3. Политико-идеологические кампании Сталина после войны

3. Политико-идеологические кампании Сталина после войны

Прежде чем перейти к общему обзору политики идеологических кампаний, затронувших практически все сферы духовной жизни общества, необходимо дать хотя бы предположительный ответ на главный вопрос: чем все это было продиктовано, какие объективные и субъективные причины служили локомотивами, приведшими в движение всю интеллектуальную часть общества? Ответ на данный вопрос не прост, он не лежит на поверхности и нуждается в серьезном обосновании. Ведь совершенно очевидно, что не просто в силу какой-то личной прихоти Сталина развернулись широким фронтом эти кампании. Хотя, разумеется, фактор личного мнения вождя о сложившейся в этой сфере обстановке играл чрезвычайно важную роль, ибо он давал направление, определял цели этих кампаний и четко обозначал цели главных ударов в отдельных сферах культурной жизни страны.

В интерпретации данной проблемы издавна сложились две диаметрально противоположные точки зрения. Первая исходила из того, что в стране после войны на культурном фронте сложилась нездоровая обстановка. Одной из причин этого было ослабление партийного контроля за процессами в литературе, кинематографии, музыке, драматургии, науке и т.д. И как закономерный итог – появление откровенно чуждых советскому образу жизни и мысли произведений, наносивших серьезный вред развитию всего советского общества. Период войны завершился, и настала пора навести должный порядок в духовной области жизни советских людей. Именно в это время полным ходом шел процесс восстановления народного хозяйства, и советские люди нуждались в том, чтобы культура и искусство играли в этом деле свою созидательную роль, а не выступали в качестве своего рода оппонента и критика главных процессов развития страны.

Кроме того, одной из важнейших причин развертывания идеологических кампаний выступала международная обстановка. Если прежде главным полем противоборства являлась война, то отныне этим полем стала сфера идейной жизни, сфера литературы, кино, театра, музыкального искусства и т.д. Вождь исходил из посылки, что идеологическая борьба в сложившихся международных условиях будет носить жесткий, непримиримый и долгосрочный характер, что в ней будут использоваться все допустимые и недопустимые средства.

Подтверждением этого тезиса служит высказывание Сталина на встрече с творческой интеллигенцией в 1946 году. На ней вождь заявил: «Говоря о дальнейшем развитии советской литературы и искусства, нельзя не учитывать, что они развиваются в условиях невиданного еще в истории размаха тайной войны, которую сегодня мировые империалистические круги развернули против нашей страны, в том числе в области литературы и искусства. Перед иностранной агентурой в нашей стране поставлена задача проникать в советские органы, ведающие делами культуры, захватывать в свои руки редакции газет и журналов, оказывать решающее воздействие на репертуарную политику театра и кино, на издание художественной литературы. Всячески препятствовать выходу в свет революционных произведений, воспитывающих патриотизм и поднимающих советский народ на коммунистическое строительство, поддерживать и продвигать в свет произведения, в которых проповедуется неверие в победу коммунистического строительства, пропагандируется и восхваляется капиталистический способ производства и буржуазный образ жизни.

В то же время перед иностранной агентурой поставлена задача добиваться в произведениях литературы и искусства пропаганды пессимизма, всякого рода упадничества и морального разложения»[993].

Некоторые исследователи выделяют в качестве одной из побудительных причин рассматриваемых кампаний то, что часть советских людей своими глазами увидели, какова в действительности жизнь на Западе, и это неизбежно порождало в их умах сравнения и сомнения. Они хотели перемен, хотели, чтобы и в нашей стране было нечто подобное. Конечно, указанное обстоятельство сыграло определенную роль в качестве побудительного мотива для масштабного развертывания идеологических кампаний. Однако, на мой взгляд, этот побудительный мотив играл отнюдь не решающую роль.

Нужно сказать, что в среде творческой интеллигенции довольно широкое распространение получили настроения чуть ли не наступления эры всеобщей свободы и даже вседозволенности: мол, теперь, после победы, нам некого бояться и мы можем поступать не так, как нам указывает партия и ее вождь, а как нам заблагорассудится. Нельзя не отметить и того факта, что в кругах творческой интеллигенции, а также в научных кругах в тот период довольно широкое распространение получили личное соперничество, склоки, всякого рода скандалы на почве личного соперничества. И все это не могло не сказываться самым отрицательным образом на общем положении на идеологическом и научном фронтах.

Перечислив некоторые из движущих пружин начатых Сталиным кампаний, я не хочу сказать, что все они были объективно обоснованы и целиком и полностью оправданы. Однако их перечисление помогает кое в чем понять истоки сталинских идеологических чисток. Причем надо заметить, что из перечисленных выше мотивов никак нельзя делать вывод, будто и во время войны, не говоря уже о довоенных годах, вождь не держал под своим контролем данную сферу общественной жизни – просто новые условия требовали новых, гораздо более радикальных подходов. При этом Сталин задумал провести не какую-либо одну кампанию, а целую серию кампаний, призванных охватить если не все, то наиболее важные области духовной жизни общества.

Таковы в самом общем, конспективном виде, главные мотивы, толкнувшие вождя на проведение идеологических кампаний. Это всего лишь мои личные предположения, которые могут содержать в себе элементы упрощения или тенденциозного субъективизма.

Другая точка зрения на побудительные истоки сталинских идеологических кампаний сложилась давно, и надо сказать, что она является господствующей не только среди западных специалистов, но и среди многих (если не большинства) российских историков-исследователей данного периода советской эпохи. Довольно четко ее выразил итальянский специалист по истории Советского Союза Дж. Боффа. Он писал по этому поводу:

«Хотя смутные надежды на обновление страны после войны не могли найти себе политического выражения, существовала вероятность, что они проявятся каким-либо образом в сфере культуры; это было тем более возможно, что в военные годы интеллигенция и народ накрепко слились друг с другом. Мы не хотим сказать, что в кругах советских деятелей культуры существовало какое-либо оппозиционное движение. Скорее это было ощущение новой творческой силы. Деятели культуры стремились более глубоко отражать драматические перипетии человеческой жизни и политических событий, тесно связанных в это время. Кроме того, в стране, пережившей трагические периоды, проявлялся огромный интерес к культурным ценностям. На вечерах поэзии такие замечательные авторы, как Пастернак и Ахматова, пользовались колоссальным успехом у молодежи. Сталинское руководство опасалось развития живой мысли, не поддающейся контролю. Как и в случае с бурным обновлением партийных рядов, эти процессы начали вызывать беспокойство еще в 1944 г. Летом 1946 г., в момент обострения голода, было начато широкое наступление против автономии культурной жизни, где бы она ни проявлялась»[994].

Конечно, можно оспорить некоторые положения из приведенного пассажа, однако нельзя отрицать, что в высказывании итальянского автора есть рациональное зерно. Тем более, что в каких-то нюансах эта точка зрения перекликается с позицией такого крупного представителя советской литературы, как К. Симонов, который, как говорится, на собственной шкуре испытал все перепады и зигзаги сталинской политики в области литературы и искусства. В своих размышлениях о Сталине он писал следующее: «В то же время в постановлении о ленинградских журналах не было, вернее, за ним, думаю, субъективно для Сталина не стояло призыва к лакировке, к облегченному изображению жизни, хотя многими оно воспринималось именно так. Почти одновременно, в этот же период, Сталин поддержал, собственно говоря, выдвинул вперед такие, принципиально далекие от облегченного изображения жизни вещи, как „Спутники“ Пановой или чуть позже „В окопах Сталинграда“ Некрасова. Вслед за ними вскоре получила премию и трагическая „Звезда“ Казакевича, изобиловавшая конфликтами „Кружилиха“ Пановой. Нет, все это было не так просто и не так однозначно. Думается, исполнение, торопливое и какое-то, я бы сказал, озлобленное, во многом отличалось от замысла, в основном чисто политического, преследовавшего цель прочно взять в руки немножко выпущенную из рук интеллигенцию, пресечь в ней иллюзии, указать ей на ее место в обществе и напомнить, что задачи, поставленные перед ней, будут формулироваться так же ясно и определенно, как они формулировались и раньше, до войны, во время которой задрали хвосты не только некоторые генералы, но и некоторые интеллигенты, – словом, что-то на тему о сверчке и шестке»[995].

Теперь перейду к конкретным областям духовной жизни, непосредственно затронутым, если здесь уместно данное определение, сталинской культурной революцией послевоенного периода.