Суд

Судебный процесс — одна из самых поучительных частей моей судебной истории. И в то же время самых неинтересных. Если проводить военные аналогии, то суд напоминал затяжную осаду измором: без каких-то эпических битв или подвигов, без крови или страха. Периодически атакующие перебрасывают через крепостную стену дохлых лошадей, их в ответ обливают фекалиями. И опять затишье. Даже ненависть увядает и вражда теряет свою остроту. Не верьте телевизионным шоу, показывающим суды, на самом деле там нет ни интриги, ни противостояния защиты и обвинения. Есть только лишь скука и бюрократия. После того, как меня освободили из-под стражи, я пребывал под «личным поручительством» правозащитников, а это поводок даже еще более тонкий и незаметный, чем подписка о невыезде. Чувствуешь себя почти свободным. Пару раз в месяц надо заходить в суд, чтобы посмотреть на нелепый цирк с участием туповатых ментов, безумных свидетелей и безразличных прокуроров, которых я даже не успевал невзлюбить, так как они менялись каждое заседание, и, самое главное, наглого, вальяжного, лоснящегося салом и самодовольством судьи. Своим внезапным освобождением из СИЗО я был обязан неизвестной девушке и предвыборной кампании Виктора Ющенко. Во время пикета у администрации президента незнакомке (которая вообще пришла туда по совершенно другому поводу) удалось прорваться к вышедшему гаранту и вручить ему листовку с требованием моего освобождения. Кстати подвернулась телекамера. Президент, который, невзирая на свой превышающий все гигиенические нормы патриотизм, всегда поддерживал имидж демократа, сказал, что не считает, что за такое нужно наказывать строго. Со следующего дня ко мне в камеру зачастили прокуроры, и через две недели я был уже свободен. Везение, поразительное везение. Был бы Ющенко чуть в большей степени националистом и мракобесом, будь его охрана чуть более параноидальной, случись все это на три месяца позже, уже после того как он с рекордным результатом провалил выборы — я сидел бы и по сей день. После освобождения казалось, что все вот-вот кончится. Еще месяц-другой, и можно возвращаться в Германию к унылым университетским будням. Это сейчас я знаю, что и в Германии есть чем себя занять, а университет — идеальная среда не только для получения знаний, но и для пропаганды молодежного экстремизма. Но тогда я еще слабо чувствовал активистскую среду. Жизнь, описанная в левацкой литературе, существовала в какой-то параллельной воображаемой реальности. Реальность же была скучной и беспросветной, прыжок из пизды в могилу, как в бородатом афоризме Раневской. Теперь я понимаю, что в полете можно еще и кувыркаться, и это знание определенно стоило нескольких месяцев тюрьмы. Новый Год я встретил в больнице в компании ветеранов ВОВ: лечился от пневмонии и слушал лекции Дугина, которые позволяли повернуть рычаг безумия до максимума. «Новый Год — дорога в ад!». Периодически заходили посетители и посетительницы. За секс и распитие спиртных напитков в душе чуть не был с позором изгнан, невзирая на державшуюся несколько недель температуру. В общем, первое судебное заседание, которое я пропустил, было для нас выигрышным, дело решили отправить на доследование за нарушение права на защиту. Мусорской адвокат до такой степени увлекся вымогательством, что даже не удосужился уточнить, нахожусь ли я еще в СИЗО, и обещал отцу за несколько тысяч решить вопрос о моем освобождении. Мы решили ему подыграть, и когда в суде адвокат предъявил ходатайство об изменении меры пресечения, он замечательно проиллюстрировал тот факт, что защиты на стадии следствия у меня не было. Победа. Еще чуть-чуть и конец. В ожидании этого скорого конца прошел январь, февраль, половина марта. Я успел окончательно выздороветь и приехать в Киев, где потихоньку начал погружаться в анархистские и марксистские круги. Потом апелляционный суд решил удовлетворить прокурорскую апелляцию и дело обратно вернули в суд для рассмотрения по существу. В апреле мы вернулись к тому, с чего начинали. Так и началось наше знакомство с судьей Пидпалым.

Судья Пидпалый мне сразу не понравился. Не знаю, что мне не понравилось в нем больше всего: наглая вальяжность, тихий голос, заплывшие жиром свиные глазки. Наверное, в первую очередь мне не понравился сам факт его существования. Больше всего меня оскорбляло именно то, что на свете есть человек, который имеет надо мной власть. Аналогичное чувство я испытывал и по отношению к следователю, и по отношению к надзирателям, да и вообще ко всем людям в форме, но именно с судьей ненависть была максимальной. Наверное, потому что и власть судьи у нас максимальная из всех возможных. Даже депутаты и министры не обладают теми пожизненными преференциями, которые есть у свиней в мантиях. Много мелких бюрократических проволочек и нарушений. Прокуроры прогуливают судебные заседания, свидетели не являются, каждые полчаса в суде объявляются бессмысленные перерывы. Нарастающее раздражение и безразличие. Как я уже написал — осада измором. Через какое-то время перестаешь ее замечать. Пока шел процесс, я успел еще ближе сойтись с киевскими анархистами, вступить в синдикалистский профсоюз, начал ходить на митинги. Немного разнообразили атмосферу полетевшие через крепостную стену дохлые лошади. Явились уже забытые православные сектанты из-под Верховной Рады. Они долго игнорировали процесс, но потом повадились приходить на каждое заседание. Сначала маленькой группкой, потом большой толпой. С иконами, святой водой, портретами Николая Второго и книгами о жидомасонском заговоре. У одного из свидетелей не было паспорта, а большинство из них и вовсе не присутствовали на месте событий. Сектанты были бородаты, шумели и дурно пахли. Они писали в суд пронзительные письма с просьбой покарать меня за экстремизм, разжигание религиозной розни и служение Сатане, требовали признать их потерпевшими. Мы называли этих людей «Церковью свидетелей Александра Володарского». Через какое-то время присутствие буйных сумасшедших начало смущать даже судью, периодически он выгонял православную массовку из зала, в ответ свидетели кричали, что суд куплен. Потом они буквально за пару заседаний до приговора внезапно потеряли ко мне интерес. Что именно повлияло на них, неясно. Сам духовный предводитель Свидетелей — палаточный священник Олег Сирко, который и собрал перед Верховной Радой компанию людей, страдающих религиозным психозом — так ни разу и не явился в суд, хоть и давал показания на стадии следствия. Судя по всему, его стало смущать повышенное внимание к его церкви, которая, как-никак, хоть и пользовалась покровительством некоторых депутатов, была установлена незаконно. Чуть забегая вперед могу сказать, что шум в итоге все-таки вышел боком православной общественности: палаточную церковь снесли, а крупные церковные иерархи предпочли не заметить это надругательство над верой. Иногда веселили не только свидетели, но и сами правоохранители. Особенно запомнилось предложение судьи провести следственный эксперимент. До сих пор очень жалею, что адвокат, не желавшая, по ее словам, «устраивать шоу для журналистов», отговорила меня от участия в этом фарсе. Шоу получилось бы знатным. А так процесс прошел весьма вяло и скучно. Я уже почти успел привыкнуть к кислой роже судьи и агрессивному бреду свидетелей, когда все вдруг закончилось. В начале сентября очередной скользкий, прилизанный и похожий на личинку мухи зампрокурора (в общей сложности их было семь, и они постоянно менялись) попросил для меня три года тюрьмы. На следующий день судья огласил приговор: год поселка. Ограничение свободы — такая хитрая штука, что заключенному предлагают добираться на место казни самостоятельно, а между судом и непосредственным исполнением наказания проходит иногда несколько месяцев. И это расслабляет. Я, признаться, вообще не сразу понял, что мне еще предстоит где-то сидеть. И когда увидел, что меня никто не спешит уводить в наручниках, решил, что приговор условный, о чем радостно сообщил журналистам и ждавшим в коридоре товарищам. Адвокат не стала меня поправлять и указывать на мою ошибку. Наверное, догадывалась, что это несколько снизило бы ее гонорар. То, что я могу отправиться в колонию-поселение, я понял лишь месяц спустя, перечитывая в очередной раз свой приговор и сверяя его с законами.

Во всей Украине всего пара тысяч человек отбывает наказание в виде ограничения свободы (против 200 тысяч заключенных в тюрьмах и лагерях), причем из этой пары тысяч около половины переводятся в поселок строгого режима, в качестве поощрения. Так что о том, что такое на самом деле «ограничение свободы», подчас не знают ни адвокаты, ни прокуроры, ни менты. Судья вот только, судя по гниденькой ухмылке, знал. Апелляцию подала как защита, так и прокуратура, обе были отклонены. Потом наступил Новый Год (на этот раз он был встречен в бодрой анархистской компании), несколько раз мы успели убедить себя, что я отбуду свое «ограничение свободы» дома, и даже отметить этот факт. Потом меня вызвали в инспекцию по исполнению наказаний и вручили путевку в исправительный центр в поселок Коцюбинское. Между преступлением и приговором прошло почти десять месяцев, между приговором и наказанием — полгода.