокалиберная бомба топала прямо в блиндаж медпункта, откуда Куников только что забрал Машу…

8 февраля отряд спецназначения продолжал сражаться в рядах защитников Малой земли. Куников, руководя боевыми действиями отряда, в полной мере выполнял функции старшего морского начальника. В этот период задача в значительной степени состояла в том, чтобы неизвестно откуда достать бревна, доски и гвозди для ремонта и строительства причалов. Береговую полосу нужно было не только оборудовать, но и охранять. Он знал своих великолепных помощников — Котанова, Старшинова, — верил им и все же предпочитал видеть все собственными глазами. В конце концов, работа теперь была сродни его мирной профессии, а в этом он, инженер и хозяйственник, не имел себе равных. И он шагал по берегу из конца в конец под вой снарядов и бомб, не пригибаясь, по едва заметным тропкам, проложенным через минные поля, днем и ночью, во тьме и под предательским светом прожекторов. Он успевал всюду, и его лаконичные указания никогда не бывали лишними.

Одна из последних фотографий Куникова. Он снят в полуанфас. Шапка с опущенными ушами. Ватник застегнут на все пуговицы, кроме верхней. Лицо твердое, осунувшееся, бесконечно усталое. Печальные складки у доброго рта: слишком много потерь. Лицо человека, который все знал, все мог понять, а в свое время и простить, но который теперь судил о людях и их поступках вынужденно жесткими мерками войны. Отсюда его грусть, отсюда и непреклонность. На войне как на войне.

Это поразительная фотохарактеристика. Но в военное время для военной газеты нужно нечто менее сложное и более очевидное…

— Цезарь Львович, вы же сами газетчик, вы понимаете, что нужно сейчас газете…

Куников устало улыбнулся и ушел в блиндаж. Спустя минуту он появился. Уши ушанки были подняты и аккуратно завязаны, вокруг ватника затянут ремень, на ремне слева кинжал, справа пистолет, на груди автомат, лицо сосредоточенное и спокойное, взгляд устремлен повыше объектива, повыше голов репортера… «Снимайте меня, дружище, поскорее и отпустите к моим заботам».

И все-таки хорошо, что оно есть, это фото. Потому что оно — удивительный по законченности моментальный портрет солдата-гражданина. Оно олицетворяет мирного человека, которого заставили воевать. «Я не могу назвать себя героем не совсем понимаю, что это такое. Подозреваю, что это занятие, на которое способны все». «Ну что ж, — говорит это лицо, — мы этого не хотели. Но пришлось, будем воевать. А вы, начавшие войну, вы запомните нас и детям закажете помнить. Вы знали нашу доверчивость, наше миролюбие, нашу терпимость. И, получив жестокий урок, тысячу раз проклянете свое вероломство».

«Герои не умирают…»

Это лишь звучная фраза. Умирают герои. Память о них — благодарная, святая память — не умрет, будет жить вечно. И в этом — великий смысл человеческого бессмертия.

М. Виноградова — В. Никитину:

«…Хочу сообщить вам о большой утрате. Погиб майор Куников. Это случилось при мне, в самое последнее время. Когда сформировали отряд, я попала вместе с ним. Выполнили свою задачу, и нас сняли с передовой. Ночью он пошел принимать танки на «Косу» и подорвался на немецкой мине. Он шел под снарядами, и один из них, попав на минное поле, взорвал мину. Осколок очень маленький, но поранил кость и ее же осколками нанес ранения в области поясницы. Это случилось около трех часов ночи, а в четыре я пришла к нему, он находился в двух километрах от штаба. Перевязала его, переодела в чистое белье и эвакуировала в госпиталь (в Геленджик. — П. М.). Там сделали ему операцию.

Он был очень плох, а я у него все время сидела. В памяти бывал редко, а больше бредил — ругал, командовал…

14-го его хоронили. Была вся база…»[21]

Из книги воспоминаний Н. В. Старшинова:

«Офицер штаба нес на маленькой подушечке одну-единственную награду павшего на боевом посту воина — мирную медаль «За трудовое отличие»…

Когда Георгий Никитич Холостяков предоставил мне слово, я почувствовал у горла комок. Спазма мешала промолвить даже слово. Невероятным усилием воли заставил себя что-то сказать — несколько слов… Слезы, слезы, которых я у себя не помнил с детства, потекли по щекам. Я умолк.

Молчали и тысячи присутствующих на митинге людей.

А слезы текли и текли. Я не стыдился их, Дальнейшее происходило словно в тумане. Выступления. Клятвы. Слезы…»