Раненые остаются в строю

Раненые остаются в строю

Проезжая через Крыжановку, Дофиновку и Чебанку, мы перегнали несколько машин с продовольствием и боезапасом. Дорога на восток оставалась пока свободной. На обочинах шоссе попадались перевернутые и обгоревшие машины и повозки. Между Григорьевной и Сычавкой в нескольких местах шоссе было разбито прямыми попаданиями бомб. Насыпь, сделанная для объезда, обвалилась, и восстановлением ее уже никто не занимался.

На подходе к Тилигульскому лиману группа красноармейцев работала у дамбы. С ними был командир.

Я остановился. Подошел к командиру и спросил, не из понтонного ли они батальона. Командир с некоторым удивлением посмотрел на меня. Я предъявил удостоверение.

— Из понтонного, — нерешительно сказал он. — А что?

— Ничего… На Николаев идет транспорт?

— Нет.

— Вы будете взрывать мост и дамбу?

— Таков приказ.

Мы с Григорием поехали дальше. Никто не двигался ни вслед ни навстречу.

Недалеко от села Нечаянное нас остановили пограничники: старший лейтенант и два бойца. Старший лейтенант посмотрел на меня подозрительно:

— Куда едете?

— В Николаев.

— Прошу предъявить документы. — И после тщательной проверки: — Разрешите доложить. Нечаянное, видимо, в руках немцев. Лучше будет, если вернетесь в Одессу.

Позади, со стороны Тилигульского лимана, послышались глухие взрывы.

— Немцы дороги бомбят, — сказал старший лейтенант.

— Нет, это наши подорвали дамбу, — поправил его я.

— У меня нет прав задерживать вас, — снова заговорил старший лейтенант. — А все же лучше вернуться.

— Как ты, Григорий? — спросил я шофера.

— Как решите, так и будет.

— Поехали!

Нам во что бы то ни стало нужно было проскочить Нечаянное, потому что обратный путь машине уже был отрезан: понтонеры только что взорвали мост и дамбу.

Я велел Григорию ехать на предельной скорости, не останавливаясь ни на окрики, ни на выстрелы. Чтобы в случае преследования легче было отстреливаться, я сел на заднее сиденье, приготовил гранаты и карабин. Пристально всматриваюсь вперед, в стороны — никого. За нами, словно дымовая завеса, столб пыли.

Стекла в машине были опущены. Мой китель сразу стал сероватого цвета. Пыль на лицах, на руках, на зубах.

Вот и крыши Нечаянного.

— Жми!

Спина Григория застыла от напряжения, он точно слился с машиной. Я понял, что нас остановит только прямое попадание. Знакомый спуск, подъем. Тишина. Словно вымерло все.

— Проскакиваем, — сквозь зубы процедил Григорий.

Колеса машины покорно наматывали тревожные километры.

Впереди, у телеграфного столба, — небольшая группа людей. Они в нашей форме… Свои! По всем признакам — связисты.

— Как же вы, товарищ бригадный комиссар, проскочили? — недоумевал подошедший к нам мичман.

— Как видите…

— А мы со вчерашнего дня на линии. Дальше должны идти, но нас утром предупредили, что в Нечаянном немцы. Нам же связь с Одессой нужно восстановить.

— Нам, видимо, просто повезло, — ответил я. — Возвращайтесь в Николаев: путь на Одессу отрезан.

* * *

В Николаеве на КП я снова увидел комиссара Бороденко. От него узнал, что здесь находится вице-адмирал Г. И. Левченко и заместитель командующего военно-воздушными силами Черноморского флота генерал-майор В. В. Ермаченков.

Бороденко сказал, что из Севастополя прибыли 500 краснофлотцев, но при них ни одной винтовки.

— Непонятно, зачем их прислали, — удивлялся он. — Люди у нас есть. Нет оружия… Мы докладывали Военному совету, что в Николаеве создана дивизия тылового ополчения в количестве десяти тысяч бойцов, но они тоже не вооружены. Просили оружие, а нам вместо этого прислали невооруженных краснофлотцев.

Вице-адмирал Левченко приказал отправить прибывших краснофлотцев в Севастополь и донес об этом наркому.

К сожалению, выяснилось, что оборудованные батальонные оборонительные районы по рекам Буг и Ингул частями армии не заняты. Значит, армия оборонять Николаев не собирается.

Вице-адмирал Левченко отстранил от должности начальника штаба военно-морской базы Бабурина и назначил на его место капитана 3 ранга А. Ф. Студеничникова, командира эсминца «Огневой», который на буксире отправился в Севастополь.

Я обрадовался, увидев в роли начальника штаба знакомого мне еще по Тихоокеанскому флоту способного моряка. Студеничников доложил, что утром был налет бомбардировщиков на Широкую балку и на аэродром Сливно. Днем в село Зульц вошли четыре танка противника, а в село Нечаянное — 16 танков и до 50 мотоциклов.

— В Нечаянное? — механически переспросил я, думая в эту минуту о своем…

— В Нечаянное, — сказал Студеничников. — А что?

— Ничего… продолжайте.

— Считаю своим долгом доложить, что вчера во время налета вражеской авиации на Николаев, на переправу и на уходящие корабли завязался ожесточенный воздушный бой, четыре наших истребителя были сбиты. Они прикрыли переправу и корабли. Прикрыли, собственно говоря, собой…

— Назовите, пожалуйста, фамилии летчиков, — попросил я…

— Помощник командира 3-й эскадрильи капитан Колобков…

Когда Студеничников произнес эту фамилию, я вспомнил наше знакомство с Колобковым на аэродроме в Николаеве. Он тогда только что вернулся с задания. Весь город наблюдал за его боем. Колобков лихо атаковал вражеский бомбардировщик, готовый сбросить свой смертоносный груз на головы жителей. Все видели, как бомбардировщик загорелся после первой же атаки Колобкова и рухнул вниз.

Я с уважением пожал летчику руку, сказав, что рад с таким человеком познакомиться. Похвала смутила его. Он что-то буркнул в ответ и подтолкнул вперед младшего лейтенанта Грека.

— …Командир звена 1-й эскадрильи лейтенант Данченко, — продолжал Студеничников, — лейтенант Лазарев и младший лейтенант Грек.

Генерал-майор В. В. Ермаченков рассказал мне, как погиб Владимир Грек.

Он прикрывал отход дока, буксируемого из Николаева в Севастополь. Док до отказа был набит женщинами, детьми и рабочими, получившими распоряжение эвакуироваться. Когда над ними появился бомбардировщик, младший лейтенант Грек тотчас обстрелял его. Одновременно Греку пришлось отстреливаться от вражеской группы прикрытия.

Док медленно продолжал двигаться. Беззащитные люди, не отрывая глаз, следили за небом. В руках Владимира Грека была их жизнь. А боезапас у летчика кончился.

Бомбардировщик врага пошел в пике. Раздумывать было некогда: Владимир камнем бросился на таран, и они оба, горящие, замертво упали в воду. Так одна жизнь спасла тысячу других.

Как ни горько признаться, но наряду с подвигами летчиков, моряков и отдельных армейских подразделений, в 9-й армии после ухода из Николаева штаба фронта царили разброд и неразбериха. Военком базы донес 27 августа в Главное политическое управление Военно-Морского Флота о том, что с начала августа командование базы перешло в подчинение прибывшего в Николаев штаба Южного фронта, но координации действий между командованием базы и штабом фронта установлено не было. База не получала информации об обстановке на сухопутном фронте. А после того, как штаб фронта убыл из Николаева, база перешла в подчинение штаба 9-й армии. Командование армии потеряло управление войсками. Различные подразделения, а то и просто группы бойцов и командиров отходили на восток. Не чувствовалось никакой организованности.

Картина такого отхода деморализующе действовала и на части, находившиеся в Николаеве, и на население города. Командование базы делало попытки вести борьбу с этой стихией, задерживая и собирая отходящие группы и подразделения. Но все эти попытки были безуспешными: с запада по разным дорогам продолжали двигаться разрозненные подразделения, вовсе не подчиненные базе. Командование базы сигнализировало об этом штабу и политуправлению 9-й армии. Но это тоже не давало каких-либо результатов: штаб армии оказался бессильным взять в руки управление войсками и восстановить положение. Таким образом, рассчитывать на помощь 9-й армии в обороне подступов к Николаеву не приходилось.

Как бы ни складывалась ситуация с отходом 9-й армии, а части Николаевской базы обязаны были прикрыть переправу, задержать противника и драться, пока есть возможность и смысл.

Батареи 122-го зенитного полка начали вести бои с наземным противником. 213-я батарея выдвинулась на развилку дороги северо-западнее Терновки. Туда же подошли 212-я батарея и пулеметная рота. В западном секторе, в районе села Варваровки, встали у переправы 851, 852, 853-я батареи 85-го зенитного дивизиона и пулеметная рота Дунайской флотилии.

Поздно ночью, встретившись с Левченко и Кулешовым, я узнал, что штаб фронта передислоцировался из Николаева в Берислав.

Командующий 9-й армией генерал Черевиченко заявил:

— Моя главная задача — вывести отходящие части и тылы из-под удара наступающего противника.

* * *

Я поехал в 122-й зенитный полк, занимавший позиции на подступах к Варваровскому мосту.

Командовал полком майор А. В. Мухряков. Я дважды встречался с ним и оба раза замечал его удивительное спокойствие и уверенность в действиях. В нем счастливо сочетались решительность и мягкость, непреклонность и подчеркнутая интеллигентность.

— Наши стволы, — сказал он мне при встрече, — держат небо и землю. Пройдите в любую батарею, к примеру в восемьсот пятьдесят вторую, и вы увидите, что одни орудия отражают налет воздушного врага, пытающегося бомбить переправу, а другие ведут огонь по минометчикам, обстреливающим батареи.

— Кто особенно отличился у вас? — спросил я.

— Капитан Шубаев — командир восемьдесят пятого дивизиона. Под обстрелом противника добрался до наблюдательного пункта впереди батарей и шесть часов, находясь под минометным огнем, корректировал огонь своих батарей, прикрывающих переправу.

Два часа провел я в этом дивизионе, в батарее капитана Тучкина. Полный порядок. Никакой растерянности. Удивительная точность стрельбы.

Командир орудия Белоконь десятью выстрелами вывел из строя три минометные точки врага, пристрелявшиеся по переправе. Краснофлотцы, получившие осколочные ранения, после перевязки продолжали вести бой. А комиссар дивизиона старший политрук Ковзель, страдающий несвертыванием крови, рискующий при самом незначительном ранении умереть, не уходил с огневых позиций, находясь в самых опасных местах.

Когда я вернулся на КП, мне доложили, что звонил генерал-майор Ермаченков: в районе аэродрома Сливны захвачены немецкие летчики со сбитых транспортных самолетов Ю-52.

Мне захотелось побывать на допросе.

В комнате, куда привели пленных, кроме Ермаченкова были представители штаба и политотдела. Ермаченков сказал мне, что пленные на вопросы не отвечают. В руках один из них держал плитку шоколада.

— Не шоколад ему надо давать… — зло сказал я Ермаченкову.

— Скажите им, — кивая в сторону немецких летчиков, сказал генерал краснофлотцу-переводчику, — что сейчас их будет допрашивать бригадный комиссар.

При слове «комиссар» один из немцев что-то шепнул другому.

— Говорить будете? — спросил я.

— Мы солдаты.

— И мы… Но наши не добивают раненых.

— Мы летчики, — твердили они.

— Ваша задача?

— Горючее для танков.

Больше ничего они не сказали и лишь заявили, что Германия непобедима. Но из их планшетов были извлечены карты с обозначением места их аэродрома.

Это были молодые немцы, еще не битые, опьяненные победами в Европе.

Если бы на удар, нанесенный фашистской военной машиной, мы смогли ответить тройным ударом, как часто говорили мы, предполагая, что война сложится иначе, немцы быстро пришли бы в себя. Но сейчас они продолжали наступать, а мы все отходили, сдавая города.

* * *

Слушая немецких летчиков, глядя на их надменные физиономии, я с гордостью думал о замечательных бойцах 852-й батареи. Это они во главе с комдивом Шубаевым и вместе с истребителями 9-го полка первыми начали развеивать версию о непобедимости фрицев. Это они сорвали доставку горючего для немецких танков, сбив из девяти пять транспортных самолетов.

А утром мне принесли принятое по радио сообщение Совинформбюро: советские летчики разрушили железнодорожный мост через Дунай около станции Черноводы, в 60 километрах западнее Констанцы.

Надводная часть этого моста достигала 750 метров в длину. Вместе с примыкавшей к нему с запада огромной эстакадой он тянулся на 1660 метров и связывал железнодорожное сообщение основных центров фашистской Румынии со всем румынским побережьем Черного моря.

Разрушение такого сооружения приостановило все железнодорожные перевозки между Бухарестом и военным портом Констанца, надолго оторвало правобережье Дуная и румынские гавани Черного моря от основной части страны. Нефтяные хранилища на берегу не могли теперь пополняться горючим, тем более что одновременно с мостом был разрушен и нефтепровод, проложенный под ним.

Разрушением Черноводского моста руководил черноморец командир 2-й эскадрильи 32-го истребительного авиаполка капитан Арсений Васильевич Шубиков. Я несколько раз встречался с ним, бывая в этом полку.

Еще перед моим отъездом из Севастополя он вызвался разбомбить мост своей эскадрильей. Но мост надежно охранялся, а радиус действия самолетов И-16 был небольшой. Тогда Шубиков попросил, чтобы в район операции их доставили тяжелые бомбардировщики. Кое-кто к этому предложению отнесся скептически. Но Шубиков убедил маловеров.

И вот бомбардировщики с подвешенными под крыльями истребителями прилетели в район Черноводского моста и сбросили их. Истребители, имевшие по две бомбы, начали действовать самостоятельно под командованием Шубикова.

Совинформбюро сообщало: «К румынскому побережью группа советских самолетов подошла на большой высоте несколькими эшелонами. От берега моря до моста оставалось до 60 километров. Зенитные батареи противника открыли сильный огонь. Но румынские артиллеристы стреляли плохо: ни один осколок вражеского снаряда не задел наших самолетов. Вскоре показались арки Черноводского моста. На фоне реки были четко видны крестообразные переплеты ферм и три гигантские 35-метровые опоры…

Подразделения разошлись по звеньям и поочередно, идя вдоль моста, начали сбрасывать бомбы на мост с пикирования.

Зенитные установки, охранявшие мост, открыли огонь. Но в это время звено советских самолетов на бреющем полете обрушилось на румынских артиллеристов.

Одна батарея замолчала. Через две минуты огонь открыла вторая батарея. Но и ее на втором заходе звено наших самолетов вывело из строя. Оставшиеся пулеметы и одно орудие не могли уже помешать бомбежке моста. В Черноводский мост попали бомбы крупного калибра. Одна 140-метровая ферма моста почти целиком рухнула в реку. Мост разрушен. Советские летчики блестяще выполнили боевое задание».

За эту операцию капитан Арсений Шубиков был награжден орденом Ленина, а летчики его эскадрильи орденами Красного Знамени.

Позже, в октябре 1941 года, когда головные отряды врага рвались через Перекоп, А. В. Шубиков погиб. Герой навечно зачислен в списки гвардейской авиационной части Черноморского флота.

…Утро 13 августа принесло и печальную весть: командиру 85-го дивизиона отдано приказание отойти и переправить батареи в Николаев.

В 18 часов батареи начали переправляться по обстреливаемому противником полуразрушенному уже Варваровскому мосту. Мы видели с Бороденко, как под тяжестью орудий и тягачей тонули пролеты моста, а люди, спасая материальную часть, перетаскивали ее по пояс в воде.

С наступлением сумерек город опоясало кольцо пожаров. Николаев горел, и тушить пожары было уже нечем: водокачка разрушена.

Тральщик «Земляк» принял на борт 200 раненых и под артиллерийским обстрелом отошел от причала.

На следующий день, 14 августа, был получен боевой приказ командующего 9-й армией: концентрированным ударом совместно с 16-й армией уничтожить части противника, выдвинувшиеся на пути отхода 9-й армии. Частям Николаевской военно-морской базы приказывалось с боем отходить на Херсон.

В 17 часов вице-адмирал Левченко отправил телеграмму наркому и Военному совету Черноморского флота: «Противник усиленно обстреливает западную часть города, порт, завод, городок новостроящихся кораблей, элеватор. С темнотой выводятся последние плавсредства. Части 9-й армии Николаев оборонять не будут. Занимаются переброской своих частей на левый берег Буга.

Дороги Николаев — Херсон заняты отдельными группами танков. Полк военно-морской базы находится в обороне в западной и восточной частях города. Зенитные части ведут борьбу с прорывающимися танками. 9-й истребительный полк бомбит танки и пехоту. Зенитные части и полк Николаевской ВМБ будут сдерживать натиск противника днем, вечером эти части будут отступать на Херсон. Для руководства на месте оставляю Кулешова. Ночью перебираюсь в Очаков».

Читая эту последнюю телеграмму, я чувствовал, как тяжело Г. И. Левченко, заместителю наркома Военно-Морского Флота, оставлять Николаевскую базу. Бессилие угнетало всех нас: мы же видели, что даже заместитель наркома не мог ничего сделать для усиления обороны базы. Людей хватало — не было оружия.

Г. И. Левченко попросил нанести в конце концов по скоплению противника под Николаевом удар авиацией и получил ответ командующего флотом вице-адмирала Ф. С. Октябрьского: без решения Ставки авиацию флота использовать на сухопутном фронте он не имеет права…

— Ваши дальнейшие действия? — спросил меня Левченко.

— Еду в Очаков.

— На чем?

— Еще не знаю.

— В двадцать два от траверза Хлебного мола я отхожу туда на бронекатере. Если хотите…

— Согласен.

Я простился с Григорием, моим боевым шофером, приказав ему гнать машину в Севастополь через Херсон.

— А может, вместе, товарищ бригадный комиссар?

— Нельзя… В Очакове уже идут бои.

* * *

Как сухо, строго и просто звучит боевой приказ: «Прикрыть отход!»

Сколько мужества и трагизма стоит за этой обычной для войны фразой!

Пылающий город… Дым, гарь, грохот рвущихся снарядов… Разноголосый поток отходящих войск, колонны машин, разорванные цепочки беззащитных обозов. Толпы людей, хлынувших вслед уходящим войскам… Строго ограниченный запас снарядов, и вокруг — танки врага. Танки… Танки… Танки…

Семь зенитных батарей, рота начсостава, наспех сформированная в последние дни боев, остатки пулеметного батальона на нескольких машинах со счетверенными установками, разрозненные группы бойцов истребительных батальонов да батальны 30-й дивизии — вот, пожалуй, все, кто удерживал лавину вражеских танков, пытавшихся взять город в кольцо и перерезать нам пути отступления на Херсон.

За танками под прикрытием огня артиллерии шли все новые и новые части вооруженной автоматами немецкой пехоты.

Водопой, Кульбакино, Широкая балка стали огромными кладбищами оккупантов.

Только в одном бою зенитчики 122-го зенитного полка уничтожили 20 танков, 5 автомашин с пехотой, 10 минометов, 3 орудия. Командир орудия Борис Дерлин стрелял по танкам прямой наводкой до тех пор, пока его вместе с орудием не вдавили в землю гусеницы танка. А сколько раз моряки сводного морского батальона, сняв фланелевые рубахи, в одних тельняшках шли в контратаки, прикрывая выход на Херсонскую дорогу!

Ни тринадцатого, ни четырнадцатого враг в город не вошел.

А между тем паровозы, доставленные на плавдоке из Одессы, увезли в глубокий тыл десять эшелонов, каждый по 80 вагонов и платформ, с оборудованием, судостроительных заводов.

…В ожидании бронекатера мы стояли с Левченко в безлюдном речном порту у мола.

Элеватор, словно факел, пылал над городом, ярко освещая груженые железнодорожные вагоны и платформы с оборудованием, так и не взорванные нами перед отходом…

Подошел бронекатер. Ворчливый, ритмичный шум работающего двигателя действовал успокаивающе. Нервное напряжение стало спадать. Я почувствовал усталость.

На рассвете меня разбудила артиллерийская стрельба: канонерская лодка «Красная Армения» на Очаковском рейде вела огонь по скоплению войск противника на западном берегу.

Это она, «Красная Армения», с двумя сторожевыми катерами конвоировала из Одессы плавучий док с паровозами. Ее непрерывно атаковала вражеская авиация. С помощью прикрывавших конвой истребителей она отбила все атаки и благополучно пришла в Николаев.

Теперь она в Очакове. За два дня — 12 и 13 августа — на лодке 18 человек было ранено, 11 — тяжело. Им оказали медицинскую помощь — и большинство осталось на своих боевых постах.

— Не хотят уходить в госпитали, — пояснил командир канлодки капитан 3 ранга А. И. Коляда, когда я увидел на вахте и у орудий людей с черными кругами под глазами, в бинтах и кровоподтеках.

А вот 89-я батарея. Множество людей с перевязками. Командир батареи старший лейтенант Бржозовский тоже ранен. На приказание сдать дела и лечь в госпиталь он ответил решительным отказом. А ранение было серьезное. Врач, осмотрев рану, велел ему соблюдать полный покой.

— Вы слышите? — спросил врача Бржозовский. — Начался обстрел. Нужно же их угостить.

Я встретил его по дороге на КП батареи. Он шел хромая.

— Что вам сказал врач? — спросил я.

Старший лейтенант улыбнулся, превозмогая боль:

— Как видите, хожу сам… У нас много дел. Раненые продолжают стрелять. Подавляют минометные. точки…

Через неделю, когда с комиссаром Очаковского укрепленного сектора Г. Н. Вишневским мы встретились уже в Одессе, куда его назначили начальником политотдела базы, он рассказал мне, что на следующий день после нашего пребывания на батарее прямым попаданием снаряда была разбита пушка.

Вскоре вышла из строя еще одна пушка 89-й батареи, и Бржозовский снова был ранен, но запретил уносить себя с батареи, пока могло стрелять хотя бы одно орудие.

Ничем не отличался от Бржозовского и командир 141-го отдельного стрелкового батальона Бондаренко.

Будучи не в состоянии после ранения передвигаться по огневой позиции, он велел оседлать лошадь и верхом, прижавшись к спине лошади, появлялся в самых опасных местах.

— Живой! — кричали красноармейцы и краснофлотцы и шли в бой, подражая своему командиру.

Обе попытки немцев взять Очаков с ходу, переправившись через Березанский лиман со стороны Каборгской косы и села Каза, потерпели поражение.

Батареи 203-миллиметровых пушек № 15 и 22, зенитные батареи при поддержке артиллерии «Красной Армении» уничтожили 20 автомашин с пехотой и танками противника.

Героически вели себя комиссар бригады торпедных катеров Николаев и батальонный комиссар Вишневский, постоянно находившиеся один на левом, другой на правом фланге 141-го батальона, который сдерживал наступление рвущихся в город фашистов. Это было на последнем рубеже, удержание которого позволяло Очаковскому гарнизону уйти.

Канлодка «Красная Армения» до 16 августа обстреливала с Очаковского рейда побережье, занятое противником. Ее пять раз атаковали бомбардировщики и штурмовики. И по-прежнему раненые и контуженные не хотели покидать боевых постов.

Взрывом на корабле был согнут поперечный вал поворотного механизма кормового орудия. Моряки сами исправили повреждение, и через несколько часов орудие опять вело огонь.

Днем прибыл в Очаков буксир «Водолей». С какой радостью получали краснофлотцы доставленное на нем оружие!

Очаковцы дрались неистово. Но сил было мало, и Очаков пал.

На торпедном катере я ушел в Ак-Мечеть, а оттуда в Севастополь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.