Ан. Калинин Встречи

Ан. Калинин

Встречи

I

Синий хребет соснового бора, перекинутый через Дон мост… и вот Вешки. Продолжаясь за мостом, дорога взбегает на бугор, ведет к майдану.

На майдане людно и шумно, как на ярмарке. В тени дощатого забора, сидя на корточках, делятся куревом несколько казаков. Поодаль, опершись на длинный посох, стоит высокий, древний старик с белой, прозрачной бородой и серебряной серьгой в ухе. Низкорослый, клещеватый в ногах казачок, упершись рукой в седло, затягивает подпругу тонконогому, светло-рыжей масти жеребцу-дончаку. Дончак высоко закидывает голову, нетерпеливо перебирает на месте сухими, мускулистыми ногами. Поставив правую ногу на стремя, казачок, чуть прикоснувшись рукой к луке, птицей взлетает в седло. Дончак берет с места крупным наметом. Собравшиеся на майдане казаки провожают удаляющегося всадника долгими, безотрывными взглядами. Все изобличает в нем уроженца Дона, исконного жителя здешних мест, с детства воспитанного в любви и привязанности к лошади: и то, как он, легко и непринужденно, держится в седле, как, бросив повод на окованную кавказским серебром седельную луку, направляет движение лошади одним, незаметным для постороннего, нажимом колен, как плавно колышется, раскачивается туловищем взад и вперед, ловко сворачивая на скаку самокрутку.

С майдана видны блескучей подковой завернувшийся вокруг леса Дон, убегающий к самой черте горизонта широкий, проезжий шлях, желтовато-бурая, опаленная летним солнцем степь. Ветер доносит оттуда щемяще острую горечь полынка, дичайшие запахи звериных чернотропов, волнующий аромат желтой травы – разлики. Высоко, в задернутом мутной, белесой наволочью знойном небе, журчливо и самозабвенно заливаются жаворонки. Медленно и величаво чертят над степью просторные круги беркуты.

* * *

Приехав в станицу и еще не повстречавшись с Шолоховым, тем не менее сразу же начинаешь ощущать его присутствие. Старуха казачка с ярко-черными, диковинно красивыми глазами, угощая теплым, парным молоком, проникновенно говорит:

– Гришку Мелехова знаете? Ну, так вот – это мой племянник. Только его фамилия была Ермаков. Ну да! А Шолохов узнал про него и написал. И все в точности, ну до последней ниточки…

Скоро убеждаешься, что почти все вешенские жители претендуют на близкое родство с героями шолоховских книг. Одному Григорий Мелехов, оказывается, доводится братом, другому сыном, а третий берет его себе в зятья. Встречаются и «сестры» Аксиньи Астаховой. Пожилая, чернобровая казачка, сохранившая еще на своем лице следы былой красоты, убежденно заявила:

– Сестра мне Аксинья. Вот истинный бог – сестра. Только мою Лизаветой звали. И она в двадцатом году от тифу померла…

Из Миллерово в Вешенскую мы ехали с председателем одного из Верхнедонских колхозов. По дороге он, горячо поблескивая глазами, уверял:

– Хотите верьте, хотите нет, но только я вам серьезно говорю, что Давыдова Шолохов с меня списал. И это не хвастовство. Помните у Давыдова щербатинка во рту?.. Так вот, посмотрите…

И наш собеседник в доказательство обнажил выщербленные впереди, белые как кипень зубы.

В кабинете секретаря Вешенского райкома партии П.К. Лугового во всю стену – мастерски исполненный портрет Шолохова. Заведи с товарищем Луговым разговор о Шолохове, и, обычно скупой на слова, сдержанный секретарь райкома отложит в сторону все бумаги, постепенно увлекаясь, начнет рассказывать… Луговому есть о чем рассказать. Больше десятка лет он работает и живет в одном районе с Шолоховым, постоянно и тесно соприкасаясь с ним, являясь одним из его ближайших друзей…

В Вешках все знакомы, все на короткую ногу с Шолоховым. С одним он охотился, поднимая с межей дудаков, с другим тянул на Дону бредень, а с третьим просто, устроившись где-нибудь под вербой, в холодке часами беседовал о казачьей старине, о службе, о колхозных делах.

Обычно скупые на похвалы «служивые» казаки-старики отзываются о Шолохове с нескрываемым одобрением:

– Душевный он человек. Правильный. С ним можно и про старину вспомнить. И казачью песню сыграть…

Повстречавшийся нам на мосту пожилой, седеющий казак сказал коротко, но выразительно:

– Народный он человек. Будто и большой, и ум у него громадный, а свой человек. Верное слово – народный…

И, немного помолчав, казак тронул пальцем посеребренный сединой ус, добавил:

– Я его ишо с малолетства знаю. Завсегда он такой был…

Наш приезд в станицу Вешенскую совпал с болезнью писателя. Где-то на рыбной ловле или на охоте Шолохов подхватил малярию, слег. Одно время болезнь приняла довольно острые формы. И вот надо было видеть, как заволновались Вешки. К дому Шолохова вереницей ходили старики, казаки, казачки. Осторожно стукнув в калитку, шепотом спрашивали у матери, у жены писателя:

– Ну как сегодня Миша? Лучше?

Об этом разговаривали на переправе через Дон, в райкоме партии, вечером – в станичном театре. Все ходили с такими лицами, словно у каждого в семье стряслось какое-то несчастье. Так велика была тревога вешенцев о здоровье любимого и дорогого им человека.

* * *

Еще не совсем оправившийся после болезни писатель полулежит на кровати. В руке у него неизменная, не то цыганская, не то турецкая, трубка, с тонкими, резкими инкрустациями, с замысловатым колпачком. Сбоку, на стуле, книжка – «Суворов».

С жадностью Шолохов набрасывается на московские новости. Он вытягивает из собеседника буквально все, без остатка. Почему-то распространено мнение, что Шолохов забился к себе «в медвежий угол» и дальше своих Вешек ничего не хочет видеть. Это далеко не так. На самом деле писатель живо интересуется всем, что происходит в стране, и особенно жизнью столицы – Москвы. Видимо, не простая биологическая любовь к Дону удерживает его в станице Вешенской. Сам Шолохов говорит об этом с ясностью, не оставляющей никаких сомнений.

– Преть на сборищах литераторов, толочь одну и ту же воду, в одной и той же ступе, разбазаривать свое время и заниматься переизданием, когда-то написанных, книг – этим пускай занимаются другие. Пусть этим занимаются те, кто рассматривает литературу как источник славы и дохода.

К этим словам остается лишь добавить, что Шолохов из своего «медвежьего угла» видит то, чего не видят многие наши весьма почтенные литераторы, живущие в Москве и других крупных центрах.

* * *

Разговор, естественно, вращается вокруг литературных тем. Только что вышел в свет роман малоизвестного молодого автора об одном крупном герое гражданской войны. Шолохов одобрительно отзывается о художественных достоинствах романа, но в то же время бросает автору упрек в плохом знании темы. По материалам и воспоминаниям очевидцев Шолохов представлял себе образ героя – крупного партизанского вождя – совсем другим, нежели он обрисован в романе. Фантазия увлекла автора чересчур далеко, и он ушел в сторону от исторической правды. Виной всему – плохое знание темы, материала, которым пользовался писатель.

– Это грех многих наших писателей, – говорит Шолохов.

И, чуть погодя, повторяет:

– Очень и очень многих…

Шолохов говорит, что каждый писатель непременно должен знать какую-нибудь среду: будь то казачество, будь интеллигенция, будь то наша молодежь. С большой иронией отзывается о тех наших литераторах-верхоглядах, которые знают обо всем понемногу, а по существу, ничего не знают. Таких писателей, к сожалению, у нас еще очень много.

– Слишком много, – с раздражением говорит Шолохов. – Интеллигенции такой «художник» не знает. О молодежи судит по дочери соседа, которая учится в десятом классе. Такой писатель неизбежно окажется перед вопросом: «А что же я, собственно, знаю? О чем же я буду писать?»

Негодуя, говорит о тех «маститых» литераторах, которые пекут явно недозрелые вещи. Недавно один весьма уважаемый писатель издал книгу о гражданской войне. Критики, захлебываясь от восторга, хором кричали: «Какая большая тема поднята автором!» Тема и действительно большая, да в том-то и все дело, что писатель не в состоянии оказался ее «поднять». Спешка плюс незнание материала похоронили хороший замысел автора.

– Писатель не должен спешить, – подчеркивает Шолохов. – Ничего не может быть вреднее и опаснее спешки для литератора.

Сам Шолохов неуклонно следует этому правилу – не спешить. Неторопливость, тесно увязанная с огромным, напряженным трудом над каждой фразой, каждым словом – одна из категорий таланта Шолохова. Секретарь райкома партии Луговой раскрывает «производственные секреты» писателя. Бывает так, что Шолохов десятки дней пишет одну страничку, потом переписывает ее заново, правит бесчисленное количество раз и все-таки в итоге остается неудовлетворенным, принимается за работу сначала. Многие ли из наших литераторов могут похвалиться такой работоспособностью?!

* * *

Шолохов работает над четвертой книгой «Тихого Дона». Что можно сказать о дальнейшей судьбе героев романа. О Григории Мелехове? Об Аксинье Астаховой? Попыхивая трубкой, писатель обдумывает ответ. Потом весело улыбается. До полного окончания книги осталось не так уж много, и читатель может подождать. Вряд ли стоит сейчас говорить об этом.

– Существуют ли прообразы ваших литературных героев?

– И да и нет. Много, например, спрашивают о Григории Мелехове. Скорее всего, это образ собирательный.

Шолохов считает, что писателю невозможно списывать копии с людей и затем выводить их в книгах. Невозможно не потому, что живые люди бледнее книжных героев. Совсем наоборот. Но писатель берет от многих людей типические черты и создает типический образ. К Шолохову приходили двадцатипятитысячники. Они говорили: «Вы написали в «Поднятой целине» про Давыдова. Правильно написали. Меня вот тоже кулаки били…»

Значит, Давыдов был показан в характерной для того времени ситуации и был наделен характерными чертами.

Есть много примечательного в том факте, что вешенские жители с наивным упорством ищут и находят себе «родственников» – братьев, сестер, а порой и самих себя среди героев шолоховских книг. Настолько жизненны, настолько правдоподобны образы, созданные крупнейшим писателем-реалистом! Только истинному художнику дано так безраздельно владеть душой и сердцем читателя.

II

Следующая встреча с Шолоховым состоялась в декабре 1939 года. В эти дни на северо-западе разворачивались финские события. В ответ на провокации белофиннов Красная Армия железным потоком устремилась на Карельский перешеек, сметая на своем пути пресловутые сооружения линии Кирка – Маннергейма.

Автору этих строк довелось побывать на Карельском перешейке в момент начала первых боев. Потом неожиданно и круто повернулась корреспондентская судьба. Из-под Териоков наш путь лег на Дон, в далекую, заснеженную лютой зимой казачью станицу Вешенскую.

… За окном рабочего кабинета Шолохова классически мирный пейзаж. Подернутый первым голубоватым ледком Дон. Опушенная молодым, зыбким, словно лебяжий пух, снегом степь. Подпирающие край неба розовые искрящиеся столбы кизечного дыма.

А Шолохов? Как он чувствует себя в окружении этого идиллического вешенского пейзажа? Может быть, он настроен так же вот мирно? Может, не долетает сюда до него дыхание стремительно разворачивающихся под Ленинградом событий?

Вот когда Шолохову изменяет его обычная сдержанность! Он буквально забрасывает собеседника вопросами. Это горячее сердце бьется вместе с огромным сердцем всего советского народа.

Без улыбки выслушивает рассказ о поспешном бегстве благородного суоми, начальника финской пограничной стражи, забывшего в стражнице, на спинке кровати свои щегольские офицерские рейтузы.

– Они еще себя покажут. Драка будет большая. Впереди нас, вероятно, ожидает немало сюрпризов.

Предупреждает против настроений шапкозакидательства. Во время поездки в Скандинавию Шолохову мимоходом довелось побывать и в Финляндии. Приезжего человека с первых же шагов там поражает бешеный национализм, раздутый финскими правителями в стране до последних пределов. Еще в те времена советские консульства в Финляндии атаковывались бесчисленным количеством провокаторов. Издавна и тщательно белофинны готовились к войне с Советским Союзом. Естественно ожидать, что бои будут долгими и упорными. Белофиннов можно будет сломить только силой.

– Некоторые думают, что это будет легкая, увеселительная прогулка, – с иронией говорит Шолохов. – На самом же деле это будет тяжелая борьба с сильным, вполне подготовившимся врагом. Нельзя недооценивать сил и возможностей противника.

…Дальнейшее подтвердило полную справедливость этих слов.

* * *

В эти дни писатель работает особенно упорно. Близится к окончанию четвертая книга «Тихого Дона». Еще и еще раз Шолохов перечитывает написанное, лишний раз прослеживает жизненный путь своих героев, подводит к логическому завершению их судьбу. Ночи напролет Шолохов остается наедине с Григорием Мелеховым. Кто знает, сколько передумано за эти долгие, зимние вешенские ночи. Густая темь кроет станицу, даже поднявшийся на восточной окраине неба месяц не нарушает окрестной темноты, и во всей Вешенской лишь в одном окне шолоховского кабинета текучей желтизной мерцает свет. Окно тухнет лишь на заре, когда над Доном уже взмывают кверху густые сизые туманы и в станицу медленно крадется из степи серый, холодный рассвет.

В дни, когда дописывались последние главы и даже не главы, а последние странички, строчки «Тихого Дона», Шолохов получал особенно большое количество писем из разных концов страны. Многочисленные читатели «Тихого Дона» беспокоились о дальнейшей судьбе героев романа. Среди писем встречалось много трогательно-наивных, снабженных обильными советами, пожеланиями и даже требованиями. «Оставьте Григория Мелехова в живых», – просили одни. «Григорий должен жить!» – настаивали другие. «Ведь правда же, что Григорий будет большевиком?!» – требовали подтверждения третьи.

… Глядя в окно на Дон, на степь, на вытянувшийся темной полосой вдоль донского берега бор, Шолохов сердито говорит:

– Всем не потрафишь. Всем хочется хорошего, легкого конца. А если, скажем, конец будет пасмурным?

Шолохов оборачивается и вопросительно смотрит на собеседника.

– Ну а все же, что будет с Мелеховым?

Вопрос не праздный. Тысячи читателей с нетерпением ждут ответа.

Улыбаясь, Шолохов в свою очередь спрашивает:

– Помните, Тарас Бульба сказал Андрию: «Я тебя породил, я тебя и убью!»…

И уже серьезно, без улыбки продолжает:

– Могу только сказать, что конец обманет ожидания многих и многих. Последняя часть «Тихого Дона» должна вызвать разноречивые толки и суждения. И затем, нельзя ведь забывать, что писатель должен уметь прямо говорить читателю правду, как бы она горька ни была. Поэтому к оценке каждого художественного произведения нужно, в первую очередь, подходить с точки зрения его правдивости и убедительности.

…Теперь, еще и еще раз перечитывая уже успевший прошуметь среди читателей конец «Тихого Дона», думаешь, что только Шолохов мог так закончить книгу. Писатель до конца остался верен прямой и суровой жизненной правде. Он не увлекся соблазном спокойного и гладкого окончания романа, не побоялся еще раз встряхнуть мысли и чувства читателя, заставить его трезвыми глазами перечитать только что уже прочитанную книгу. Нельзя без волнения читать заключительные строчки романа, то место, когда бежавший из банды Фомина Григорий по мартовской ростепели перешел Дон, поднялся к дому и увидел сына. Прошедший трудный и бурный путь Григорий понимает, что сын – это и все, что еще роднило его с землей, что еще привязывало его к жизни. На этом и заканчивается роман. Возникает вопрос: «Мог ли быть конец иным, другим, может быть, оправдывающим Григория Мелехова, смягчающим его личную трагедию, примиряющим его с жизнью?» Теперь, когда читатели уже знают конец, стало полностью ясно, что все должно было решиться именно так, и только так, как это сделал писатель. Иного теперь уже не представляешь. Не мог Григорий Мелехов примириться с жизнью, с новыми порядками на земле, с советской властью. Может быть, попади бы Григорий на другую почву, в другую обстановку, и совсем он был бы другим, и не сложилась бы так трагически его судьба. Может быть, другие задатки дали бы ростки и, пожалуй, развились бы в бунтарствующем, анархиствующем Григории. А теперь он всеми своими корнями в старом и его тянет к этому старому, как к магниту. Ему страшно хочется послать к черту и революцию и контрреволюцию, осесть на землю и отдаться мирному хлеборобству. Казалось бы, ничего необычного нет в этом желании уставшего от людей и от жизни Григория. Но это только на первый взгляд. На самом же деле вся эта отрешенность Григория от жизни глубоко враждебна советской власти и тому новому, что она принесла с собой народу. Наступил бы час, и Григорий снова так же вот, как прежде, рубил бы красноармейцев. Недаром Михаил Кошевой говорит, что такие, как «уставший» от всего Григорий, еще опаснее, чем открытый враг. У командира белой повстанческой дивизии Мелехова старые счеты с советской властью. И не примирить уже его с ней, как не примирить друг с другом двух кровных смертельных врагов.

… И Шолохов не пошел по пути примирения. До конца верный себе, он закончил свой, изумительный по идейной и художественной мощи, роман так, как его мог закончить только большой настоящий художник.

В этой связи невольно приходит на память встреча с другим, не менее замечательным, уроженцем Дона А.С. Серафимовичем и сказанные им во время беседы слова о Шолохове.

Выходец с Дона, Серафимович – чистейшей воды казак. Он способен часами «гутарить» о Доне, о казачьей старине, с явным удовольствием и даже наслаждением «играет» донские песни, расспрашивает каждого донского человека о житье-бытье казаков подробно и с пристрастием.

Ну а раз уж разговор зашел о Доне, то как же можно обойти Шолохова. Так уж повелось, что там, где говорят о Доне, непременно вспоминают Шолохова.

А.С. Серафимович имеет непосредственное отношение к судьбе Шолохова как писателя. Он (Серафимович) был, пожалуй, первым, кто заметил и оценил яркий, самобытный талант молодого Шолохова. С тех пор не прекращается дружба двух замечательных писателей.

– Шолохов – огромный писатель, – сказал во время упомянутой встречи Серафимович. – Он силен в первую голову как крупнейший художник-реалист, глубоко правдивый, смелый, не боящийся самых острых ситуаций, неожиданных столкновений людей и событий.

И чуть помолчав, Серафимович, тряхнув головой, повторил:

– Огромный, правдивый писатель. И… черт знает как талантлив…

Последние слова Серафимович произнес с каким-то даже изумлением.

* * *

Следовало бы еще, пожалуй, рассказать о партийной деятельности Шолохова – члена бюро Вешенского райкома партии, о государственной деятельности Шолохова – депутата Верховного Совета СССР, о Шолохове – академике. Но невозможно в рамках одного небольшого очерка сказать всего о Шолохове.

Рост и развитие районов Северного Дона и, в частности, Вешенского района тесно связаны с именем Шолохова. Он, например, повседневно, по-хозяйски следит за благоустройством своей родной станицы – Вешенской. Вешенский водопровод, электростанция, театр казачьей молодежи – все это создавалось по инициативе и при помощи Шолохова. Нам рассказывали о том, как Шолохов бережно помогал становиться на ноги молодому вешенскому театру. Он приходил на репетиции, давал актерам творческие советы, указывал на недочеты, одобрял, сурово критиковал за ошибки. Актеру, игравшему роль Макара Нагульнова в пьесе «Поднятая целина», Шолохов советовал:

– Без нажима, без нажима. Больше сдержанности и, если хотите, скупости, но скупости выразительной в словах, жестах и даже в походке.

* * *

На обратном пути из Вешенской до первой железнодорожной станции мы ехали в кузове грузовика, куда набилось десятка полтора пассажиров – вешенских казаков и казачек. Наш сосед – краснолицый, рыжебородый казачина в надвинутом на самые глаза лисьем треухе солидно и басовито говорил:

– А Пантелей Прокофьевич мне кумом доводился… Родным кумом. И его сына Гришку я тоже хорошо знал.

… К этому приходилось привыкать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.