В боях и походах

В боях и походах

Прошла ровно неделя, как я не раскрывал своего дневника.

Сегодня уже 3 августа, мы находимся на станции Егоршино.

Камышлов остался далеко позади, но я постоянно думаю о нем.

Трогательным было мое расставание с Прасковьей Ионовной. Она напутствовала меня, как сына, крестила своими скрюченными подагрой пальцами, шептала молитвы.

В казарму явился задолго до сбора и почти все время убил на то, чтобы скатать шинель. Мне помогал Гоголев. Но и он не большой мастак. С грехом пополам сделали скатки. Они получились довольно нескладными — широкие, неровные.

Из города вышли в потемках. Небо затянули тучи, прохожих не видно. На душе тоже темно, тревожно. Шли молча: говорить не хотелось.

Вместе с нами уходили из города товарищи Васильев, Федоров, Васильевский, Сысков, Куткин, Гаревский и другие.

Двинулись к деревне Галкино. Когда подошли к ней, Чупин отпросился попрощаться с семьей.

Шли по Ирбитскому тракту, но не на Ирбит, а на Ирбитский завод. С рассветом увидели вокруг березовые колки, поля пшеницы и овса. Все это до того привычное, родное, близкое, что на душе сразу как-то стало легче. Не верится, что надолго уходишь из этих мест. Нельзя себе представить, как на таких мирных полях может разгореться бой, будут рваться снаряды и вместо птиц засвистят пули.

Днем стало жарко. Ноги тонули в густой пыли. По такой пыли хорошо босиком идти, а в сапогах тяжеловато. Давит скатка, оттягивает плечи вещевой мешок.

Иногда нам разрешали по очереди класть мешки и скатки на подводу. Я не клал. Некоторым тяжелее, чем мне, А потом — надо закаляться.

Командиры нас не торопили. На привалах мы пили чай, закусывали.

В Егоршине поместились в большой рабочей казарме. Нар не было, спали прямо на полу. Мне досталось место в первой же комнате, неподалеку от дверей. На таком месте, конечно, не разоспишься. Ну ничего: все уверены, что недели через две, в крайнем случае через три, вернемся в Камышлов.

Отряд наш влит в 3-й батальон 1-го Крестьянского коммунистического полка. Командиром батальона назначен наш, камышловский, товарищ Василий Данилович Жуков. Я про него уже писал в дневнике. Жуков — верный, надежный человек. С таким не боязно в бой идти. Говорит мало, но к каждому его слову прислушиваешься, потому что знаешь — пустого не скажет. Ходит Василий Данилович в темной шляпе с опущенными полями. Эту же шляпу он носил и когда работал слесарем в Камышловском депо, и когда был уездным комиссаром.

Вчера в полдень над станцией появились два белогвардейских аэроплана. Летели невысоко, саженей на 300. Мы выскочили из казармы, начали стрелять из винтовок. Попасть — не попали, но заставили убраться восвояси. Улетая, летчики сбросили две бомбы, которые дымили, но не взорвались.

Я с несколькими товарищами хотел раскопать бомбы. Интересно все-таки, почему не разорвались.

Но командир нас обругал и велел отправляться в казарму.

Под вечер поступил приказ идти на позицию к деревне Егоршино. До позиции недалеко, несколько верст. Но мне эти версты трудно дались. В лесу было жарко, душно.

Стали в оборону на окраине деревни. Впереди — поля, а дальше — лес.

Рота растянулась в цепочку. Принялись окапываться. Молодые роют окопы лежа, а кто постарше да бывал на войне — стоя и с колена.

Мой сосед, фронтовик Иван Птицын, показал, как делать окоп с колена, а потом углубить его.

Теперь у меня глубокий, удобный окоп. Есть бойница, ниша для патронов. На полу солома. Эту запись я веду, сидя в своем окопе. Интересно, где еще мне придется писать дневник?

На рассвете впервые услыхал артиллерийскую стрельбу. Огонь открыла наша артиллерия. Снаряды летят через голову.

Хотя командиры нас предупредили о стрельбе, каждый выстрел из трехдюймовки заставляет вздрагивать (и не только таких молодых красноармейцев, как я!). Но это ничего — батарея-то наша.

20 августа. Станция Антрацит

Кругом заболоченный лес. Небольшие островки поросли камышом. Воевать в таких местах плохо, а охотиться хорошо. Неподалеку от станции в болотах водятся утки. Сегодня наш комбат товарищ Жуков принес двух чирков. Я ему, честно говоря, немного позавидовал. Давно не бродил с охотничьим ружьем.

Вспомнилось, как однажды, выжидая уток, целую ночь просидел в болотистом лесу с шестью патронами, заряженными самодельной дробью-сечкой. Вернулся с добычей.

Я люблю природу. В лесу мне все интересно. Кажется, совсем недавно засушивал цветы, листья, травы, коллекционировал птичьи яйца, собирал образцы минералов, препарировал и помещал в банки с формалином тушки и внутренности птиц, мышей, учился набивать чучела. А как все это далеко теперь!

Вот уже две недели наш батальон в непрерывных боях. И лес кругом, и болота, и утки, но нам не до охоты, не до гербариев. Целую неделю, с 1 августа, белые вели наступление.

Когда мы заняли оборону за околицей деревни Егоршино, меня на вторую ночь назначили в секрет. Нас было трое. Старший — Птицын. Едва стемнело, мы где бегом, где ползком добрались до небольшого загона, который находился в открытом поле, шагах в трехстах от наших окопов.

Обосновались, стали наблюдать. Тишина. Ничего подозрительного. Моим товарищам секрет не в новинку. Они курили в рукав, переговаривались шепотом. А я не сводил глаз с того места, где окопы белых. До них саженей 500. И находились в этих окопах не просто солдаты, а офицерский отряд.

Еще вечером наша артиллерия подожгла стога соломы и постройки возле вражеских позиций. Освещенный пожаром дым то поднимался высоко к небу, то стлался по земле. Картина сказочная. Не надоедает безотрывно смотреть на нее.

Вдруг около часу ночи заметил я на фоне пожарища человеческие фигуры. Одна за другой мелькают и скрываются в темноте. В первый момент не сообразил, в чем дело. Показал Птицыну. Стали наблюдать все трое и поняли: белые рассыпаются в цепь.

— Быстрей в роту! — приказал мне Птицын.

Я, не разбирая дороги, что есть сил бросился к своим. Не добежав шагов семидесяти, закричал:

— Белые!

Во вражеской цепи словно ждали этого крика. На правом фланге вспыхнула стрельба. Сразу же открыла огонь и наша рота. Прямо… в мою сторону (так по крайней мере мне казалось тогда). Ни поднять головы, ни шевельнуться. Но делать нечего, надо добежать до своих и толком рассказать, в чем дело. С великим трудом оторвался от земли. Пробежал несколько шагов. Лег. Еще несколько шагов. Снова лег. Не заметил, как очутился у наших окопов,

Сам не знаю и товарищи не могли понять, каким образом я цел остался. Даже не ранен!..

Белые против нашей роты не появлялись. Стрельба понемногу затихла. Зато справа становилась все сильнее. По огню можно понять, что неприятель подходит все ближе и ближе к Егоршино. Мы снова открыли огонь. Однако толку от этого было мало.

Белые продолжали наступать, обходя роту, которая была правее нас. Та долго отбивалась, но не устояла. Разрозненными группами, в беспорядке бежали красноармейцы. На их плечах в деревню устремилось белое офицерье, добивая по дороге раненых.

В это время усилила огонь наша артиллерия. Белогвардейцы растерялись, сбились с направления.

Наша 9-я рота и оправившаяся соседняя с криком «ура» кинулись в атаку. Оказавшись на открытом месте, на чистой поскотине, под нашим ружейным и пулеметным огнем, белые не выдержали и побежали. К рассвету мы увидели, что они понесли большие потери. Среди убитых был и капитан, который командовал их наступлением.

Любопытная подробность. В кармане у капитана нашли записку, где он поздравлял свое командование с победой. Поспешил, господин капитан!

Утром отдохнуть не удалось. Все были возбуждены после ночного боя, перебивали друг друга вопросами: «А помнишь? А заметил?»

Я хотел сесть за дневник, но не смог. Даже руки тряслись от волнения.

Сразу же после обеда наш взвод послали в разведку. Надо было через поле подкрасться к позициям белых, уточнить их расположение и захватить домик лесника на опушке.

От наших окопов до белых немногим больше версты. Проползли часть поля, распаханного под пар, и вошли в хлеба. Нас укрыла высокая пшеница. Однако она скоро кончилась. Впереди опять было открытое поле.

Белые, конечно, заметили наше движение. Стали стрелять из винтовок, пулеметов и орудий. Мы видели, как их солдаты и офицеры выбегали из лесу и прыгали в окопы. Заговорила батарея.

Мы отмалчивались. Попытались было еще продвинуться вперед, к дому лесника. Но ничего не получилось.

Без всякой команды стали отступать, и я потерял из виду соседей. Бегаю по пшенице в одну сторону, в другую и никого не нахожу. Кричу — никто не отзывается. Пошел обратно и совершенно неожиданно наткнулся на товарища Гоголева. Обрадовались так, словно не виделись десять лет. Гоголев, оказывается, искал меня, волновался. Но долго нам ликовать не пришлось. Рядом разорвался снаряд, нас засыпало землей.

Гоголев мне что-то говорит, но я едва различаю его голос. Три дня ходил полуглухой. Потом все обошлось.

Когда вернулись в роту, наши были уже на месте. Думали, что мы с Гоголевым пропали.

В общем, можно считать, что ночной бой и разведка кончились благополучно. Но, по правде говоря, я сначала испытывал неприятное чувство: казалось, что мы действовали как-то нескладно. В этих двух небольших стычках с противником многое для меня явилось неожиданностью…

После разведки усилилась подготовка к наступлению на станцию Антрацит, и через два дня мы с боем взяли ее. Затем погнали белых в направлении большого волостного села Ирбитские Вершины.

В наступлении участвовал весь наш полк и 4-й Уральский, где тоже много добровольцев. Силы немалые. Но наступали мы трудно. Белые крепко держались. За целые сутки наш батальон почти не продвинулся.

Под вечер пошел сильный дождь и лил всю ночь. А меня угораздило еще днем потерять шинель. Промок до нитки. Ночью зуб на зуб не попадал. Спасибо Гоголеву. Вот кто товарищ, так товарищ! Укрыл меня полой своей шинели, прижал к себе, согрел. Шинель у него широкая, длинная. Недаром столько времени мы потратили в Камышлове, когда скатывали ее.

За последние дни я дважды убедился в том, что Гоголев относится ко мне по-отечески. А когда в бою рядом близкий человек — воевать легче.

Утром мы все-таки разбили белых и погнали их. Теперь помеха не белые, а дорога к Ирбитским Вершинам. Она и так-то, видно, никуда не годится, а после дождей ее совсем развезло.

13 августа взяли деревню Елкину. Перебили там целую офицерскую роту и пошли дальше на Сухой Лог. На усталость никто не жалуется, потому что за Сухим Логом — станция Богдановичи, а там недалеко и Камышлов.

Белые бегут так, что не можем их догнать.

Сухой Лог заняли без боя 15 августа. Село это напоминает небольшой городок: бумажная фабрика «Ятес», много лавок, магазинов. Но нас ничто не интересовало. Мы рвались к родному Камышлову.

Однако все получилось совсем не так, как хотелось.

Приказали занять оборону по берегу Пышмы. Наша рота отрыла окопы вблизи железнодорожного моста. Рыть было трудно. Земля, как утрамбованная, много камней. Но не рыть нельзя — на той стороне реки белые.

Через день — новый приказ: уходить из Сухого Лога.

Командиры торопят. Я хотел найти в селе своего соученика Ваньку Бояринова. Не пришлось.

Оказывается, мы, стремясь к Камышлову, вырвались далеко вперед. Соседи отстали, и белые вышли нам в тыл. Положение настолько серьезное, что пришлось оставить Ирбитские Вершины и Елкину.

Все это трудно понять, трудно с этим примириться. Но бывалые солдаты говорят, что на войне и не то случается.

Вчера по шпалам пришли на станцию Антрацит.

Меня перевели в пулеметный расчет товарища Шабанова. Здесь уже не «кольт», а «максим». Как и большинство наших красноармейцев, Петр Тимофеевич Шабанов — камышловец. Он — слесарь железнодорожного депо, доброволец Красной гвардии. Человек он старательный и заботливый, но на редкость молчаливый. А если и заговорит, то такими словами, которые писать не принято. Все время копается у пулемета, хочет освоить его. Но стоит только подойти взводному Аникину (младший унтер-офицер, фронтовик), чтобы объяснить что-нибудь, как Шабанов сразу же огрызается. Аникин подшучивает, но Петр Тимофеевич шуток не понимает.

В боях мы узнали и оценили нашего комбата. Василий Данилович — бесстрашный и заботливый товарищ. Интересно, когда только спит?

Человек он бывалый, еще в июле водил отряд Красной гвардии из Камышлова в село Белая Елань (что под Тюменью) на подавление кулацкого мятежа. Красноармейцы души в нем не чают. Едва появится товарищ Жуков, каждый стремится с ним поговорить, посоветоваться. Да и сам комбат любит беседовать с бойцами.

Все в батальоне привыкли к его необычной одежде: высоким охотничьим сапогам, длинной куртке до колен и широкополой шляпе. Если Жуков берет охотничье ружье, никто не скажет дурного слова. Наоборот, каждый думает, пусть хоть немного отдохнет.

Меня тоже давно тянуло побродить по лесу, понаблюдать за лесной жизнью. Сегодня это удалось. Наш 3-й батальон назначен в резерв полка.

Отошел я недалеко от станции. Собираю ягоды и вдруг неожиданно натыкаюсь на тела убитых. Присмотрелся — белые офицеры.

Жалеть-то их я, конечно, не жалею. Но прогулка испорчена.

9 сентября. Ирбитский завод

Наш пулеметный взвод только что вышел из боев. С горечью и яростью мы воевали эти дни, узнав о покушении врагов на Владимира Ильича Ленина и об убийстве товарища Урицкого. Негодованию не было границ. Нас временно послали в 7-ю роту товарища Басова, которая вместе с 1-м Горным полком вела наступление на деревню Костромину. Без передышки, прямо с марша вступили в бой. Место открытое. Белые стреляют из пулеметов, установленных на крышах. Мы подвигаемся медленно, осторожно. Вдруг подъезжает верхом начальник полковой конной разведки товарищ Фомин Иван Васильевич да как гаркнет: «Вперед!» Наши бойцы сразу повеселели. А Иван Васильевич носится вдоль цепи, подбадривает, ругается.

Когда до деревни оставалось шагов триста, мы взяли пулемет на руки и вместе со стрелками, крича «ура», пошли в атаку. Беляки убежали, побросав убитых, повозки с патронами и разным добром.

Здесь нам удалось немного отдохнуть. Переночевали. Потом — снова марш. 27 августа атаковали деревню Лебедкину. Белых в ней было мало. На следующий день взяли село Антоновское, потом Неустроево, а дальше, перед Осинцевой, пришлось остановиться.

Командиры приказали отрыть окопы. Пулемет установили на скате высокой горы среди больших берез. Село перед нами как на ладошке.

Совсем было расположились на ночлег, вдруг команда: «Вставай!». Говорят, что нас срочно требуют обратно к своему полку. Шли и опасались, как бы белые не перерезали дорогу. Откуда ждать врага, никто не знал. В одном месте в кромешной тьме натолкнулись на какую-то свою роту. Чуть было не начали стрелять друг в друга.

Всего в походе находились недели две. Зачем ходили, ни я, ни мои товарищи не знаем. Нам это почему-то не растолковали. Думаю, что не хотели раскрывать военные секреты. Я начинаю понимать, что на войне не всегда и не все можно сказать бойцам.

В последнем походе подружился с гранатой «лимонкой». Дали мне попробовать одну — рвется здорово! Теперь ношу в бомбометной сумке две «лимонки» и одну «бутылку», а запалы держу в кармане гимнастерки, Пригодятся еще и «лимонки», и «бутылки».

12 сентября. Село Покровское

Из Ирбитского завода наш батальон срочно вернулся на станцию Егоршино и, чуть передохнув, двинулся к Режевскому заводу. Марш проводился в глубокой тайне, в обход белогвардейских частей.

Мы спешили на помощь Волынскому полку. Оказывается, в этом полку мобилизованные крестьяне поддались кулацкой агитации, восстали против власти Советов и перебили многих коммунистов. Отряд алапаевских рабочих, кочневская дружина и вообще вся пролетарская часть полка оказалась сильно пострадавшей.

Мне этот марш крепко запомнился.

Бывает так: все делаешь день за днем машинально, не вдумываясь, а потом вдруг что-нибудь заденет за душу и сразу увидишь настоящий смысл каждого своего поступка, каждого шага. Так вот и со мной случилось во время вчерашнего марша. Хочу описать все по порядку.

Глухо шумели вершины сосен. Лучи осеннего солнца едва пробивались сквозь густой хвойный лес.

Казалось, сосны шепчутся, дивясь железному упор-(;тву людей, ведущих великую борьбу за освобождение трудящихся. И солнце словно поражено отвагой красных бойцов, тихо пробирающихся через лес.

Двум ротам нашего полка предстояло обойти врага и разбить его.

Знали ли мы силы неприятеля? Нет, не знали. Мы даже не задумывались над этим, но помнили: во имя революции надо победить, и верили в победу. Мы надеялись на свою смелость, на быстроту марша, на неожиданность удара.

Красноармейцы шли молча, изредка перекидываясь словами. Впереди — сосредоточенный, задумчивый командир батальона товарищ Жуков. За ним — мы, пулеметчики, потом — роты. Замыкающим — конный отряд.

Завтра, может быть, на нашем пути встанут горы, протянутся реки, Мы преодолеем и их. Нас ничто не остановит.

После десяти часов тяжелого пути роты вышли в район Режевского завода. Несмотря на усталость, люди чувствовали себя на подъеме, крепко сжимали в руках винтовки.

Быстро рассыпались в цепь, дружно двинулись вперед.

Враг сумел избежать окружения, но вынужден был отступить на три версты от завода. Однако и здесь ему не удалось закрепиться. Наши роты совместно с бронепоездом, который до этого входил в отряд матроса Хохрякова, вышибли беляков с их новой позиции и отогнали до следующей станции.

Не только у нас, бойцов, но и у командиров военное образование недостаточное: кто побывал в учебной команде, кто учился на фронте. Однако мы побеждаем и будем побеждать. Уверенность в своей правоте, ненависть к угнетателям, беззаветная отвага — вот что помогает нашим красным смельчакам громить вековых врагов во славу и во имя мировой революции.

Мы вовремя подоспели к Режевскому заводу. Весь город был в руках мятежников. Верные Советской власти остатки Волынского полка с трудом удерживались на его окраине. Наше появление помешало белогвардейцам, наступавшим от Екатеринбурга, соединиться с восставшими. Батальон вместе с волынцами вернул завод. Большая, хорошая победа!

В Режевском заводе простояли более суток. Сюда подошел весь полк, так как положение здесь очень серьезное. Наша рота — в ней человек около ста — поставлена между Режем и селом Покровским.

Покровское у нас в тылу. Это огромное село длиною в 10 верст. Оттуда мы ничего худого не ждали. Но рано утром, едва стало рассветать, нас подняли по тревоге и приказали: «Бегом к Покровскому».. В чем дело, не ясно. Оказывается, село занято восставшими и их немало.

Наша задача: перехватить железную дорогу на Реж и не пропустить банду в сторону завода, в тыл нашему полку,

Солнце уже взошло, когда мы приблизились к селу. Залегли длинной редкой цепочкой вдоль насыпи. Село видно хорошо, особенно церковь. Между полотном железной дороги и селом — плетень, отделяющий поскотину от полей. На полях — высокие хлеба. Помню, у меня мелькнула мысль: «Хороший урожай будет».

Но долго думать об урожае не пришлось. Едва заняли позицию и установили «максим», восставшие пошли в наступление. Наступало несколько сотен. Деревня буквально кишела мятежниками.

Наша рота открыла огонь из винтовок и пулеметов. Шабанов взялся за ручки «максима» и выпустил очередь. Он очень горячился, нервничал, и пули ложились шагах в ста от нас. Аникин пытался поправить, но Шабанов ответил ему своими излюбленными выражениями.

Повстанцы перелезли через изгороди, приближались к железнодорожному полотну. Я уже различал их лица. Но тут, наконец, наш «максим» перестал «пахать землю» и крепко ударил по наступавшим. Они сначала залегли, потом начали отходить. Однако через некоторое время снова рванулись вперед. «Максим» опять заставил их вернуться в село… И так повторялось несколько раз.

Пока сдерживали мятежников, подходило подкрепление. Через час появилась еще одна рота, потом полковая батарея, командир которой, товарищ Лашкевич, — меткий артиллерист. Наконец часам к одиннадцати подошел Путиловский Стальной кавалерийский дивизион товарища Прокопьева, а вскоре и бронепоезд товарища Быстрова.

Всеми нами командовал Ф. Е. Акулов. Село было зажато в полукольцо. Батарея разбила колокольню, на которой сидели вражеские наблюдатели, и кавалеристы ворвались в Покровское.

Сердце ликовало, когда я увидел устремившихся вперед красных конников.

Мы одержали полную победу. Восставшие сдались. Организаторы мятежа — офицеры и кулаки взяты в плен.

21 сентября. Станция Егоршино

Наше положение что-то сильно ухудшается. На прошлой неделе белые все-таки отбили село Покровское, а также некоторые деревни около Режевского завода и продолжают лезть дальше. Наш полк уже с неделю находится в этом районе один: Камышловский и 4-й Уральский полки дерутся с врагом в Нижнем Тагиле. Почти два месяца мы с ними воевали бок о бок, хорошо били белых и привыкли друг к другу. Без них как-то не по себе.

Сегодня вдруг сказали, что части нашего полка начнут отходить к станции Самоцвет и даже дальше — к Алапаевску. А мы-то все время надеялись двинуться на Камышлов и со дня на день ждали освобождения Екатеринбурга!

Настроение стало невеселым. Как же так? Ведь не белые нас здесь побеждали, а мы их! Сколько разбили одних офицерских отрядов? Чуть не дошли до станции Богдановичи, приближались к городу Ирбиту, тогда как другие наши войска были в 30 верстах от Екатеринбурга! Да и теперь все восхищаются большой победой Камышловского и 4-го Уральского полков в Нижнем Тагиле: смелым ударом отбросили белых от завода на 20 верст. Но командиры, военком товарищ Юдин, его помощник Цеховский и агитатор Лобков говорят нам, что свою задачу мы выполнили и оставаться здесь дольше не можем — нас отрежут. Разъясняют, что побить белых на этом участке фронта только своими силами мы не сумеем и на Камышлов придется наступать попозже.

Видно, так оно и есть — надо отходить…

23 сентября. Лес неподалеку от Алапаевска

На днях по просьбе товарища Тарских я переведен в 3-ю роту, которой он командует. Не хотелось уходить из своей 9-й, но Павел Мамонтович — мой земляк, друг отца. Я ничего не имел против того, чтобы быть под его началом. Однако, когда перешел в 3-ю роту, увидел, что Тарских хочет сделать меня писарем. Это мне не по душе. Я шел добровольцем в Красную Армию, чтобы бить белогвардейцев, а не переводить бумагу.

Вчера с 3-й ротой участвовал в бою у села Коптеловского.

После отхода от станции Самоцвет рота собралась в лесу, неподалеку от железнодорожной будки. Часам к двум дня к этой же будке без всякого охранения прискакали белогвардейские кавалеристы — человек тридцать. Для нас это было полной неожиданностью. Но и наши выстрелы для белых оказались не меньшей неожиданностью. Кавалеристы бросились врассыпную, оставив нам несколько оседланных коней и винтовок.

Белые не знали толком наших сил и, обжегшись у будки, приостановили свое наступление вдоль железной дороги на Алапаевск. Тут повлияло еще и то, что под вечер наша рота удачно атаковала противника из Коптеловского. Потом подошел бронепоезд № 5 товарища Быстрова.

К ночи к Коптеловскому собрался весь наш батальон. Возле села слышалась стрельба. Стало очевидным, что враг подтянул новые силы и мы все больше и больше попадаем под угрозу окружения.

Ни один боец не смыкал глаз. Чувствовалось, как все напряжены, взвинчены. Не перестававший всю ночь дождь тоже влиял на настроение.

Находиться в деревне больше не было смысла. Это понимал каждый. Но приказа отступать мы не получали. Значит, надо оставаться на месте, какие бы мысли ни шли в голову.

Пример нам показали командиры. Они вели себя так, словно ничего не происходит, никакой угрозы не существует.

Под утро, наконец, приказ был получен. Все вздохнули с облегчением. Но радоваться было рано. Теперь оставался свободным лишь один узкий проход. Вязкая, размытая дорога вилась по оврагу, потом по косогору. Помог предутренний туман.

Командиры все время находились среди красноармейцев. Подбадривали, а когда надо было, давали нагоняй. Особенно хорошо действовали на всех суровое спокойствие комбата товарища Кобякова и твердость П. М. Тарских.

Часам к девяти батальон добрался до железнодорожной казармы в нескольких километрах от Алапаевска. Чистим оружие, сушим шинели, сапоги, портянки. В кухнях готовится завтрак. Солнышко пригревает. Настроение у всех снова хорошее…

…Пришлось прервать запись. Только что произошел такой случай. Вдруг слышим: «Держи, держи!». На лужайку выбегает какой-то человек, а за ним несколько наших кавалеристов. Я тоже бросился за беглецом. Но тут его нагнал один из конников и с ходу рубанул шашкой. Оказывается, это был местный контрреволюционер. Когда его вели через лес, попытался удрать. Однако не удалось.

На этом неожиданном случае и кончаю сегодняшнюю запись.

26 сентября. Деревня Нижняя Алапаиха

Начинаю немного разбираться в боевой обстановке. Мы стоим в обороне недалеко от Алапаевска. Соседствует с нами 2-й батальон, которым командует товарищ Ослоповский. Недалеко и 1-й Горный полк.

Нам хорошо видно, как над Алапаевским заводом рвется вражеская шрапнель, а у железнодорожной станции тяжелые снаряды поднимают столбы дыма и пыли.

Сегодня дошла до нас горькая весть: вчера в бою у Нижней Синячихи пал геройской смертью товарищ Жуков и многие красноармейцы моего родного 3-го батальона. Погиб и храбрый командир 7-й роты тов. Басов. Произошло это так: в то время как наш 1-й батальон держал оборону у Коптеловского, белые решили захватить Алапаевск с тыла. Командир полка товарищ Акулов спешно направил навстречу белякам 3-й батальон во главе с Жуковым — больше никого не было. И 3-й батальон спас положение. Но дорогой ценой.

Хочу занести в свою тетрадь некоторые детали этого боя. Когда-нибудь потом, если останусь жив, буду читать дневник и вспомню добрым словом моего первого комбата Василия Даниловича Жукова.

В окрестных лесах собирались добровольческие отряды офицеров и кулаков. К полудню человек пятьсот белогвардейцев начали наступление. Против них была всего лишь одна рота. Силы, конечно, неравные. Офицеры и кулачье окружили роту.

Когда стало известно, что наши отрезаны, товарищ Жуков из Алапаевска с двумя ротами пошел на выручку. Окруженные, стойко отбиваясь, сумели вырваться из деревни и присоединились к своему батальону. Батальон в полном составе дважды атаковал противника и оба раза вынужден был откатываться назад. Только в третий раз удалось опрокинуть врага штыковым ударом.

Мост через реку был сломан. Обезумевшие от страха белогвардейцы кидались в воду. Многие тонули. Над рекой неслись дикие крики: «Жуковцы! Опять здесь жуковцы!». А Жуков в это время лежал без движения, тяжело раненный осколком снаряда, и через несколько часов скончался.

30 сентября. Станция Ясашная

Позавчера пришлось все-таки оставить Алапаевск. Утешение одно: белые за него дорого заплатили. Да и не только за него. Каждую деревню на пути от Егоршина до Алапаевска им пришлось брать с боями.

Борьба разгорается все сильнее, враги ни перед чем не останавливаются. Когда мы проходили мимо станции Самоцвет, видели сброшенные под откос вагоны. Здесь погибло немало товарищей из Камышловского полка. Белогвардейцы пытались задержать его переброску в Нижний Тагил и ночью организовали крушение.

Только это им все равно не помогло. Камышловский полк вовремя прибыл на место. Агитатор товарищ Лобков нам рассказал, как красноармейцы прямо из вагонов бросились в атаку, разбили беляков, отогнали их от завода.

Что ни бой — у нас новые герои. Сейчас в нашем полку все с гордостью говорят о помощнике командира Камышловского полка товарище Кангелари, который, несмотря на сильное ранение, не оставил боевых товарищей и продолжал храбро вести их за собой в наступление.

Твердо решил записывать в дневнике имена и подвиги наших смельчаков. Буду хранить их в памяти, пока сам жив.

От Алапаевска до Ясашной отходили без задержки. Каждый из нас понимал, почему нельзя мешкать: положение под Тагилом тяжелое, белые стараются прорваться к Кушве, в тыл нашей дивизии. Говорят, беляки наступают на Кушву также со стороны Ирбита. Занят ими и город Верхотурье.

Нашему 1-му Крестьянскому коммунистическому полку приказано постепенно продвигаться к Нижнему Тагилу. В таком марше приятного, конечно, мало, ведь мы отступаем. Но почти все держатся хорошо, спокойно. Чувствуется, что люди закалились, стали тверже. Теперь редко когда услышишь панический разговор или сплетню.

3-я рота расположилась у самой станции, возле небольшого деревянного вокзальчика. Развели костры, обжигаясь, попиваем чай с дымком. Такой чай можно пить только горячим. Чуть вода остынет, сразу почувствуешь, что она болотная.

Когда чаевничали, подошел командир полка Филипп Егорович Акулов. По одежде он нисколько не отличается от других командиров. Кожаная куртка, затянутая ремнями, серая каракулевая шапка, широченные галифе, высокие сапоги с узкими голенищами. На поясе наган и сабля. Между собой красноармейцы называют комполка «Бузуй». Это любимое словечко товарища Акулова. С него он и на этот раз начал:

— Ну что, орлы, бузуете?

— Бузуем, Филипп Егорович!

— Дальше идти можете?

— Можем!

— Отдохните часика два, а там опять давай бузуй.

Товарищ Акулов отозвал в сторонку командиров, и по долетавшим до меня словам я понял: предстоит разрушить железнодорожное полотно и стрелки, поджечь порожние вагоны и вокзал.

Когда красноармейцы узнали, в чем дело, приумолкли. Мы ведь хотим строить, а тут приходится уничтожать. Но что попишешь, надо мешать врагу двигаться вперед, затруднять его наступление. Чем скорее разгромим белую сволочь, тем быстрее начнем строить. И построим такое, что и не снилось людям!..

Размечтался я, а надо собираться. Уже одиннадцать часов вечера. Товарищи вздремнули; встают, поеживаются. Сырой туман смешался с дымом и гарью от подожженных построек. Трудно дышать. Кругом тишина. Ни выстрела.

Кончаю. Через полчаса выступаем.

3 октября. Нижняя Салда

Несколько суток стоим в Нижней Салде. Белые ведут себя тихо. Мы воспользовались этим, отдохнули, выспались, помылись в бане. Нижняя Салда — большой заводской поселок. На главной улице есть даже деревянный тротуар.

Полк пополняется. Прибыли две роты китайских добровольцев — человек около 200. Все они рабочие уральских заводов, копей и лесорубы.

Еще в Режевском заводе я слыхал, что в Красной Армии есть и китайцы. В Волынском полку была китайская рота. Во время мятежа она сильно пострадала от наших внутренних врагов.

А на станции Ясашной влился в наш полк большой добровольческий отряд товарища Павлова, с которым прибыло около сотни человек из алапаевского Союза социалистической молодежи.

Сил у нас теперь больше и настроение лучше.

Вчера состоялась полковая партийная конференция. Говорили о задачах полка и выбрали руководство партколлектива. Председателем — товарищ Ф. И. Стриганов. Членами: М. Д. Ковригин, П. М. Тарских, И. И. Басаргин, военком А. А. Юдин и помвоенкома А. М. Цеховский.

Сегодня после обеда объявлен приказ: двигаемся дальше, к Нижнему Тагилу. А хорошо бы пожить здесь денек — два еще. Но ничего не поделаешь: приказ надо выполнять… Возможно, двинемся не пешком, а по железной дороге.

7 октября. Станция Салка

5 октября весь полк собрался в окрестностях Салки.

Положение наше ухудшилось. Беляки не то позавчера, не то еще 4 октября взяли Нижний Тагил и станцию Сан-Донато. Мы отрезаны от бригады и дивизии. Из наступления, предпринятого полком, ничего не получилось. Соединиться со своими, которые воевали в Тагиле, не удалось. Теперь занимаем оборону у станции Салка. Рядом село Покровское. Белые обстреливают нашу роту из пулеметов, но близко не подходят. Мы в ответ стреляем по ним.

Видел раненых китайцев. Очень мужественно переносят боль. И сражаются до последней возможности. Когда кончаются патроны, с криком «контрами!» бросаются в штыки. Что такое «контрами», никто толком не ведает, но предполагаем что-нибудь вроде «бей контру!»

Под Шадринском сражались плечом к плечу с мадьярами, а теперь рядом с нами китайские товарищи. Как это прекрасно! Значит, и за пределами России люди понимают, что Октябрь несет свободу всему миру.

При царизме русских старались натравить на другие народы, а другие народы на русских. Но стоило свергнуть власть царя и капиталистов, как русские рабочие и бедняки-крестьяне протянули руку трудовому люду всех стран. Наши враги — не турки или мадьяры, а богачи любой национальности, и прежде всего — русские. Наша непобедимая сила в братстве с трудящимися всего мира.

Сегодня китайские товарищи вместе с нами проливают кровь под Нижним Тагилом. Но придет час, когда и мы поможем трудовому Китаю освободиться от своих и пришлых угнетателей…

Пока я сидел над своим дневником, командование приняло важное решение. Только что объявили: под утро отступаем дальше. Надо торопиться — как бы белые окончательно не перерезали путь на Кушву. Отступать придется по бездорожью, через болота и леса. Что и говорить, дело невеселое.

А у меня есть еще и личные причины, из-за которых ухудшилось настроение. Я никому об этом не говорил, но в дневник записать надо.

Сегодня встретился со знакомым камышловским гимназистом Сашкой Чуваковым. Как он попал в полк, не знаю. Сашка немного старше меня, но остался однажды на второй год, и учились мы вместе.

Говоря по-честному, мне он в гимназии нравился: не унижался перед учителями, не выпрашивал хороших отметок. Когда выгоняли из класса, шел спокойно. В драках не трусил.

И вот мы снова вместе. Сашка — тоже красноармеец. Но на кого он похож! Шинель без ремня и хлястика. Сам давно не умывался, винтовка в грязи. Вид растерзанный, жалкий. Даже трудно поверить, что это — некогда лихой и смелый гимназист Чуваков.

Разговорились. Он твердит лишь одно:

— Мы отрезаны, все пропало, спасенья нет…

Пытаюсь с ним спорить, но в ответ слышу:

— Дурак был, что пошел с красными.

Как же это понимать? Выходит, он пошел в Красную Армию, надеясь, что она легко и скоро победит. А едва наступил час испытаний, раскис.

Ясно: у него не было твердой и честной веры, убежденности в правоте пролетарского дела.

Я понимаю, что среди нас могут оказаться всякие люди, по разным соображениям примкнувшие к революции. Но когда сам встречаешься с таким человеком, да еще этот человек оказывается твоим давним знакомцем, становится не по себе.

А тут еще новое осложнение: вместе с нами через леса и болота пойдут подводы с беженцами. Белые без жалости и пощады расправляются с семьями красноармейцев. Потому и приходится нам брать с собой женщин, стариков и детей из-под Тюмени, Долматова, Верхней Течи, Катайска, Каменска, Камышлова, Егоршина, Алапаевска.

Как мы будем с ними двигаться, не могу себе представить. Но ведь не оставишь их, не бросишь на произвол судьбы!

10 октября. Деревня Ясьва

Неужели не найдется писатель, который рассказал бы людям о нашем походе?!

Идем уже не первый день, а запомнился каждый час, каждый шаг. Поначалу, от Салки, дорога была сносная. Мы приободрились — не так страшен черт, как его малюют. Но вскоре выяснилось, что радовались преждевременно.

Поля кончились, колонна вошла в лес. Дорога превратилась в узкую дорожку, а еще через несколько верст — в тропку. Эта тропка и привела под утро в совсем гиблые места. Кругом — болота, поросшие реденькими елями и березками.

Было бы еще полбеды, если б шли гуськом несколько человек, а то — целый полк, с артиллерией, обозом. После кавэскадрона, головного третьего батальона и штаба от тропы ничего не осталось. Что ни шаг, чуть не по колено проваливаешься в грязь. Молодым так-сяк, а пожилым тяжело.

Вместе с нашим первым батальоном двигалась полковая батарея, за ней второй батальон, потом китайские роты и, наконец, тылы 1-го Горного полка.

Артиллерийские лошади выбились из сил и вскоре пристали. Тогда командиры приказали разобрать снаряды из передков, взять по одному на брата.

Так у нас в вещевых мешках оказались снаряды. Вытаскивать ноги из грязи стало совсем невмоготу. Да и лошадкам нашей помощи хватило ненадолго., Не ожидая приказа, мы на гиблых местах впрягались в упряжки сами. А как же иначе? Не оставлять же в беде нашу славную боевую батарею!

Совсем плохо было с беженцами. Детишки, старики, женщины ехали на подводах. Лошади то и дело останавливались. Колонна двигалась черепашьим шагом.

Кое-кто из бойцов начал роптать: «Связались с бабьем, а приказ останется невыполненным, к месту назначения опоздаем». Но таким быстро затыкали рот, обрывали на полуслове.

Однако так дальше продолжаться не могло. Командиры посоветовали беженцам по возможности сгрузить с подвод добро. Женщины и слушать не хотели.

Пришлось прибегнуть к принудительным мерам. И тут началось нечто несусветное. Крик, гам, слезы. Все вокруг покрылось пухом из разорванных подушек и перин.

Кто-кто, а мы хорошо понимали, каково женщинам лишиться своего скарба, годами накопленного на трудовые копейки. Но иного выхода не было. Ведь это делалось, чтобы спасти жизнь тем же женщинам, детям, старикам и иметь возможность снова бить врагов революции.

Я отлично понимал, насколько все это правильно. Однако у меня остался тяжелый осадок после «пухового побоища». Пишу, а у самого и сейчас перед глазами стоят охваченные горем женщины, слышу их жалобы, ругань, плач…

Вскоре мы нагнали 3-й батальон. Не потому, что быстро шли. Просто он застрял. Начиналась непроходимая лесная топь. Теперь уж, казалось, никак не пробиться вперед.

Но, наверное, мы сами не знаем своих сил, не знаем, на что способны ради жизни, ради победы.

Принялись настилать гать. Одни рубили деревья, другие очищали их от сучьев, третьи укладывали. Беженцы, забыв о недавних обидах, тоже принялись за работу.

Продвигались мы медленно, но все-таки продвигались.

С грехом пополам вышли к реке Тагилу у деревни Ясьва. Здесь — снова беда. Река, хоть неширокая и неглубокая, но быстрая. А ни парома, ни моста нет. Первым встал вопрос: как быть с батареей? Над этим все ломали голову: и командиры, и красноармейцы. Предлагались разные способы. В конце концов решили перетянуть пушки канатами на небольшом плоту вручную. Одно орудие затонуло и его долго вытаскивали. Сам товарищ Акулов Ф Е. хлопотал по горло в воде. Четыре часа возились с батареей, а всего на переправе пробыли шесть часов.

За рекой Тагилом стало посуше. Плохонькие лесные проселки показались нам мостовой. Как приятно, когда под ногами не чавкает грязь, когда тебя не засасывает болото!

Однако опять же радоваться было рано. Мы потеряли связь с дивизией. Никто не знает, в чьих руках Кушва, к которой пробиваемся с таким трудом.

Командиры беспокоятся, как бы белые раньше нас не вышли на дорогу Ирбит — Кушва.

Стараемся идти побыстрее. Но чувствуется, что люди сильно измучились. Да и питаемся кое-как: сухари, чай.

Командиры рот, комиссар товарищ Юдин, его помощник товарищ Цеховский, заместитель председателя полкового партийного коллектива Миша Ковригин, председатель укома товарищ Федоров все время с нами. Они наравне со всеми мостили гать, перетягивали пушки и пили дымный чай из котелков.

От этого делаешься спокойнее и увереннее. Видишь, что вожаки наши, такие же простые люди, как и мы. У них есть перед нами лишь одно преимущество: в самый трудный момент умеют шуткой, острым словом приободрить всех нас. Этим же бесценным качеством обладает (и пожалуй даже лучше других) наш любимый агитатор товарищ Лобков. Он — маленький, невзрачный на вид человек лет тридцати, а уже успел побывать в Сибири на каторге. Когда он рассказывает о большевиках-подпольщиках, об их работе «на воле» и поведении в тюрьмах, чувствуешь прилив сил, готов горы свернуть.

Разве пережитое нами на марше можно сравнить с тем, что испытали наши старшие товарищи, при кровавом царизме боровшиеся за революцию?!

14 октября. Кушва

Не так уж много времени прошло после нашего отступления от Салки к Кушве. Но теперь это — тема воспоминаний, повод для шуток. Можно посмеяться над тем, как вытаскивали из грязи ботинки, «воевали» с женщинами, «купались» в холодном Тагиле.

Шутки шутками, а ведь могло все кончиться худо, поддайся люди панике, страху, нарушь дисциплину, боевую спайку. Мог кто-нибудь и дезертировать, спасая свою шкуру. Ведь еще до похода один такой нашелся. Это был Сашка Чуваков. Хныкал-хныкал, да и удрал из полка.

В общем марш кончился гораздо радостнее, чем начался.

От Ирбита белые не успели подойти, и дорога нашему полку на Кушву была свободна. Со стороны Нижнего Тагила противник хоть и продвинулся, но отрезать нам путь тоже не смог.

Встретились с представителями 1-й бригады и политотдела дивизии. Они не меньше нас обрадовались этой встрече. В дивизии уже думали, что полк погиб, а мы живы-здоровы. Оставили белым лишь поломанные телеги и домашний скарб, брошенный в болото.

Когда вступали в Кушву, на улицу высыпали рабочие, женщины, дети. Все от души нас приветствовали.

Не стану описывать, как мы отмывались, отсыпались, как лихо расправлялись с горячими щами и кашей, с какой жадностью набрасывались на газеты.

Сразу же после прибытия в Кушву в моей красноармейской жизни произошла большая перемена. Меня вызвал комиссар полка товарищ Юдин и сказал, что я назначаюсь полковым корреспондентом. Должности такой, конечно, нет. Просто мне надо находиться с комиссаром, знать все, что происходит в полку, и писать о наиболее интересном в газету нашей дивизии «Окопная правда» и в газету 3-й армии «Красный набат».

Я немного растерялся. Кроме того, не хотелось уходить от друзей. Но товарищ Юдин обещал отпускать меня в любую роту. И не только отпускать, а даже посылать. «Какой же ты корреспондент, если не будешь знать, как живут красноармейцы», — сказал он.

Почему выбор пал на меня, не понимаю. Вероятно, комиссар заметил мои маленькие статейки, которые печатались иногда в «Окопной правде». Я не стал выяснять причину. Зачем задавать лишние вопросы?

Предложение комиссара, когда я его обдумал, мне понравилось. Ведь это благородное дело — писать о наших героических красноармейцах и командирах. Хорошо, если о каждом подвиге будут узнавать многие люди, если имя смельчака будет передаваться из уст в уста. Только сумею ли я красочно описать?..

Постепенно привыкаю к товарищу Юдину. По первому впечатлению, он мрачноватый, молчаливый. Невольно испытываешь робость перед этим большим, грузным матросом-черноморцем, перед его густым басом.

Однако я уже убедился, что комиссар наш в обращении с красноармейцами прост и душевен. Во время боя, это я не раз видел, товарищ Юдин верхом выезжает на позиции, словно ему и пули нипочем.

Поселился я в домике по соседству с командиром и комиссаром. Нас здесь трое. Кроме меня, мой земляк, один из немногих избежавших ареста коммунистов, Иван Андреевич Голиков, который ведает охраной штаба, и ординарец командира полка Осип Полуяхтов — тоже коммунист. Ивану Андреевичу под сорок, Осипу нет и тридцати. Чувствую, что мы с Полуяхтовым сдружимся.

17 октября. Кушва.

Со вчерашнего дня нашим полком командует товарищ Ослоповский. Товарищ Акулов стал командиром 1-й бригады. Батальон от товарища Ослоповского принял боевой командир роты товарищ Полуяхтов, бывший председатель Ильинского волисполкома.

Вчера зашел по делам к товарищу Юдину. Его не оказалось дома. Командир полка товарищ Ослоповский меня спрашивает:

— Кто такой будешь?

Я назвался. Он посмотрел внимательно, задумался:

— Случаем, не Ивана Николаевича сын?

— Его самого, — ответил я, волнуясь. (Когда спрашивают об отце, не могу не волноваться.)

Комполка вспомнил, как он с бойцами, отходя из Песков к Камышлову, попал в нашу Борисову. Там услышал про моего отца, про других коммунистов, арестованных белыми. Зашел к нам домой, разговорился с матерью, утешил ее, как умел. От матери узнал и про меня.

— Не зря говорят, что земля тесна, — улыбнулся командир полка. — Выходит мы с тобой теперь вместе белых крошим.

— Выходит так, товарищ Ослоповский, — ответил я.

— Смотри, с тебя, как с сына Ивана Николаевича, спрос вдвойне…

Мне по душе пришелся этот короткий разговор. Понравилось и то, что командир полка побывал у нас дома, когда узнал о нашей беде, что запомнил разговор с мамой и называл ее теперь Вассой Васильевной.

В Кушве я опять увидел китайцев. Теперь они сведены в особый батальон. Командует батальоном Жен Фу-чен. Однажды при мне китайские товарищи фотографировались на улице вместе с Филиппом Егоровичем Акуловым, Ослоповским, Юдиным и помощником командира полка С. Т. Акуловым.

Среди наших бойцов много разговоров о китайских товарищах. Известно, что они любят оружие и никогда с ним не расстаются. Особенно ценят «машинки». Так они называют пулеметы. Штыков на винтовках у них сохранилось больше, чем у нас. Следят за обмундированием, ходят с красными бантами,

У китайцев, как я успел заметить, дисциплина крепкая. Безоговорочно выполняют любое требование не только батальонного или ротного командира, но и взводного, и отделенного. Сами красноармейцы строго следят, за, порядком. К нам относятся, как братья. При встречах смеются, хлопают по плечу, жмут руку.

Жаль будет, если придется расстаться с ними. А такие разговоры ведутся. Говорят, что создается китайский полк.

24 октября. Кушва

Наш кушвинский отдых продолжался недолго. Вскоре после того как мы вошли в Кушву, белые начали на нее наступление. Накопив порядочные силы, они захватили Лайский завод, станцию Лаю, деревню Малую Лаю, Нижне-Баранчинский завод и 18 октября приблизились к Кушве.

Тут-то командиры и решили направить на врага наш полк. Хотя у белых гораздо больше людей и оружия, надеялись, что мы не подведем. Полк и правда не подвел. Подошли к белякам незаметно, скрытно. Ударили с такой силой и яростью, особенно у горы Гребешки, что от беляков только пух полетел. На дороге противник оставил много пулеметов, винтовок, снарядов и обоз. Поле между станцией Баранча и Баранчинским заводом усеяно убитыми и ранеными.

Мы, не давая белым передохнуть, гнали их верст двадцать пять. Вернули все деревни, станции и заводы до самого села Балакино.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.