«Раненые» и «убитые» винтовки

«Раненые» и «убитые» винтовки

 Если после каждого сражения подсчитываются потери в людях, то оружейник ведет такой же подсчет и в потерях оружия. Для него здесь есть свои «раненые» и «убитые». И так же как люди направляются в лазареты и госпитали для получения помощи, так и оружейник заботится о том, чтобы исправить «пораненные» винтовки, пулеметы, орудия в починочных мастерских.

Самым важным в исправлении оружия, особенно для русской армии того времени, была быстрота. Винтовки надо было возможно скорее исправить и выдать безоружным. Между тем Главное управление генштаба назначило для исправления оружия, получаемого от войск, даже такие отдаленные от фронта пункты, как Сестрорецкий, Тульский и Ижевский заводы. Это решение казалось мне неправильным. Перевозка винтовок на заводы, их исправление и обратная доставка заняли бы около полутора месяцев. Если вспомнить, что такому исправлению должны были подвергаться ежемесячно 200 тысяч винтовок, то выходило, что армия теряла на это время примерно шесть действующих корпусов!

Уже при первых объездах войсковых частей я понял, что исправление оружия нельзя признать хорошо налаженным, как это считали, сидя в Седлеце. В этом деле царила полная неразбериха. Всякий работал по своему вкусу и разумению. Вначале оружие с полей сражений свозили к головному этапу, верст за десять — пятнадцать от передовых позиций. Здесь явочным порядком стали организовываться оружейные мастерские для быстрой очистки и ремонта винтовок. Необходимость создания этих мастерских была подсказана самой жизнью. Между тем штаб фронта незадолго до моего приезда приказал закрыть все этапные мастерские, а оружие, собранное с полей сражений, свозить в глубокий тыл — в Варшаву, Двинск, Вильно, где были организованы большие тыловые мастерские. Отсюда маршевые команды, направляемые на фронт, и должны были получать исправленное оружие. Таким образом, выдача оружия всецело переходила в руки штаба фронта. Объезжая передовые позиции, я постоянно слышал сожаление по поводу этого приказа начальника артснабжений.

— Мы прилагаем чрезвычайные усилия, чтобы собрать винтовки после боя, — жаловался командир одного из полков. — Я выдаю особые награды из хозяйственных сумм тем солдатам, которые с опасностью для жизни собирают винтовки, оставшиеся впереди наших окопов. И все это я должен отправлять в тыл, чтобы мои же винтовки выдавали другим полкам, не заботящимся о своем оружии.

Мы шли по окопу передовой линии. Была глубокая ночь. Вдруг над нашими головами что-то зашевелилось, какая-то большая темная масса перекатилась через бруствер и упала с лязгом и стуком на дно окопа. Перед нами стоял коренастый солдат в низко надвинутой папахе.

— Ты откуда? — спросил командир полка.

— Оттуда, ваше высокородие, — бойко ответил солдат, указывая варежкой в сторону «ничьей земли». — Ходил по винтовки.

И тут только я разглядел в темноте его странный вид. Весь он был обвешан оружием. Из-за спины торчали две винтовки, одна перекинута через плечо, еще две он держал в обеих руках.

— Молодец ты у меня! — сказал стрелку командир полка. — Ну иди к заведующему оружием. Там тебе выдадут... Вот видите, — обратился он ко мне, когда солдат ушел, — а штаб фронта хочет обойтись без этих охотников. А ведь на таких смельчаках все дело и держится...

О централизованной системе сбора и исправления оружия дает представление следующий эпизод. Во время одного из переездов я увидел фурманки, нагруженные «ранеными» винтовками. Фурманки подъезжали к железнодорожной станции, где оружие должно было грузиться в один из вагонов. Винтовки сваливали одна на другую. Солдаты брали по нескольку штук и бросали их в товарный вагон.

— Как можно так обращаться с оружием? — закричал я. — Разве вам никто не говорил, чтобы вы складывали винтовки на солому в полном порядке?

— Я хотел достать соломы, — начал оправдываться старший, — но ее нигде нет...

Конечно, все это только одни отговорки, но вряд ли старший был виноват. Дело заключалось в тех порядках, которые установили лица повыше него. Хороши же будут винтовки после таких перевозок! Побитые прицелы и мушки, утерянные штыки и шомпола — вот первый результат на пути такого «исправления». А сколько подобных перевозок предстоит несчастным винтовкам при их длительном путешествии в тылы! От полка надо перевезти до этапа, где их сваливают в кучу. Когда этапный комендант раздобудет подводы для отправки на станцию, винтовкам предстоит вторая перевозка. Далее идет сваливание в вагон, опять выгрузка на конечной станции, опять на подводах до тыловых мастерских в Варшаве, Двинске, Вильно. Какое огромное различие между отправкой оружия с заводов — в специальных ящиках с перегородками, имеющими вырезы, в которые бережно укладываются винтовки, нигде не соприкасающиеся одна с другой, — и перевозкой винтовок, собранных с полей сражений во время войны! Сколько лишней работы потребуется после таких путешествий! Между тем большая часть винтовок, подобранных возле убитых и раненых, требует лишь основательной чистки и смазки на месте.

Объехав передовые части, я вернулся в Седлец с твердым убеждением, что необходимо в корне изменить установленный порядок или, вернее, беспорядок, в сборе и исправлении оружия.

Приказ, изданный штабом фронта, привел к тому, что у войск основательно снизился интерес к надлежащему сбору оружия.

— Вы расхолаживаете войска в их усилиях собрать все утерянное оружие. А надо, наоборот, — спорил я с работниками штаба фронта, — всемерно поощрять их старания в этом направлении; войскам нужно крепко привить мысль о том, что от них самих, от их энергии зависит преодоление кризиса с винтовками...

После долгих споров и пререканий Управление начальника артиллерийских снабжений согласилось с моими доводами. В середине февраля я сдал составленное мною новое положение о сборе оружия и о передовых починочных мастерских. Оно было объявлено по войскам Северо-Западного фронта 23 февраля 1915 года.

Руководство сбором оружия возлагалось теперь на особого офицера, назначаемого для этой цели в каждой дивизии. В его распоряжении находилась команда безоружных и несколько конных земских стражников. Сбор оружия должен был организовать и корпусной комендант. Таким образом, вся прифронтовая полоса как бы дважды «прочесывалась» сборщиками оружия.

Каждый легко раненный стрелок, приходящий на перевязочный пункт, должен был обязательно принести с собой свою винтовку. Установили строгие взыскания за утерянное оружие. Помимо этого, организовали тщательную проверку всех деревень, сел и местечек в тылу расположения войск, так как стало известно, что население часто подбирает оружие и прячет его. Рассказывали также о случаях, когда были пойманы какие-то подозрительные личности, предлагавшие солдатам купить винтовки. Здесь приходилось, конечно, считаться и со шпионской работой неприятеля. Кстати говоря, она велась весьма интенсивно.

Помню, как поразил меня один факт, происшедший вскоре после моего прибытия на фронт. Мне пришлось ехать из Белостока в Ломжу. Явился к этапному коменданту и предъявил ему командировочное свидетельство, прося о каком-нибудь транспорте. Он сказал, что через час на Ломжу будет отправлен автомобиль с офицерами двух полков, только что двинутых на передовые позиции. Это было время сосредоточения вновь организуемой 12-й армии для наступления в тыл немецким войскам, действующим на укрепленных позициях вдоль Мазурских озер.

Вскоре мы отправились... Перед нами расстилалась далекая снежная равнина. Местность вплоть до неприятельских позиций — открытая. Вдруг наше внимание привлекло одно странное обстоятельство. Горели две березы, росшие около шоссе. Кому понадобилось поджигать березы, и притом именно две — по числу только что прошедших полков? Горящие деревья, вероятно, были хорошо видны неприятелю. Мы подбежали к деревьям. На снегу разлит керосин. В том, что это сделала шпионская рука, уже не было сомнений. Мы стали срубать шашками горевшие сучья. Топора не оказалось, и нам не удалось окончательно затушить эти два сигнальных факела.