ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ НА ХОЛМАХ ГРУЗИИ

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ НА ХОЛМАХ ГРУЗИИ

1. ОТ ТРАПЕЗУНТА ДО СЕВАСТОПОЛЯ ВЕЛИКОГО

«Андреа и Симон Кананитьскый и Матфеа и Фадей с прочими ученикы снидоша в Едес. И Фадей же оста ту у Лудра. А друзии по грады ходяще и учаще и чюдеса деюще, снидоша в Иверию и к Фасуу и потом в Сусанин). Мужи же языка того под женьскою властию беахуу вероимьна бо женьска вещь, и скоро послушаша. И придоша в Химар град, иже днесь есть покой многострадальцю Максиму. Оста же Матфеа в странах с ученикы, творя чюдеса многа. Симон же и Андреа идоста в Аланию и в Фуст град. Имнога чюдеса створивша и многы научьша, идоста в Авазгию. И влезоша в Севаст-граду и участа Слову Божию, и мнози прияша».

Нужное место Гриша отыскал не без труда: вначале он даже не мог понять, что приключилось с рукописью, так перемешаны были фрагменты жития. Лишь через некоторое время ему стало ясно, что монах Евсевий списывал текст с кодекса, в котором уже были перепутаны при переплёте листы, но по неразумию или за послушание, не обращая внимания на содержание, списал всё так, как было. Интересно, что за рукопись лежала перед Евсевием? Может, это и был оригинал славянского перевода, выполненного каким-то болгарином лет за триста — четыреста до того? Забавный человек был этот Евсевий: вместе с другим братом, Ефремом, он переписывал рукописи в Константинополе в 1420 году, а потом оказался в Троице-Сергиевом монастыре с рукописью Миней. Там, видать, стал он келарем, или обидел его тамошний келарь, так что приписал он внизу страницы: «О келарю, внимайте, преподобный Сергей сам келарит».

Но сейчас Грише было не до Евсевия. Перечитав ещё раз весь отрывок, он полез в любимый кожаный портфель, подаренный друзьями на тридцатилетие, и вытащил оттуда пачку ксерокопий. Это была диссертация по исторической географии, защищённая недавно в Штутгарте, её копию заботливо прислал ему отец Ампелий. Автор диссертации — он представлялся Грише немолодым, полысевшим уже мужчиной — как и подобает настоящему немецкому учёному, досконально изучил все географические названия в греческом житии апостола, написанном Епифанием Монахом, включая их орфографические варианты, и оценил их достоверность, но пришёл к неутешительному выводу, что текст его — всё равно подделка, так как аланы были крещены не в начале девятого столетия, а лишь век спустя, то ли в первое, то ли во второе патриаршество Николая Мистика. Впрочем, до этого более чем спорного вывода Грише теперь не было дела — его интересовали греческие оригиналы имён из жития.

«Так, Лудр — это Авгарь. Странная ошибка… Видать, славянский переводчик перепутал первую «альфу» с «лямбдой», а вторую — с «дельтой», потерял к тому же где-то целую «гамму»: «АУГАР-» — «ЛУДР-», значит, переводил он с унциального списка, если это только не ошибка ещё греческого писца. С Иверией и Фасом-Фасисом тоже всё более или менее понятно: судя по тому, что при Фасисе в греческом оригинале стоит артикль мужского рода, то это не город, а река — нынешний Риони, и тогда Иверия здесь — это Западная Грузия, а не Восточная, как обычно. А вот с Сусанией беда: не было такой страны. Хотя… Ага, в самом начале жития Епифаний упоминает загадочный народ сусов — значит, Сусанин и есть их страна. Но что это за сусы за такие? Сузы в Персии никак не подходят. А на иврите «сус» — это конь. Кавказские жеребцы? Ладно, пока оставим…

Что там дальше? Многострадальный Максим, покоящийся в Химаре, или, по-гречески, Схимаре, — ох уж эта приставная «сигма» в византийских названиях, пойми тут, какая форма древнее! — это, конечно, преподобный Максим Исповедник, сосланный на Кавказ за отказ признать монофелитское вероисповедание. А где был сам Химар-Схимар — вот ещё одна большая загадка. Может, тут контекст поможет? Так, посмотрим…

Оттуда апостол идёт в Аланию. Вот и географическая привязка: аланы жили во времена Епифания по всему центру Северного Кавказа, однако из Западной Грузии Андрей мог попасть только в Западную Аланию, то есть современную Кабардино-Балкарию и Карачаево-Черкесию. Интересно, а сам Епифаний-то был в Алании? Мощам святого Максима он бы обязательно поклонился: тот тоже пострадал от еретиков века за полтора до него, а вот в Аланию какой резон был идти Епифанию? Церквей там не было, послание императора-ико-ноборца он тоже нести не мог. Наверное, услышал от кого-то, что в Алании есть христиане, и решил, что и там бывал апостол Андрей. Так, пока всё складывается… Ну а куда он идёт дальше? В Фусту. Что за город такой?»

Тут Гриша не выдержал и, хотя понимал, что день грозит пропасть зря, снова полез в портфель. На сей раз он вытащил оттуда пухлый том в твёрдом, приятном на ощупь переплёте. Книгу эту Гриша должен был передать от того же отца Ампелия некоему загадочному Ерофею, то ли монаху, то ли послушнику некой тайной обители иноков-исихастов. Но раз уж подвернулась такая оказия, Гриша решился всё же заглянуть в оказавшееся у него под рукой издание текстов с описанием ссылки преподобного Максима и его спутников. Слева оригиналы шли то по-гречески, то на латыни, а поскольку в последней Гриша не был силён, то подглядывал в напечатанный справа английский перевод.

По указателю он быстро нашёл Фусту, а точнее, «castrum Phustensium» — «крепость фустцев», куда сослали спутника преподобного — Анастасия Апокрисиария. Это была не первая ссылка Анастасия. Если измученного и изуродованного Максима сразу по прибытии в Лазику отправили на носилках в Схимар, что «близ народа, называемого аланами», то Анастасия сослали в крепость Букол на самой границе с аланами, а его тёзку дьякона — в крепость Скоторий, что в Апсилии и близ Авасгии. Потом через Мукурисий их перевели соответственно в некую «крепость Факирии» и некую «крепость Суании», где дьякон Анастасий и умер. Несчастного же Анастасия Апокрисиария снова погнали «в края Апсилии и Мисимиании» — в эту несчастную Фусту. Но и тут не конец: его должны были перевести в тот самый Схимар, однако в это время был свергнут «princeps» Лазики, а новый князь Анастасия «отвёл обратно с пути в вышеупомянутую крепость Схимар» и поместил в «место, поистине подходящее для монахов», которое находилось в пяти милях от его поместья. Иерусалимский монах Феодор Спудей, посетивший эти места через три года после смерти Анастасия, уточняет, что это была крепость Фусумий над селением Мохой, в пяти милях от Зихахория, резиденции местного правителя. Так, значит, Фуста находилась где-то в Апсилии или Мисимиании, то есть в Кодорской долине.

Гриша невольно прикрыл усталые глаза, и внезапно перед ним поплыли картины из детства. Военный пансионат на окраине Сухуми, волшебные пицундские сосны, прозрачное озеро Рица, обезьяний питомник, сладкая чурчхела. А вот они с дедом едут на армейском «уазике» куда-то в горы, вдоль бурной, словно всклокоченной реки. Дорога становится всё хуже, долина — всё уже, они поднимаются ещё выше, и вот перед ними могучие каменные стены, сложенные из идеально отёсанных блоков. Гриша прыгает по кладкам и забирается в башни, а дед разговаривает с высоким бородатым мужчиной, который показывает рукой на далёкие горы и словно рисует пальцами карту какой-то неведомой страны.

После той поездки мальчик Гриша прямо-таки заболел Кавказом. Вначале он запоем стал читать книжечки этого самого бородача, оказавшегося потомком сосланных в Абхазию дворян-революционеров и неутомимым исследователем местных древностей. А потом в потайном ящике дедовского стола он случайно нашёл пачку засекреченных километровых карт и днями напролёт изучал изгибы бухт, извивы хребтов, петли горных троп. Как ни странно, именно тогда в нём и проснулся будущий филолог: его манили загадочные абхазские и грузинские названия, ему ужасно хотелось понять, что же значат эти имена, которые он выучил наизусть и которые волновали его в тысячу раз сильнее, чем названия выдуманных островов с пиратскими сокровищами. Поэтому здесь, в маленьком читальном зале Государственной рукописной библиотеки, Грише не было нужды в карте: он помнил её наизусть.

«Так, так… Самая дальняя крепость в Кодорской долине — Клычская, почти у Клухорского перевала, ведущего в Карачай. Наверное, это и есть Букол, который Агафий Миринейский называет Бухлоем и который постоянно переходил от мисимиан к аланам. Есть ещё, конечно, Сакенская крепость неподалёку, но она, судя по циклопической кладке, бронзового века, да и дорога оттуда идёт не к аланам, а к сванам. Ниже по течению — большая Чхалтинская крепость, полностью перегородившая проход к морю, но это, скорее всего, Цахар или Железная крепость. Дальше непроходимые Багадские скалы, а потом река вырывается на равнину. Судя по тому, что Анастасий жалуется на Фусту, откуда его перевели в «приятный» Фусумий, который расположен ближе к равнине, над сёлами, она должна была находиться где-то выше в горах».

Гриша мысленно шарил глазами по карте, и вдруг его осенило: «Алушта! Урочище на западном склоне горы Пшоу. Да, и крепость там есть! Правда, маленькая она, не тянет на город Фусту, как называет её Епифаний Монах. Хотя — стоп: на другом склоне Пшоу есть большая крепость Пал, с двойной стеной, рвом и посадом, которую уж точно никак нельзя миновать, выходя из Кодорской теснины на равнину. Ну конечно, апостол Андрей по дороге из Алании в Севастополь Великий, то есть в нынешний Сухуми, не мог пройти мимо Пала! Но как об этом узнал Епифаний? Только если он сам и проходил через эти места, то есть тоже спускался из верховьев Кодори к морю. Что же он там делал?»

Мысль Гриши, летевшая прежде стрелой, словно наткнулась на непробиваемую стену. Он то открывал глаза и смотрел в рукопись, то закрывал их и глядел в незримую карту, но ответа нигде не находил. Имя «Фуста» вдруг стало походить на слово «пусто». «Фуста, пусто, мимо, мимо, опять мимо… Фуста, пусто, фусты… Стой, а ведь в начале Епифаниева жития, там, где сусы, есть и народ фустов. Значит, и правда был такой народ — фустцы! Однако их имя явно произведено от названия крепости. То есть не топоним от этнонима, а этноним от топонима. Но тогда и Сусания не от сусов, а сусы — от Сусанин. Что же это за страна такая — Сусания?»

Теперь Гриша застопорился на Сусании. Но тут у него не возникало никаких ассоциаций, кроме пожилой и властной Сусанны Яковлевны, которая вела у них в университете культуру речи. «Сусания, Сушания, Шушания… А если так? Сусания, Сисания, Сизания… Опять не то. Сусания, Ссания, Суания… Ну ясен пень, Суания — так же, как у Анастасия Апокрисиария! Какой же я дурак! Конечно, апостол поднялся по Риони в Суанию-Сванию-Сванетию, откуда перевалил в Аланию, а оттуда спустился в Фусту. Но Епифаний-то, верно, не был в Алании… Зато, зато… он был в Схимаре!

Ура, всё сходится! Епифаний добрался из Трапезунта до Фасиса — не реки, а одноимённого города: он упоминает его во втором путешествии Андрея. Фасис — это около нынешнего Поти, где-то на дне Палеостомского озера. Оттуда он по Риони поднялся к сванам. Странно, конечно, что, по Епифанию, над ними господствуют женщины, — сейчас там всё наоборот. Впрочем, что тут гадать? Ведь это древняя легенда о народе «женоуправляемых» мужчин: античные авторы рассказывают её и об истрийцах на Адриатике, и о варварах в Ливии, и о части сарматов, и о пиренейских иверах. Наверное, Епифаний просто перенёс это предание на иберов кавказских, называет же их преспокойно Геродот — а вслед за ним и Псевдо-Епифаний — эфиопами.

А потом Епифаний пошёл в Схимар. Где же был этот Схимар? Анастасий Апокрисиарий сообщает: «близ народа алан», Феодор Спудей: «близ вершины Кавказа, выше которой нет горы на земле». Пусть это и не обязательно Эльбрус, но уж точно Главный Кавказский хребет, на что указывает и соседство с аланами. Что же мы имеем к югу от хребта? Поскольку в Сванетии точно нет византийских крепостей, то остаются опять только верховья Кодори. Клычская, Сакенская, Чхалтинская крепости не подходят… Что же остаётся?»

Только Гриша закрыл глаза, чтобы ещё раз пробежаться памятью по дедовской километровке, как вдруг его вырвал из раздумий резкий голос, переходящий почти в крик:

— Сдаём рукописи!

2. ЗИХИЯ И БОСПОР, ИЛИ В ЛАБИРИНТЕ ИМЁН

— Да подождите же! Полчаса ведь почти до закрытия! — раздались с разных сторон голоса читателей.

— Я что, до семи часов за такую-то зарплату сидеть тут с вами буду?! — громогласно парировала блондинка-библиотекарша и, собрав свои пожитки, гордо покинула читальный зал.

Через пару минут на ей смену пришла кроткая седая старушка. Возмущённые жалобы читателей на вконец охамевшую сотрудницу она восприняла с грустным вздохом:

— Что ж я с ней с такой поделаю! Нашли б вы мужа нашей Саше!

Грише стало обидно, что за целый день он так почти и не продвинулся в чтении славянского жития, и в оставшиеся минуты решил глянуть, много ли там ещё осталось:

«Андреа же, оставив Симона с у ченикы, сам иде в Зихию. Жестоци же человеци илюти, и доныне неверии полма. Хотяаху Андреа убити, аще быта не ведали его не имуща имения и кротость и страсть ему. Таче оставив я, иде в Сегду горнюю. Человеци же ти смерни, кротци, с радостию прията слово».

Лаврская рукопись оказалась исправнее той, что пользовался в конце девятнадцатого века академик Васильевский: в той на месте Зихии стояла загадочная Горавазгусия. Сложнее дело обстояло с «Сегдой горней». В греческом тексте на этом месте были «верхние сугдаи», но и они не решали проблемы. Ведь иранское племя согдов или согдиан жило не на Северном Кавказе, а в далёкой Средней Азии. Грише припомнились потомки этих согдиан в Бухаре — завёрнутые в драные халаты старики, беспрестанно пьющие зелёный чай и курящие дурман-траву, чтобы спастись от всепроницающего летнего зноя; накуривались они так, что их в самую жару трясло от холода, и они всё сильнее и сильнее кутались в свои ватные чапаны.

Правда, были ещё крымский город Сугдея — нынешний Судак да разрозненные упоминания неких сугдов-сугдеев-сугдаев в «Романе об Александре», в списках епархий Константинопольской церкви и в славянском житии Константина Философа и его «Похвале Богородице», где сугды упомянуты среди народов, славящих Христа и Богоматерь на своём языке. Вон и греческий писец Ватиканской рукописи Епифаниева жития переделал согдиан в косогдиан, похожих на касогов русских летописей.

«А может, Епифаний просто хотел поместить куда-нибудь согдиан из апостольского списка Псевдо-Епифания? У Псевдо-Епифания были «согдианой», а наш Епифаний, допустим, переделал их в «сугдаи ано», то есть «сугдаи сверху»… Ведь поместил он скифов в Синопе, где их от роду не было? Да ещё с людоедами сопоставил…

Впрочем, саков из того же апостольского списка у Епифания-то нигде нет! Хотя во второй редакции жития он и заменил их на понятных «горсинов», то есть грузин… И откуда взял он кротость «верхних сугдаев»? С дикими зихами-то всё понятно: они издревле считались разбойниками и пиратами. А вот сугдаи?.. Да и существовали ли они вообще? Может быть, они такие кроткие и христолюбивые от близости к Боспору, где издревле была епископия? Кстати, анонимный перипл Понта Эвксинского в середине шестого века — наверное, с таким или примерно таким дорожным указателем и путешествовал сам Епифаний, — так вот, этот перипл помещает здесь неких евдусиан, а это германское племя упоминается уже у Тацита. А говорили эти самые евдусиане на готском и таврском языках. Наверняка это те загадочные готы-тетракситы, которых крестили при императоре Юстиниане.

Но что это ещё за таврский язык? Тавры, древнейшие обитатели Крыма, приносившие человеческие жертвы, давно ведь уже вымерли или ассимилировались. Может быть, таврский язык — это какой-то тюркский? Ага, а крымские татары — это потомки тавров! Тавры-татавры…»

Понимая, что уже надо сдавать рукопись, Гриша решился всё же бросить беглый взгляд на дальнейшее повествование:

«Иприде в Оспор. Щи же народи…» — «Тьфу, опять перепутаны листы! Это ж надо было так невнимательно переписывать…» — подумал он с тоской и стал судорожно искать продолжение, которое нашлось через целый лист:

«И приде в Оспор… град обону страну Понта, противу Амису, едеже и мы доходихом, и Колупадиа епископа…» — «Стоп. Во всех греческих рукописях епископа зовут Колимвадий. В издании Васильевского тут: «Иколипадиа епископа». Как же именно славянский переводчик прочёл это имя: «Иколупадий» или просто «Колупадий»? Хм… Тёмное какое-то место получается в славянском переводе. В греческом всё просто: «Оттуда пришёл он в Воспор, город на том берегу Понта, напротив Амиса, где и мы застали епископа Колимвадия, который знал десять языков». А вот это последнее место, о десяти языках, в славянском тексте пропущено». — «…и Колупадиа епископа, и Георгия наместника, иже от преданиа поведааху нам многа нюдеса Андрева, яже Оспорови же видевше нюдеса, яже творяаше Андреа, скоро послу шаша, яко и ти нам с поведааху. И никогда же раскол о вере прияша, показаша же нам иконы Исус-Христовы, и многы святых, воском лияныу зело дивны, яко рещи: не сътворишася от руку неловенеску. Илам, написание имущъ…» — «Что ещё за «лам»?.. В греческом оригинале здесь «ларнака», то есть «гроб». У Васильевского вообще «нам», но в скобках он дописал гадательно: “ларь”. Может, действительно, “ларь”, “ларец”?» — «…написание имущ: Симона апостола, в основании погребен в церкви Святых Апостол, имуще мощи, и дяшя нам от них. Есть же и другыи гроб в Никопса Зихиисте, написание имуще: Симона Хананитъскааго, и тъ имыи мощи. Андреа же от Востра спиде в Федесию граду имуща царя Саромата…» — «И снова пропуск! В греческом: “…спустился в Феодосию, город многолюдный и любомудрый”. Дальше оказалось, что в Феодосии жителей уверовало немного…» — «…мало же от них вероваша. И оставив я, спиде в Херсон град, якоже и ти нам поведааху. А Феудесия днесь град ни стопа человечъска в ней есть. Худоверно же племя херсоняне…» — «Ладно, уже о Херсоне началось. Но загадок тут ещё больше. Впрочем, кое-что понятно: Оспор — это Воспор, он же Пантикапей, он же древнерусский Корчев, он же нынешняя Керчь. Но с чего Епифаний решил, что Воспор лежит напротив Амиса? Он же вроде так не плавал? Воспоряне подсказали? Или амиссцы? А вот интересно, на каких же десяти языках говорил епископ Колимвадий? И почему славянский переводчик, а может, и просто переписчик, потерял эту прелюбопытнейшую подробность? А Георгий — это, конечно, никакой не наместник Воспора, а ипопсифий, как в греческом тексте, то есть выбранный, но ещё не рукоположенный епископ. На какую же кафедру его избрали? На Воспорскую, вместо старого Колимвадия-Иколампадия, или на какую-то другую, например Готскую или Фулльскую? И куда пропали из Керчи те чудесные энкаустические (“воском лияны”!) иконы? А что были они там, не удивительно: город-то находился под властью хазар, которым всё, что византийскому императору поперёк горла, было в жилу. Но почему же Епифаний думает, что царь Савромат — не важно, какой по счёту — был именно в Феодосии, хотя столица его находилась-то как раз в Воспоре-Пантикапее? Может, он нашёл в развалинах города надпись с именем этого царя?..»

Все эти вопросы навалились на Гришу тяжким грузом: он вдруг понял, что работает уже целый день, с раннего утра, когда отстоял очередь в библиотеку, и оттого страшно устал. Он открыл глаза и обнаружил, что в читальном зале остался один: все его коллеги уже сдали рукописи и разошлись по домам. Испугавшись, как бы его не лишили читательского билета за несвоевременный возврат рукописей, Гриша быстро собрал вещи, аккуратно щёлкнул медными застёжками на толстом кодексе, прикрепил к нему бумажку со своей фамилией, положил на полочку в шкаф и спешно, позабыв даже выключить свет в зале, спустился к выходу.

И тут Гришу поджидала самая большая за день неожиданность. Дверь оказалась закрыта, равно как и нелепая, неаккуратно выкрашенная мерзостной коричневой краской решётка перед ней. Вначале Гриша решил, что дежурный милиционер куда-то ненадолго отошёл и закрыл, как полагалось, решётку на замок. Впрочем, после минутного ожидания Гриша решил подёргать решётку, надеясь, что замок на неё просто накинут. Нет, замок был защёлкнут, а по внимательном осмотре он обнаружил с внешней стороны и второй замок — контрольку. Значит, хранители закрыли здание, а его просто позабыли. Что неудивительно — при таком-то отношении к читателям…

Но бардак бардаком, а Грише надо было что-то предпринимать, чтобы не остаться на ночь в плохо отапливаемом здании библиотеки. Между тем за окнами уже заметно смеркалось, от чего ему становилось ещё более не по себе в коридорах этого старого, ещё допетровского особняка. Первым делом Гриша решил поискать запасной выход, который обязательно должен здесь быть на случай пожара. После долгих поисков, пройдя тёмными извилистыми коридорами, он увидел-таки зелёную табличку с надписью: «Выход». Впрочем, радость находки оказалась недолгой, ибо дверь, как и следовало ожидать, оказалась также заперта.

Пережив первую неудачу, Гриша пришёл к мысли вылезти из здания через какое-нибудь окно. Однако все окошки в старом доме, низенькие и узкие, что на первом, что на втором этаже, оказались зарешёчены, а мысль о том, что сработает сигнализация и его схватят как похитителя рукописных сокровищ, окончательно отвратила Гришу от столь безрассудного шага. Других выходов, увы, не было. Гриша на всякий случай поискал даже лаз на чердак, и от мысли о таком выходе ему стало как-то не по себе. Он вдруг почувствовал, будто оказался в каком-то романе Эко: один в лабиринте запутанных ходов и потайных комнат с таинственными манускриптами.

От отчаяния Гриша стал барабанить по запертой двери, крича в щель:

— Помогите! Я заперт! Откройте! Выпустите меня!

Но только гулкое эхо разнесло его жалобные всхлипы по низким сводчатым коридорам тёмного дома.

«Никто не услышит!» — И тут Гришу озарило. Он улыбнулся: вот дурень, вообразил себе, что оказался в средневековом книгохранилище, а ведь на дворе уже даже не двадцатый, а двадцать первый век! Гриша взял трубку телефона, стоявшего на милицейском столе, и позвонил.

Примерно полчаса ушло на то, чтобы набрать все возможные номера: своего читального зала — из читательского билета, справочных и технических служб — из книжки, лежавшей на столе. Все найденные там внутренние номера библиотеки не отвечали. Собственный его мобильный телефон с интернетом как назло разрядился. Других часов у него не было, и Гриша не мог понять даже, сколько сейчас времени: за окнами было темно, холодный обложной дождь целый день заливал задний двор Государственной рукописной библиотеки и барабанил по стёклам.

Гриша уже не мог придумать других планов спасения из каменной западни и решил хотя бы поискать, где тут поудобнее скоротать остаток ночи. Ужас заключался ещё и в том, что завтра выходной, — а вдруг утром сюда не придёт милиционер, который казался теперь Грише кем-то вроде спасителя. С этой тревожной мыслью он поднялся по шаткой деревянной лестнице обратно на второй этаж, где топили чуть получше — скорее ради рукописей, чем для читателей. Скрип ступенек и отзвук собственных шагов в тёмном коридоре не то чтобы пугали его, но всё же вселяли некоторую смутную тревогу. Продвигаясь почти на ощупь, наталкиваясь на запертые железные двери, Гриша вдруг заметил тонкую полоску света, пробивавшуюся сквозь узкую щель. Он радостно рванулся вперёд, но почти сразу остановился, догадавшись, что это не погашенная им же самим лампа в читальном зале.

Открыв дверь, из-за которой струился тёплый электрический свет, Гриша обнаружил, что это, однако, совсем не читальный зал, а одна из соседних комнат: судя по старым корешкам на стеллажах, коими была заставлена большая зала, это были кабинеты хранителей. Свет был словно зеленоватым и лился притом не сверху, а откуда-то из-за шкафов. Следуя за его отблесками, Гриша с трудом протиснулся в узкий проход между книгами и увидел наконец краешек заваленного бумагами стола с той самой путеводной настольной лампой в старинном зелёном колпаке. «Кто-то из хранителей забыл выключить свет», — только подумал разочарованно Гриша, как через мгновение заметил за столом закутанную в нечто тёмное фигуру, словно забившуюся в угол кабинета.

3. СНОВА В ГРУЗИЮ

— Э-э-э-хмм… Простите…

— Простите! Я вовсе не…

— Я совсем не хотел…

— А я даже никак…

Гриша не сразу узнал в чёрной фигуре «грузинскую княжну», которой он пытался уступить своё место в очереди сюда с месяц назад и которую почему-то с тех пор не видал. Теперь же он решил, что она сотрудница библиотеки. А «княжна» приняла Гришу за хранителя рукописей.

— Разве библиотека уже закрылась? — спросила она с тем же своим акцентом, который придавал её речи ещё большее очарование.

Гриша собрался было ответить, но запнулся — так поразила его едва подмеченная тогда, но сейчас ставшая совершенно очевидной красота незнакомки, неземная, захватывавшая дух. О, этот изысканный изгиб носа с лёгкой горбинкой и тонкими крыльями; о, эти чёрные как смоль, тонкие как стрела, изогнутые как лук брови; о, эти алые, без намёка на помаду, изящно очерченные губы; о, эта гладкая, шелковистая кожа и — невыносимо трогательная ямочка на подбородке!.. А ещё — со вкусом подобранные серьги с бирюзой и бусы из ляпис-лазури на тонкой, поистине лебединой шее, обрамлённой причудливым вырезом тёмно-зелёного платья. О да, Гриша, конечно, чувствовал, что в голове его закрутились сплошные штампы, что ему не хватило бы каких-то настоящих, подлинных слов, чтобы описать представшую перед ним красоту…

— Недавно, да нет… давно! Впрочем, не знаю, когда закрылась… Двери, представьте себе, заперты. А этот, как его, милиционер совсем ушёл, знаете ли… — еле вьщавил из себя он.

Ему вовсе не хотелось говорить, напротив, непреодолимо хотелось молчать и в этой сумеречной тишине наслаждаться явленным ему совершенством. Григорий разом позабыл и про ночной холод, и про запертые двери, и тем паче про недочитанную рукопись. Он словно тонул в этом лице, в этих бездонных очах. Ему почему-то вдруг вспомнился эпизод из биографии Маяковского, когда тот сдавал экзамен в гимназию и на вопрос священника: «Что значит слово «око»?» — ответил: «Три фунта», — так вроде бы по-грузински… А ещё он читал где-то, что слово «око» обозначает и глубокое место в реке, и не было для него в этот момент ничего желаннее, чем раствориться в этом омуте.

Глаза «княжны» смотрели на Григория действительно удивлённо, но вдруг ему подумалось, что, должно быть, удивление это вызвано его странным косноязычием и чудаковатым поведением, — не дай бог, ещё примет его за ненормального, коих, сказать по чести, в Государственной рукописной библиотеке водилось немало… Гриша взял себя в руки и твёрдым, почти торжественным голосом заявил:

— Раз уж нам предстоит вместе с вами коротать здесь эту тоскливую ночь, давайте хотя бы познакомимся. Меня зовут Григорий Фоменко, научный сотрудник Отдела апокрифической литературы Института древнерусской культуры.

Выпалив это, Гриша замялся и сник, подумав, что его слова про «коротать вместе ночь» могут быть поняты неправильно… то есть на самом-то деле правильно, но не говорить же об этом вот так прямо… Однако незнакомка отреагировала на Гришину тираду совершенно невозмутимо:

— Очень приятно, Григорий. Я Нина. Нина Туманишвили. Я работаю в Тбилиси, в Институте древних рукописей.

— А, это как Матенадаран в Ереване? — перебил её Гриша и снова осёкся: какую же он глупость сморозил!

— Да, примерно так, — столь же невозмутимо ответила Нина и замолчала.

Беседа пока не клеилась, но Гриша решил не отступать и продолжил:

— А позвольте поинтересоваться: чем именно вы занимаетесь? Я вот изучаю древние апокрифы, а здесь работаю над славянским переводом жития апостола Андрея. Но это по просьбе одного своего афонского коллеги. — Гриша опять запнулся, подумав, не слишком ли бесцеремонно он полез к Нине в душу.

Но та лишь слегка улыбнулась и, к удивлению Гриши, — может, из-за упоминания Афона — ответила. Говорила она как-то по-особенному, так что всё в Гришиной душе ежесекундно переворачивалось:

— Раз уж вы и вправду считаете, что нам предстоит здесь коротать всю ночь, то отчего бы и не рассказать. То есть, знаете, не хочу показаться невежливой, но, может быть, другому человеку и не рассказала бы. Дело вовсе не в вас лично, просто то, чем я сейчас здесь занята, — вещь некоторым образом странная и несколько даже тайная. Однако вы только что упомянули имя апостола Андрея, и теперь я надеюсь не только на его, но и на вашу помощь!

— Да, конечно. Продолжайте. Я весь внимание…

— Итак, я уже давно занимаюсь историей своей святой покровительницы — равноапостольной Нины, просветительницы Грузии, и её житиями. Вы, наверное, не очень в курсе этого вопроса, так что позвольте немного погрузить вас в него.

— Очень обяжете.

— Первым о святой Нине, точнее, о некоей безымянной монахине — «поппа» по-латыни, упоминает Руфин Аквилейский в начале пятого века со слов иверийского принца Бакура. По его рассказу, захваченная в плен и отведённая в Иверию, то есть в Восточную Грузию, она обратила ко Христу её царя и весь народ. Следующие по времени сведения о святой Нине, названной уже по имени, содержатся в древнем грузинском памятнике, известном как «Мокцеваи Картлисай», то есть «Обращение Картли». Здесь о ней рассказывается в разы больше, в том числе подробно описываются её деяния в самой Грузии. На этом «Обращении Картли» основываются все позднейшие рассказы о святой Нине. Текст этот открыл ещё Эквтимэ Такайшвили. Вы, конечно, знаете об этом знаменитом учёном?

— К стыду своему, нет.

— О, это был человек великого дара и особой судьбы! Археолог, историк искусства, специалист по рукописям, министр правительства меньшевиков в Грузии. Когда под напором Советов это правительство бежало во Францию, Такайшвили вывез туда все исторические драгоценности. После его отъезда в Грузии почти не осталось настоящих учёных, и на их место пришли всякие самоучки. А уже после Второй мировой войны Сталин договорился с де Голлем, и сокровища эти вместе с Такайшвили вернулись в Грузию. Его самого выбрали в академики — и сразу же посадили под домашний арест.

— И рукопись «Мокце-це…» — «Обращения Грузии» тоже вернули?

— Ещё бы! «Обращение Картли» было создано в его нынешнем виде в середине девятого столетия, и оно долго было известно только в двух сильно отличающихся друг от друга рукописях, древнейшая из них датируется десятым веком и происходит из Шатбердского монастыря в Кларджети. Недавно наш директор нашёл в монастыре Святой Екатерины на Синае, представьте себе, ещё два древних списка, в которых обнаружились новые, очень важные разночтения. Но я-то думаю, хотя этого пока не говорила никому, даже в своём институте, что должна существовать ещё одна рукопись «Обращения Картли». Один учёный афонский монах передал мне со слов своего коллеги из Швейцарии, что копия этого списка может храниться в бумагах Николая Яковлевича Марра.

Гриша, услышав эту фамилию, хмыкнул, а сам подумал: «Уж не отец ли Ампелий этот её учёный монах? Да нет, откуда…», — Нина же сразу вспыхнула:

— Да-да-да, именно Марра! У вас его имя сейчас — как это по-русски? — прямо какой-то жупел. Однако смею вам напомнить, что это был крупный, настоящий — да-да, не смейтесь! — большой учёный. Не только лингвист, но и археолог, историк, этнограф и, наконец, знаток рукописей. Он много раз бывал на бывших грузинских землях Тао, Кларджети и Шавшети, которые захватили сейчас турки, и вот именно там он мог обнаружить не что иное, как подлинник «Обращения Картли». Я полагаю, и небезосновательно, что эта книга была заказана для правителя этих областей — Гуарама-мампала, сына куропалата Ашота Багратуниани. Именно он упомянут там последним в списке правителей Картли.

— Так чем же я вам здесь помогу?

— Конечно, не в поисках бумаг Марра. Тут уж я сама буду разбираться. В Москве вряд ли что найду, потому что основной его архив находится в Петербурге. Однако интересуют меня не только новые списки «Обращения», но и его загадки. Например, я так и не могу понять, почему там совсем ничего не говорится о проповеди апостола Андрея в Грузии до святой Нины, а ведь о его проповеди сообщают многие древние грузинские источники. И вот здесь я очень надеюсь на вас. Знаете, мне даже кажется, что это апостол Андрей послал мне вас.

— Спасибо, конечно, за лестные слова, но я… как бы вам объяснить, не совсем… Просто, понимаете, ещё полчаса назад я думал, что хорошо разбираюсь в истории и географии Кавказа… Но вы обрушили на меня такую Ниагару неведомых имён — все эти, простите, Такайшвили-Багратуниани… Честно говоря, трудновато поспевать за вашей мыслью, прямо-таки летящей стрелой. Мне бы сперва ясней во всём этом разобраться, а то пока оно как в тумане — и ваша фамилия на него словно намекает….

Шутку Гриши Нина восприняла со всей серьёзностью и пустилась в долгие разъяснения:

— Вы ошибаетесь. Фамилия моя к слову туман имеет весьма туманное отношение. Впрочем, она тоже тюркского происхождения — от слова туман, ту мен, то есть «десять тысяч». Оттуда же, кажется, и русская «тьма». Мой далёкий предок по имени Туман — он был из славного рода Мамиконянов — перешёл в тринадцатом веке из Киликии на службу к грузинским царям, стал мдиван-мцигнобаром, то есть государственным секретарём. Его потомки получили фамилию Туманишвили, а та его родня, что осталась в Армении, носит фамилию Туманян. Туманишвили подписывали, между прочим, Георгиевский трактат, а потом один из них перешёл на русскую службу и стал носить фамилию Туманов. Кстати, его потомок стал видным учёным-кавказоведом — это Кирилл Туманов. Слышали о таком?

— Увы, опять же нет.

— Его мать убили большевики, и он с отцом из Астрахани бежал в Иран, а оттуда — в Америку. Окончил там университет, потом переехал в Рим и стал католиком, за что отец его проклял, так что помирились они только на смертном одре родителя. Так вот, этот Кирилл Туманов также занимался вопросами христианизации Грузии, но главное — составил генеалогии всей кавказской знати и справочники по грузинской истории, откуда я и черпаю сведения обо всех этих незнакомых вам Багратуниани, они же Багратуни, они же Багратиони…

— А я как раз живу у станции метро «Багратионовская»… Да, тут и правда голова кругом пойдёт. Вот я дальше прадеда никого по отцовской линии и не знаю: его съели в голодомор на юге нынешней Украины, так что никакой семейной истории нет. Впрочем, оставим эти ужасы, тем более в такую странную ночь. Поведайте мне, о прекрасная южная гостья, какие же сведения об апостоле Андрее содержатся в грузинских источниках?

— Вы серьёзно хотите узнать об этом? Тогда давайте я сначала найду нужные файлы в своём ноутбуке… — И Нина, открыв компьютер, стала одну за другой открывать папки, в чьих названиях мелькали весёлые завитки грузинских слов, более похожие на узор, чем на буквы.

— Преподобный Евфимий Святогорец, подвизавшийся в начале одиннадцатого века, — попутно продолжала она, — переложил с греческого языка житие Первозванного апостола, написанное неким Никитой Философом. Вот что говорится там о проповеди святого Андрея в Грузии… Так, нашла. Цитирую перевод великого грузинского учёного Иванэ Джавахишвили по рукописи Давид-Гареджийской обители:

«Святой апостол посетил Трапезунт, город, лежащий в земле мингрельцев, и после краткого там пребывания, заметив грубое невежество жителей, отправился в Картли. Там, находясь долгое время в городах её, в Нигали, Кларджети и Артапанколосе, просветил многих святым крещением».

— И чуть ниже, слушайте: «По совершении праздника апостол вышел из Иерусалима, в сопровождении Симона Кананита, Матфия, поставленного на место Иуды Искариотского, и Фаддея, в город Эдессу. Там остался Фаддей у владетеля Авгаря, которому послан был нерукотворенный образ Господа нашего Иисуса Христа, чудодейственною силою возвративший царю здравие телесное и душевное. Блаженный Андрей с остальными спутниками посещал города и сёла. Они везде поучали народ и творили чудеса; наконец достигли земли Картлийской, прошли часть земли Тиулетской до реки, называемой Чорохи, беспрестанно проповедуя Христа Спасителя. Апостолы посетили Сванетию, в княжение некоей жены, которая приняла их проповедь. Здесь остался Матфий с прочими учениками, а великий Андрей с Симоном отправился в землю осетинцев и достиг города, Фостофором называемого, где они после дивных чудес обратили и просветили многих. Оставив Осетию, они посетили Абхазию и остановились в городе Севасте, называемом ныне Сухумом, жители которого приняли Слово Божие. Блаженный Андрей в сем городе оставил Симона Кананита с прочими учениками, а сам отправился в землю джиков. Обитатели этой страны джики были жестоки сердцем, погружены в делах нечестия и поэтому не приняли проповеди апостола, а искали случая умертвить его, но благодать Божия сохранила его. Блаженный, видя их грубость, жестокосердие и непреклонность, удалился; посему джики до сего времени остаются в неверии. Отселе отправился апостол Христов в страну, называемую верхним Суадагом, ныне необитаемую; жители её с радостью приняли проповедь апостола и уверовали в Иисуса Христа».

— Скажите, Нина, а нет ли в этом житии чего-нибудь о городе Хараксе? Только это не в Грузии, а в ромейских землях.

— Сейчас посмотрим… Вы, наверное, имеете в виду это место? Вот, послушайте: «Из Амастриды апостол отправился рекою, Парфением называемою, в город Харакон, который окружён двумя реками: с южной стороны так называемая река Лик, или Волк, по вредной быстроте её течения, а с северной река Лусия. Обе эти реки соединяются вместе и образуют Парфений, реку глубокую, широкую и удобную для судоходства. Здесь, в особенности в летнее время, бывало большое стечение народа. Святой проповедник Христова Евангелия начал возвещать слово истины, обращая многих. Для верных он избрал место молитвы и воздвиг знамение животворящего Креста, а впоследствии жители соорудили церковь во имя апостола с изображением на стене его образа, совершенно сходного с подлинником, у которого совершаются многие чудеса и доныне. Впоследствии первая церковь разрушилась, но боголюбивые жители воздвигли новую ещё больше первой. По крещении обитателей Харакона и утверждении их в вере, славный апостол отправился в город Синоп».

— Значит, Харакон, говорите? Это очень и очень любопытно… А что ещё сообщается о проповеди апостола в Грузии?

— В житии больше ничего. Зато Леонтий Мровели, знаменитый книжник конца одиннадцатого столетия, упоминает об этом в «Жизни картлийских царей». Здесь есть и новые подробности, вот они в переводе академика Роина Метревели: «В ту же пору царствования Адерки пришли в Абхазию и Эгриси Андрей и Свимон Кананит — двое из двенадцати святых апостолов. Святой Свимон Кананит преставился там же, в городе Никопсии, на рубежах Греции. Андрей же обратил мегрелов и удалился по Кларджетской дороге. Но когда Адерки узнал об отступлении мегрелов от веры, разгневался на них и отправил к ним своих эриставов, и снова насильно обратил мегрелов. Попрятали они иконы и кресты, и обрушился гневом царь Адерки на эристава Кларджетии, который с миром отпустил апостола Андрея».

— Не густо… То есть, я хотел сказать, очень интересно. Я потом вам всё объясню, а пока скажите: нет ли ещё чего-нибудь об Андрее в грузинских источниках?

— Не знаю даже, чем вам ещё можно угодить. В поздних, восемнадцатого века, списках «Жизни картлийских царей», составленных так называемой «Комиссией учёных мужей», проповедь апостола Андрея в Грузии изложена намного подробнее, и если вам действительно интересно, то я, конечно, найду для вас отрывки из неё. Только у меня нет её русского перевода, поэтому буду переводить прямо с экрана, так что не обессудьте… Вот какое известие предваряет здесь сообщение о приходе апостола в Грузию:

«После Вознесения Господня, когда апостолы бросили жребий, тогда Пресвятой Богородице досталась в удел для проповеди страна Грузинская. И Ей привиделся Сын Её, Господь наш, и изрёк: «О, Мать Моя, Я не оставлю народ этот, достойный Хлеба Небесного, более всех родов, предстательством Твоим за них. Но Ты отправь Первозванного Андрея в удел Твой, доставшийся по жребию, и пошли с ним Икону Свою, которая изобразится приложением к Лику Твоему. И вместо Тебя Образ Твой да будет защитницей их до скончания времён».

Тогда сказала Пресвятая апостолу Андрею: «Сын мой Андрей, великой видится духу моему проповедь Имени Сына Моего в стране, доставшейся Мне по жребию. Когда собралась для проповеди Сына Моего в стране той, жребием мне доставшейся, явился мне Милостивый Сын Мой и Бог и повелел Мне, чтобы в страну, доставшуюся Мне по жребию, отправился ты и взял с собой образ Мой и Милостивого Сына Моего, чтобы Я управляла жизнью их, воздевала руки за них и была их Заступницей и никто из врагов не мог победить их».

Апостол ответил Ей: «Пресвятая, да пребудет воля Милостивого Сына Твоего и Твоя во веки веков». Тогда Пресвятая попросила доску, умыла Лик Свой, приложила к нему доску, и изобразился Образ Её с воплощённым Младенцем, Премилостивейшим Словом Божиим, на руках, который ныне все могут лицезреть, — икону Пресвятой Ацкурской Богоматери. И вручила Она Его апостолу Андрею и сказала ему: «Благодать и заступничество рождённого Мною Господа да будет сопутствовать тебе везде, где ты пройдёшь, и Я буду споспешествовать проповеди этой, и многим вспоможу уделу моему». И тогда упал апостол ниц, со слезами возблагодарил Пресвятую, с радостью вышел от неё и отправился проповедовать Евангелие».

Также содержится в этих списках и подробный рассказ о проповеди апостола Андрея в Южной Грузии:

«Прибыл Андрей в город Трапезунт, который находится в области Мегрельской, где он пробыл недолго и, так как увидел несмышлёность бессловесных жителей этого города, оставил его и вошёл в область Картлийскую, которую именуют Дид-Ачара, и стал проповедовать Евангелие. И так как мужи там были несмышлёнее бессловесных, не ведали Бога-Создате-ля и блюли всякие мерзкие и нечистые обычаи, о которых и говорить-то неудобно, множество бедствий и искушений претерпел он от них, но с помощью Божьей и святой иконы той, всё претерпел с благодарением, пока не обратил всех и привёл к вере, так как на месте, где была положена икона, истёк весьма прекрасный и обильный источник, который неоскудевающе проистекает и по сей день. И собрались все жители со всех концов этого края, и он крестил их всех во имя Отца, Сына и Святаго Духа, поставил священников и диаконов и установил им правила и границы веры. И построили они прекрасную церковь во имя Пресвятой Богородицы.

И когда святой апостол возжелал продолжить путь, просили остаться и не давали уйти, и говорили: «Если ты уходишь, то хотя бы оставь здесь эту икону Пресвятой Богородицы надеждою и защитницею нашей». Тогда святой апостол Андрей сделал доску схожих размеров и приложил её к иконе, и тотчас изобразилась на ней точная копия иконы — её и отдал им. Они же с радостью приняли её и с великою честью положили в церкви, где она покоится по сей день. А со святым апостолом попрощались с любовью и целованием и отпустили с миром.

Он же двинулся в путь и перешёл через гору, именуемую Ркинис-Джвари (то есть Железный Крест), сказано, что этот Крест водружён на горе самим блаженным Андреем. Когда он прошёл ущелье Одзрахе в пределах Самцхе, остановился в селении, именуемом Заден-гора. Осмотрелся апостол и увидел местных жителей, которые приносили жертву глухим идолам, помолился апостол перед иконою, и пали идолы и разрушились.

Святой же апостол продолжил путь и дошёл до Ацкури, который вначале именовался Сосангети, напротив Сакриси, и остановился в одном месте, где был идольский храм, который сейчас именуют Старою Церковью. Тогда правила одна женщина-вдова Самдзивари, у которой был единственный сын, и все чаяния её были к нему обращены. Именно в то время он скончался. И были плач безутешный и горе весьма великое. И ночью той видели они из крепости свечение великое на месте том, где была положена икона Пресвятой. Удивились, что бы это значило. И как только рассвело, немедля отправили людей, дабы увидеть, кто там или что это. И как только увидели они святого апостола и икону Пресвятой, не мешкая вернулись и сообщили вдове той: «Чужие люди там, неведомого Бога проповедуют Творцом и Родителем, людям Жизнь Дарующим и мёртвых Воскрешающим, и есть у них прекрасная икона, которую они почитают».

И как услышала женщина та слово это о воскресении мёртвых, удивилась, и малая надежда затеплилась в сердце её, послала рабов своих призвать апостола, и как только пришёл он, сказала женщина: «Кто вы, откуда пришли, что это за учение ваше неведомое, которое вы проповедуете, так как нигде не слышали подобного сказания?» Святой апостол изрёк в ответ: «Иду я из святого града Иерусалима, где стояли стопы Господни на Голгофе и в Вифлееме, Небесам подобным, я раб и апостол Господа нашего Иисуса Христа, который вмиг воскрешает мёртвых, Его проповедую Богом и Господом и Вседержителем всякого рождённого. И кто уверует в Него и крестится во имя Отца, Сына и Святаго Духа, всё, чего попросит с верою, дано будет ему, и от всех болезней исцеление получит».