Много лет спустя

Много лет спустя

Страна торжественно отмечала двадцатую годовщину великой Победы. Помнится, тогда я выступал перед рабочими и служащими крупного московского предприятия с воспоминаниями о грозовых днях борьбы против немецко-фашистских захватчиков. Все было празднично, торжественно. Но душу мою омрачала глубокая боль. В госпитале тяжело больным лежал любимец корпусных артиллеристов, прекраснейший человек, незаурядный организатор артиллерийского наступления в Берлинской операции, бывший командующий артиллерией 79-го стрелкового корпуса Герой Советского Союза И. В. Васильков.

Вечером того же дня я сидел у постели Ивана Васильевича. Мне было невыносимо грустно: я знал, что его уже нельзя спасти, хотя он, кажется, верил в чудо... Мы вспоминали минувшие бои, славных артиллеристов дивизиона и корпуса, командиров и рядовых воинов.

Многих из наших сподвижников уже не стало. Умер в 1957 году генерал-майор В. М. Асафов. В мае 1961 года трагически погиб при авиационной катастрофе генерал-полковник С. Н. Переверткин. А сколько не вернулось с полей сражения! Рядовой Саша Симонов, комиссар батальона Родин, начальник штаба Федор Корниенко, Николай Шишко, Владимир Гончар, Владимир Расторгуев, Борис Шуйков, Николай Шевкунов... Разве мыслимо их забыть!

— Напишите о них. И о живых тоже, — попросил меня Иван Васильевич.

Я пообещал:

— Попробую.

Это оказалось очень трудным делом: надо было мысленно пережить все лихолетье...

Латвия. Майор Федя Корниенко, начальник штаба 597-го стрелкового полка. Милый незабвенный мой друг!.. Синеглазый богатырь. Умница. Человек с красивой, распахнутой настежь душой. А как он плясал, наш начальник штаба! Дивизия на марше. Пятьдесят километров сегодня, пятьдесят завтра, послезавтра столько же. На привалах измученные солдаты валятся на траву как подкошенные. Играет оркестр дивизионного ансамбля. Это комдив Микуля выслал трубачей вперед, чтобы подбодрить уставшие полки. Духовой оркестр играет «Барыню». Пляшет мой дружок Федя Корниенко, широко разбросав руки. Летает по кругу, помахивая пилоткой. В такт пляске на широкой его груди бьется орден Отечественной войны на красной муаровой ленточке. Разлетаются русые пряди волос, молодым задором блестят глаза, сверкают в улыбке зубы, ослепительно белые, как чистый снег... Федя только что прошел пятьдесят километров?! Ерунда! Такие, как он, не устают и не жалуются.

— Товарищ капитан! Погиб майор Корниенко...

Федя?! Не может быть! Не верю...

Душный, жаркий июльский вечер сорок четвертого. Идет горячий бой за переправу на реке Великой севернее Себежа. 597-й стрелковый полк стремится форсировать реку с ходу. Этого момента ждет не дождется укрывшаяся здесь же в лесу танковая бригада полковника Иванова.

Но упорно сопротивление гитлеровцев. Своей полковой артиллерией мне (я тогда был начальником артиллерии 597-го полка) не удается подавить огневую систему врага. Вскоре комдив Микуля прислал к нам на помощь 420-й ОИПТАД. Высокий, широкоплечий командир дивизиона майор Шишко лично расставил батареи на прямую наводку. Он, Ковязин, Иванов и я, укрывшись за танком от пуль, обсуждаем план очередной попытки захватить плацдарм. Николай Шишко, как всегда, шутит, заразительно, громко смеется.

Через полчаса вся наша артиллерия и минометы снова навалились на врага. Плацдарм захвачен. Танки начали переправу. Мы уже ходили по берегу не прячась. И вдруг взрыв в десяти шагах. Я и Ковязин стоим оглушенные. Иванов умер стоя, облокотясь на танк. Ничтожно маленький осколочек поразил великана Николая Шишко в самое сердце...

Померания. Отгремел последний бой на побережье Балтийского моря. Дивизион расположился на отдых в огромных залах замка Дрезов. В березовой роще стоит, прислонившись к шершавому стволу старой березы, комбат Борис Шуйков. Разбушевавшееся море, могучее и бескрайнее, надвигается на него огромными, в два человеческих роста, волнами, с грохотом обрушивается на ровный песчаный берег. Стаи пенисто-белых барашков несутся к зеленому берегу. Не оторваться впечатлительному Борису от созерцания вечно шумящей, впервые увиденной им водной бездны.

Стоит он стройный, подтянутый, возмужалый, только что доказавший в бою свое мастерство. А два года назад в дивизион пришли трое: Шуйков, Маринушкин и Мухортов. В новеньком обмундировании, худощавые, затянутые в блестящие ремни, совсем юноши. Командиры орудий, такие маститые огневики, как старшина Ильин, старшие сержанты Барышев, Шестаков, Кислицын, смотрели на своих будущих командиров и качали головой: уж больно молоды.

Шли тяжелые бои на подступах к Орше. Еще не обстрелянные офицеры пугались каждого выстрела, каждого взрыва снаряда. Чтобы не выдать перед подчиненными своей робости, иногда срывались на мальчишеский фальцет, торопились стать взрослыми, краснели, потели и... помаленьку «прикатывались», «притирались», мужали, учились держать себя в руках.

Шуйков любил в свободные минуты мастерить из дерева фигурки солдат, миниатюрные модели танков, орудий. А однажды, когда мы стояли несколько дней в обороне, он вырезал из дубовой чурки фронтовую санитарную повозку с ездовыми и ранеными солдатами; рядом устало шагала медсестра, низко склонив в скорбном раздумье голову. Никто не мог пройти мимо этой статуэтки, умещавшейся на ладони. То, что для всех нас было таким обыденным в жизни, вызывало теперь бурю чувств и волнений. Всякий, кто брал статуэтку, вздыхал и бережно ставил ее на место.

— Кончится война, большим художником станешь, дружище! — предсказывали ему многие...

И так — о каждом из них: вспоминаешь, каким он был в жизни, кем бы мог стать, не будь войны. Шишко, Гончар, Шевкунов, Прокудин, Шуйков, Кузьминов и многие другие боевые товарищи.

Погибли? Нет! И после смерти своей они живут на земле среди живых...

Передо мной разноцветные конверты. Простые. Заказные. Исписанные разным почерком: и стремительным, и по-детски округлым, и прямым. Помеченные штемпелями почтовых отделений разных городов и сел страны — свердловскими и краснодарскими, ленинградскими и челябинскими, брестскими и винницкими, красноярскими и кировскими... А за ними — бесконечно дорогие образы моих живых фронтовых друзей, прославленных артиллеристов-противотанкистов и неутомимых тружеников-пехотинцев, без которых мы на войне ни на шаг.

Писем много. Я часто читаю их и перечитываю, каждый раз нахожу что-то новое, ранее не подмеченное.

«Здравствуйте, дорогой товарищ командир!

Примите чистосердечный привет от меня и моей семьи — жены Арины, дочерей Ани и Нади и от сына Ивана. Ваше письмо ходило два месяца и вот наконец попало тому, кому адресовано. Прочитав его, вновь вспомнил походы по опаленной огнем земле. Нелегок был путь. Но зато победный!

Вот и Латвия показалась, как на экране: помните, как из-под нашей «перины» вычерпывали воду, чтобы можно было уснуть или хоть немного забыться?..

Моя семья очень рада, что бывший командир дивизиона не забыл командира орудия, которое прошло от самой Москвы до Берлина...» — так пишет мне вулканизаторщик Черногорского горкомхоза на Красноярщине Федор Винокуров.

Из пачки фотографий достаю одну: на фоне измолотого снарядами рейхстага стоит пушка ЗИС-3. Вокруг валяются стреляные гильзы. Рейхстаг еще в дымке пожаров — два часа, как закончился бой. Совсем еще молодой сержант Винокуров принимает мои поздравления расчету за храбрость и отвагу. Сержант ранен, но остался в строю. Этого, правда, не заметно на фотокарточке. Но ранение дало о себе знать уже дома, несколько лет спустя. Федору пришлось согласиться на ампутацию правой ноги — начиналась гангрена.

Я всматриваюсь в снимок и никак не могу представить некогда веселого, энергичного, подвижного сержанта Винокурова пятидесятитрехлетним человеком. Ведь, кажется, совсем недавно его расчет одним из первых в батарее выкатил на руках свое орудие на позицию Королевской площади, открыл огонь по рейхстагу, уничтожил зенитное орудие и подавил несколько пулеметных точек гитлеровцев. Орденом Отечественной войны I степени отметило командование подвиг командира расчета; награды получили и остальные орудийные номера.

А вот письмо от сибиряка Аркадия Кучина, кавалера ордена Отечественной войны I и II степени и многих медалей, ныне челябинского инженера. Ровный почерк, почти печатные буквы, скупые слова. Взглянув на фотокарточку военных лет, ясно вспоминаю Берлин апреля сорок пятого года, Берлинер-Шпандауер-Шиффартс-канал, парк Сименсштадт, бегущего в нательной рубашке Анатолия Алибекова со знаменем и самого Аркадия Кучина, раненного, но продолжающего командовать расчетом.

Подвиг — налицо! А Аркадий пишет мне двадцать лет спустя, что ему, дескать, нечего вспомнить особенного: воевал, как все. Вот Шестаков, или Кислицын, или Мищенко — это другое дело! И пошел хвалить других.

Бои отгремели, настала мирная жизнь. Учеба, работа в лаборатории, отдых — охота или рыбалка. И меня приглашает: «Если появится желание, приезжайте к нам на охоту и рыбалку. Озер у нас много, природа красивая, не пожалеете!»

И еще он сообщает, что до сих пор ясно помнит бои за Варшаву и длинную колонну автомашин, медленно движущуюся по льду Вислы. Еще в Праге, восточном предместье Варшавы, в колонну дивизиона вклинилась и медленно ехала за пушкой Кучина эмка. В ней сидела женщина в темной меховой шубке и такой же шапке. За рулем был солдат польской армии, наступавшей рядом с нами. Эмка спускалась к переправе. Колонна остановилась. Шофер вышел из машины, закурил сигарету. Аркадий стоял рядом и внимательно наблюдал за пассажиркой. Лицо женщины осунулось, даже посерело, глаза были грустны и очень печальны. Не отрываясь, она жадно всматривалась в развалины города, раскинувшегося за широкой полосой серебристого льда. Аркадия тронуло горе этой женщины. Глядя на нее, он даже разволновался, участливо спросил польского шофера:

— Кого, друг, везешь?

— Это наша писательница Ванда Василевская.

— Как же, знаю Ванду Василевскую. Теперь мне все ясно!

Ванда Василевская посмотрела на беседующих солдат, встретилась с участливым взглядом Аркадия, и ее глаза наполнились слезами. Крупные, искрившиеся на свету бусинки покатились по щекам. Аркадий невольно вытянулся, приложил руку к шапке. Василевская вышла из автомобиля. Приблизившись к солдатам, она порывисто притянула их к себе.

Как он понимал в тот миг эту славную дочь польского народа! Нежность и сострадание к большому человеку, к ее горю заполнили все его существо. А она только и сказала:

— Спасибо! Я этого никогда не забуду!

Колонна тронулась. Больше Аркадий не встречался с Вандой. Но после войны он запоем читал все ее произведения, и всегда ему казалось, что он знает душу писательницы так же глубоко, как душу матери, сестры или жены.

И конечно же, Аркадий хорошо помнит своего друга старшего сержанта Федора Шестакова, нашего бессменного парторга, ветерана части. Между ними, командирами противотанковых орудий, был крепкий уговор: в бою врага громи, но о друге не забывай, наблюдай за ним и, если понадобится, помогай огнем, во что бы то ни стало иди на выручку. Так оно и было всегда. И только в том бою, на канале, Федор никак не смог спасти товарища от тяжелого ранения. И в мирное время друзья до конца 1945 года служили вместе. Аркадий выполнил и другой уговор — после госпиталя вернулся в родной дивизион.

Сейчас Шестаков работает в одной из школ индустриального Свердловска. Очень поучителен жизненный путь этого кристально честного, настойчивого и храброго человека!

Отца Федор совсем не знал. Говорит, что он погиб от руки бандита в бурные двадцатые годы. И только образ матери смутно запомнился ему. После ее смерти Федю поместили в Кувинский детский дом. Там он нашел многоголосую семью и заботу пожилой няни — тети Маши, ставшей для него впоследствии второй матерью. Провожая группу своих воспитанников в Нижний Тагил, в школу ФЗУ, тетя Маша плакала. Они уходили от нее навсегда — в большой путь.

ФЗУ. Работа слесарем на Уралвагонзаводе, на шахте в Краснолучском районе Донбасса. Годы молодые летели стремительно и тревожно. Осенью тридцать девятого года парни и девчата шахтерского поселка проводили Федора, своего комсомольского вожака и лучшего спортсмена, в ряды Красной Армии.

А в студеные дни сорок второго года сержант Шестаков, наводчик сорокапятки, уже атаковал немецкие позиции на волоколамском направлении — под Барсуками и Петушками. Здесь он получил первое ранение. За победные бои на Смоленщине летом сорок третьего года Федора наградили медалью «За боевые заслуги». В октябре, в разгар ожесточенного сражения за Новое Село восточнее Орши, партийная организация батареи приняла сержанта Шестакова в члены партии.

Перед наступлением в Прибалтике в июле следующего года коммунисты батареи избрали его своим парторгом. Так до конца войны он и оставался командиром орудия и парторгом.

За храбрость и боевое мастерство при защите переправы на реке Айвиэксте в августе сорок четвертого года Федора Шестакова наградили орденом Отечественной войны II степени. Но кадровики (старший сержант тогда выбыл в госпиталь) по ошибке зачислили его в число погибших. Орден, которому по уставу в таких случаях положено вечно храниться у родителей погибшего, вручить было некому. О награждении не сообщили даже в часть. И хотя Федор потом вернулся в свой родной дивизион и за свою храбрость удостоился еще двух орденов — Славы III степени и Отечественной войны I степени, прежний орден так и не нашел своего хозяина. Только двадцать два года спустя мне удалось разыскать награду. В июле 1966 года она засверкала на груди свердловского учителя.

В Херсоне, на берегу Днепра, живет простая женщина — Анна Ефимовна Попивнич. Ее сын Владимир, служивший наводчиком в расчете Шестакова, крепко любил своего командира. В сентябре сорок пятого года Владимир Попивнич уехал на офицерские курсы, а Шестаков в один из дней получил из Херсона письмо:

«Дорогой Федор! Сын много писал мне о Вас, о Вашей храбрости, о том, что Вы сирота. Я буду счастлива, если Вы после войны приедете к нам, как в свой родной дом. Помните, Федя, что здесь Вас всегда встретят как родного сына».

И встретила его по-матерински. В первом письме Анна Ефимовна так и написала мне о Федоре Архиповиче: «Мой сын».

...Август 1966 года. Я со своей младшей дочкой Ларисой стою в коридоре вагона и смотрю на приближающийся город. Поезд замедляет ход, потом останавливается. Нас встречает Анна Ефимовна Попивнич со своим мужем Тимофеем Ивановичем и пятилетней белокурой внучкой.

— Здравствуйте, Александр Никитович! — восклицает она.

В уютной квартире она показывает фотокарточки, фронтовые письма сыновей. И стихотворение, присланное батарейцами Шевкунова в грозные боевые дни. Заканчивается оно так:

Пишет Федор тебе из Берлина:

«Здравствуй, милая, добрая мама!»

К сожалению, ни названному сыну Шестакову, ни подполковнику, ныне заместителю командира N-ской части, В. Т. Попивничу не удалось в этот раз приехать вместе со мной к Анне Ефимовне.

«Прошло много времени, но в памяти навсегда останется наша крепкая, спаянная дружбой семья дивизиона, — пишет мне Шестаков. — Я доволен жизнью, хотя она подчас круто обходилась со мною. С 1950 года работаю учителем по трудовому воспитанию ребят. Работа не из легких, но мне нравится. С ребятами приходится много возиться, но они славные, и, думаю, из них растет достойная смена нам. Как и мы, они постоят за Родину, когда понадобится... У меня двое сыновей — старший, Саша, учится в МГУ, а младший, Алешка, — школьник. Он в восторге от присланных Вами фотографий, особенно той, где на фоне рейхстага 2 мая сфотографирована пушка Винокурова... Примите привет от моей жены, Зои Лазаревны. Она врач. Приглашаем в гости...»

В подмосковном сосновом бору, у берега большого озера, раскинулись корпуса одного из научно-исследовательских институтов. Там я и нашел еще одного нашего героя — Егора Алексеевича Травкина. Ему уже за шестьдесят, но выглядит он бодро. По-прежнему плотничает и столярничает. Заведующая детским садом, проходя мимо нас, поздоровалась.

— Спасибо, Егор Алексеевич, за столики для ребятишек. Они такие удобные. Дети даже не хотят уходить от них.

— И это моя работа, — говорит он о домиках «на курьих ножках», качелях, спортивном инвентаре и игрушках на детской площадке.

В Ленинграде в МВД служит майор Георгий Иванович Кандыбин. Он часто пишет мне. Иногда заезжает. С майором Н. Ф. Пацеем связь установить не удалось. А вот А. Я. Голобородько ответил мне сразу же. Живет он в городе-герое Бресте. Сейчас Александр Яковлевич — майор запаса, работает на производстве. У него хорошая семья, двое детей. Пишут мне и сельские механизаторы Александр Мищенко из Белгородской области и Михаил Рудик из Винницкой области. Оба они трудятся на колхозных полях. Виктор Мухортов живет в Краснодаре, а Михаил Грибушенков — в Жданове.

17 января шестьдесят пятого года принесло мне много радости. В «Правде» прочел рассказ «В ночь перед боем». Он сразу же понравился мне. А главное, его действующие лица удивительно походили на моих фронтовых друзей из 597-го стрелкового полка. Я внимательно посмотрел на фамилию автора — Валентина Чудакова. Конечно же, это наша Валя — командир пулеметной роты второго батальона. Мне очень часто вспоминалась эта отчаянная девушка. Я считал Валю погибшей, потому что ее отправили с поля боя в очень тяжелом состоянии. Но она выжила, и я не могу не рассказать хотя бы вкратце о ней.

...Сентябрь 1943 года. В районе Смоленска жестокие, кровопролитные бои. Я командовал тогда стрелковым батальоном. Наступая почти весь месяц, мы несли потери. В батальоне были ранены все командиры рот, погибли мой заместитель по строевой части и командир пулеметной роты. И вот однажды к нам прибыла девушка. В офицерской форме. Большие глаза, курносая и с косичками.

— Назначена на должность командира пулеметной роты! — уверенно доложила она.

Ну и ну! Почти девочка — и командир роты!..

— Полных восемнадцать, товарищ капитан!

Я потребовал документы. Никакого казуса: гвардии старший лейтенант Валентина Чудакова назначается командиром пулеметной роты вверенного мне второго стрелкового батальона. Год рождения 1925.

Глядя на своего ротного в юбке, я расстроился. Ну и юмористы же у нас в штабе полка! Пигалица — командир роты! Ну уж, братцы, посмейтесь над кем-нибудь другим, а мне такая обуза ни к чему!

А девчонка, то бишь гвардии старший лейтенант, смотрит мне в глаза требовательно и без тени смущения. Жаль было обижать эту решительную «командиршу». Да и два ордена Красной Звезды на груди кое о чем говорят. Я подумал: «Ладно, оставайся. Поглядим, что из тебя получится».

Вечером Чудакова принимала остатки пулеметной роты и новое пополнение. Многие ее подчиненные годились ей в отцы. Признаться, я опасался капризов, нареканий, прочих чисто женских штучек. Но ничего такого не случилось. Гвардии старший лейтенант работала спокойно, стремилась решать все самостоятельно, без посторонней помощи.

От нее веяло обаянием юности, непосредственностью и детской чистотой. Но она умела за себя постоять, эта «пигалица»! Очень скоро я убедился, что девушка не нуждается в покровительстве.

Прошло десять дней. Мы получили очень ответственную и весьма трудную задачу: выбить гитлеровцев из сильно укрепленного населенного пункта, раскинувшегося на высоком западном берегу речушки.

Перед рассветом стрелковые роты бесшумно вышли на рубеж атаки. Валентина Чудакова с двумя пулеметными взводами находилась на правом фланге батальона — здесь требовалась наиболее продолжительная огневая поддержка наступающих.

Вот уже дома отчетливо вырисовывались на фоне неба. По зеленым сигнальным ракетам батальон поднялся в атаку. Артиллеристы и минометчики произвели короткий огневой налет по позициям немцев. Когда наступавшие цепи вплотную приблизились к разрывам снарядов и мин, огонь был перенесен на западные подступы к деревне.

С криком «ура!» бойцы ринулись вперед. В левых крайних домах уже гремели разрывы гранат, а правофланговая рота находилась только на полпути к цели. Неожиданно с правой стороны по ее рядам хлестко ударили ожившие огневые точки противника. Рота залегла и начала окапываться. Наступил момент, когда атака могла захлебнуться. Тут-то во всю силу и заговорили «максимы» Чудаковой. Сгруппированные по четыре, они быстро подавили огневые точки гитлеровцев. Стрелковая рота вновь поднялась в атаку и вскоре ворвалась в деревню.

Валя отлично чувствовала пульс боя. Чтобы надежно прикрыть правый фланг батальона, она немедленно перебросила свою роту на северную окраину деревни. Это было очень кстати: через десять — пятнадцать минут со стороны оврага во фланг батальону кинулась в контратаку большая группа гитлеровцев. Я приказал командиру минометной роты Василию Устименко полностью переключиться на отражение контратаки и бросил на помощь Вале свой резерв.

Вскоре на головы фашистов обрушили свой огонь минометчики, а за ними и артиллеристы. Валины пулеметы перегревались, от них густо валил пар. Но дело свое они сделали: жалкие остатки гитлеровцев, спасаясь бегством, скрылись в глубоком овраге.

За полчаса деревня была освобождена. Навстречу мне шла и радостно улыбалась черная от копоти и пыли Валентина Чудакова. Теперь уже сравнивать ее с пигалицей даже в мыслях было неудобно. Между нами установились дружеские отношения. Валя ничего не таила от меня. Она неплохо владела пером и часто читала мне свой дневник. Ее наблюдения были метки, определения точны. Записи лаконичны, с юмором.

Ранило Валю под Пустошкой. От того же снаряда погибли мой заместитель Гриша Кузьминов и командир стрелковой роты Михаил Бессараб. Потом Валя как в воду канула...

Звоню в редакцию «Правды». И буквально через несколько дней получаю большой пакет. В нем целое послание на десяти страницах от славной, отважной пулеметчицы. Она стала писательницей. Ее книга «Чижик — птичка с характером» написана так живо, интересно, что я прочел ее не отрываясь и проникся еще большим уважением к Валентине. Ведь написать такую книгу, работая и имея троих детей, поистине второй подвиг! Потом у нас были теплые встречи в Москве и Ленинграде...

Александр Павлович Чекулаев, ныне генерал-майор, возглавляет Московский областной военкомат. Иван Сергеевич Крылов тоже находится в Москве. Константин Николаевич Косяков живет и работает в Грозном, а Иван Дмитриевич Ковязин — в Кирове.

Часто навещают нас боевые подруги моей жены — Евгения Алексеевна Казанцева (врач-педиатр из Калинина) и москвичка Валентина Георгиевна Огольцова, работающая фармацевтом в одной из крупных поликлиник.

Недавно я побывал в деревне Большое Шапово, Клинского района, Московской области, и навестил мать погибшего лейтенанта Бориса Шуйкова. Анна Ивановна как зеницу ока хранит награды сына — два ордена Отечественной войны. Скоро у нее будет и третья — орден Отечественной войны I степени. Тот самый, которым Борис был награжден посмертно. Но самое дорогое для нее — воспоминания о сыне его боевых друзей и командиров, не забывших мать героя. Встретился я и с сестрами Бориса — Лидией и Раисой, братом Виктором Сергеевичем, офицером Советской Армии. Семья свято хранит письма Бориса, его документы и немногочисленные фотографии военного времени.

...Волнующие письма однополчан. Живые беседы с ветеранами минувших боев. Память сердца о суровой поре испытаний. Архивные материалы в государственных сокровищницах. Все это помогло воссоздать в какой-то мере образы дорогих мне людей, ратный подвиг которых вошел в историю беспримерной борьбы советского народа и его Вооруженных Сил против заклятого врага человечества — фашизма.

Боевые друзья незабвенных военных лет! Как много с вами пройдено, пережито и передумано! Сколько товарищей мы потеряли на полях сражений, сколько ран, телесных и душевных, тревожат еще вас теперь! Тщетно искать их имена на стенах рейхстага, хотя огнем своих пушек они и помогли водрузить Знамя Победы над цитаделью фашизма. Их роспись — в разбитых танках и самоходных орудиях, в искромсанных амбразурах и оконных проемах Кроль-оперы, рейхстага, в разрушенных бункерах и искореженных остовах вражеских зениток на Королевской площади.