Деревня в холмах

Деревня в холмах

Ко времени приезда Руми в Анатолию б?ольшую часть оседлого населения там составляли греки-христиане, но к моменту его смерти в 1273 году греки постепенно стали исчезать. В последние годы XIII и в течение всего XIV века процессы перемены веры и ассимиляции усилились. Один шаг – и от сравнения Руми с Христом переходили к принятию ислама, и грек, ставший мусульманином и говоривший только по-турецки, во всех смыслах переставал быть греком.

В наши дни, не считая нескольких византийских архитектурных элементов, встроенных в фасад мечети Аладдина, в сельджукской Конье не осталось и следа существования христианской общины. Главный храм города – церковь Святого Амфилохия – дожил до начала XX века, когда его сфотографировала Гертруда Белл. Турки почитали эту церковь, поскольку по неведомым причинам полагали, якобы там похоронен Платон, и все-таки ее уничтожили, так что я не смог найти даже развалин. Тем большее удивление вызвало у меня посещение деревни Силле. Силле до конца XIX века оставалась чисто греческим поселением, хотя она и расположена всего в восьми километрах от центра Коньи. Ее жители говорили на греческом языке своих византийских предков.

Унылые многоэтажные дома на окраине Коньи стоят на пыльной плоской равнине, а женщины толпятся с ведрами у придорожных колонок. Впереди только беспредельно скучные холмы, однако после плавного подъема дорога спустилась в плодородную долину, и мы увидели красные крыши красивых домов Силле, разбросанных среди тополей и фруктовых деревьев. Как будто отъехали от города не на восемь, а на восемьдесят километров! Через всю деревню вьется высохший ручей, пересеченный множеством пешеходных мостиков. Увы, совершенно сухое русло – ручей перегородили в холмах, а воду его направили на утоление ненасытной жажды Коньи. На берегу стоит очаровательная деревенская мечеть с широкой и высокой деревянной верандой, за ней на склоне холма – скопление пещер и множество часовен, подобных тем, что мы видели в Аязине и еще сотни раз увидим в Каппадокии. С природной террасы открывается прекрасный вид на деревню. Ясно, что современное селение – всего лишь остатки некогда процветавшего города. Развалины домов, словно остатки кораблекрушения, покрывают оба склона долины далеко за пределами деревни. Когда турки поселились здесь в XIX веке, греки продолжали оставаться в большинстве, и после их изгнания в 1923 году Силле, очевидно, от этого удара так и не оправилась.

Основываясь на весьма поверхностных описаниях Силле, которые мне довелось прочитать, я даже не представлял себе, что можно увидеть, просто прогуливаясь по деревне. И мы были приятно удивлены, наткнувшись на прекрасно сохранившуюся церковь XI века. Как я узнал впоследствии, ее называли Кириакон. Окруженная тополями, она выделялась высоким барабаном купола, украшенным причудливыми кирпичными узорами, и единственной непривычно глубокой и объемной апсидой. Стена и запертые на замок ворота нас не остановили – довольно быстро мы обнаружили в стене дыру и пробрались внутрь. Столетиями церковь достраивали, перестраивали и восстанавливали, судя по бессистемно перемешанным деталям отделки: панели со спиралевидными орнаментами и розетками, ряд усатых львиных морд непонятного происхождения… Как я и опасался, Кириакон был закрыт. Обидно было, проделав такой дальний путь, даже не заглянуть внутрь.

Здесь мы во второй раз столкнулись с симпатичным молодым человеком, который еще в Конье настойчиво предлагал нам свои услуги в качестве проводника. Одетый, словно на дискотеку, в светло-голубой итальянский костюм, он был явно раздосадован, что мы сумели добраться до Силле и церкви без его помощи. Теперь он сопровождал двух средних лет немок и с трудом смог скрыть свое презрение, узнав, что мы приехали не на такси, а на автобусе. «Богатые иностранцы» так себя не ведут. Тем не менее он показал нам, как можно вскарабкаться на апсиду, осторожно прилечь на выступ и заглянуть внутрь церкви сквозь путаницу колючей проволоки.

То, что я увидел, поразило меня и растрогало. Интерьер церкви почти не пострадал. Смутные фигуры плыли по выцветшему голубому фону парусов и купола, и крест по-прежнему венчал пышный деревянный иконостас. Казалось, храм никто не посещал с тех пор, как последний грек затворил его дверь, чтобы семьдесят лет тому назад уйти в никуда. Возможно, турки оставили церковь в покое из уважения к своим исчезнувшим соседям и их образу жизни, не прерывавшемуся пятнадцать столетий до тех пор, пока горстка политиков, собравшихся на скучном швейцарском курорте, не решила, что этому должен прийти конец.

Кладбище взбиралось по склону заросшего травой холма прямо к стенам часовни. Взгляд на надгробия, испещренные охряными и оранжевыми прожилками, неминуемо вызывал в душе чувство потери. Что-то в этой запертой церкви, в нежности ее силуэта, в том, как ее камни поглощают свет, как она противостоит ощетинившимся скалам, казалось, воплощало в себе дух византийской жизни в его самом личностном, гуманистическом звучании.

За церковью известняковый желоб, поддерживаемый величественной стрельчатой аркой, некогда доставлял воду расположенным довольно высоко и давно уже исчезнувшим садам Силле. Диагональные напластования белых скал по соседству напоминали груды вырванных страниц, а арка – соединенные в молитве руки. Близился полдень, время молитвы для правоверных. Совсем юный муэдзин начал свой ритуал удивительно высоким и чистым голосом, который вздымался и падал, словно вода в фонтане, заполняя долину прозрачными звуками молитвы. В голосе этого юноши слышались райские звуки, напомнившие о поэзии Руми:

«Я был в Раю – мне ангел спутник был».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.