Обеспечение учебного процесса
Обеспечение учебного процесса
Полк, количеством человек шестьсот, занимался обеспечением учебного процесса курсантов, которыми являлись старшие офицеры советской армии, а так же представители дружественных нашей родине стран. Офицеры, сержанты и солдаты полка обучали курсантов и демонстрировали мастерство на всем, что могло стрелять, ездить, взрываться и колесить. Но помимо основной обязанности по обучению специалистов вещам, которыми те вряд ли могли воспользоваться в дальнейшем, солдаты обязаны были нести внутреннюю службу по охране классов, складов, спящих курсантов и членов их семей, если такие присутствовали на курсах, наводить порядок на территории, ну и, конечно, ходить в наряды по кухне и по роте. Весь личный состав полка обеспечения располагался в двух четырехэтажных зданиях с четырьмя входными дверями, по одной с каждой стороны казармы. Обитые деревянными дощатыми рейками двери громко хлопали, когда закрывались, и гул раздавался не только на этажах, но и в подвале, где лежали лыжи на случай зимних мероприятий, ведра, метлы и лопаты для уборки территории, а также прочий совершенно необходимый в армейской жизни инвентарь.
– Где солдаты? – встретил меня с порога уже вернувшийся Тараман.
– В армии.
– Я спрашиваю, где рота?
– Кто где. Ты старшина – тебе виднее.
– Блин. Ты чего таким родился?
– Нет, я родился пятьдесят один сантиметр, а это я вырос.
– Ты, вообще, нормально отвечать умеешь? Ротный сказал тебя в наряд по роте поставить – народу не хватает. Я думал еще день, но…
– По роте, так по роте…
– В казарме почти никого не будет. Мальков идет начкаром,
Сибиряков помначкара, наша рота с третьей делится на караул и наряд по кухне. Если что – я в столовой. И… это… ружпарк прими, как надо… а то последнее время там что-то не то, – очень загадочно произнес и.о. старшины роты.
– Ладно, приму как положено… только потом не жалуйся.
– А чего мне жаловаться? – прищурил глаз сержант. – Мы меняем третью роту. Пусть у них жопа болит. В наряд с тобой идут Прохоров и
Кучкаров, он тоже вашу учебку окончил.
– И успел стать национальным героем?
– Героем не стал, а в отпуске побывал. Через год побывал. Вот так…
Я, так за полтора года и не получивший положенный десятидневный отпуск, как говорится, с выездом на родину, был немножко озадачен.
– Подшиву дай, – попросил я у старшины.
– В каптерке у Санданяна возьми. Не будет давать, скажи я приду и морду начищу.
Санданян ткань на подворотничок дал без проблем. Под его пристальным взглядом я оторвал хороший кусок от того, что некогда являлось простыней, и сел пришивать новую белую ткань, проложив пластиковую жилку внутри, чтобы толще смотрелось и ровнее пришивалось.
– Красиво шьешь, – подошел Прохоров.
– Сам бы тоже подшился. В наряд вроде как…
– А я три дня тому назад подшивался, еще не испачкалась, – отодвинул он воротник, демонстрируя грязную ткань, не сильно отличающуюся по цвету от шеи. – А ты большой кусок пришиваешь… Зачем?
– Я полтора года так пришиваю. Толщина – это для тех, кто выпендриться любит, а у меня ткань на полспины. Зато никаких нагноений, прыщей и прочей гадости.
– То-то я смотрю: у меня то одно, то другое выскочит…
– А мыться ты не пробовал? Или все ждешь, когда грязь будет сама кусками отваливаться? На подшиву, и сделай так, чтобы наряду не нагорело.
Прохоров взял кусок ткани и, сняв китель, сель рядом с иголкой и ниткой.
– Прохоров, а ты сколько служишь?
– Полтора.
– В отпуске был?
– Неа. Тут в отпуск сложно попасть. Все время обеспечение, наряды, проверки, демонстрации. Вечно народу не хватает.
– А как Кучкаров попал, да еще через год?
– У нас учения были. Мы отцам-командирам сухопутных войск показуху делали. Из всего чего можно палили. В основном, в "молоко".
Кучкарову после учебки к БМП давали подходить только с ведром и тряпкой. Он же полная чурка – нифига не смыслит. И чему ты его там учил?
– Не я. Он в другой роте был…
– Да фиг с ним. В общем, тут солдат не хватало. Комбат приказал посадить его в крайнюю машину и сказал, что если сможет, пусть все выстрелит в воздух, если нет, пусть хотя бы разрядит без проблем.
Ему показали еще раз как заряжать. И вперед "на мины". А на учениях разные мишени были. Одна мишень – "вертолет".
– Какой еще вертолет?
– Мишень так называется. Вертолет из фанеры прикреплен к площадке, которая во время показухи вверх метра на три поднимается, а потом опускается. Так этот вертолет прямо напротив БМП, где
Кучкаров сидел, оказался. Он, дурак, как только машины вперед пошли, на кнопки пуска случайно и нажал. Выстрел и все пятьдесят патронов ушли, а мишень только-только подниматься начала, всего на метр… так он ее срезал под ноль.
– Орел. Он хоть видел, что попал?
– Неа. Он даже не целился. Говорю же, случайно нажал. А на вышке генерал какой-то увидел и говорит: "Вот, товарищи офицеры, смотрите, как стрелять надо. Вот это подготовка. Даже подняться вертолету не дал. Комбат, кто на крайне-правой машине? Десять суток отпуска!".
Как говорится, дуракам всегда везет. После него за полгода только
Тараман в отпуск съездил и то… что-то комбату обещал привезти…
Прохоров закончил пришивать ткань и напялил на себя куртку.
– Пора идти?
– Рожу помой. А лучше побрей.
Солдат провел рукой по колючей щеке.
– Можно и побрить… а можно и не брить…
– Побрей, девки любить будут.
– Где ты тут девок нашел? А тех, что в городе, давно Стефанов оприходовал.
– И нам не оставил?
– Тех, что дают – не оставил. Он "ходок".
– А ротный?
– А чего ротный? Ему лишь бы порядок был в роте, да и не попадался никто. Ротный Мамеву и Хандабыеву поставил задачу, чтобы простыней в роте было сколько положено. У прошлого старшины недостача была… Ну, он им что-то типа первого дембельского аккорда.
– А где они возьмут?
– В стройбате, наверное.
– Выменяют?
– Или выменяют, или украдут.
– А если попадутся?
– Значит, ротный отмажет, даст пять суток ареста, и аккорд будет считаться невыполненным.
– Это если не нарвутся на кого-то более неприятного… Весело вы тут живете.
– Не жалуемся, – невозмутимо сказал Прохоров. – Пошли на развод?
– А где Кучкаров?
– А хрен его знает? Кучкаров!! Ты где, урюк?
– Урюк – это сушеный абрикос. А я – узбек. Поняль? – Кучкаров, незаметно вышедший из-за колонны, был невозмутим, и, судя по всему, совсем не обиделся. Его голова казалась больше, чем подходило по его совсем не большим габаритам. Спокойные и немного хитрые глаза, глубоко посажанные с двух сторон приплюснутого носа, смотрели на нас, почти не моргая. Он был сама невозмутимость.
– Кучкаров, ты обязанности дневального знаешь? – спросил я его.
Кучкаров тяжело вздохнул и, ничего не ответив, повернулся и пошел на выход из казармы.
Развод небольшого полка был недолог. Мы вернулись в казарму.
– Наряд, прием дежурства по полной форме.
– Это не учебка, – выдавил Кучкаров.
– Молодец, воин. То есть знаешь, что принимать надо, как положено, свериться с описанием. Если будет чего-то недоставать при сдаче – ты будешь расплачиваться до конца жизни. Усек? Или ты, или тебя. Вперед, все по списочку. Ты туалет, Прохоров – расположение, я
– ружпарк. Если кто не рад по жизни – ко мне. Так и говорите:
"Сержант – дурак, думает, что тут учебка". Дальше мои проблемы.
Дежурный по роте на выход!!
Дежурный, сержант из третьей роты открыл оружейную комнату и тут же начал канючить:
– Распишись, чего тебе? Ну, все же так делают…
– Я – не все. Я пока не приучен. Есть порядок – значит разок…
– Оставь, все…
– Рота, смирно! – гаркнул дневальный – Дежурный по роте на выход.
В расположении роты стоял комбат и оба ротных. Вместе с еще действующим дежурным я вышел из ружпарка и прикрыл дверь.
– Товарищ майор, – начал Самохин.
– Ты дежурный?
– Так точно, – ожидая неприятностей, начал Самохин.
– А ты новый?
– Когда приму наряд, тогда и буду.
– Ты еще не принял? Скоро роту вести на ужин…
– Товарищ майор, если на курсах "Выстрел" не принято служить по уставу, то Вы дайте письменное распоряжение, и я на него сошлюсь…
– Орел! Молодец!! Вот, так надо!! Если будут недостатки – рапорт мне на стол. Мне, лично. Понял?
– Так точно, товарищ майор. Понял.
– И мне, – тихо сказал ротный. – Пора порядок наводить. Хоть кто-то этим заняться сможет.
Недостатков оказалось не мало. Кучкарова пришлось перепроверять.
Список в ванной и туалете был не длинным, но по списку явно отсутствовало зеркало.
– Кучкаров, а чего ты зеркало не указал?
– Давно нету.
– Какая мне разница – давно или не давно. У тебя должен быть учет. Как при социализме. Ты ведь знаешь, что такое социализм времен перестройки?
Кучкаров смотрел на меня, не моргая, черными узкими глазами, выражающими полное безразличие к поставленному вопросу.
– Современный социализм, Кучкаров, это электрификация всей страны, плюс, минус, минус, минус. Поэтому разбитое зеркало надо или восстановить, или список переделать, чтобы даже не значилось.
– Я делать буду?
– А кто же еще?
– Я не умею. Я не писарь. Ты писарь, ты делай.
В ванную комнату зашел Прохоров, и Кучкаров тихо вышел наружу.
– Прохоров, давно зеркала нет?
– Месяца два или три… Кучкаров и разбил.
– Чем?
– Головой. Зарубеев помог.
– Подрались?
– Не то, чтобы подрались. Этих чурок разве поймешь. Один из братьев меньших Серегу позвал "поговорить", в туалете их оказалось пятеро… он двоих под раковины загнал, а Кучкаров в челюсть получил и головой зеркало разбил, когда отлетал. В общем, всем досталось.
Как только Зарубеева тогда не посадили?..
В ружпарке с оружием был полный бардак. Автоматы стояли, как попало, часть была в явно нерабочем состоянии. Гранатометы просто лежали один на другом в шкафу с надписью "боеприпасы". Номеров на ящиках не было. Солдаты, возвращаясь в обеспечения, просто сваливали оружие за железной решеткой, а потом дежурный по роте или дневальный разбирал его и ставил на свободные места в шкафы. Точных обозначено не было.
Записав все недостатки и выпросив у Тарамана копирку, я написал рапорты.
– Молодец, – обрадовался комбат. – Вот заставлю командира третьей роты заплатить…
Я благоразумно промолчал.
– Ты порядок с оружием можешь навести? – усы майора топорщились во все стороны.
– Могу, только время надо…
– Времени – хоть завались. У тебя вся ночь на это. Самойлов! – крик комбата разошелся не только по канцелярии штаба батальона, но и, казалось, что по всей казарме. Канцелярия командира роты была соседней комнатой, и, услышав зов, он вошел меньше, чем через минуту.
– Самойлов, ты рапорт видел? Надо, чтобы все умели так писать.
По-русски, без ошибок, грамотно и четко. Я задачу твоему сержанту ставлю: за ночь навести порядок в ружпарке. Ты проконтролируешь утром.
– Там бы новые номера в ящиках…
– Вот! Правильно. И номера, значит, сделай.
– А машинку…
– У замполита возьми на день. А то зажрались вы тут у меня, я вас всех теперь строить буду, блин. Ясно?
– Так точно, – спокойно ответил ротный. – Пошли.
Мы вышли из канцелярии.
– Тут мне доложили, что ты и писать грамотно умеешь, и на машинке…
– Уже настучали?
– Не настучали, а доложили.
– Это, товарищ капитан, было давно и не правда.
– Значит, научишься.
– Я физически не успею за ночь и с оружием разобраться, и с бумажками.
– Начни с бумажек…
– Лучше я начну с оружия. Когда будет порядок с оружием, потом повесить к каждому стволу бумажку будет легче и удобнее. Там часть стволов кривые.
– Ты серьезно?
– У меня "первый" по стрельбе. Я могу отличить, что стрелять будет, а что выглядит как палка…
– Тогда расставь, как считаешь нужным. Потом, если надо будет, переставим. И подпиши сначала шкафы.
С перестановкой и проверкой оружия я провозился до двух часов ночи. Снайперская винтовка со всей полагающейся ей периферией пошла в отдельный шкаф. Как оказалось, не все ключи подходили ко всем замкам, и я выделил отдельный замок, чтобы случайно не лазали. У меня было особое отношение к этому оружию. Я чувствовал, что еще не один раз мне придется брать этот вид оружия в руки. Гранатометы, валяющиеся под автоматами, заняли свой отдельный шкаф. Остальное оружие я перепроверил и расставил в разном порядке по собственной, тут же разработанной, схеме. Первые шкафы заняли автоматы, которыми было проще драться, чем стрелять из них. Следующие шкафы занимало похожее оружие, но меньшего калибра. Далее следовали те автоматы, которые выглядели более-менее прилично и могли быть использованы в караулах и охране. Последние ящики были заполнены оружием, которое, с моей точки зрения, должно было быть использовано для показательной и, главное, точной стрельбы. На каждый шкаф я прилепил бумажку с описью стоящего внутри оружия. В три часа ночи я почувствовал, что мои глаза слипаются. Наряд по кухне уже вернулся в казарму и давно спал. Только Мамаев и Хандыбаев еще не вернулись в расположение. Я подошел к своей койке и лег поверх одеяла, предупредив наряд, что
"если что, а далее понятно". Разбудил меня удар сапога по лодыжке. Я вскочил и увидел перед собой старшего лейтенанта с повязкой дежурного по полку.
– Спишь, дежурный?
– Никак нет, – явно соврал я. – Прилег. Только глаза прикрыл.
– А рожа вся заспанная.
– Товарищ старший лейтенант, за время моего дежурства происшествий не случилось.
– Это тебе кажется, что не случилось. Где Мамаев и Хандыбаев?
– В наряде по кухне, – снова соврал я.
– В каком нахрен наряде? На губе они оба!
– Наверное, вернулись и вышли, когда я в туалете был…
– Ротному доложи утром… и, что спал, не забудь доложить.
– Есть.
Ротный пришел рано. Похоже, ему уже успели доложить, что дембеля попались.
– Товарищ капитан, за время моего дежурства происшествий почти не случилось, за исключением поимки Мамаева и Хандыбаева…
– Знаю.
– Да еще меня дежурный по полку поймал лежащим на кровати.
– Спал?
– Вроде, нет…
– Что значит "вроде"?
– Глаза прикрыл…
– Черт с тобой. Где Мамаев и Хандыбаев?
– На "губе".
– Ладно, разберемся.
Солдат ротный привел через полчаса. Они были довольные и спокойные. Ротный ругался, что не пустит их на дембель и что они у него сгниют в нарядах, но солдаты даже не реагировали на его слова.
Во-первых, дембелей было сложно чем-то испугать. Во-вторых, задачу они еще не выполнили, а кроме них красть было некому. Они понимали, что отпустить их все равно отпустят, а поймали их не на воровстве, а на нахождении на территории части после отбоя, и больше, чем выговор они не получат. А что для солдата выговор? Моральное удовлетворение для офицера – не больше.
– Сегодня никуда не пойдете, а завтра будет баня, вот вечером и… И только попадитесь мне еще раз.
На следующее утром, Гераничев взял меня в первое обеспечение. В
ЗИЛке, где мы ехали, лежали автоматы и СВД – снайперская винтовка. В ее чехле лежал далеко не новый оптический прицел.
– Ты из автомата хоть в учебке стрелял? – насмехаясь, спросил
Гераничев.
– Иногда.
– А попал хоть раз?
– Случайно.
– И кто из тебя сержанта сделал?
– Командир полка.
– Командир полка? – переспросил взводный.
– Звания сержантов присваиваются командиром части, товарищ лейтенант.
– Ты меня еще уставу учить будешь?
– Нет, – буркнул я, – не поможет.
Места для стрельб были оборудованы не то, чтобы неплохо, а по последнему слову. На несколько километров вдоль поля растянулась полоса с домиками для хранения боеприпасов, учебными стендами, лавочками и прочим армейским инвентарем. Все было распределено по точкам с цифровым определением. На местах стрельбы из автомата
Калашникова была выкопана короткая траншея, рядом с которой на рельсах стояли макеты боевых машин. Все, чего недоставало на данном участке, это окопа "для стрельбы с лошади стоя", но мне казалось, что, в отличие от учебки, никто тут не будет просто так копать данное сооружение. Мы остановились у крайней с правой стороны поля будки серо-белого цвета. Сбоку будка имела железную дверь, впереди большое окно, над которым крепко держался покрытый алюминием козырек.
– К машине, – приказал Гераничев.
Мы начали медленно и неторопливо вылезать из ЗИЛа.
– По команде "к машине" солдаты должны выскочить и построиться в четырех метрах от заднего борта. Время на выполнение норматива тридцать секунд.
– Тогда я постою, – я начал вытаскивать из машины автомат.
– Вы команды не слышал, товарищ сержант? – встал рядом со мной взводный.
– Слышал, товарищ лейтенант. Она была обращена к солдатам, а я, – я оглянул свои погоны, – уже вышел из данного ранга.
– Ты чего не понял приказа, сержант? – взвизгнул лейтенант.
– Гвардии сержант, – поправил я взводного.
– Что? Что Вы сказали?
– Я не сержант, а гвардии сержант.
– Почему это Вы гвардии?
– По уставу, товарищ лейтенант. Согласно присвоенному званию.
– У нас часть не гвардейская.
– А я служил больше шести месяцев в гвардейской, поэтому я гвардии сержант, товарищ лейтенант, – сделал я ударение на звании офицера.
– Но здесь не гвардейская, поэтому…
– Только для тех, кто "на бронепоезде": это звание присваивается пожизненно… Кстати, это не вам вот оттуда руками машут?
В паре сотен метров от нас стоял офицер, большие звездочки которого не давали возможность сомневаться, что он куда выше всех нас по званию. Он усиленно махал нам руками, давая понять, что давно заждался нас.
– Всем оружие в руки и бегом на место стрельб, – был мне ответ взводного. – Быстрее!!
Через четверть часа мы разложили автоматы, набили магазины патронами и, держа оружие в руках, смотрели на строй темнокожих людей явно африканского происхождения, одетых в советскую полевую форму. Перед группой стоял полковник и через переводчика объяснял этим студентам, как браво они будут в будущем защищать свою родину и что они должны выучить на этом уроке. Во время его пламенной речи африканцы говорили между собой, кто-то даже пытался закурить сигареты. Все это напоминало скорее съемки очередного детско-советского фильма с утрированным отношением к армии. После объяснения группа темнокожих курсантов передвинулась ближе к технике, которая должна была обозначать движущиеся боевые машины пехоты и бронетранспортеры, а мы залезли внутрь этих железных ящиков, больше похожих на поезд, так как стояли на рельсах, связанные между собой тросом. Когда мы забрались внутрь и выставили наше оружие в окно, то Гераничев "дал отмашку", и этот железный поезд с дровами в виде нас и представителей солнечной Африки загрохотал по рельсам. Одновременная стрельба из автоматов и ручных пулеметов отдавалась внутри железных ящиков страшным гулом, перекрывая невообразимый скрежет ржавых колес. Но так как выдано нам было всего по одному магазину, то через несколько секунд стрельба прекратилась, из-за того, что у всех стрелявших закончились патроны.
Мы вылезли наружу и услышали голос полковника:
– Вот, товарищи курсанты, вы видели, как были сбиты все мишени нашими инструкторами. Теперь вы должны повторить это сами.
Сбили мы все мишени или только часть, я не смог разглядеть, да и особого желания у меня не было. Пару мишеней я, наверное, все-таки сбил. А, может быть, и не я. Стреляло нас несколько человек, и все дружно палили по одним и тем же мишеням, которые удачно легли. Может быть, для полковника и слушателей было несомненно, что падение мишеней означает попадание, для меня же это ничего не значило. На директрисе в учебке был случай, когда пьяный проверяющий из московского генштаба самолично полез в башню БМП. Уж очень ему хотелось пострелять. Оператор оказался парнем головастым. В момент выстрелов он выключал тумблер, и мишени падали, как подкошенные.
Проверяющий ехал дальше, и мишень поднималась вновь в ожидании падения от следующего "попадания". Так как "промахов" у проверяющего не было, то он остался очень доволен своими показателями и, соответственно, дал положительную оценку всему учебному процессу.
Оператор, естественно, был награжден десятидневным отпуском за отличную службу и понимание момента, важного для всей дивизии.
– Ханин, – крик взводного отвлек меня от мыслей о прошлом. – Чего стоишь? Лезь обратно. Покажи им, как надо стрелять по движущейся мишени.
С собой я взял уже три магазина и стрелял один. Мишени падали одна за другой, но грохот в этой ржавой консервной банке, которая демонстрировала мощь БТРа, мне совершенно не нравился.
– Ты где так стрелять научился? – удивленно спросил меня лейтенант, после того, как полковник, показывая на меня пальцем, кричал на негров, что они должны стрелять именно так, а не в "белый свет, как в копеечку", тратя по двадцать копеек за патрон.
– В тире.
– Остряк-самоучка.
– Никак нет, товарищ лейтенант, профессионал. У меня диплом об остроумии.
– СВД берите, товарищ сержант, – напрягся от моих слов офицер.
Я взял снайперскую винтовку и пачку патронов к ней.
– Идем на охоту, товарищ лейтенант? На волка или…
– Идем пристреливать. Трассеры возьми и плащ-палатку.
Во второй карман я опустил пачку трассирующих патронов, плащ-палатку накинул на плечо и пошел вслед за взводным. Палатка все время сваливалась, от чего винтовка больно била по ноге, но идти оказалось не далеко. Метров через триста находился небольшой, разровненный участок. Я постелил плащ палатку, аккуратно положил на нее винтовку и патроны и начал набивать трассерами короткий магазин.
Мишени уже стояли на расстояниях ста, двухсот и трехсот метров. Я улегся на плащ-палатку и, прицепив оптический прицел к винтовке, прицелился. "Глубокий вздох, полу-выдох, первая фаланга указательного пальца медленно нажимает"… Гулкий выстрел, и удар приклада в плечо прервали мои воспоминания слов тренера. Пуля прошла в метре от мишени и немного выше. Покрутив колесики прицела, я снова прицелился. Следующий выстрел уложил мишень назад. Оператор, видимо, ожил, и мишень незамедлительно начала подниматься. Не долго целясь, я валил оду мишень за другой. Но удары приклада винтовки калибра
7,62 в плечо были неприятны. Боевая винтовка сильно отличалась отдачей от используемых для соревнований малокалиберных.
– Нормально, товарищ лейтенант, – сказал я, поднимаясь.
– Тогда остаешься здесь. Сейчас подойдет подполковник Журиков с курсантами. Будешь ответственный за точку.
Журиков – пузатый подполковник с громким голосом и бровями, похожими на брежневские, имел низкий баритон и твердый взгляд.
– Товарищи курсанты. Вы пришли сюда чего? Правильно, учиться. И мы сейчас будем, что? Правильно, стрелять.
Подполковник сам задавал вопросы и сам же на них отвечал, не ожидая ответа. Переводчик тарабанил что-то на, видимо, понятном неграм языке, потому что они бодро кивали кучерявыми головами. Я встал чуть поодаль, темнокожие студенты по одному ложились на плащ-палатку, делали по три выстрела из снайперской винтовки и вставали, уступая место следующему. Мишени падали крайне редко, но никого из будущих командиров полков Африки это не волновало. Журиков подошел ко мне.
– Закурить дай.
– Не курю, товарищ подполковник.
– Почему?
– Не довели еще. А откуда "братья меньшие"? – перевел я сразу разговор, зная, что следующей фразой будет: "Найди мне папироску".
– Из Конго.
– А те? – показал я пальцем на группу, катающуюся в "поезде".
– Из Заира, а может из Анголы, хрен их поймешь. Как стреляют-то?
– Активно. Все в сторону мишеней… что уже радует.
Патронов после стрельбы осталось не много. Я лег на палатку и отстрелял все до последнего.
– Где патроны, Ханин? – спросил у меня Гераничев, когда я, неся плащ-палатку и винтовку, подошел к месту сбора.
– В поле.
– То есть?
– Отстрелял все.
– Зачем?
– Чтобы карман не тянули. Идти, товарищ лейтенант, тяжело было.
– Их сдать надо…
– Да как их теперь сдашь-то?
– В следующий раз вернете мне. Понятно? – переходя с "ты" на
"вы", потребовал офицер.
– С удовольствием.
– Отвечать надо: "Так точно". Вас, что Ханин не учили?
– Учили, товарищ лейтенант, учили. Год учили, а потом позвонили, и вот я тут.
– Вы мне ваньку-то не валяйте.
– Какого ваньку? – оглянулся я с глупым выражением лица.
– Того! – лейтенант сделал шаг и оказался лицом к лицу ко мне. Он был на голову выше меня, и мне пришлось задрать голову вверх, чтобы увидеть выражение его лица. – Охамел?!
– Так точно! – громко крикнул я в лицо взводного с придурковатым выражением лица.
– Что "так точно"?
– Вы же сказал, что надо ответить "так точно"!
– Ты тупой или где?
Отвечать на такой вопрос было бессмысленно, тем более что по выражению лица лейтенанта было видно, что палку я перегнул.
– Товарищ лейтенант, а мы когда обедать будем? – с ангельским выражением лица спросил я, "забыв" про заданный вопрос.
Гераничев взглянул на часы и отдал команду:
– Все в машину. Грузить быстро, а то на обед опоздаем.
Через полчаса мы приехали в часть.
– Ты зря так со взводным, – подошел ко мне Абдусаматов, который был наводчиком-оператором моего взвода. Хаким – низкорослый узбек из
Ташкента, солдат одного со мной призыва, обучался в третьей роте ковровской учебки и все время после окончания служил наводчиком-оператором в одной и той же роте. – Он же настучит.
– Куда он настучит? Кому?
– Ротному, комбату. Он на всех стучит.
– Он по должности не стучит, а докладывает.
– Ты сержант глупый, хоть и из Ленинграда. Вот ротный вызовет, тогда узнаешь, что он делает.
На следующий день рота опять заступала в наряд.
– Тут чего больше? Нарядов или уборки территории? – спросил я у
Тарамана.
– И того, и другого. Тебя Гераничев в караул забрал.
– Он меня, видимо, полюбил, как родного. Не женат, что ли?
– Женат. Ребенок имеется.
– Черт с ним.
– С ребенком?
– При чем тут ребенок? С Гераничевым. Кем ставит-то? Разводящим?
– Нет, помначкара… он же разводящий первого поста.
– Вот не было печали…
– А какая тебе разница помначкара или разводящим? Один хрен.
– Не скажи. Вот убьют начкара. А мне караул принимать придется.
– Да иди ты, – Стефанов выглядел озадаченным моей фразой. – Тут не стреляют. Хотя был случай.
– Какой?
– В прошлом году. Уволился один дембель. Уехал домой. А потом вернулся через месяц, на КПП кто-то из знакомых был. Его пустили в часть. Он подошел к часовому, который на дорожке в сторону "курсов" стоял. Они знакомые были. Ну, он часового ножом… и автомат забрал.
Продать хотел.
– Поймали?
– Поймали, но часовому-то с этого не легче.
– Ладно, пусть Гераничев в караулке сидит, нефига ему по дорожке по ночам шляться… да и автомат ему не дают. А то пальнет по кому с дуру…
– Ты болен? – участливо спросил Тараман. – Может, тебе лучше в наряд по роте?
– Шучу, я. Шучу.
– Караул строиться, – громкий голос лейтенанта чуть не срывался на крик. – "Строиться!"- была команда.
Солдаты, поправляя автоматы, штык-ножи и магазины в подсумках, выстраивались в три шеренги перед казармой.
– Товарищи солдаты. Нам Родина доверила охранять ее просторы. Вы получили боевое оружие. Абдусаматов, что солдат не имеет права делать на посту?
– Пить, есть, курить, спать, оправлять естественные надобности…
– повторял солдат давно вызубренный текст устава.
Я слушал размеренную речь Хакима со специфическим акцентом и, смотря на заходящее солнце, сравнивал, как в ноябре прошлого года я, только получивший две сержантские полоски, стоял в карауле как часовой. Так называемый "сержантский пост" из-за нехватки рядовых.
Пост мне достался около каких-то складов. Начкар меня предупредил, что через это место колхозники стараются сократить свой путь домой после тяжелого рабочего дня, и я обязан быть очень внимательным.
Внимательным я был первые полчаса. Тулуп делал свое дело, и меня клонило в нос. Я забрался тогда на вышку, подложил под себя автомат и улегся на него сверху, прикрыв тулупом. Проснулся я вовремя, за пять минут до проверки, которую осуществлял ротный. Поперек участка по только что выпавшему снегу шли свежие следы. Мне тогда удалось отмазаться по одной причине – стоять в карауле было некому, и о гауптвахте, где можно было отоспаться, мечтали, попадая в караул через сутки, в ожидании новых призывников, которые должны были сменить в дальнейшем сержантов на постах.
– Хабибулаев, – вывел меня из прошлого начкар, – покажи, как ты будешь разряжать оружие, когда вернешься в караульное помещение, – не уставал взводный.
Я вернулся к своим воспоминаниям, когда Самсонов, ругая солдата, довел его до самопроизвольного выстрела в стенд, на котором ровным шрифтом с сопровождающими рисунками значилось, как должно производиться само действия. И ведь сколько раз говорили, что нечего дурить с оружием и "духами". Я всегда старался тихо и спокойно вернуться в караулку, не тратя лишние калории на эмоции и физические действия. Ведь уставший после поста солдат мог и сорваться или, не дай-то Бог, получить "грустное" письмо из дома о том, что его бросила очередная подружка. Письма перед караулом выдавать солдатам было запрещено, но одно-два обязательно проскакивали в руки солдат.
– Караул, равняйсь, смирно. На-право! На развод шагом арш! – скомандовал Гераничев к всеобщей радости окончания времени мозгокомпостирования.
Приняв караульное помещение и поменяв караулы, я, в ожидании ужина, слушал мнение начкара о великом армейском братстве, дружбе и взаимопомощи. Философски разглагольствуя и не видя во мне достойного оппонента, лейтенант встал, потянулся и спросил:
– В помещении полный порядок?
– Так точно.
– Я проверю. Если найду хоть песчинку…
– Свинья везде грязь найдет.
– Что ты сказал?
– Это я про гуся, товарищ лейтенант.
– Какого еще гуся?
– Который нам друг, товарищ и брат.
Погрозив пальцем, взводный двинулся вглубь помещения и через минуту влетел обратно радостный, держа в руках старый, неоднократно залитый грязной водой хабарик.
– Вот! Нашел.
– Поздравляю.
– Чей?
– Не знаю, товарищ лейтенант. Раз Вы нашли – значит, как говорится, Ваш.
– Что? Караул, в ружье!! Пожар в караульном помещении!!
Выскочившие солдаты принюхивались в поисках дыма, но его нигде не было.
– Уже все сгорело, – спокойно сказал Прохоров. – Можно спать?
– Никакого "спать"! При пожаре все вещи выносим на улицу! Вынести топчаны!
– Они прикручены к полу, товарищ лейтенант.
– Тогда вынести эти два стула и сейф. Живее.
Сейф с дополнительными боеприпасами для всего караула стоял в комнате начальника и его помощника. Вес сейфа был такой, что вынести его оттуда было невозможно, не опустошив его внутренности. На двери сейфа имелась круглая, пластилиновая блямба, прижимающая две толстые нитки, продетые в ушки замка. На пластилине значилась четкая, качественная печать дежурного по полку.
– Товарищ лейтенант, ключ дайте.
– Нельзя. Вскрывать можно только в случае нападения на караульное помещение. Устава не знаете?
– А как его вынести?
– Руками. Все вместе, дружно, навались.
Навалиться на сейф было сложно. Огромный тяжелый железный ящик был больше полутора метров высотой и всего шестьдесят-семьдесят сантиметров в ширину. Количество больше шести человек могли уже танцевать "каравай, каравай" вокруг сейфа.
– Дружно, дружно, напрягись! – подбадривал начкар, заглядывая через головы солдат.
Мы толкали сейф и смогли сдвинуть его сантиметров на пятнадцать.
– Мы уже давно сгорели, товарищ лейтенант, – радостно сказал
Прохоров.
– Что ты сказал?
– Я имел в виду, что ужин привезли.
– Тогда… поставить сейф на место.
Сейф встал на место намного быстрее.
– Не думайте, что я забыл. Я еще вам припомню этот хабарик.
– Хоронить не будем? – спросил я.
– Как это "хоронить"?
– В учебке кладется окурок на плащ-палатку, и взвод или рота бежит марш-бросок на десять-пятнадцать километром. Выкапывается яма размером два на два, и так хоронится окурок, как враг здоровья и чистоты. А потом личный состав возвращается обратно. Салюткин свой взвод так гонял.
– Салюткин?
– Был у нас такой взводный. Вы же с ним, вроде, из одного училища и одного выпуска… Разве не знаете, товарищ лейтенант?
– Иди, проконтролируй, чтобы мне порцию не забыли дать, – оборвал меня Гераничев.
– Есть.
– Ты ему идеи не подавай, зёма, – сказал мне Прохоров, раскладывая еду в миски. – А то у него все рационализаторские мысли сразу воплощаются в извращенном виде.
Дальнейший караул прошел спокойно. Окончив, мы сдали наряд и вернулись в казарму. Утром, по плану, нас опять ждало обеспечение учебного процесса.