Н. Сидоренко7 За что пропагандирует «Тихий Дон»?

Н. Сидоренко⁷

За что пропагандирует «Тихий Дон»?

Я, товарищи, начну почти так же, как начал и тов. Янчевский – ни один класс без борьбы не приходит к господствующему положению в общественной жизни. Янчевский обратил внимание слушателей на то, что ни один класс не уступает своего господствующего места без борьбы. Сделаем иное ударение, так как при разборе художественных литературных произведений нашего времени важно установить, какими путями и средствами класс, приходящий к господству и вынужденный преодолеть не только политическое сопротивление, произвести не только революцию политическую на основе экономического развития и роста производительных сил, преодолевает также целый ряд враждебных идеологических и психологических элементов, рассеянных в общественной жизни, проникающих какой-то своей частью в сознание класса-победителя.

Другими словами, если мы говорим о художественной деятельности пролетариата, мы должны учесть борьбу, происходящую в области художественного сознания, борьбу собственных его идейно-художественных установок с огромной силой остатков художественно-идеологического багажа прежних классов. Эта борьба иногда принимает особую форму, когда побежденные и сошедшие с исторической сцены классы продолжают свое «существование» через влияние на творчество пролетарских и крестьянских писателей. И тогда путь развития пролетарской литературы лежит в известной мере через преодоление консервативных традиций, препятствующих правильному социально-революционному осознанию действительности.

В этом плане и нужно разбирать роман «Тихий Дон». Это не лебединая песня, спетая для себя в момент отхода теми, кто побежден, – это литературный материал, являющийся активом в литературной продукции наших дней, дней завоевания пролетариатом всех идеологических высот.

А теперь, перейдя вплотную к разбору романа, будем смотреть, как и за что художественно пропагандирует «Тихий Дон».

Эпиграф и заголовок нельзя устранять из анализа или рассматривать оторванно от произведения. И тов. Янчевский совсем не делает открытия, заявляя, что надо эпиграф и заголовок рассматривать, как часть всей художественной системы данного литературного образца. Достаточно вспомнить хотя бы роман Толстого «Анна Каренина». Едва ли квалифицированный читатель воспринимает и рассматривает его без эпиграфа – «мне отмщение и аз воздам».

Но вне этого общего заявления, особенно в части, касающейся истолкования заголовка романа «Тихий Дон» как синтезирующего образа произведения, т. Янчевский грешил сегодня в достаточной степени нечеткостью и беспомощностью, затрудняя нас говорить о своей установке. Это заставляет идти путем разбора тезисов и материалов, представленных, хотя и недостаточно систематизированно, в докладе т. Янчевского. Что он понимает и что нужно понимать под содержанием данного образа – «Тихий Дон», – какова его этого образа идеологическая насыщенность? То ли это действительно националистические чувства, связывающие якобы казачество и возведенные в законченную систему, воспетую Шолоховым, или идея романа – идеализирование казачьей старины. Какой казак вырастает на страницах «Тихого Дона»? Казак националист, борющийся за свое национальное будущее и за свою национальную самостоятельность, или казак – определенный классово-социальный бытовой и исторический тип, который то же самое борется за свое существование, который каким-то образом деформируется в наше время.

Разрешая этот вопрос, т. Янчевский делает ударение на первом, на том, что Шолохов идеализирует националистические тенденции, и не раз т. Янчевский обмолвился, что Шолохов – националист и т. д. Следовательно, идеология автора, прошедшая через художественное произведение, дала образ «Тихого Дона», как цельной системы националистического мировоззрения. Так ли это? К оценке такого мнения надо подходить, конечно, привлекая некоторые данные исторической науки.

Должна быть установлена точка зрения на прошлое казачества от времени возникновения до последних форм его предреволюционного существования. Возникало ли казачество как национальное целое, существовали ли предпосылки его развития как национальной системы или казачество – иная категория.

У т. Янчевского есть исторические работы по казачеству. Я, к большому сожалению, со всеми незнаком. Вероятно, там есть полный ответ о его воззрениях по этому вопросу. Но и то, что мне известно из некоторых его работ, и те установки, которые делает т. Янчевский здесь, несмотря на некоторое несоответствие между собой, в равной степени неправильны и находятся в противоречии с марксистско-исторической наукой, хотя бы с установками М.Н. Покровского⁸ (так в тексте. – В. П.). Янчевский кивает головой, еще раз подтверждая и подчеркивая свое расхождение с Покровским.

Судить об основательности этих его расхождений с М.Н. Покровским во всей полноте здесь не место, но достойно удивления то обстоятельство, что т. Янчевский в докладе о Шолохове не развил некоторых своих исторических принципиальных установок. Аудитория не обязана знать все его статьи, и вместе с тем предпослать исторические взгляды своему разбору того материала, который дан в художественно-литературном истолковании в романе «Тихий Дон», было совершенно необходимо. Тов. Янчевский не сделал этого и тем самым скрыл ряд своих противоречий.

Действительно, литературным разбором романа устанавливаются им националистические тенденции, живущие в казачестве, но как историк т. Янчевский не имеет в виду казачество как какую-то национальную систему. Он говорит о том, что казачество является переменчивой по национальному и социальному составу группой, военным отрядом, насажденным в период ликвидации феодализма, усиливающимся царским правительством на торговых путях, на окраинах. Эта установка не только схематична, но и не верна, так как делает казачество придатком, тогда как на деле оно было органическим звеном определенной классово-экономической системы.

Точка зрения М.Н. Покровского четко указывает на роль и значение казачества в военной и экономической колонизации, когда окраины переделывались по инициативе царского правительства или, вернее, не царского правительства, а усиливающегося торгового капитала по своему образу и подобию. Активно растущая в центре торговая сила переделала социально-экономический профиль окраины в нужном ей направлении, укрепив мелкие и средние землевладельческие слои и как гарантию для своего нормального развития придала им в свое время атрибуты военной защиты, функции военной стражи.

Таким образом, если казачество, пользуясь своим положением окраинного землевладельца и земледельца под ружьем, получало сословные привилегии, то не в меньшей степени имело значение для его будущего развития и то, что казачество вырастало в определенную классово-экономическую формацию, создававшую базу для роста торгового капитала на окраинах. И его иногда особо обостренная «национальная» враждебность имела всегда определенные социальные корни.

Если придерживаться этой концепции и признать, что рост казачества, как такового, протекал в русле развития, несомненно, зажиточного слоя сельскохозяйственного населения, то в дальнейшем нужно признать своеобразие этой прослойки наряду с придатками сословных отличий, сохраняющей определенную классово-экономическую однородность. Эта однородность сохранялась как сословными привилегиями, так и особыми экономическими мероприятиями, предохранявшими отчасти казачью станицу от обычного ускоренного процесса расслоения деревни в условиях капитализма. Причем в этом не проглядывают условия голого найма, здесь в предреволюционных условиях казачество вновь явилось носителем функций военной социальной защиты, потому что и само было заинтересовано в сохранении определенной социально-экономической обстановки.

Если мы принимаем такое толкование социально-экономической и исторической сущности основного пласта казачества, то это нас обязывает и к определенной оценке тех художественных и идеологических возможностей, которые оно имеет и которые с привнесенными войной и революцией настроениями развернулись в романе, написанном М. Шолоховым. В «Тихом Доне» нашли выражение как экономические и сословные особенности казачества, создавшие свой вековой быт, так и сложившиеся на этой основе привычки, взгляды, вся система воззрений, сформировавшаяся в условиях из давней зажиточности.

Шолохов вырос в обстановке традиционных предрассудков, свойственных даже менее обеспеченному слою казачества, и дал в литературном оформлении, конечно, то, к чему побуждали его своеобразные психоидеологические напластования в казачестве, ибо трудно предположить, что, творчески перерабатывая быт и нравы своей социальной среды, автор проведет чуждые ей социальные взгляды.

И тут, товарищи, нужно сказать о большевизме в казачестве и о возможности для Шолохова дать свой материал с точки зрения пролетариата. Думается, что эта задача, если бы она и была поставлена Шолоховым сознательно перед собой, была бы невыполнимой и, несомненно, никакой точки зрения пролетариата на казачество и на те события, которые описал Шолохов в романе, конечно, нет. На этот счет заблуждаться совершенно нечего, но и обвинять Шолохова в том, что там нет большевизма, что произведение не написано так, как должна быть показана история социальной борьбы пролетариата, – тоже нельзя. Если Шолохов в своем романе изобразил так, что большевизм кажется чуждым казачьей массе, то этим Шолохов не умалил значения большевизма, так как прочных корней в том казачестве, о котором мы говорим, большевики не могли иметь, ибо это была действительно зажиточная в значительной части кулацкая часть сельскохозяйственного населения. Но Шолохов не заметил наличия классовых противоречий между различными прослойками станиц (батрачество, иногородние) в силу консерватизма традиций, затемняющих даже для трудового казачества подлинно эксплуататорскую сущность капиталистического строя, противопоставил их как незначительные, не заслуживающие внимания элементы станиц.

Игнорируя то обстоятельство, что развитой классовой борьбы внутри самого казачества не было, т. Янчевский подходит и к характеристике некоторых художественных средств романа: художественная галерея типов, представленная им здесь, объяснена так, что Шолохов якобы заведомо одних нарисовал в отталкивающих грубых чертах, других приукрасил и т. д. В чем здесь дело? Мы не должны забывать, что Шолохов – идеолог казачества в его зажиточной части. Но если даже и так, то это отнюдь не оправдывает те средства, которыми вы хотите доказать, что Шолохов художественно опорочивает одних и художественно возвеличивает других. Когда вы говорите о белых подковках зубов, о перетянутой талии, о блестящих глазах, передаете «симпатичные» образы одних и приписываете Шолохову внутреннее родство с ними и считаете, что из-за корявого вида он унижает других, то вы, конечно, не понимаете основной установки Шолохова. Несомненно, эти самые подковки и перетянутые талии и для Шолохова не что иное, как инородное, как несколько рафинированное, передавшееся от дворянства XX века. И Шолохову гораздо ближе этот самый маленький крепкий большеголовый рябой казачок, чем развинченный офицерик с перетянутой талией с подковкой зубов и т. п. Это художественный прием развенчивания, в соответствии со всей системой взглядов казачества, внешнего лоска, приукрашенного вырождения верхушки казачества. Шолохов против вырождения казачества, он за крепкое вековое казачество (Янчевский – Правильно!). Правильно? Но вы же не понимаете, что с этой точки зрения ему, Шолохову, крепкий большеголовый и должен быть гораздо ближе, художественно ближе.

На читателя действительно воздействует в достаточной мере крепко и сильно целая галерея казачьих, крестьянских, если хотите мужицких, а не офицерских типов, данных в романе. Я не имею возможности в такой же степени, с таким же временем цитировать все эти страницы, где точно дается характеристика всех персонажей, но по впечатлению, выносимому от длинного ряда героев «Тихого Дона», вырастает несомненная уверенность в родственности автору крепкого казака, которому близок баз, которому близка черная работа возле лошадей, быков, в навозе, на реке и т. д., т. е. такая работа, которая дает и крепость, но зачастую и корявость.

Я считаю роман Шолохова романом не пролетарского писателя. Роман «Тихий Дон» – это идеология казачества в его основной зажиточной, но вместе с тем, несомненно, трудовой части. Несмотря на наличие расслоения в казачестве, как представитель основной его части, Шолохов не видит этого расслоения, не изображает его, полностью идеализируя традиции казачьего быта и тем, в написанной части романа, утверждая консерватизм психоидеологии этой группы.

Товарищи, я считаю, что роман «Тихий Дон» должен быть взят под обстрел, должно быть показано подлинное художественно-идеологическое значение этого романа, но отнюдь не теми средствами, какими это делает т. Янчевский. Нельзя сводить этот роман к какой-то националистической идеологии в среде казачества, нельзя считать его и романтизацией какого-то далекого легендарного прошлого казачества или знаменем контрреволюционной офицерской эмиграции. «Тихий Дон» идеализирует не так уж давнее прошлое, экономическое и бытовое прошлое зажиточного казачества. Грузно и богато на одну чашку весов бросил Шолохов этот быт, эту полноту и покой безбедного существования и, не закончив романа, словно ждет, что же положит на другую чашу наша эпоха.

Элементы пассивности, созерцательности характеризуют «Тихий Дон» как произведение, не выполняющее задачи преодоления консервативных традиций прошлого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.