Глава 13 Кишка не тонка

Глава 13

Кишка не тонка

Утром в понедельник Мик, по обыкновению полный неодолимой энергии, улетел с Марианной в Австралию на съемки «Неда Келли». По прибытии в Сидней она стала второй его любовницей, пытавшейся покончить с собой (первой, как мы помним, была Крисси Шримптон в 1966 году).

Как она вспоминала впоследствии, до крайнего шага ее довели несколько факторов: отчуждение Мика, побочные эффекты наркотиков, потрясение от смерти Брайана Джонса, унижение оттого, что в Гайд-парке пришлось делить внимание с Маршей Хант (и вдобавок Марианна знала, что в тот же вечер Мик под предлогом концерта Чака Берри и The Who в Королевском Альберт-холле отправился на свидание с Маршей). Не способствовало и то, что день за днем она играла Офелию и ее доводил до суицида другой харизматичный, но неприступный кавалер, к которому «пристрастна буйная толпа».

Чаша переполнилась, когда они въехали в отель «Шеврон-Хилтон» над Сиднейским заливом. Мик уснул, а Марианна села за туалетный столик, и ей показалось, что из зеркала на нее смотрит Брайан. Она хотела прыгнуть с четырнадцатого этажа, но окна были закрыты и закрашены, поэтому она проглотила 150 таблеток барбитурата под названием туинал — хватило бы убить троих — и запила их доставленным в номер горячим шоколадом.

Мик проснулся вовремя и успел отвезти ее в больницу Сент-Винсент, где врачи умудрились промыть ей желудок, прежде чем барбитураты необратимо повредят мозг. Естественно, вызвали полицию, которая — памятуя о меховых покрывалах и шоколадках — поначалу сочла все это итогом неудачной наркоманской оргии. Самаритянина Мика ненадолго заподозрили и жестко допросили насчет того, где Марианна раздобыла столько туинала и не скармливал ли Мик ей таблетки собственноручно.

Спустя пару часов он выступил на пресс-конференции перед полным залом австралийских журналистов, которых приветствовал сиплым кокни: «У-у-утрхо добр-рхое!» — будто никаких забот на этом свете у него нет. Режиссер Тони Ричардсон извинился за небольшую задержку, объяснив, что у Марианны «упадок сил» после долгого перелета. И не догадаешься, что Мику не терпится слинять, — он заявил, что очень серьезно относится к роли Неда Келли, хоть и надеется, что сниматься будет весело, и пошутил насчет «инцестуальных отношений» с Марианной в роли сестры Келли.

Потом, когда стала известна истинная природа ее «упадка сил», все переменилось, и те самые журналисты, которых Мик очаровывал с утра, осадили больницу, уже даже не притворяясь, будто играют по цивилизованным правилам. Когда один фотограф просочился мимо охраны к ней в палату, Лесу Перрину пришлось удерживать Мика физически. Никакой «тирании клевизны» Марианна не увидела бы в этом человеке, который яростно рвался из хватки Перрина и орал: «Он у меня получит… он у меня получит!»

Доктора спасли Марианне жизнь, но она шесть дней провела в коме; казалось, никакая медицина оживить ее не способна. Из Великобритании к ее постели примчалась баронесса Эриссо; опасаясь, что надежды больше нет, она вызвала католического священника, и тот Марианну соборовал.

Марианна провела эти дни в живописной грезе, где в каком-то царстве между жизнью и смертью беседовала с Брайаном Джонсом. Эту встречу она отчетливо запомнила — Брайан ни словом не обмолвился о том, что его убили, лишь слегка недоумевал, обнаружив, что покинул мир живых. На третий день ее комы в элегантном челтнемском доме состоялись его похороны. Присутствовали 500 человек, в основном горюющих девушек, а среди цветов стоял гигантский венок: «От Мика и Марианны с любовью». Священник попросил собрание помолиться не только за этот камень, которому теперь предстоит сидеть на месте, все равно не наживая добра, но и за почти безжизненную девушку на другом конце света.

В итоге, вспоминает Марианна, она услышала, как три голоса зовут ее вернуться в мир живых — мать, Николас и Мик. Когда она открыла глаза, Мик был рядом и держал ее за руку (хотя он, неисправимый прагматик, между бдениями в больнице втискивал съемки). «Ты вернулась», — сказал он. «Да меня дикими конями не оттащишь», — еле слышно отвечала она.

Когда она окрепла, мать перевезла ее в монашескую больницу, где было поспокойнее. («В монастырь — и поскорее», — безжалостно советует Гамлет Офелии посреди ее страданий.) Мик снова отправился на съемочную площадку Неда Келли, где роль Мэгги уже отдали австралийской актрисе Дайан Крейг. Он ужасно тревожился и с площадки непрестанно писал Марианне «чудесные письма, — расскажет она потом, — полные раскаяния, мольбы о прощении».

Съемки проходили в основном под Бёрдвудом, в Новом Южном Уэльсе, где родилась и провела первые два года жизни мать Мика Ева. В австралийской прессе поднялась буча — не только потому, что национального народного героя играет «бриттый», но и потому, что, вообще-то, Келли действовал в соседнем штате Виктория.

Жил Мик на маленькой ферме возле Пейлрэнга, милях в тридцати от Канберры, деля скромное бывшее обиталище пастуха с Тони Ричардсоном и продюсером Нилом Хартли. Июль в Новом Южном Уэльсе самый холодный месяц в году, а действие фильма происходило по большей части на натуре, что требовало от Мика всей спортивности и выносливости, на какие он был способен. Съемки оказались не такие беспроблемные, как на «Представлении», плюс Марианнина попытка самоубийства, — можно подумать, в первый день ритуально исполнили «Sympathy for the Devil». Участники съемочной группы вечно болели, какие-то костюмы сгорели при пожаре, а Марк Макманус, игравший подручного Келли Джо Бёрна, еле избежал серьезного увечья, когда нечаянно перевернулась тележка, на которой он ехал. Пошла вторая неделя; Мик надавил на спусковой крючок реквизитного пистолета, патрон разорвался в казеннике, и Мику сильно обожгло правую руку. Ему было больно, рукой он пользовался с трудом, но настоял на продолжении работы.

Засыпая письмами Марианну, он постоянно писал и Марше — «смешные, грустные, задумчивые, глубокие, проницательные, трогательные» послания, как скажет потом она, в том числе одно особенно милое, в котором подбадривал Маршу перед ее участием в фестивале на острове Уайт, где хедлайнером был Боб Дилан. Другое письмо, датированное воскресеньем, 20 июля, днем первой высадки на Луну, было озаглавлено «Воскресенье на Луне». Первое время он не мог удержать авторучку забинтованной правой рукой и писал Марше левой.

Съемки длились с утра до ночи, каждый день нужно было учить реплики на завтра, но и материал для «Стоунз» тоже требовалось создавать. Мик прихватил с собой тетрадку — в ней он записывал идеи для песен, и никогда с ней не расставался — и новую электрогитару, которая сильно помогла восстановить подвижность обожженной руки. Как-то раз, сидя в одиночестве на холоде и думая о Марше, он набросал текст под замечательно бездумным предварительным названием «Black Pussy».[242] Название сменилось не менее двусмысленным «Brown Sugar»[243] — синонимом межрасового секса (особенно в смысле батончиков «Марс») и темного уличного героина. В знакомой обстановке города «Noo Awleans» фигурировали рабовладельческие рынки XIX века, случайные изнасилования молодых рабынь белыми работорговцами, девушки, теряющие невинность, и матери, меняющие молодых любовников. Даже в те времена еле сформулированного феминизма и нулевой политкорректности он и сам слегка удивился своему порыву упомянуть «все ужасы в один присест».

Порою знаменитые друзья режиссера Тони Ричардсона заезжали на площадку и останавливались в том же доме, где жили Тони и Мик. Среди них был шестидесятипятилетний писатель и поэт Кристофер Ишервуд, который прибыл из самой Калифорнии с любовником Доном Бакарди, на тридцать лет его моложе. Прославленный автор «Прощай, Берлин!» и близкий друг Уистана Хью Одена ожидал встретить наглого звездного мачо, но застал Мика в режиме серьезных киносъемок — то есть в лучшем виде. «[Он] очень бледен, тих, уравновешен, весел, уродливо-прекрасен… почти лишен тщеславия, — отмечено в дневниках Ишервуда. — Он почти не поминает о себе и своей карьере… можно говорить с ним часами и так и не узнать, чем же он занимается. Кроме того, он вполне способен веселиться вместе со всеми, кривляться, развлекать, ладить с людьми и вести серьезный разговор тет-а-тет с теми, кто этого хочет. Он серьезно, но отнюдь не претенциозно говорил о Юнге и об Индии… вообще о религии. Он, похоже, терпим и совершенно не стервозен».

При Ишервуде до Тони Ричардсона дошла весть о том, что в Пейлрэнг направляется группа студентов Канберрского университета — хотят похитить Мика и запросить тысячу долларов выкупа на благотворительность. Похитители так и не появились, но десять местных полицейских всю ночь продежурили в кухне, не подозревая, что обитатели дома за стенкой курят траву. Спустя пару дней Марианну выпустили из монастыря, и она приехала к Мику, отчего, с точки зрения Ишервуда, их общее жилье превратилось в «самый потрясающе дикий дом в Австралии».

После всего, что они пережили в Сиднее, дикость меньше всего интересовала Мика и Марианну. Австралийская поездка, которая должна была их сблизить, завершилась через месяц, когда Марианна улетела в Швейцарию лечиться у психиатра — за счет бесконечно щедрого Мика. В Швейцарии она отыскала врачиху, которая поняла ее состояние и взаправду помогла. Но за все это кругосветное путешествие сквозь боль ни единая живая душа не посоветовала ей отказаться от наркотиков.

В тетрадке у Мика появился текст для новой песни Джаггера — Ричарда, вдохновленный вялой шуточкой Марианны по возвращении к жизни, — мол, меня даже дикие кони не оттащат. То была его первая настоящая песня о любви, не тираническая и не клевая, полная угрызений, перемешанных с беспомощностью, слова о том, что он по-прежнему рядом: «I watched you suffer a dull, aching pain / Now you decided to show me the same / No sweeping exit or offstage lines / Could make me feel bitter or treat you unkind».[244]

Через несколько дней после возвращения в Лондон кто-то взломал его машину — исчезли кое-какие мелочи, в том числе тетрадка с текстом «Wild Horses», который он, как водится, не удосужился заучить. Вместо того чтобы обращаться в полицию, которая не посочувствует и вряд ли поможет, он поручил Лесу Перрину опубликовать обращение в газетах: если вернете тетрадь, получите награду, и мы ни о чем вас не спросим. Через несколько часов некий аноним позвонил Ширли Арнольд в контору «Стоунз» и сказал, что тетрадь у него и он хочет за нее 50 фунтов. «Я сказала Мику, а он ответил: „Я дам ему тридцать“, — вспоминает Ширли. — Тетрадь была ему драгоценна, а он все равно сбивал цену. И мужик согласился на тридцатку».

Договорились, что Ширли встретится с анонимом в главном зале вокзала Ватерлоо, передаст деньги и заберет тетрадь. Она ужасно нервничала — вдруг мужик придет грубый, хуже того, опасный, а она тут одна, — но ей и в голову не пришло возразить, до того она была предана Мику. Лишь когда обмен состоялся, она сообразила, что ее все-таки не послали на вокзал в одиночестве: новый молодой шофер Мика Алан Данн стоял неподалеку и за ней приглядывал.

Великобритания снова прочувствовала «Роллинг Стоунз», и настало время переходить к следующему пункту Микова плана возрождения группы — пункту, который был еще важнее. Принц Руперт Лёвенштайн закончил проверку их финансов, и результаты вышли отнюдь не радостные. Принц Руперт настоятельно рекомендовал срочно ехать на гастроли в Штаты, лучше всего — до конца года. Мик согласился, более того, был полон решимости сделать так, чтобы доходы с этих гастролей не ухнули в ту же черную дыру, где в последние годы пропадали другие чеки группы. Иными словами, Аллен Клейн должен уйти.

Пока Мик был в Австралии, Кит в Лондоне, ради моральной поддержки прихватив Сэма Катлера, объявил Клейну, что тот уволен. Все, впрочем, понимали, что так запросто проблема не решается. Поэтому Мик и принц Руперт придумали план — как ослабить хватку Клейна постепенно, а не перерубать ему запястье одним ударом мачете. Клейнов племянник Рон Шнайдер работал на «ABKCO» еще до контракта компании со «Стоунз», и все они его любили. Шнайдер как раз недавно ушел из компании, утомленный одержимым контролем Клейна, и собирался заняться менеджментом самостоятельно. В этот удачный момент Мик позвонил ему с площадки «Неда Келли» и попросил устроить группе первые за три с лишним года американские гастроли в начале ноября.

По воспоминаниям Шнайдера, когда он сообщил об этом дяде, тот «как с цепи сорвался»; однако Клейн уже так погряз в проблемах «Битлз», что на былой пыл негодования его не хватило. Он лишь потребовал, чтобы гастроли управлялись из нью-йоркской конторы «ABKCO»; поначалу Шнайдер так и делал, а затем тихой сапой перенес работу к себе домой в Ривердейл. Как ни странно, Клейн даже согласился на создание компании «Стоун продакшнз» под совместным управлением Шнайдера и принца Руперта; все доходы от гастролей будут выплачиваться ей.

Первые переговоры Шнайдера принесли замечательный отклик от крупнейших концертных площадок Америки, в том числе нью-йоркского «Медисон-сквер-гардена» и лос-анджелесского «Форума». Проблема заключалась в том, что гастроли таких масштабов требовали щедрого финансирования, а поскольку миллион долларов авторских отчислений до сих пор был заморожен на общем банковском счете «Стоунз» из-за тяжбы Олдэма и Эрика Истона, счет этот был практически пуст. Единственный небольшой аванс в 15 тысяч долларов, который пообещало агентство «Уильям Моррис», не покрыл бы даже счет Кита за выпивку в гримерной. Шнайдер решил с каждой площадкой договариваться отдельно: заключить сделку на 75 процентов сборов, а 50 процентов прогнозируемого дохода — авансом.

Была и еще одна крупная закавыка — долгое время за нее нес ответственность Брайан, однако теперь дело было в Мике. В мае у него нашли каннабис — мягко говоря, было крайне маловероятно, что американская иммиграционная служба даст ему визу. Джон Леннон в тот период на своем счету тоже имел похожее «преступление против морали», и ему отказали в визе на срок гораздо короче и без публичных выступлений. Однако Леннон при любой возможности поносил американский империализм, а Мик нынче старался ни словом не обижать власти США. По счастью, среди знакомых «Стоунз» был один чиновник в консульском департаменте американского посольства на Гроувнор-сквер, куда Мик когда-то ходил протестовать против войны во Вьетнаме. В обмен на сладкие конфетки — в том числе на полностью оплаченный отпуск на юге Франции — этот дружественный инсайдер устроил им выдачу визы.

Последние месяцы шестидесятых превратились в торжество бесконечного, казалось бы, милосердия рок-музыки и способности ее аудитории мирно собираться неисчислимыми толпами. В Гайд-парке уже сыграли Blind Faith и «Стоунз», на острове Уайт — Боб Дилан. Затем в середине августа рекордные 500 тысяч человек три дня тусовались на молочной ферме под Вудстоком, штат Нью-Йорк, где слушали тридцать два музыкальных сета, в том числе Grateful Dead, Crosby, Stills and Nash, Jefferson Airplane, The Who и Джими Хендрикса; эту толпу — вдвое больше, чем в Гайд-парке, — не согревало солнышко, но поливал дождь, и все они месили грязь, что, однако, не мешало всеобщей эйфории, взаимной поддержке и полнейшему отсутствию склонности к разрушению и насилию.

Впрочем, уже мелькали основания подозревать, что у этой солнечной улыбчивой контркультуры имеется зловещая оборотная сторона. Как раз перед Вудстоком глава калифорнийской хипповской коммуны, неудачливый автор песен Чарльз Мэнсон, отправил своих молодых подопечных в смертоносный поход, вдохновленный песней «Битлз» «Helter Skelter». За две ночи так называемая семья Мэнсона убила семь случайных людей, в том числе жену режиссера Романа Полански, киноактрису Шерон Тейт на сносях, и кровью расписала стены богатого дома Полански цитатами из популярных песен. Как выяснилось позже, один из убийц заявлял, будто он «дьявол и пришел выполнить работу дьявола».

Дьявольскую работу как раз и славили новый фильм «Пробуждение моего демонического брата» Кеннета Энгера (чей бывший любовник Бобби Босолей присоединился к семье Мэнсона) и музыкальное сопровождение к нему на синтезаторе «Муг», написанное Миком Джаггером, самым известным адептом Сатаны. Дабы подчеркнуть эту связь — а Мик-то думал, что обрубил ее навсегда еще несколько месяцев назад, — Энгер перемежал голых юношей на языческих распятиях с белой фигурой на сцене в Гайд-парке.

«Стоунз» в лице Мика тщательно воздерживались от любых выступлений, грозящих дестабилизацией американского общества, а вот тезку группы, калифорнийский журнал, подобные соображения не останавливали. «Роллинг Стоун» превратился в издание не только музыкальное, но и радикально политическое и недавно объявил 1969 год «годом американской революции». Многие легковерные люди — особенно в мировом центре легковерности, располагающемся в Калифорнии, — считали, что «Роллинг Стоун» выступает от имени «Роллинг Стоунз», и ожидали, что грядущий приезд группы спровоцирует искомую революцию, а если этому поспособствуют прирученные Миком темные силы — что ж, тем лучше.

Чиновник (неизвестного пола) американского посольства в Лондоне, выдавший Мику визу, может, и задумался бы, попадись ему на глаза брошюра, которую распространяли в Окленде. «Поприветствуем „Роллинг Стоунз“, — говорилось в ней, — наших товарищей по отчаянной борьбе против маньяков, прибравших к рукам власть. Революционная молодежь мира слушает вашу музыку и вдохновляется на беспощадные выступления… подонки слышат вас в наших крошечных транзисторах и знают, что им не избежать крови и огня анархической революции… Товарищи, вы вернетесь в эту страну, когда она освободится от тирании государства, и сыграете свою замечательную музыку на фабриках, управляемых рабочими, под сводами опустевших ратуш, на развалинах полицейских участков, под трупами повешенных священников, под миллионом красных флагов, реющих над миллионами анархистских коммун… „РОЛЛИНГ СТОУНЗ“, МОЛОДЕЖЬ КАЛИФОРНИИ СЛЫШИТ ВАШ ГОЛОС! ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ!!!»

* * *

27 октября Мик объявил расписание гастролей — двадцать восемь концертов — перед толпой журналистов на пресс-конференции в лос-анджелесском отеле «Беверли-Уилшир». Он уже три недели пробыл в Лос-Анджелесе с Роном Шнайдером, готовясь к величайшему наступлению «Стоунз» на американские органы чувств со времен «Шоу Эда Салливана» в 1964 году. Одновременно с началом гастролей должны были выйти альбом «Let It Bleed» и сборник золотых хитов «Through the Past Darkly» (на конверте поместили последнюю фотографию Брайана Джонса с группой), а также специальный промоальбом из четырнадцати песен для радиостанций.

В отличие от прошлых бестолковых трансамериканских поездок — мы помним фермерские ярмарки и дрессированных тюленей! — эти гастроли были организованы тщательнее некуда, чем занимались лучшие профессионалы, а надзирали за организацией сами «Стоунз» (то есть Мик). У них впервые была своя звуковая и осветительная аппаратура, а также сценические декорации, в том числе ковер; все это подогнал Чип Монк, занимавшийся тем же самым на Монтерейском и Вудстокском фестивалях, а в Вудстоке бывший к тому же ведущим. Выступать им предстояло за кордонами не озлобленных местных полицейских, а собственной охраны, куда вошли детективы из нью-йоркского отдела полиции по борьбе с наркотиками, желавшие подработать. Продажей программок, футболок и прочей сувенирки группа рулила через Рона Шнайдера и «Стоун продакшнз». Еще разработали плакат с обнаженной прерафаэлитской девой, похабной и утонченной разом, — уже знакомый стиль Джаггера.

В знак благодарности за творческое вдохновение — хотя «Стоунз» об этом никто не просил — на разогрев позвали чернокожих музыкантов, блюзмена Би Би Кинга и Айка с Тиной Тёрнер; на концерте в Далласе последних заменил Чак Берри. В последние месяцы Мик и так довольно времени провел перед камерами, однако гастроли собирались снимать известные американские документалисты, братья Альберт и Дэвид Мейзлз, чьи съемки первых американских гастролей «Битлз» 1964 года — в духе «нас с камерами тут как бы и нет» — запечатлели дружелюбнейший, невиннейший период развития поп-музыки.

Помня, с каким скрипом «Стоунз» выступили в Гайд-парке, Мик настоял на двухнедельных репетициях в Лос-Анджелесе. Сначала думали вместе поселиться в доме на Ориэл-драйв, но, как водится, офицеры и сержанты вскоре разделились. Мик и Кит переехали в Лорел-Каньон, в дом Стивена Стиллза из Crosby, Stills, Nash (а теперь & Young), Чарли с женой Ширли и маленькой дочкой Серафиной остались на Ориэл-драйв, а Билл с подругой Астрид отправились в гостиницу. Мик Тейлор и Сэм Катлер поехали с Проблесковыми Близнецами в Лорен-Каньон: Катлер — потому что без него гастроли не спланируешь, Тейлор — потому что Мик-старший отечески за ним приглядывал.

К дому Стиллзов — где когда-то жила бразильская кинозвезда Кармен Миранда — прилагались три девицы: пара близнецов, они же Сладкая Парочка, и неземная блондинка Энджел, умевшая только сидеть и сногсшибательно выглядеть, читать карты Таро (как потом выяснится, не очень точно) и, как дипломатично вспоминает Сэм Катлер, «чесать спинку». Грэм Парсонс одолжил им своего гастрольного менеджера Фила Кауфмана в мажордомы и посредники по любым делам, а нью-йоркские копы установили снаружи постоянную охрану. Жилище полагалось держать под строжайшим секретом, но порой в спальню к Мику через окно пыталась забраться поклонница-другая, вопя собственную версию «I-yi-yi-I like you very much!».[245]

Катлер предполагал, что жизнь с Миком и Китом превратится в сплошные пляски и оргии, но, к его удивлению, оба они вели себя «как… английские джентльмены… в идиллическом загородном пансионе». Мик совершенно сосредоточился на предстоящих гастролях — точно «генерал рок-н-ролльной армии», вникал во все подробности логистики, даже мельчайшие, проверял каждый цент расходов. «А за это мы платим?» — чаще всего спрашивал он. Живя в одном доме с ведущим концертов и новым членом группы, он оставался в стороне. «Он никогда не переставал быть Миком Джаггером, — вспоминает Катлер. — Даже спускаясь из спальни в пижаме, он постоянно был на сцене».

Однако привести «Стоунз» в хорошую форму, достойную «Медисон-сквер-гардена» и лос-анджелесского «Форума», — задача, которая угрожала одолеть даже его. Поначалу репетиции проходили в Лорел-Каньоне, но только Чарли неизменно приходил вовремя, а играли они по-прежнему кое-как. Наконец раздраженный Мик сменил репетиционную базу на павильон киностудии «Уорнер бразерс» в Бёрбэнке. Чтобы больше походило на реальные концертные условия, Чип Монк настроил звук и свет и разместил на сцене декорации.

Когда разобрались с подготовкой гастролей и группа заиграла относительно пристойно, Мик призвал Марианну. Несмотря на лечение у швейцарских психиатров и месяцы якобы поправки здоровья в Лондоне, она была бледна как смерть — как мертвая Офелия в «рыдающем потоке». В автобиографии она описывает, как тщательно готовилась, чтобы воссоединение не стало для Мика чрезмерно неприятным сюрпризом. Фил Кауфман встретил ее в аэропорту и отвез не в Лорел-Каньон, а в бунгало в Голливуд-Хиллз, где ей был предписан интенсивный режим — фруктовые соки, витамины и массаж; с Миком она все еще не виделась. «Когда я оклемалась, меня обвязали бантиком и вернули ему».

По ее словам, он звал ее с собой на гастроли, но она отказалась, чувствуя, что отношения их так или иначе обречены. Едва ли не в последний раз вместе появившись на публике, они съездили в голливудский клуб, где в темноте толпились звезды музыкальной сцены, кино и телевидения. Едва вошел Мик, в клубе повисла тишина, точно в церкви.

Гастроли начались 7 ноября с аншлага на спортивном стадионе «Форт-Коллинз» университета Колорадо. Сэм Катлер представил «Стоунз» девяти тысячам вопящих студентов как «величайшую в мире рок-н-ролльную группу» — титул, который они сохранят за собой навсегда, невзирая на любых новых конкурентов, хотя, за вычетом материала Чака Берри, классического рок-н-ролла никогда не играли. В то время подобные самовосхваления были рискованным шагом для группы, которая после трех лет отсутствия — и явно не в форме — возвращается на родину рок-н-ролла. Особенно это возмутило Мика — он не распознал шедевр упреждающего брендинга и счел, что группу это унижает. «Дурацкий эпитет… как будто мы в цирке выступаем, — говорил он позже, что довольно странно для шпрехшталмейстера „рок-н-ролльного цирка“. — Я все твердил [Катлеру]: „Прошу тебя, не называй нас так. Неловко же“».

Ему хватило мудрости не тащить с собой в Америку оборчатое белое платьице — гардероб его сдабривал андрогинность иронией: черная футболка с сильно открытым горлом, штаны с заклепками по швам, а ко всему этому собачий ошейник любителя бондажа, ремень и летучий розовый шифоновый шарфик — от такого погибла великая эдвардианская балерина Айседора Дункан, когда шарфик запутался в колесах ее открытого «бугатти». На голове — огромный красно-бело-синий цилиндр, как у Дяди Сэма, лихо заломленный на затылок.

Гигантская сцена «Форт-Коллинза» гораздо отчетливее беседки с пальмами в Гайд-парке выявила странный диссонанс в новом имидже группы. До той поры, по сути дела, существовали рок-группы двух типов: наследники пятидесятых и начала шестидесятых, которые скакали и веселились, как The Lovin’ Spoonful или Freddie and the Dreamers, и современные, как Pink Floyd или Soft Machine, творившие эпические электронные симфонии и какофонии, не дрогнув ни единым мускулом.

Здесь же обе слились в одну; вокалист не замирает ни на миг, машет волосами и розовым шарфом, надувает и поджимает свои громадные губы, ходит локтями, точно мальчик, играющий в паровозик, — а его соратники соревнуются друг с другом в выверенной неподвижности и невыразительности. Кит, когда-то такой улыбчивый и дерганый, превратился в сумеречную угрозу, лишь подчеркнутую густым макияжем. Кучерявый Мик Тейлор с младенческим личиком, не отрывающий взгляда от грифа, смахивал на застенчивую викторианскую девушку, что на пяльцах вышивает благочестивую картинку. Билл Уаймен вообще никогда не шевелился и не улыбался. Только Чарли в своем гнезде среди грохочущих тарелок проявлял признаки жизни, хотя оживление это не отражалось на его грустном черепашьем лице.

В отличие от былых двадцати-с-чем-то-минутных концертов ныне их выступление длилось добрый час с четвертью. Большинство групп, появившихся в начале шестидесятых, свои ранние песни презирали и отказывались играть на концертах. А суперклевых и несентиментальных «Стоунз» и просить не надо было — они запросто играли старье. В их сете перемешивались старые добрые солнечные времена «Little Queenie» или «Carol» и сумерки души «Sympathy for the Devil» и «Gimme Shelter» с «Let It Bleed», который уже был на подходе, а завершалось все «Midnight Rambler» — Чип Монк заливал сцену кровавым светом, а Мик до бесчувствия порол ее своим ремнем типичной доминатрикс. Затем Мефистофель, изнасилование и убийство растворялись в хипповой доброжелательности. «Целуем вас на прощание, — напоследок сказал он, — а вы поцелуйте на прощание друг друга». И девять тысяч человек разошлись так мирно, будто Гайд-парк переместился в Скалистые горы.

Подлинным испытанием Америки на радушие стала вторая гастрольная площадка — два вечера в лос-анджелесском «Форуме» на 18 тысяч человек, где предварительные продажи билетов на сумму 260 тысяч долларов побили все рекорды «Битлз». Калифорния была эпицентром «серьезного» рока — его полагалось созерцать, а также слушать усердно и вдумчиво. Когда Мик готовился выйти под перекрестье прожекторных лучей, сотрудник «Форума» его предостерег: «Не ждите, что они будут орать».

Но, едва увидев иронически заломленный цилиндр Дяди Сэма и летучий розовый шарфик, они заорали так остервенело, точно и не было предыдущих шести лет церебральной рок-музыки. Вопли сменились другой формой похвалы — во время «Street Fighting Man» они вскочили и принялись лупить воздух кулаками под «marchin’, chawgin’ feet — BOY!». Среди присутствующих газетных критиков был Альберт Голдмен, позднее — злобнейший из рок-биографов. Его рецензия в «Нью-Йорк таймс», написанная с карикатурным немецким акцентом («Йа, майн камрады, фотт именно…»), уподобляла концерт партийному съезду НСДАП в Нюрнберге, а Мика обзывала «Вождем», призывающим своих нынешних штурмовиков к массовой мастурбации. В Лос-Анджелесе Мик вдобавок записал «Honky Tonk Women» для «Шоу Эда Салливана», которое транслировали без единого замечания цензоров, когда-то негодовавших от «Let’s Spend the Night Together».

Переезды по Америке мало отличались от гастролей три года назад — разве что все было масштабнее, громче и отвратительнее. Все те же сердитые копы, убогие гримерные серого кирпича, спальни анонимных гостиниц и мотелей. Тот же поток молодых женщин с ослепительно-белыми зубами (отнюдь не британскими) и персиковыми личиками, желающих переспать с Миком Джаггером и готовых лечь с любым, кто им это устроит. Конкуренция среди групи так возросла, что некоторые переходили к новаторским методам привлечения внимания своих жертв. Больше всех прославилась Гипсолитейщица Синтия, которая увековечивала рок-звезд верхнего эшелона, создавая слепки их эрегированных пенисов — обычно из материала, который используют стоматологи. Среди ее моделей были Джими Хендрикс, Эрик Бёрдон и Уэйн Креймер из MC5, однако Мик — несмотря на неоднократные приглашения — никогда. Позже Синтия признает женскую эмансипацию и станет делать слепки грудей, а еще позже баллотируется на пост мэра Чикаго.

Перед концертом в Далласе к Рону Шнайдеру обратилась молодая блондинка, которая представилась Масляной Королевой и сказала, что у нее в сумочке полтора фунта масла, которым она желает намазать голое Миково тело, дабы потом все слизать. Сойдет и любой другой из «Стоунз», сказала она, только у нее мало времени, надо сына из школы забрать. Сэм Катлер прикрыл всех, сказав, что они веганы, не переносят животных жиров даже припарками и ей придется обойтись парой-тройкой гастрольных менеджеров.

В нью-йоркском «Медисон-сквер-гардене» два вечера подряд забитый под завязку зал на 18 200 человек принимался орать так же мгновенно и единодушно, как в лос-анджелесском «Форуме». На концерте выступила и Дженис Джоплин, белая рок-инкарнация Бесси Смит, которой спустя меньше года предстояло повторить путь Брайана Джонса и его сверстницей — в двадцать семь лет — умереть от злоупотреблений героином и алкоголем. Мик настолько уверился в своей способности контролировать толпу, что, снова переключившись на сладострастный кокни, прямо-таки зазывал зрителей на сцену: «По-мо, у мня пуговица на штанах оторвалась. Мож, не упадут. Вы ж не хотите, чтоб с меня штаны упали?» Когда он спел «Live with Me», обдолбанная и перепившая Дженис завопила: «Да у тебя кишка тонка!»

Позже на улице его остановила седая бабушка — сказала, что хочет показать ему одну фотографию. На фотографии оказалась она сама — голая, на постели, с раздвинутыми ногами. Мик поморщился, а винтажная вамп вцепилась ему в волосы и повалила на землю. Два-три охранника из нью-йоркской полиции растащили их не без труда.

Провокационность на сцене уступала место крайней осмотрительности на пресс-конференциях, едва всплывали сложные политические вопросы. 15 ноября прошел так называемый Марш Моратория — 250 тысяч человек отправились в Вашингтон на крупнейший протест против войны во Вьетнаме. Беседуя с тележурналистами в Австралии, Мик заявлял не задумываясь, что война «ужасна и неправильна», но теперь все упоминания этой темы тонули в улыбчивой болтовне на псевдококни. Сочувствует ли он Америке, которая день за днем страдает, видя, как ее ВВС бомбят соломенные хижины, а ее мальчишек привозят домой в мешках? «Заканчивайте с этим как можно быстрее». Что хотят сказать «Стоунз» революционной молодежи, которая полагает их своими лидерами? «Мы с вами… мы прямо за вами».

Те, кто пытался напрямую вовлечь его в события «года американской революции», получали равно краткую отповедь. В Чикаго к нему за кулисы зашел Эбби Хоффман, лидер Международной партии молодежи, они же йиппи, и один из Чикагской восьмерки, ожидающей суда по обвинению в разжигании мятежей после съезда Демократической партии в 1968 году. Хоффман попросил Мика помочь с оплатой адвокатов, но ответом ему была типичная Джаггерова уклончивость. «Он не сказал „да“ и не сказал „нет“», — позже недоумевал йиппи. В Окленде, штат Калифорния, военизированные «черные пантеры» потребовали от Мика клятвы личной верности — поскольку прежде он сочувствовал черному радикализму, а в гастролях участвовали чернокожие артисты. Никакой такой клятвы не последовало, пришлось вмешаться охранникам — ради чернокожих, а равно и бледнолицых музыкантов. Даже под защитой вооруженных телохранителей Айк и Тина Тёрнер опасались за себя и таскали с собой пистолеты.

На этих гастролях зародилась еще одна традиция, нечаянно основанная на старой водевильной аксиоме: «Заставь их смеяться, заставь их плакать… но главное — заставь их ждать». Концерты начинались на полчаса позже обещанного, затем на час позже, в конце концов — на два. Фестивальная эра приучила аудиторию к затяжным бдениям между сетами, поскольку организация хромала, а музыканты ценили время не больше, чем средиземноморские любители сиест. Для слушателей «Стоунз» эти опоздания читались не как раздолбайство или пренебрежение, но как элемент того самого общего подхода «идите на хуй», который и придавал Величайшей Рок-н-Ролльной Группе Мира столь неотразимую прелесть и завидное очарование. Толпа в ожидании с удовольствием воображала, будто музыкантов задержала какая-то гульба, а наконец снизойдя до зала и выйдя на сцену, они непременно поделятся впечатлениями.

Привычка эта вскоре поссорила Мика с крупнейшим американским рок-промоутером Биллом Грэмом. Работал он с двумя легендарными сан-францисскими площадками, «Филмор» и «Уинтерленд», а также с нью-йоркским «Филмор-Ист», славился крайней неуравновешенностью, считал, что он один достоин руководить всеми гастролями «Стоунз», однако получил лишь несколько концертов на Западном побережье. Он смертельно обиделся, что такой жирный кусок достался новичку Рону Шнайдеру, а суммы, которые тот требовал авансом, Грэма возмущали; более же всего он негодовал, видя, как «Стоунз» презирают своих платежеспособных клиентов (хотя заинтересованные стороны его мнения не разделяли).

Мик встретился с Биллом Грэмом только в Окленде, где тот представлял два концерта за вечер в «Колизее» округа Аламеда. По счастью, нашествия «черных пантер» не случилось, но условия за кулисами были еще хуже обычного, а во время первого из двух концертов то и дело отказывало местное оборудование. После концерта Грэм устроил яростную перепалку со Шнайдером и Сэмом Катлером, а затем ворвался в гримерную «Стоунз», во всю глотку грозя отменить второй концерт. Мик — который как раз красился — отключил и дикси, и кокни и приветствовал его с ядовитым равнодушием английской театральной гранд-дамы: «Это с вами я как-то беседовал по телефону? Вы мне нагрубили. Я не выношу, когда люди кричат в трубку. Признак крайней невоспитанности». Затем он снова отвернулся к зеркалу и продолжил накладывать макияж.

Его неуязвимость пред чарами Гипсолитейщицы Синтии и Масляной Королевы, разумеется, вовсе не означала, что он хранил верность Марианне. Склонность к прекрасным негритянкам тотчас подтолкнула его к Клодии Леннир, бэк-вокалистке Айка и Тины Тёрнер, не просто ошеломительной красотке, но и обладательнице голоса почти не хуже Тининого. Клодию и Мика то и дело видели вместе вне сцены, хотя Тина предупреждала, что на нее имеет виды юбочник и драчун Айк. Таким образом Мик утешался в разлуке с Маршей Хант, которая уехала в Данию на съемки художественного фильма и вскоре станет первой негритянкой, попавшей на обложку американского «Вог». В Лондоне между тем Марианна регулярно получала от Мика письма и беседовала с ним по телефону — он говорил, как любит ее, как скучает, давал ей мелкие поручения, чтобы она по-прежнему чувствовала себя частью его жизни, — скажем, поискать на антикварном рынке в Челси ремень, которым Мик потом отлупит сцену во время «Midnight Rambler».

Пока Мик полуночным бродягой шастал по гастрольным дорогам, ему и в голову не приходило, что Марианна тоже может ходить налево. Но когда «Стоунз» приехали в Даллас, он узнал, что у нее роман с итальянским фотографом Марио Скифано и она вовсе не скрывается. В лабиринт сексуальной жизни Мика и Кита добавился новый поворот: Скифано в прошлом был любовником Аниты Палленберг; собственно говоря, Марианна подозревала, что Анита, отнюдь не поклонница Мика, нарочно свела ее со Скифано, уговорив приютить его на Чейн-уок на время лондонской поездки. Британская пресса сообщила, что они отправились в Рим, прихватив с собой Николаса, и цитировали Марианну, которая называла Скифано своим «прекрасным принцем».

Такая история — тяжелейший удар для самолюбия молодого человека, тем более человека, привычного ежевечерне выходить к толпе вопящих девиц, для которых он — наижеланнейшее на свете двуногое. И однако, «тирания клевизны» — не говоря уж об экономических соображениях — держала Мика в железных тисках. И речи не могло быть о том, чтобы прервать гастроли и вернуться в Лондон, дабы выяснить, серьезно это у Марианны или она просто хочет внимания. В тот вечер в университетском «Колизее» в Обёрне, штат Алабама, бог секса в цилиндре, розовом шарфике и с непокорной шевелюрой появился на сцене согласно программе.

Последний официальный концерт гастролей (за 100 тысяч долларов) должен был пройти 30 ноября на Музыкально-художественном фестивале в Вест-Палм-Бич, на Международном автодроме; «Роллинг Стоунз» выступали хедлайнерами, а еще в программе значились Jefferson Airplane, Дженис Джоплин, Sly and the Family Stone, The Byrds, Джонни Винтер, King Crimson и Grand Funk Railroad. Организация хромала на обе ноги, толпу в 40 тысяч человек толком не обеспечили ни едой, ни санитарными условиями, ни медицинской помощью; было отмечено 130 передозировок наркотиками, а одного подростка нечаянно задавили грузовиком. «Стоунз» вышли на сцену лишь в четыре часа утра 1 декабря, на восемь часов позже обещанного, и холод уже стоял такой, что зрители порубили бо?льшую часть мобильных туалетов на дрова, а Киту пришлось играть, завернувшись в одеяло. И тем не менее вибрации все равно были замечательно хороши.

Перед безусловно триумфальным возвращением в Великобританию им предстоял еще один фестиваль — бесплатный, как в Гайд-парке, — где условия обещали быть существенно лучше, чем в Вест-Палм-Бич. Пока договаривались об участии, группа зарезервировала время в студии звукозаписи «Масл шоулз»[246] в Шеффилде, Алабама, — по примеру великих звезд соула Ареты Франклин и The Staple Singers. Там, оживившись после недавней новой дозы коричневого сахара, Мик в рекордные сроки закончил «Brown Sugar», записывая по куплету на странице желтого отрывного блокнота. И еще он отдал Киту «Wild Horses» — Кит тоже переживал боль разлуки с новорожденным сыном Марлоном.

Общение с сотрудниками «Масл шоулз» протекало не всегда гладко — алабамский акцент, невзирая на многолетний южный говор Джаггера, порой ставил музыкантов в тупик. Алабамцы в свою очередь терялись, слушая алкогольно-наркотическую невнятицу, с которой Кит обращался теперь к миру. Дабы избежать недопонимания, каждую фразу Мик повторял за своим Проблесковым Близнецом, точно синхронист из ООН.

Они вдвоем добили «Brown Sugar» и «Wild Horses» в последнюю ночь, по два дубля на песню — пели в один микрофон и по очереди отхлебывали из одной бутылки бурбона. После — как и на всех предыдущих сессиях звукозаписи — Мик уничтожил все черновые версии, чтобы не расплодились бутлеги.

* * *

Это одна из мрачнейших рок-легенд — как на концерте «Роллинг Стоунз» в Алтамонте, Калифорния, в декабре 1969 года невинного зрителя забили до смерти «Ангелы ада», пока Мик Джаггер пел поблизости «Sympathy for the Devil», наплевав на всё, как обычно, с высокой башни. И как волшебное десятилетие, которое мелодикой, обаянием и смехом сформировали «Битлз», Мик Джаггер и «Роллинг Стоунз» проводили насилием, хаосом и черствостью. В этой легенде почти все вранье — особенно насчет Мика. Собственно говоря, ужасная история в Алтамонте потому и случилась, что ему было не наплевать.

Гастроли «Стоунз» осчастливили всех зрителей без исключения, но кое-кто был и недоволен — промоутеры вроде Билла Грэма, вынужденные танцевать под дудку «Стоунз», и журналисты, которые сочли, что Мик чересчур собой доволен. Больше всего, надо думать, и тех и других возмутила его пресс-конференция 25 ноября в нью-йоркском «Радужном зале»; почтенная журналистка, цитируя его подрывной хит 1965 года, поинтересовалась, удалось ли Америке на сей раз его удовлетворить. «В смысь финансово? — отвечал он, блистательно изображая разом уличного торговца-кокни и колледжского диспутанта. — Сексуально? Философски?»

Эти разобиженные промоутеры и недовольные журналисты раз за разом попрекали «Стоунз» необычайно высокими ценами на билеты. Колумнист «Сан-Франциско кроникл» Ральф Дж. Глисон — который к тому же был редактором и основателем «Роллинг Стоуна», — вцепившись в эту тему мертвой хваткой, то и дело осведомлялся, сколько же денег нужно группе, чтоб благополучно отбыть в «старую добрую Англию», и намекал, что, несмотря на эту денежную лавину, чернокожим музыкантам на разогреве прискорбно недоплачивают.

На самом же деле, хотя «Стоунз» отчаянно нуждались в средствах, билеты на лучшие места на центральных площадках вроде лос-анджелесского «Форума» стоили $8,50 — всего на доллар дороже, чем на концерт Микова архисоперника Джима Моррисона и The Doors. Планируя гастроли, Мик настоял на площадках с авансценой, чтобы весь зал видел музыкантов в лицо, хотя с круговым размещением зрителей можно было бы продать на 25 процентов больше билетов. «Форум» принес 260 тысяч долларов, но Мик согласился на какие-то 35 тысяч за концерт в Обёрнском университете Алабамы. Айка и Тину Тёрнер, как и Би Би Кинга, никто не эксплуатировал — они получили крупнейший свой ангажемент за несколько лет.

Совесть у Мика была чиста, но занудство Глисона начало его доставать. «Мы это делаем не ради денег, — сообщил он собранию журналистов в лос-анджелесском „Беверли-Уилшир“; просто дух захватывает от такого лицемерия. — Мы просто хотели сыграть в Америке и как следует повеселиться. Мы, вообще-то, с экономикой не очень. В смысле, либо ты поёшь и всякое такое, либо ты экономист. Нам жаль, что люди не могут себе позволить прийти. Мы не в курсе, что эти гастроли оказались дороже. Вы уж нам скажите».

Однако к концу гастролей подвернулся шанс ответить Ральфу Дж. Глисону и прочим, кто обвинял группу в алчности и эксплуатации. Через шесть дней по окончании гастролей в Калифорнии планировался свой Вудсток, тоже бесплатный, ничем не хуже, а то и лучше настоящего Вудстока, что состоялся четырьмя месяцами раньше, но на сей раз, как и положено хиппи, организованный самими музыкантами. Идею подали Grateful Dead, а поддержали вудстокские хедлайнеры Jefferson Airplane, Карлос Сантана и Crosby, Stills, Nash and Young. Однодневный фестиваль запланировали на 6 декабря в сан-францисском парке «Золотые ворота» — прекрасное место, доступно публике, обеспечено всеми удобствами, которых так не хватало Вудстоку.

Мик жалел, что не побывал на Вудстоке, и еще до триумфа под открытым небом в Гайд-парке и он, и Кит заговаривали о таком вот калифорнийском фестивале с менеджером Grateful Dead Роком Скалли. Выступление на «западном Вудстоке» — не просто фига Глисону, но и большое спасибо американским поклонникам, которые вновь приняли их в свое лоно (или куда там поклонники их приняли). И получится удачная кульминация для фильма, который все гастроли снимали Альберт и Дэвид Мейзлзы. Мик так загорелся, что, пока «Стоунз» записывались в «Масл шоулз», откомандировал ключевых членов их гастрольной команды в Калифорнию, помочь организаторам, работавшим в общинном доме Grateful Dead в округе Марин. Не только Grateful Dead — все участники с Западного побережья преклонялись перед «Стоунз» и полагали их главным событием фестиваля. Тем не менее фестиваль никогда не считался концертом «Роллинг Стоунз» — это было сборное шоу, которое «Стоунз» предстояло с блеском завершить. Еще помня солнечный Гайд-парк, Мик выражал надежды, что этот их первый бесплатный концерт «покажет пример надлежащего поведения в большой толпе».

Вскоре выяснилось, что первоначальные планы Grateful Dead никуда не годятся. Никто не озаботился заранее проверить, будет ли свободен парк «Золотые ворота». Когда отправили соответствующие запросы в парковое управление Сан-Франциско, разрешение было получено, но затем отозвано, поскольку в тот же день в парке планировался футбольный матч. Тогда возникла новая площадка — автодром «Сирз-пойнт» в горах Сонома, где сам пейзаж создавал прекрасный естественный амфитеатр. Чипа Монка немедленно отрядили строить сцену — поскольку она будет примыкать к горе, а дальше склон, вполне хватит трехфутовой высоты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.