2. Поэзия
2. Поэзия
Надежды и мечты,
И слезы, и любовь, друзья, сии листы
Всю жизнь мою хранят (И, 399).
Лучше А. С. Пушкина, наверное, и не скажешь об отражении или, скорее, даже воплощении жизни и личности поэта в его творениях.
Читая стихи В. Л. Пушкина последних лет, хотелось бы проникнуться его мыслями и чувствами, попытаться услышать его живой голос.
Что мне экспромтом написать
Дней быстрых на закате?
Мне суждено терпеть и горевать
И в пестром щеголять халате.
Экспромты я тогда писал,
Когда надеялся, влюблялся;
Теперь от радостей отстал
И от надежды отказался.
Итак, молчу, любезные друзья,
С стихами милыми прощаюсь:
Я тем лишь только утешаюсь,
Что в старости нескучен я.
1827 7-го января (217).
В элегические строки о «днях быстрых на закате», об утрате радостей и надежд некогда влюбчивого поэта «врывается» бытовая деталь — «пестрый халат», деталь, невозможная в чувствительной элегии. Впрочем, это же не элегия, а экспромт, остроумно завершающийся мотивом утешения, которое состоит в том, что в старости можно (и должно) не скучать, быть нескучным для окружающих. И в других стихотворениях элегическая грусть о милом прежде — это и ностальгия по стерлядям, по винам Клико и Шампертен, вместо которых теперь приходится пить зельтерскую воду. Правда, в мыслях о былых радостях и нынешних печалях Василий Львович не теряет способности улыбаться, не оставляет свойственную ему и столь ценимую его друзьями веселость. П. И. Шаликов сохранил сочиненное поэтом французское двустишие, написанное им, как считал его приятель, совсем незадолго до смерти:
Веселость встретила его у колыбели.
Веселость провела до смертныя постели.
(Перевод Н. Муромской)
Конечно, В. Л. Пушкин становился серьезным, когда размышлял о стремительном беге времени, о неизбежности смерти. Эпиграфом к посланию «К Постумию» он поставил строки Горация:
Увы, о Постум, Постум! Летучие
Года уходят…
(Перевод с лат. Ф. Е. Корша)[623]
Летят, летят, Постумий — друг!
Дни, месяцы и годы!
Неизбежим закон природы!
Наступят старость и недуг,
Потом и смерть. Хотя б Плутону
Ты в жертву сто волов принес:
Все тщетно, и в челнок к Харону
Ты все пойдешь! Бедняк и Крез,
Царь и пастух — все смерти чада,
И всем врата отверсты ада! (182).
Нельзя укрыться от рока, даже не служа богу войны Марсу, страшась грозного моря, живя в скромном уединении. Всё, что радовало в сем мире, мечты, ожидания — всё исчезнет, когда придется проститься с милою подругой и навек переселиться в иной мир. И всё же Василий Львович завершает свое размышление о мгновенности бытия и неотвратимости смерти на оптимистической ноте:
Наследник твой благоразумной
Отыщет славное вино,
И в дружеской беседе шумной
Польется, закипит оно! (183).
Вот она, «младая жизнь», которая будет играть «у гробового входа»: вино, дружеская беседа — жизнь продолжается! А над смертью можно и пошутить. В стихотворении «Бабушка и внучка» «старушка, добрая Ненила», сетуя на «старость и недуг», ожидая свою близкую смерть, спрашивает свою внучку Лукерьюшку:
«Ну, как случится это горе,
Заплачешь ли, скажи, о бабке, ты своей?»
— «А как же, бабушка? Ей-ей,
Я плачу обо всяком вздоре» (212).
Умея и в плохом находить хорошее, Василий Львович с улыбкой указывает на то, что смерть освобождает от забот и дарует покой:
УМИРАЮЩИЙ ЛЕНИВЕЦ
Ленивец Клит, к Харону отправляясь,
«Как счастлив я! — сказал своей жене. —
Приходит смерть! С заботами прощаясь,
В земле лежать не трудно будет мне!» (213).
Пока же смерть не встала на пороге, Василий Львович с прежним интересом относится к окружающей его жизни, к людям с их пороками и слабостями. В эпиграммах последних лет — «брюшистый Ермолай», который слышит прекрасно только слово «возьми» и глух, когда ему говорят «подавай»; Злослова, взявшаяся за ум, начав белиться:
Не лучше ль во сто раз себе лицо белить,
Чем славу добрую других людей чернить? (213).
Увидев из окна своего дома, как полицейский арестовывает пьяную бабу, Василий Львович тотчас пишет маленькое стихотворение в духе «Опасного соседа»:
Что вижу? Страж ночной, могучею рукою
Схватив дщерь Вакхову, на съезжую помчал.
Ни перси нежные, ни щек ее коралл.
Ни черные власы — над хладною душою
Ничто не действует! Он скачет на коне
И высечет ее, как мнится мне (217).
Над душою (отнюдь не хладною) постаревшего поэта по-прежнему властвуют милые дамы. Они всё так же вызывают его сердечный трепет, который сказывается в мадригалах, в галантных альбомных стихах.
МАДРИГАЛ
Ты хочешь тайну знать мою?
Смотри, не осердись! Я все тебе открою
И ничего не утаю:
Любовь и я узнал, увидевшись с тобою (181).
Когда в руках В. Л. Пушкина оказался альбом знаменитой польской пианистки Марии Шимановской (этот драгоценный альбом-музей с автографами известных русских и европейских поэтов и писателей хранится в Польской библиотеке в Париже), он написал адресованные ей французские стихи. Мы не можем не восхищаться его виртуозной игрой словами в изящном комплименте, который не теряет своей прелести даже в переводе:
Когда вдали от Вас я нахожусь — увы!
То тысячью себя терзаньями терзаю.
И я совсем что делать мне не знаю.
Когда не ведаю, что делаете Вы.
(Перевод Н. Муромской)[624]
В альбоме Марии Шимановской дядя оказался под одной обложкой с племянником. Будучи в Петербурге, А. С. Пушкин 1 марта 1828 года записал в альбом строки, включенные им позже, болдинской осенью 1830 года, в трагедию «Каменный гость»:
Из наслаждений жизни
Одной любви Музыка уступает,
Но и любовь мелодия…. (VII, 145).
В последние годы Василий Львович сетовал на то, что его дело теперь — «мелочьми перебирать». Но ведь такими альбомными мелочами украшалась жизнь. Это сознавали современники поэта. Это сознавал П. И. Шаликов, который после смерти В. Л. Пушкина напечатал в «Дамском журнале» его стихи «В альбом даме, которой имя Вера». Василий Львович писал о любви, надежде, вере, без которых «жизнь не жизнь чувствительным сердцам», сетовал:
Младенец лишь родится в свет,
И открывает вежды —
Уж любит, верует, надежда в нем живет.
А я теперь, увы! достигнув поздних лет,
Хоть Веру и люблю, но жаль, что без надежды (184).
П. И. Шаликов счел нужным сопроводить эту публикацию своим стихотворным текстом:
Поэта нет уже на свете!
Но свет забудет ли об истинном Поэте,
Который для любви и дружбы только жил
И общества душою был?[625]
Это правда. Василий Львович жил для любви и дружбы, писал о любви и дружбе, был счастлив в дружбе. В альбом к соседям Екатерине Гавриловне и Николаю Васильевичу Левашевым (они жили на Новой Басманной) он записал:
Болезнью тяжкой удрученный,
Живу для дружбы я одной!
Я вас узнал — и полюбил душой!
Под бременем и лет, и горестей согбенный,
Еще блаженствую я в участи моей:
Имею я друзей!
Москва, 1830 года, июня 16 дня (183).
Василий Львович с горечью осознавал, что судьба разлучила его со многими старыми друзьями, с любезными его сердцу арзамасцами, но и в разлуке с ними у него оставались дорогие его сердцу воспоминания, сознание того, что друзья у него еще есть. В послании «К В. А. Жуковскому», написанном 9 января 1830 года, он выразил свои чувства настолько искренне и трогательно, что это послание нельзя не привести полностью:
Товарищ — друг! ты помнишь ли, что я
Еще живу в сем мире?
Что были в старину с тобою мы друзья,
Что я на скромной лире,
Бывало, воспевал талант изящный твой?
Бывало, часто я, беседуя с тобой,
Читал твои баллады и посланья;
Приятные, увы, для сердца вспоминанья!
Теперь мне некому души передавать:
С тобою, Вяземским, со всеми я в разлуке;
Мне суждено томиться, горевать
И дни влачить в страданиях и скуке.
Где Блудов? Где Дашков? Жизнь долгу посвятив.
Они заботятся, трудятся;
Но и в трудах своих нередко, может статься,
Приходит им на мысль, что друг их старый жив.
Я жив, чтоб вас любить, чтоб помнить всякий час,
Что вас еще имею;
Благодаря судьбу, я в чувствах не хладею.
Молю, чтоб небеса соединили нас! (62–63).
Дружеские послания к А. С. Пушкину 1829 и 1830 годов затрагивали вопросы литературной полемики этого времени. Обращаясь к племяннику в 1829 году, дядя заявлял о своей литературной позиции:
Поэт-племянник, справедливо
Я назван классиком тобой!
Все, что умно, красноречиво,
Все, что написано с душой,
Мне нравится, меня пленяет.
Твои стихи, поверь, читает
С живым восторгом дядя твой (61–62).
Вероятно, послание «К А. С. Пушкину» В. Л. Пушкин написал, познакомившись с «Отрывками из писем, мыслей и замечаний» племянника, напечатанными в «Северных цветах на 1828 год». В публикацию не было включено предисловие, в котором А. С. Пушкин иронизировал над дядюшкой и его «Замечаниями о людях и обществе». Очевидно, Василию Львовичу был известен текст этого предисловия:
«Дядя мой однажды занемог. Приятель посетил его. „Мне скучно, — сказал дядя, — хотел бы я писать, но не знаю о чем“. „Пиши все, что ни попало, — отвечал приятель, — мысли, замечания литературные и политические, сатирические портреты и т. под. Это очень легко: так писывал Сенека и Монтань“. Приятель ушел, и дядя последовал его совету. Поутру сварили ему дурно кофе, и это его рассердило, теперь он философически рассудил, что его огорчила безделица, и написал: нас огорчают иногда сущие безделицы. В эту минуту принесли ему журнал, он в него заглянул и увидел статью о драматическом искусстве, написанную рыцарем романтизма. Дядя, коренной классик, подумал и написал: я предпочитаю Расина и Мольера Шекспиру и Кальдерону — несмотря на крики новейших критиков. Дядя написал еще дюжины две подобных мыслей и лег в постелю. На другой день послал он их журналисту, который учтиво его благодарил, и дядя мой имел удовольствие перечитывать свои мысли напечатанные» (XI, 59).
К чести племянника, он не стал печатать приведенный текст: ведь дядя мог и обидеться. К чести дяди, он не обиделся. Более того, Василий Львович согласился с тем, что классиком его Александр назвал справедливо. Но заявив о своей литературной позиции, старый поэт, не принимающий романтизма, сказал о том, что ему нравится «все, что умно, красноречиво, / Все, что написано с душой», выразил свой восторг от чтения сочинений племянника. В «Отрывках из писем, мыслей и замечаний» А. С. Пушкин писал об «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, «сочинении великого писателя… <…> и подвиге честного человека», о несправедливой критике этого труда. В. Л. Пушкин, который до конца своих дней был ревностным защитником Н. М. Карамзина, затронул в своем послании и эту тему:
Тацита нашего творенья
Читает журналист иной,
Чтоб славу очернить хулой.
Зоил достоин сожаленья;
Он позабыл, что не вредна
Граниту бурная волна (62).
О послании «А. С. Пушкину» 1830 года мы еще будем говорить. Сейчас же заметим, что ветеран нашей поэзии многие поэтические мелочи, относящиеся к литературному быту, — экспромты, альбомные стихи, стихотворные записочки — не печатал. Но многие другие его стихотворения, в частности послание «К А. С. Пушкину», появлялись в печати — в «Московском телеграфе», «Дамском журнале», «Московском вестнике», «Литературной газете» и других изданиях. Было напечатано и самое значительное его произведение последних лет — поэма «Капитан Храброе». (Василий Львович назвал ее повестью в стихах; почему бы и нет: у племянника роман в стихах, а у него повесть.) Первая глава «Капитана Храброва» была опубликована в 1829 году в альманахе «Подснежник», вторая — в «Северных цветах на 1829 год», третья и четвертая появились в 1830 году в альманахах «Радуга» и «Денница». В поэме сказался и дар Василия Львовича — прекрасного рассказчика, его искусство бытописания, мастерство сатирика и опыт полемиста: на сей раз он спорил с модным романтизмом и даже соревновался с племянником, автором «Евгения Онегина». Но прежде, чем говорить об этом, познакомимся с содержанием поэмы.
Сюжет первой главы был, на наш взгляд, очень удачно и к тому же кратко пересказан в «Северных цветах», где была напечатана вторая глава:
«В первой главе капитан Храбров рассказывает, как он, на пути в деревню, попался было к разбойникам и выстрелил в одного из них; как встретился с другом своим Валентином, который известил его, что разбойники переловлены; как наконец, приехав к матери своей, увидел там воспитанницу ея Наташу и влюбился в нее»[626].
Во второй главе представлена идиллическая жизнь Храброва у матушки в деревне, его вседневные занятия с Наташей. Храбров получает письмо от Валентина — тот сообщает, что с раненым плененным стариком-разбойником едет в Саратов и увидится со своим другом Храбровым. В гости к семейству Храбровых приезжает капитан-исправник Петр Фомич с женой Аксиньей Павловной.
В третьей главе Храбров, его мать и Наташа приезжают на маскарад, который дает в Саратове предводитель дворянства Хватов, встречают в маскараде Валентина и затем возвращаются в деревню.
В четвертой главе в гости к Храбровым приезжают князь Пустельгин и Валентин. Валентин рассказывает о признании разбойника Маркела: 15 лет назад он ограбил и убил барина с женой, их слугу, няню их младенца, но младенца пощадил. Ребенка нашел священник. Старушка Храброва указывает на Наташу, которую передал ей священник на воспитание. Наташа падает в обморок.
Лихо закручен сюжет. Всё в нем есть, чтобы привлечь читательское внимание: и разбойники, и любовь, и несчастный младенец, превратившийся со временем в прекрасную девушку. Жаль, что поэма не окончена и мы так и не узнаем, что было дальше. Влюбился ли Валентин в Наташу? Стали ли друзья Парфен Храбров и Валентин соперниками? И к чему соперничество их привело? Или, быть может, Валентин оказался братом Наташи и поэма счастливо завершилась свадьбой Наташи и капитана Храброва? По свидетельству приятеля В. Л. Пушкина М. Н. Макарова, Василий Львович предполагал написать еще две главы и тем завершить свою повесть.
В. Л. Пушкин владеет тайной занимательности: он не сразу сообщает существенные для сюжета подробности, интригует читателя, заставляя его с напряженным интересом следить за развитием действия. Но при всех достоинствах сюжетосложения поэма «Капитан Храбров» привлекает еще и легкостью непринужденного повествования, пейзажами и картинами быта провинциальной России, портретами, мастерски начертанными сатирическим пером старого поэта.
Утихла буря; стадо в поле
Шагами тихими идет,
Пастух играет; дождь не льет.
Хоть птичек хор не слышен боле,
Хоть лист желтеет и летит.
Но божий мир всегда прекрасен.
Свод неба чист, и все сулит,
Что будет день хорош и ясен.
И вот село! Прелестный вид;
Там на горе крутой, высокой
Великолепный храм стоит.
Внизу река. По ней широкой
И длинный мост ведет в посад.
Народ колышется… (190).
А как прелестно описаны приезд Храброва в родную деревню, его встреча с матушкой и дворовыми:
Верст десять ехать нам осталось.
От нетерпения казалось,
Что время медленно текло.
Вот наша роща и село,
Вот церковь, пруд, сад плодовитый,
Дом, черепицею покрытый.
Вот конопли и огород;
Мы подъезжаем — я вбегаю
И мать-старушку обнимаю
И целый девок хоровод.
Терентий Карпов, дядька мой,
Служитель пьяный и глухой,
С почтеньем руку лобызает;
Федора ключница бежит
И нам обед приготовляет (192).
Василий Львович сообщает нам «вкусные» подробности усадебного быта, описывает обед у Храбровых с рубцами и пряженцами, «бараньим боком с горячей кашей», с «жарким гусем и пирогом», вечерний «чай ароматный», «кофе с сухарями, / Ватрушками и кренделями».
Хороши портреты провинциалов: любителя пунша и карточной игры капитан-исправника Петра Фомича, «не исправившего» мосты в округе; его жены Аксиньи Павловны, жеманницы и франтихи в московском щегольском берете, щебечущей о романтизме; предводителя дворянства Неофита Ивановича Хватова, который на маскараде в польском жмет руку княгине Миловой:
Он самым модным человеком
У нас в губернии слывет
И, душ две тысячи имея,
Жать руки может не робея (199).
В маскарадной зале мелькает губернский стряпчий Батраков (он явился «в усах гусаром»), князь Пустельгин:
У предводителя на бале
С Наташей князь вальсировал
И даже ей на опахале
Экспромт какой-то написал,
Чувствительный и кудреватый,
Из Антологии им взятый (201).
Сообщив о приезде в гости к Храбровым князя Пустельгин, В. Л. Пушкин дает ему развернутую характеристику, рассказывает его биографию, типичную для многих дворян пушкинской эпохи:
Князь Пустельгин, плясун лихой,
Охотник псовый, добрый малой,
Хотя немного и болтлив.
Гусаром будучи, военной
Он как-то службы не взлюбив,
В Московский перешел архив.
Богатый дядя и почтенной
Каким-то случаем ему
Чин камер-юнкера доставил;
В прибавок старичок к тому,
Скончавшись, молодцу оставил,
Так сказать, pour la bonne bouche,
В Саратове пять тысяч душ (201).
Сатирические портреты провинциалов, наделенных В. Л. Пушкиным «говорящими» фамилиями, заставляют вспомнить сатирические портреты гостей на балу у Лариных в романе «Евгений Онегин» — уездного франтика Петушкова, отставного советника Флянова (Флянов — от французского слова «фланэ», что означает прогуливаться, бездельничать), Панфила Харликова (харлить — значит жилить, отнимать неправдой чужое добро), Скотининых, Буянова. Если А. С. Пушкин приводит героя «Опасного соседа» Буянова в гости к Лариным, то В. Л. Пушкин заставляет жену капитан-исправника упомянуть Татьяну Ларину.
На общем фоне провинциальной жизни вырисовываются портреты главных героев — капитана Храброва, Наташи, Валентина. Портрет Наташи начертан автором поэмы с лирическим чувством. Но, при всей ее идеальности, и она вписана в провинциальный быт:
Наташа многое уж знала:
Умела колпаки вязать,
На гуслях песенки бренчать
И полотенца вышивала.
Прошло еще пять иль шесть лет —
Другим Наташа занималась,
И в длинный талию корсет
Она затягивать старалась;
Носила кисею, перкаль,
Большие букли завивала,
«Светлану» наизусть читала.
Лишь одного ей было жаль:
Она не знала по-французски.
Тиранка мода губит нас:
И даже в деревнях подчас
Никто не говорит по-русски (193).
Особую роль в поэме играет капитан Храбров. Он не только главный герой, от чьего лица ведется повествование. Он поэт, и в нем много автобиографического. Так, князь Пустельгин расспрашивает его о Париже:
Вы были, слышал я, в Париже, —
Промолвил он, — скажите нам.
Чем боле занимались там?
Каков Тальма в игре Ореста?
Приятна ли Менвель-Фодор?
Вы всех их знали… (202).
Ну как же Василию Львовичу на старости лет не вспомнить о Париже, о знаменитом Тальма, который давал ему уроки декламации? Думается, что походы и сражения, в которых принимал участие Храбров, его чин капитана и ордена, которыми он «украшался», появились в поэме не случайно. Это тоже своего рода воспоминания В. Л. Пушкина о молодости, о службе в армии, службе, в которой, впрочем, не было ни походов, ни сражений, ни орденов, а был лишь чин поручика, до которого дослужился Василий Львович.
В. Л. Пушкин виртуозно владеет четырехстопным ямбом, которым, как и стихотворный роман «Евгений Онегин», написана его повесть в стихах, использует разнообразные способы рифмовки. Подобно племяннику, он ведет свое повествование, свободно отступая от сюжета, включая в текст цитаты и реминисценции из произведений других поэтов — И. И. Козлова, В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, обращения к благосклонному читателю, рассуждения о модном, неприемлемом для него романтизме. С прежним полемическим задором он пишет об одном из приемов романтической поэмы (его использовал и А. С. Пушкин):
Читатель! новые картины.
Дошед рассказа половины,
Я смелой напишу рукой
Ряд целый точек!
………………………
И от правил
Романтиков не отступлю,
Лорд Байрон тысячи их ставил,
И подражатели его:
Гиро, Сумет, Виктор Гюго
Лишь точками известны стали
И славу за вихор поймали (194).
Прав был Н. А. Полевой, когда в рецензии на альманах «Подснежник», напечатанной в «Московском телеграфе», заметил, что «талант автора поюнел в сей остроумной поэтической шутке»[627].
В. Л. Пушкин начал работать над поэмой «Капитан Храбров» в начале 1828 года. В феврале Е. А. Баратынский сообщал А. С. Пушкину:
«Василий Львович пишет романтическую поэму. Спроси о ней Вяземского. Это совершенно балладическое произведение. Василий Львович представляется мне Парнасским Громобоем, отдавшим душу свою романтическому бесу» (XIV, 6).
А. С. Пушкин, по-видимому, последовал совету, спросил у П. А. Вяземского о новой поэме дяди, и П. А. Вяземский писал ему:
«Василия Львовича я еще не видал и потому ничего не могу сказать тебе о твоем новом двоюродном брате, капитане Храброве. Надобно теперь тебе и этого двоюродного братца официально признать, как и Буянова» (XIV, 28).
В дружеской встрече с собратьями по перу В. Л. Пушкин читал им свое творение. Когда была завершена первая глава поэмы, он познакомил с ней И. И. Дмитриева и В. В. Измайлова. В апреле 1828 года И. И. Дмитриев рассказывал в письме П. А. Вяземскому, что они сделали доброе дело — уговорили Василия Львовича воскресить мать Храброва, которую он безо всякой надобности уморил. Василий Львович по доброте своей прислушался к их совету. Правда, критика друзей не всегда была приятна старому поэту. М. А. Дмитриев вспоминал:
«Под конец своего литературного поприща, когда молодой Пушкин прославился поэмами, Василий Львович, в подражание своему племяннику, начал писать тоже поэму: Капитан Храбров. Он не успел ее кончить, но всем читал ее; он был страстный охотник читать свои сочинения, я помню, что старушка Храброва, мать капитана Храброва, представлена очень робкою и верящую снам и предчувствиям. Я спросил автора после чтения: „а этой старушки фамилия тоже Храброва?“ Василий Львович почувствовал намек на несообразность ее характера с именем и отвечал нехотя: „тоже Храброва!“ — Я, в свою очередь, почувствовал неуместность моего вопроса»[628].
Есть основания полагать, что В. Л. Пушкин читал поэму «Капитан Храбров» у себя в доме на Старой Басманной друзьям и многочисленным гостям, которые его навещали.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.