Глава 8 Армейский клуб

Глава 8

Армейский клуб

Пятнадцать лет подряд я участвовал в различных турнирах в Северной Америке. Выступал там и за сборную СССР, и за свой клуб ЦСКА, но с канадскими и американскими игроками поговорить мне не удавалось. Во-первых, потому что не знал языка, а во-вторых, даже если бы и знал, не хотелось общаться с ними, выслушав инструктаж перед каждой поездкой, где гарантированно обещали неприятности из-за несанкционированного контакта. Но если бы и захотел, то сделать это было бы сложно из-за человека, все время находившегося при нас. Его докладная записка о твоей самовольной беседе — это пятно в биографии, которое тяжело смывалось. Да и о чем нам было разговаривать? Мы жили в самой лучшей в мире социальной системе и играли в самой лучшей в мире команде — и в это свято верили. Почти все эти пятнадцать лет меня не посещали никакие посторонние мысли. Тем более нас обеспечивали материальными благами, сказочными по меркам советской жизни. Я, молодой парень, уже в 20 лет ездил на собственной «Волге». Другое дело, что «Волга», как потом выяснилось, мягко говоря, не совсем престижная машина, да и блага казались благами на фоне нищего, по американским меркам, населения.

Но «Волга» для нашей страны тогда выглядела так же, как собственный реактивный самолет в Штатах. При этом многие мои сограждане искренне считали, что мы получаем слишком большие дары за «гоняние шайбы». Как сказал отец заместителя министра спорта Николая Ивановича Русака: «Какие же вы деньги этим дармоедам платите!»

А наш тренер Виктор Васильевич говорил: «Ты что — академик? Ты что — токарь высокого разряда? Ты хоккеист, тебе говорят: живи на сборах, значит, езжай и живи на сборах». Зарплату мы имели все одинаковую, около 250 рублей, плюс доплата за офицерское звание и 20 рублей за звание заслуженного мастера спорта. Еще полагалось получать за выслугу лет. Не знаю, какая средняя зарплата была в те годы в стране. Но официант, директор магазина или продавец-мясник в то время имели заработки, наверное, побольше, чем хоккеист сборной страны. Однако не с ними мне бы хотелось сравниваться.

Я всю жизнь преклонялся перед спортсменами в индивидуальных видах спорта. Он один, а соперников, чтобы попасть в сборную, — огромное количество, и у всех надо выиграть! Конечно, по сравнению с одиночками мы, командные игроки, жили прекрасно. У них выделялась только узкая прослойка людей, конечно, уникальных, но не надо забывать, что и нам и им платили премии только за победы. Валюта определяла в социалистическом государстве благосостояние спортсмена. Разница колоссальная, что ты получаешь: суточные или премиальные. Но если ты не выступаешь за сборную (даже те ребята, которые с нами играли в ЦСКА), ты имеешь свои 250–300 рублей в месяц.

Я не знаю, как с точки зрения сегодняшнего дня оценивать те наши премии, например в тысячу долларов, которые делали нас богачами? Конечно, с деньгами тех, кто пахали в поле или спускались за углем в шахты, наши заработки сравнивать нельзя, но тогда уже существовало достаточное число людей, которые жили так же, как мы, а порой гораздо лучше. Различными способами они прекрасно вписались в ту коммунистическую систему, которая сейчас многим старикам кажется справедливой, и откровенно смеялись над остальными. Когда я уезжал в отпуск отдыхать, мне денег хватало только заплатить за хороший номер и посидеть в ресторанах, а вокруг меня на дорогих курортах эти люди широко гуляли. У них денег хватало на все.

Я тринадцать лет играл за сборную страны, пятнадцать — за ЦСКА. В итоге: однокомнатная квартира недалеко от метро «Речной вокзал», старая машина «Мерседес» (я купил битый «Мерседес», потом его с огромным трудом восстанавливал, нажив себе головную боль). И все. Гаража не смог себе построить, дачу мне никто не выделил. Новую «Вольво-740» я купил уже на деньги, которые мне мой будущий менеджер Ламарелло выдал как аванс из контракта. Великий игрок Игорь Ларионов закончил в СССР карьеру, имея двухкомнатную квартиру, дачи у него тоже не было. Правда, Ларионов владел «Волгой» и находился в стадии пробивания гаража. Сергей Макаров с женой и сыном — двухкомнатная 30-метровая квартира, сам где-то участок раздобыл и с превеликим трудом строил на нем дачу. Вова Крутов — у него трехкомнатная квартира на «Речном»! Он тоже дачу строил: отец его жены получил на работе участок. Я говорю о людях, которые считались гордостью советского спорта. Я даже не хочу вспоминать, как жили лучшие спортсмены на Украине, в других союзных республиках. Как правильно говорит Гарик Каспаров: «Мы выросли в королевстве кривых зеркал».

Однажды нам объявили: спорткомитет Министерства обороны организовывает дачный кооператив и будет туда записывать известных хоккеистов. Записали, но в итоге, выбив земельный надел в приличном районе Подмосковья, ни одному хоккеисту участок не дали. Имена наши использовали, землю под нас получили и поделили ее между начальниками.

В конце концов любой игрок и тренер сборной, я говорю не только о хоккее, старался в зарубежных поездках сделать нехитрый бизнес. Сводился он к формуле 1:10 — то есть на один вложенный в покупку доллар полагалось продать привезенного барахла на десять рублей. Чистый маразм. Хоккеистам выдавали валюту только по окончании последней игры. Обычно нас увозили на следующий день вечером, если турнир проходил в Европе, или через день утром, если играли в Америке. Сколько же за день предстояло всего купить?! И подарки родным, и вещи на продажу. Дурдом, как вспомнишь: люди, отыграв суперсерию, неслись по заснеженному Монреалю с двумя хоккейными мешками за плечами. Бегали, распаренные, в родных ондатровых шапках-ушанках, в дубленках, с огромными красными баулами, чтобы успеть за несколько часов купить то, что здесь семья покупает в течение года. Нам не разрешалось даже ходить прицениваться во время турнира.

Допустим, за две недели мы должны сыграть пять игр и выпадало два-три дня свободных, когда можно спокойно походить по магазинам. Но если тебя тренеры заставали около витрины или видели, что ты идешь с покупкой, тебя ожидали неприятности, могли даже лишить и премиальных. А сами тренеры и руководство спортивной делегации все время ходили по магазинам. Советская система: я начальник, ты говно… Тренировка, за ней обед, и они все — дружно в торговые ряды. Но если тебя там увидят — ты враг народа. Но так хочется купить домой не сразу, выбирая, аппаратуру: усилитель, проигрыватель, кассетник, колонки.

Представьте себе центр, предположим, Гамбурга. У магазина аппаратуры остановился автобус, и в отведенное время вся сборная Советского Союза бежит от автобуса к прилавку и обратно. Это все выглядело как какое-то издевательство. Но жизнь была такая, что сделаешь? Мы ездили по миру, но ничего не видели, кроме стадиона и гостиницы. Запрещалось пойти погулять. Нарветесь на провокацию. Ходить по улице не меньше чем втроем, чтобы третий мог «стучать». Со стороны казалось, хоккеисты все время на Запад ездили, много денег получали, но сколько из них сейчас нуждаются! А если бы действительно хорошо зарабатывали, наверное, так не бедствовали бы.

Мне повезло; благодаря стечению обстоятельств, хотя я и сам себе помог, я сейчас зарабатываю деньги, позволяющие вести достойную жизнь. Я не зависим ни от кого, мне не надо, чтобы мне выдавали дачу или разрешали купить машину. Многие люди после десятилетий распределителя не умеют сами распоряжаться своей судьбой, наверное, поэтому они в мечтах возвращаются обратно, возвращаются к тем прежним временам. Сознательно в нас воспитали убогость. Но даже в те времена были настоящие люди, такие, как Константин Борисович Локтев. Один только раз Локтев сказал, что нигде не будет работать, кроме как в ЦСКА, и действительно нигде не работал.

Много в родном хоккее трагедий, много ребят, которые заканчивали, хотя могли и дальше играть. Это в НХЛ если ты не ладишь с тренером и выступил против него, то тебя завтра поменяют в другую команду, но ты не теряешь работу, не опускаешь планку своего материального уровня. А в той жизни ты не мог себе позволить иметь свое мнение. Тем более, ЦСКА — это армия, и если ты выступил против тренера, ты выступил против старшего по званию офицера. Куда могут направить? В лучшем случае в СКА Ленинград, все же высшая лига. Но вряд ли тебя туда отдадут, потому что они вроде бы конкуренты для ЦСКА. Остается СКА Калинин, СКА Хабаровск, СКА Новосибирск — команды первой лиги. Другими словами, из большого хоккея ты вычеркнут. Ты же считаешься призванным в армию, аттестован как офицер, и ты должен в этой армии находиться до окончания выслуги.

Я ничего против армейского спорта не имею, люблю ЦСКА, потому что половина моей жизни прошла в этом клубе. Я получал свои 100 рублей за офицерские звездочки и ни на секунду не сомневался, что так оно и должно быть. Но на гамом деле эта система совершенно кабальная, потому что выхода из нее нормального нет. Ты обязан «отслужить» 25 лет. Но вдруг у тебя не пошла игра, а может, ты тренеру перестал нравиться, вообще решил со спортом попрощаться, а уйти не можешь. И получается, что надо ехать в Хабаровск, как Гена Цыганков ездил, или — в лучшем случае — в Ленинград, как Борис Михайлов, куда угодно, но из системы уже не выкарабкаться.

Стояла весна 1977 года. Мой первый чемпионат мира, Вена. Тогда у нас собралась очень сильная команда по опыту и мастерству. И начали мы турнир прекрасно, а потом игра прямо на глазах развалилась. Не знаю, что случилось, да и трудно мне судить, я же был самым молодым в сборной — всего восемнадцать лет, Константин Борисович рекомендовал меня в первую команду страны, Борис Павлович Кулагин взял меня в Вену седьмым защитником. У Кулагина был выбор: или я, или Биллялетдинов, но удача улыбнулась мне, и я отыграл на чемпионате пять матчей. В состав сборной СССР входили: великолепная «тройка Петрова», «тройка Жлуктова», «тройка Якушева», а еще Мальцев, братья Голиковы, Васильев, Лутченко. В 1977-м им всем было по 28–30 лет, отличный для хоккеиста возраст. Плюс их выдающийся класс, позволяющий сделать из команды идеальную машину. Счастье — попасть в такой коллектив. Этой суперсборной суждено было фантастически выиграть чемпионат мира 1978 года и нелепо проиграть Олимпиаду в Лейк-Плэсиде в 1980-м. Мне кажется, что в истории нашего хоккея это сильнейшая сборная, во всяком случае на моей памяти.

Сразу после чемпионата мира я узнал, что отныне тренером в ЦСКА и сборной будет Виктор Васильевич Тихонов. Не могу сказать, что меня эта новость обрадовала, ведь именно Локтев привел меня в первую команду. Правда, я уже выступал за юношескую сборную, выиграл в ее составе два чемпионата мира среди молодежных команд, собирался играть в третьем, другими словами, открытием меня назвать было трудно. Не помню, боялся ли я за свое место в ЦСКА, думаю, что не очень.

Виктор Васильевич пришел в команду поджарым, подтянутым, кроссы бегал с нами и бегал прилично. Он привел в ЦСКА Балдериса и Капустина. А меня вместе с Сергеем Бабиновым (его как раз привезли из Челябинска) решили перевести из первой «пятерки» в звено Жлуктова. Идея Тихонова заключалась в том, что он начал строить команду по «пятеркам». Я пришел к Виктору Васильевичу: «Почему вы меня убираете из звена Петрова?» Он мне объясняет — Петрову, Михайлову, Харламову пора заканчивать, надо создавать новое первое звено: «И я рассчитываю на то, что вы с Сережей Бабиновым составите в нем пару защитников». Я лезу в бутылку: «Не хочу в другом звене играть, а хочу с людьми, которым я многим обязан. Если вы считаете, что я справляюсь со своими задачами, то оставьте меня с ними». Весь мой запал выглядел по-юношески наивно, и Тихонов быстро прекратил разговор: «Вообще, я не собираюсь с тобой дискутировать. Будешь играть там, где тебе сказали». А я майку первого звена не стал переодевать, и меня выгнали с тренировки. Потом провели собрание, созвали на него всех армейских тренеров, и меня убедили, что так лучше для команды. И я начал играть в паре с Сережей Бабиновым с «тройкой» Жлуктова.

Что изменилось в армейском клубе? В корни заглянуть не могу, я был только на двух предсезонных подготовках в ЦСКА перед приходом в команду Тихонова. Стало много легкой атлетики, кроссов, поменялась вся система подготовки на льду. Но все же я прошел школу ЦСКА, которую создал Тарасов, поэтому кое-что я тоже мог заметить, помимо увлечения нового главного тренера бегом. Намного меньше стало силовых упражнений: со штангой, с блинами, прыжки с утяжелением. Новая система подготовки через кроссы давалась с трудом: игроки тяжелые, ноги у всех огромные, накачанные. Ветераны начали ворчать, тогда их потихоньку начали убирать. Мне шел девятнадцатый год, и открывающиеся перспективы, амбиции, желание играть хорошо и много, а главное — выигрывать, не давали повода обращать внимание на сложности взаимоотношений Тихонова со звездами. Тихонов провел собрание команды, сообщил, что надо перестраиваться, менять тактику, что будем отныне играть в четыре звена и в быстром темпе.

Весной 1978 года начался чемпионат мира в Праге. Пока еще в команде оставались старые кумиры. До Праги два года подряд сборная СССР проигрывала мировое первенство: в 1976 году — в Польше и в 1977 году — в Австрии. Что, собственно говоря, и послужило толчком к тем изменениям, в результате которых Тихонов стал главным тренером сборной страны и ее базовой команды — ЦСКА.

Последняя игра в Праге никогда не забудется, самая драматичная из всех, в которых мне пришлось участвовать. Играть в Праге решающий матч за первое место, да еще с чехословацкой сборной! При этом необходимо, чтобы стать чемпионами, выиграть с разницей в две шайбы! После матча Евгений Павлович Леонов, которого мы встретили на стадионе, сказал: «Можно все что угодно прочитать, написать, но придумать такой сюжет — невозможно». Валерий Васильев в том матче получил микроинфаркт. Володя Лутченко лег под шайбу, а она ему попала в глаз — он так и не смог закончить игру. Сергей Капустин вышел на лед с температурой, зашкаливающей за 40°, и играл через смену. Его попросили появиться, потому что он отлично выглядел во всех предыдущих матчах и надо было показать противнику, что мы здоровы и в полном составе. Тот год, по-моему, был юбилейным для чешского хоккея, да и команда собралась сильная, как никогда. Мы выиграли 3:1. Как раз с разницей в две шайбы. Голы забили; и петровская «тройка», и жлуктовская, и мальцевская. И Третьяк отыграл фантастически. В общем, выиграли самый трудный чемпионат мира.

Я думаю, с этого пражского чемпионата Тихонов и получил карт-бланш в советском хоккее. Виктор Васильевич не раз потом повторял: «Мне даны все полномочия, и я, в интересах сборной, сделаю все, что сочту нужным. Потому что интересы сборной — это интересы государства». После Праги он провел несколько акций устрашения, пару человек выгнал сразу. Хоккей в СССР вступил в завершающую тоталитарную фазу.

Понимаю, что бы я ни говорил о Тихонове, все будет восприниматься через призму моего с ним конфликта. Но если отвлечься от него, то надо помнить, что команда ЦСКА и до прихода Виктора Васильевича была в стране лучшей, и сборная (Чернышов, Тарасов) уже всех приучила к постоянному чемпионству. Спору нет — человек пришел квалифицированный, но не первооткрыватель. Меня не раз в Америке спрашивали: «Как ты оцениваешь Тихонова?» Я отвечал так: «Результаты у него отличные, но если бы тренер в Лиге имел такие возможности, как он в СССР, — брать любого игрока в любое время в свою команду… то вряд ли Тихонов был бы заметен по сравнению с другими. Плюс еще полная государственная поддержка. На сборную научные институты работали. Все экспериментальные лаборатории базировались на ЦСКА. Армейский клуб походил на полигон, где спортивная наука проводила испытания. Люди работали, защищали диссертации, кстати, как они говорили, заодно писали диссертацию и сыну Виктора Васильевича, и ему самому. Я не собираюсь отрицать заслуги Тихонова, результаты же налицо. Но мне кажется, что почти десяток ведущих тренеров в бывшем Советском Союзе с такими, как у него, правами и возможностями показали бы результат не хуже…

В январе 1979 года я получил травму спины и провалялся три месяца в госпитале. В субботу вечером, накануне старого Нового года, меня привезли на носилках из Голландии и бросили в коридоре, так как свободных мест в палатах госпиталя имени Бурденко не оказалось. Кровать попалась слишком высокая, и, доставая из-под нее «утку», я чуть не разбился. А подать было некому: девочки-медсестры и санитарки отмечали праздник.

Двигаться я не мог, ниже пояса ничего не чувствовал. Пришел дежурный врач-полковник, сел ко мне на кровать. А рядом мои кроссовки «Адидас» стояли, нам их в сборной только-только выдали, зеленые такие, необычные, со светящимися отражателями. Я ими так и не успел попользоваться. Они всем бросались в глаза, тогда хорошая спортивная обувь была чем-то особым, для избранных, как и фирменный спортивный костюм, который я тоже привез из Голландии. Полковник смотрит на кроссовки: «Да-а-а, хоккеист. Да-а-а. Дела твои плохи, парень, похоже, о хоккее забудешь. Играть больше не сможешь. Не то что играть, тебе хозяйственную сумку нельзя будет носить в одной руке». Я его матом обложил, выгнал. Прибежал персонал меня успокаивать.

У меня произошло выпадение межпозвоночного диска, он защемил нервы, поэтому я не мог ходить и не чувствовал ног. Но операцию я делать не разрешил, а мне хотели диски из позвоночника вырезать. Я уперся: «Нет, не дам резать». А потом профессор Яков Михайлович Коц занялся моим восстановлением. Он придумал электроды, которые стимулировали мышцы, закачивал их, наращивая мышечный корсет вокруг позвоночника, для того чтобы сами мышцы могли поставить диск на место. Короче, занимался мною Яков Михайлович неустанно и здорово помог.

Травму я получил в январе, но обещал всем, и прежде всего себе, что подготовлюсь к чемпионату мира и буду в нем участвовать. Чемпионат начинался в апреле, и мне не хватило одного или двух месяцев. Но в 1980 году, к Олимпийским играм, я уже был в полной форме. Команда олимпийская собралась, как я говорил, сильнейшая за всю историю советского хоккея. Приехали в Лейк-Плэсид, и выяснилось, что жить будем в только что построенной тюрьме. Все как положено: нары, в камере двоим не разойтись, один сначала садился или ложился, потом второй заходил; общий туалет — в коридоре. Месяц назад советские войска вошли в Афганистан, нам сложно было понять, что же на самом деле происходит. С трибун кричат: «Захватчики», и на нас это, конечно, действует, тем более хоккеисты одними из первых поселились в Лейк-Плэсиде. Вокруг Олимпийской деревни вышки с автоматчиками, собаки постоянно лают, спать невозможно. Обстановка почти боевая или, точнее, лагерная. Нас в ЦК КПСС перед поездкой сурово напутствовали: «Ждите провокаций». Сказали, что они, конечно, хотят, чтобы мы выиграли, но если проиграем, то только не американцам. Вроде шутка такая, поскольку опасались мы чехословацкой сборной и на игру с ней настраивались. Принимали хоккеистов секретарь ЦК КПСС и еще какой-то высокий чин из идеологического отдела. А команда ЧССР в итоге не попала даже в полуфинал. Мы всех громили, громили… и проиграли американцам решающую игру.

Владика сняли с игры, заменили на Мышкина, который великолепно отстоял решающий матч в 1979 году, когда сборная выиграла у канадцев 6:0. Думаю, что слава Третьяка не давала покоя Виктору Васильевичу, и он решил одним махом с ней покончить — это мое твердое убеждение. Тихонов до этого дня никогда Третьяка с игры не снимал, всегда говорил, что Владик в трех периодах может ошибиться лишь один раз. Я до сих пор считаю, и у меня есть на то причины, что Владика «закончили» рано не без «помощи» Тихонова.

Продули мы американцам, и оставалась последняя надежда, что финны их обыграют или хотя бы сведут матч вничью. Нам было достаточно их ничьей, чтобы стать олимпийскими чемпионами. Но чуда не произошло, мы проиграли Олимпиаду. Договорились на общем собрании с тренерами — на обратном пути не пить, матом не ругаться, в Москве держаться одного мнения, что проиграла вся команда, а не кто-то один виноват.

Летим на «Ил-62» обратно на Родину. Валера Васильев послал меня как молодого за багажом, он обещал летчикам подарить клюшки. Стюардесса показала, как попасть в багажное отделение, я вытащил клюшки из хоккейного баула, полез из люка наверх и вижу: Васильев трясет Виктора Васильевича за шкирку: «Я тебя сейчас выкину из самолета». Скандал, все бросились их разнимать. Оказалось, Васильев сидел у летчиков и услышал, что в первом классе Тихонов стал обвинять Харламова и Михайлова, других опытных игроков, мол, они старые, зачем мы их взяли, из-за них проиграли. Васильев это услышал и вылетел как пробка от летчиков: «Мы же договорились, что вся команда проиграла».

Знаменитые армейские сборы существовали и раньше, но с приходом Тихонова хоккейная команда ЦСКА перешла на полное казарменное положение. Отпуск — ровно тридцать дней в году. Даже после сезона мы были обязаны ходить на тренировки по три раза в день, бегали и прыгали. Отдохнуть за такой короткий отрезок времени сложно, к тому же почти все учились в институтах и приходилось в отпуск еще и сдавать экзамены. Многие учились в военном институте физкультуры в Ленинграде. Полагалось ездить в Ленинград на сессию, а после нее не только отдохнуть, но заниматься семейными делами, обычно довольно запущенными, не было времени. На все отводился срок с 30 мая по 5 июля.

В 1981 году образовалась наша знаменитая «пятерка», Сергей Макаров пришел в ЦСКА в 1978-м, одновременно с Касатоновым. Крутов, как и я, уже входил в сборную, играл на Олимпийских играх. «Пятерке» не хватало только хорошего центрального нападающего. Взяли Игоря Ларионова из Воскресенска. В тот год чемпионат мира в Швеции мы выиграли легко, всех буквально разгромили.

Тогда же начала распадаться великолепная «тройка» Михайлов — Петров — Харламов. Закончил играть Борис Михайлов. Конец карьеры ему устроили некрасивым, после Олимпийских игр он выводил команду на лед, а сам садился на скамейку запасных. По-моему, в декабре, перед призом «Известий», Михайлов сам не выдержал, подал заявление, и его торжественно проводили на пенсию. Володя Петров в этом же году с большим шумом перешел в СКА Ленинград. В ЦСКА остались Валерий Борисович Харламов, «тройка» Жлуктова и молодое поколение.

Предстоял Кубок Канады-81, к нему шла интенсивная подготовка. Нас назвали экспериментальной сборной, так как в нее уже не вошли «тройка» Петрова и еще несколько известных игроков.

Могли ли Петров, Харламов, Михайлов играть еще или действительно пришло время им уходить? Не знаю. По тем временам они и так задержались в спорте. Что касается Харламова, то он серьезно готовился и находился в приличной форме, я это сам видел. Мы с ним сблизились. Касатонова, Крутова и меня Харламов опекал, потом опека перешла в хорошую, добрую дружбу. С Харламовым меня всегда связывали какие-то невидимые нити: во дворе, где я рос, жил в соседнем подъезде его дед — дед Сергей. Увидев меня в цеэсковской форме, дед Сергей сказал, что у него внук играет в ЦСКА. Кто? Харламов. Я не поверил, что у нас вот так, запросто, во дворе вдруг живет дедушка легенды.

Однажды Харламов сам приехал к нам на Коровинское шоссе после какого-то чемпионата мира: белая «Волга», номер 0017. Все выбежали во двор, я в числе первых, мне было лет двенадцать. Я уже ходил в армейскую хоккейную школу и смотрел на Харламова как на божество, сошедшее с небес на землю и стоящее рядом. Пока Харламов сидел у деда, около его «Волги» пацаны бегали и прыгали, как ненормальные. Потом дед Сергей вышел внука провожать. Стоят они у подъезда, и дед говорит: «Слушай, Валера, вот видишь — мальчишка, мой сосед, он тоже в ЦСКА играет». Харламов — мне: «Парень, иди сюда». Поздоровался за руку, по волосам потрепал: «Парень, может, когда-нибудь удастся сыграть вместе». И засмеялся заразительно, как он всегда смеялся. Они с дедом обнялись, поцеловались, Харламов уехал, а я еще какое-то время стоял у подъезда, пошевелиться не мог.

Когда я в первый раз попал на сборы с основной командой ЦСКА, я напомнил Харламову о давней встрече во дворе. Он про нее, конечно, забыл, но я напомнил со всеми подробностями, так и так, на Коровинском. «Ну да, точно, дед у меня там жил». Дед Сергей к тому времени уже умер, но я для Харламова стал вроде мальчишки с одного двора. Харламов — мой проводник в настоящей хоккейной жизни. Он рассказывал мне разные истории, многое объяснял. Когда Валерия Борисовича поставили в «тройку» к Крутову и Макарову, он их подбадривал, учил, воспитывал. Невероятный оптимист и жизнь любил необыкновенно. Лучше не придумаешь наставника. Харламов был великим игроком, легендой советского хоккея и в то же время добрейшей души человек. У него не водилось врагов, их и не могло быть по складу его характера.

Последнее его лето мы отдыхали вместе, ездили в Ялту. Харламов очень хотел сыграть на Кубке Канады, готовился, держал форму. Накануне вылета в Америку ЦСКА сыграл турнир за европейский кубок в Италии. Там Харламов получил приз как «лучший нападающий».

Оставались последние две недели до Кубка Канады. Вечером мы приехали из Италии, на следующее утро — сбор, на который, естественно, был приглашен и Харламов. Перед отлетом в Канаду, за день или за два, Виктор Васильевич отпустил нас домой. Но сразу после тренировки он вызвал Харламова: «Ты пришел на сбор плохой, ты не в форме». Харламову — 33 года. Даже если в этом возрасте спортсмен и вышел из формы, до турнира еще было в запасе две недели. И Харламов все же Харламов, а не пацан какой-то. Не буду гадать, какие расчеты были у Тихонова, что заставило его сказать Харламову, что его оставляют дома, поскольку он выпил. Зная Харламова и постоянно с ним общаясь, я понимал, какой это был для Валерия удар. В те времена не могло такое случиться, чтобы кто-то в сборной встал и сказал: «Человек столько лет играл за страну, он так хотел поехать на турнир, и, если его не берут, мы тоже не поедем». Такого даже в мыслях не было, дух коммунистической морали, точнее, ханжества, из нас еще не выветрился. Не взяли, значит, так и надо. А он на следующий день перед отъездом сборной пришел к автобусу, попрощался и пожелал всем удачи. Может, каждый и жалел про себя, что не заступился за старшего друга, когда мы узнали в Виннипеге страшную новость.

Как сейчас стоит перед глазами картинка. Самолет из Москвы приземлился в Монреале, потом нас перевезли в Виннипег. Наутро во всех теленовостях портрет Валерки в черной рамке, никто из нас не понимает по-английски, что говорит диктор. Но что произошло — поняли все.

Он разбился, когда мы летели из Монреаля в Виннипег.

Потом на улицах Виннипега люди нам выражали сочувствие, подходили: «Харламов, Харламов». Но все еще никто не знал, как это произошло, пока кто-то не позвонил домой. Теперь и мы услышали, что же случилось неподалеку от нашей базы в Новогорске.

Первая реакция — Валерий Васильев и все ветераны собрались: «Полетели обратно домой, на похороны». Потом, к вечеру, в Виннипеге появился Сыч, тогда заместитель председателя Спорткомитета, собрал «стариков», молодежь не присутствовала, и каким-то образом смог успокоить ветеранов. На следующий день — общее собрание. «Мы должны посвятить этот турнир памяти Валеры, должны играть, должны выиграть». Мы действительно выиграли тот турнир, единственная на сегодняшний день наша победа в Кубке Канады. Вернулись в Москву поздно вечером, а на следующее утро все собрались на кладбище.

Жизнь продолжалась, команда ЦСКА продолжала всех побеждать, выигрывала чемпионаты мира и сборная. Наступил високосный 1984 год. Зимние Игры в Сараево.

Проиграв в 1980-м в Лейк-Плэсиде, мы готовились к Сараево, как умалишенные. Полагалось привезти олимпийское золото обратно в страну. Ужасно нервозная обстановка в команде. Третьяк весь турнир отстоял великолепно. Мы победили, я получил свою первую золотую медаль олимпийского чемпиона. Но ощущения счастья не было, потому что все четыре года в голове было только одно — как дожить до следующей Олимпиады и взять реванш.

Может, действительно необходимо держать команду в тюремном режиме? Неважно, есть там жены, дети, семьи… Может, если бы не было такой тирании, мы бы мало что выиграли? Руководство команды так журналистам все и объясняло — если, допустим, нас отпускать по домам, то хоккеисты начнут пить. А если начнут пить, значит, не будет побед. Что спать мы не будем ложиться вовремя, что добираться до тренировочных залов в Москве тяжело и игроки начнут ездить все время на машинах, рискуя получить травму. Было еще одно, не подлежащее огласке объяснение: на сборах нас правильно кормили, потому что в то время нельзя было купить в магазине нормальные продукты.

Мы разговаривали с хоккеистами сборной Чехословакии и знали, что они никогда не жили на сборах, только перед чемпионатом мира их собирали в каком-нибудь городе, где они готовились две-три недели. Шведы никогда не жили на сборах, не говоря уже об американцах, канадцах. Они даже не слышали о таком варианте, чтобы команда жила весь сезон вместе, в одной гостинице. Все на свете можно оправдать, и, возможно, слова «правильное питание» больше означали специальный постоянный медицинский контроль. Как еще объяснял Виктор Васильевич, сборы — это экономия бюджета. Попробуй, поживи дома, сколько ты израсходуешь денег, а тут о вас заботится государство, клуб. Конечно, для спорта это идеальная ситуация: запереть людей и их тренировать. Держать все время руку на пульсе команды. Может, оно и правильно, но цена-то какая огромная. И дети без отца, и жены без мужей, и оторванность от мира. А постоянное общение в одном кругу приводило к определенной деградации. Спортсмен мог быть классный, но как человек — нередко с недостаточным развитием. А потом тебя отправляют в обычную жизнь, которую ты не знаешь, к которой не приспособлен. А если еще хоккеист рано женился, то его детям уже лет по десять, но они плохо представляют, что у них за отец. Да и он не ведает, как с ними общаться.

Вроде ты и герой, но в то же время даже если ты имел какие-то деньги, то не мог себе купить ни дачу, ни машину, ни квартиру без разрешения. Куда ветеран ни обращается, ему вежливо отвечают: «У нас проблема с молодыми, а лимит на год маленький». Может, кто-то и понимал, что все это бред, но никто вслух никогда ничего не говорил. Большинство спортсменов, отыгравших много лет в советском хоккее, мало к чему приспособлены и ничего не знают. Отсюда житейские трагедии, люди начинают спиваться.

Насколько я знаю, такая система в СССР была только в хоккее. В футболе, например, ребята сыграют матч, потом пару-тройку дней живут дома. И тренироваться ездят из дома. Но не только ЦСКА — весь советский хоккей жил на сборах, даже те, кто не попадали в сборную, тоже жили на базах круглый год. Если старший тренер сборной страны вводит такую систему для главной команды, то и для остальных рекомендовался тот же план. Система, которая подразумевает полный контроль. Знать, чем ты дышишь, что делаешь. Даже если пьешь, то пей здесь, на базе. Это уже выходит за те рамки, когда можно что-то объяснить. Это — иррационально. И в то же время — власть над людьми, тем более над звездами, над теми, которых знает весь Союз, весь мир.

Характерен пример с Третьяком. Владислав выиграл три Олимпиады, играл почти в каждом матче и за ЦСКА, и за сборную на протяжении пятнадцати лет. И вдруг понимает, что теряет семью: дети большие, жена с ними одна не справляется, и он сделал выбор. Владик любил хоккей, я знаю это. Когда я подписал контракт с «Дэвилс», он уже не играл пять лет. Осенью, когда начался чемпионат НХЛ, он звонит мне в Нью-Джерси: «Слава, «Чикаго» мне предлагает контракт, хочется играть, как ты думаешь, соглашаться?» — «Конечно, Владик, играй. Даже не думай! Потренируешься, форму наберешь уже к середине сезона. Если нет, то к следующему сезону точно. Здесь люди играют долго». Третьяк хотел вернуться в хоккей, но, наверное, победил естественный страх за свою репутацию, что он не сыграет как раньше и его реноме может упасть или пошатнуться. Но даже это дерганье говорит о том, что он рано ушел, что он хотел играть. Владик просил у Тихонова: «Разрешите мне пожить дома». Третьяк никогда не нарушал режим, за пятнадцать лет — никаких замечаний. Третьяк — человек сверхответственный. Но ему не разрешили, потому что если бы был создан прецедент, то и другим, глядишь, не захотелось бы жить в казарме. Как нас воспитывали: если после побывки дома кто-то вернулся на базу со следами вчерашней выпивки, то наказывалась на следующие выходные вся команда. Доходило до смешного, все уже взрослые дяди, но перед игрой никто не знал, что на себя надеть, поскольку не был уверен, отпустят домой или обратно привезут на базу. У многих уже были машины, но самим не разрешали ехать на игру. Значит, как-то надо было машину отгонять ко Дворцу ЦСКА или в Лужники. Виктор Васильевич говорил: «Выиграете, поедете домой». В крайнем случае можно на своей машине приехать в ЦСКА, но там ее полагалось оставить (мы просили солдатиков, чтобы они пригнали машину в Лужники). От ЦСКА до Лужников, если матч проходил там, полагалось ехать всем вместе. Это, по мнению руководства, поднимало командный дух, мы должны чувствовать плечо друг друга (в автобусе) перед матчем. Правда, некоторые смельчаки выпрыгивали, когда автобус трогался, из задней двери. Обычно это делали те, кто не нашел желающего отогнать машину до Лужников, и приходилось сматываться, чтобы после игры не возвращаться обратно к ЦСКА. Выскакивать на ходу из автобуса — это полдела, надо еще подъехать к Лужникам, так запарковать машину, чтобы никто тебя не увидел, а потом как ни в чем не бывало оказаться в раздевалке.

ЛАДА: Нормальной семейной жизни у нас не было и быть не могло. Ребята все время на сборах. Жена Сергея Бабинова, Алла, как-то подсчитала, что ее муж за год ночевал дома 36 раз. Мы смеялись сквозь слезы, когда она занималась этим подсчетом. Зато какие у нас были интересные встречи в Архангельском! Мужья, как воришки, к нам через забор перелезают, а мы их в такси ждем — и в ресторан. Вниз, в бар, тихонечко — все официанты знали наши муки, ставили нам отдельный столик, — в темноте, в уголочке сидим разговариваем. Если лето — то на улице, там тоже у них столики были. Просто встреча Штирлица с женой из «Семнадцати мгновений весны».

Пару раз Виктор Васильевич разрешал, чтобы на базу в воскресенье приехали жены с детьми. Ребятам даже отменили вторую тренировку. Я помню, что нас покормили (конечно, повара это сделали по собственной инициативе). Родители погуляли вместе с детьми часа три у озера. Событие, которое осталось в памяти навсегда. А так вся семейная жизнь разделена забором. Перелезут через него наши мужья, часик-другой с женами посидят, на такси потом посадят, и — на отбой. Встречались мы больше на хоккее, точнее, после хоккея. Автобус ЦСКА за железными ограждениями, да еще кордон милиции стоит. Правда, милиционеры к нам уже привыкли, наши лица примелькались, и они хорошо к нам относились, чуть-чуть раздвинутся, пропустят нас к автобусу. Стоишь у окошка автобуса, машешь ручкой, а если Виктор Васильевич еще не вышел, можно поцеловаться, обняться. Правда, когда мужья играли за сборную, нас иногда брали с собой в автобус… Считалось праздником, когда сборную вывозили посмотреть спектакль. Ребята звонили домой, просили, чтобы к семи часам жены подъезжали к такому-то театру. Мы со Славой пару раз сбегали сразу после первого акта. Как правило, я спектакль уже видела, содержание могла ему пересказать, и мы гуляли по вечерним переулочкам два-три часа. Молодые же, хотелось и поцеловаться, и пообниматься, а не сидеть на спектакле со всей командой и ее руководством. Потом все — в автобус. И вот тогда женам тоже разрешалось в автобус сесть. Мы с Ниной Крутовой и Наташей Гимаевой считались самыми счастливыми, потому что нас довозили почти до метро «Речной вокзал», а это еще полчаса вместе с мужьями. Автобус останавливался, нас прямо на Ленинградском шоссе высаживали. Они дальше ехали, а мы бежали к ближайшей автобусной остановке. Незабываемые встречи проходили в Шереметьево, когда мужья прилетали после турнира, шло обсуждение, отпустят мужей домой на ночь, а может, даже еще и на полдня. Не удивительно, что порой у многих игроков возникали проблемы с семьей, они же толком своих детей не видели, не воспитывали их и совершенно не понимали. Но и между супругами часто возникали обиды, потому что каждый жил своей жизнью. Мужья где-то на базе, жены — с детьми в Москве. Семейные вопросы решались после того, как хозяин дома отсидит в очереди, в общем холле, чтобы поговорить по единственному телефону. А рядом еще человек десять, которые невольно слушают, о чем ты с женой разговариваешь. Обсуждения типа: Заболел? Температура? К какому врачу? Куда? Двойку принес? — совместные, так как остальные десять подсказывают, что делать. Но когда ребята приезжали домой, естественно, им еще и с друзьями хотелось встретиться. Начинаются звонки, приходит народ, где-то до полуночи, до часу ночи сидят. Пока все разошлись, не успели супруги остаться вдвоем, уже утро — до свидания, дорогая.

Зато отпуск у нас отнять не могли. Ездили мы большими компаниями — так было веселее — в Сочи, в Ялту. Человек шесть-восемь из сборной обязательно отдыхали вместе. Потом Виктор Васильевич разрешил, и два года жены приезжали на майский сбор команды после чемпионатов мира. Там мужья тренировались, бегали кроссы по утрам. А вечером хочется куда-то пойти, отдохнуть. Но если из ресторана возвращались поздно, в семь утра на тренировочку всех мужей построят — неважно, кто во сколько вернулся, — беги! Потом — плавать. Температура воды в мае — градусов 12. Наверное, пока пробежишь в горы и обратно — разгорячишься. И вода вроде бы ничего, не очень холодная.

Все остальные месяцы мы общались с мужем большей частью по телефону: бывало. Слава звонил домой раз шесть за день. Один раз он позвонил ночью из Риги, мы болтали с ним часа три, я с трубкой и уснула. Проснулась совершенно случайно часов в шесть, смотрю — у меня трубка рядом с подушкой лежит, слушаю: там тишина. Я: «Алло, алло». И вдруг он: «Алло». Я говорю: «Я уснула». Он отвечает: «И я уснул». Тогда, к счастью, не было таких космических счетов, как сейчас, по-моему, 15 копеек стоила минута. Мы платили совершенно смешные суммы по сравнению с теперешними.

Когда Слава в январе 1989 года сидел дома без работы, мы первый раз с ним вместе поехали на рынок. К нам должны были прийти гости, и мы отправились за продуктами. Истратили, наверное, рублей 120, тогда это было много. Всего накупили: мяса, фруктов, овощей. Гостей пришло человек восемь. Через три дня я ему говорю: «Слава, нужно поехать на рынок». Он на меня удивленно смотрит и говорит: «Мы же с тобой 120 рублей истратили, все же купили?» Я ему: «Миленький мой, все уже съели». Он впервые столкнулся с семейным бюджетом. Обычно зарплату получит, принесет, положит и все, а тут раз на рынок съездили, в магазин сходили, в ресторане поужинали, а денег уже нет. Зарплата же офицерская. Хорошо, хоть как члену сборной команды платили дополнительные деньги.

Взрослые мужики канючили: «Виктор Васильевич, отпустите домой». — «Ты помнишь, как такой-то напился в прошлый раз? Никто теперь не едет домой». Тихонов противопоставлял кого-то одного всему коллективу. Но в следующий раз срывался кто-то другой. Во всяком случае, искать причины, чтобы не отпускать ребят со сборов, долго не приходилось. И мы ходили к нему, вымаливали побывку: «Отпустите, пожалуйста, домой, Виктор Васильевич». После игры жены и подруги стояли и махали из-за загородки, иногда милиция их к автобусу не пускала, тогда ты постоишь с девушкой или с женой так романтично, за углом, там пообнимаешься и бежишь в автобус.

Но если у «царя» хорошее настроение, вдруг может и разрешить переночевать дома. Супругу Тихонова привозили на матч на служебной «Волге», наши жены к ней подбегали: «Татьяна Васильевна, скажите Виктору Васильевичу, чтобы ребят отпустил, все будет нормально, никто пить не будет». А многим уже под тридцать лет! Сейчас это смешно вспоминать. Но так и делали из нас уродов, и подозреваю, что не только в хоккее стонали: «Отпустите. Пожалуйста, отпустите домой». И Великий Третьяк просил: «Я буду перед игрой на сборы приезжать, но не держите меня на них все время». Тогда начали сплавлять и его. В никому не нужном Кубке Швеции Владика ставили на каждую игру. Мы с большим счетом проиграли шведам. В прессе началась кампания, что Третьяк уже не тот. Не присудили Владику приз как лучшему игроку года, хотя он и был лучшим, дали приз мне. Что я мог сделать? Выйти на Красную площадь и кричать: «Не давайте мне этот приз»? Все время Тихонов в команде то давил кого-то, то стравливал одного с другим. Он не мог жить без конфликтной ситуации. Третьяк плюнул, закончил выступать. Так сборная потеряла вратаря, причем лучшего в мире. С тех пор так и не нашелся не то что равный, даже близко стоящий по мастерству к Владику вратарь. Сборная кувыркалась. Проиграли в 1985 году чемпионат мира в Праге, в Москве выиграли в 1986-м, в 1987 году — опять проиграли.

Крах советского хоккея был предрешен и без общего катаклизма всей страны — они лишь совпали. Те, кто играли в ЦСКА и сборной, одиннадцать месяцев подряд видели большей частью каток и друг друга. Мы приезжали из Архангельского (база ЦСКА) в Новогорск (база сборной) и обратно из Новогорска в Архангельское. Все время одни и те же лица. Куда мы ни приедем, это всегда три «пятерки» ЦСКА, и надо у всех все время выигрывать. Наше место только первое, любая игра — стресс. Этот постоянный напряг рождал какое-то легкое помешательство.

Все тренеры равнялись на Тихонова, потому что хоккей стал политическим видом спорта, так как в нем мы могли успешно соревноваться с кем угодно: хотите — с американскими профессионалами, хотите — с европейскими любителями, как и нас, впрочем, называли. Хотя скорее мы были большими профессионалами, чем любой из игроков НХЛ, потому что никто в мире больше нас хоккеем не занимался. Но в то же время Тихонов не ходил и ничего не просил для своих игроков, я говорю о тех материальных благах, которые в Союзе выдавали за заслуги: квартиры, место для дачи, очередь на машину. Виктор Васильевич свое бескорыстие объяснял так: «Я дам ему квартиру, а он возьмет и бросит играть». Держать человека на крючке — это была его философия: держать до конца, чтобы потом, когда игрок станет заканчивать карьеру, сказать: «Зачем ему что-то давать, когда он уже готов закончить?»

Никогда я никому не завидовал, но всегда чувствовал себя ущемленным. Правда, пойти к Тихонову и что-то попросить — такого я себе даже представить не мог. Я просил за Крутова, у него росли двое детей, а он жил в коммуналке с тещей. «Вот, Слава, сам посуди: дашь ему квартиру, а он опять напьется…» Сейчас это звучит смешно и неправдоподобно, но так оно все и было. В самом знаменитом советском хоккейном звене нас было пятеро. Трое уже имели по одному ребенку и жили в двухкомнатных квартирах, я — в однокомнатной, а один имел трехкомнатную, огромную — 120 квадратных метров. Почему такое неравноправие?

Сам Виктор Васильевич внешне казался таким простачком и альтруистом. Он как-то говорит: «Представляете, дали мне ордер на квартиру, мы с Татьяной отправились на Тишинскую площадь, знаете, там дом построили совминовский? Так вот, приходим, смотрим: на двоих — шикарная двухкомнатная квартира. Потом какую-то дверь открываем, думаем, в чулан, а там еще одна комната — третья. Надо же, дали ордер на трехкомнатную квартиру. Вот какой сюрприз!» В те годы получить на двоих трехкомнатную квартиру — выдающиеся заслуги полагалось иметь перед Родиной.

Мы уехали в Америку, а идиотская система сборов продолжала существовать. Ребята мне рассказывали, что Тихонов вызвал к себе Хомутова и Каменского: «Вы тут за них выступали, они-то уехали, а вы-то здесь остаетесь». И ребята сидели на сборах, так же как сейчас, наверное, молодые сидят. Их собрали по провинции, у них нет жилья, а крышу над головой иметь надо? Но для Виктора Васильевича тренировочный сбор — дом родной. Ему на служебной машине привозили в. Архангельское собачку выгуливать. Привозили жену, друзья заезжали. Всегда накрыт (не за свой счет) стол, всегда баня, можешь гулять по княжескому парку на прекрасной природе (Архангельское — имение князей Голицыных). Хозяин. На кухне — все самое лучшее, собачке всегда косточки сахарные откладывали. Ну чем не жизнь? В Новогорске — номер «люкс». Рядом конференц-зал, собрания можно проводить хоть три раза в день, опять же все при пригляде. Подобный образ жизни, наверное, тяжело менять, как менять самого себя, пересматривать свои взгляды. Возможно, Виктор Васильевич по-своему прав — ему такая система принесла успех. Зачем ее менять, для чего?

Команда все выигрывала — ничего не просила за это, только домой бы отпустили. Мы же были нормальные парни — по тем временам, недоделанные — по нынешним. Могли бы пару чемпионатов «слить», может, нам бы и поменяли тренера. Но даже мысли такой не возникало, мы выходили на лед и «пахали» по-черному. Все возмущения системой Тихонова дальше кухонных разговоров не шли, впрочем, как и все политические разговоры в СССР. Поговорили, повозмущались, а потом за честь Родины и флага, за родных и близких — вперед!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.