Глава 4 Тюрьма и ссылка
Глава 4
Тюрьма и ссылка
За ним давно уже охотились, но находились добрые люди, которые прятали В. И. Ленина, подставляя свое тело.
Ленин был вынужден скитаться, прятаться, отсиживаться в ссылках. Его разыскивала полиция за то, что он разводит революцию.
Из школьных сочинений о Ленине
Переехав осенью 1894 года в Петербург, Ульянов познакомился со столичными молодыми марксистами. В 1895 году их кружок получил название «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Вскоре он был раскрыт полицией, и 9 декабря Владимира Ульянова с товарищами арестовали.
Оказавшись в известной петербургской тюрьме Кресты, Владимир Ильич не унывал. Он шутил: «Я в лучшем положении, чем другие граждане Российской империи, — меня взять не могут».
«Шесть чернильниц пришлось съесть». В советские хрестоматии непременно входила знаменитая история: когда Ленин сидел в тюрьме, он писал на волю конспиративные «химические» письма. Разумеется, достать в тюрьме необходимые реактивы было невозможно. Но Владимир вспомнил детскую игру, которой он научился когда-то от матери: писать вместо чернил молоком. (Чтобы прочесть потом подобное письмо, его требовалось слегка нагреть над огнем свечки или лампы.) Молоко входило в его тюремный рацион. Что же касается миниатюрных чернильниц, то их Ульянов лепил из мякиша черного хлеба.
Если щелкала форточка в двери камеры или раздавался шорох возле волчка, заключенный преспокойно отправлял в рот и хлебную чернильницу, и налитые в нее молочные «чернила». Когда надзиратель уходил, мастерил следующую… На одном из свиданий он со смехом признался родным: «Неудачный день сегодня: шесть чернильниц пришлось съесть».
Разумеется, съедобная чернильница из школьных хрестоматий перекочевала и в фольклорную «биографию» Ленина. О ней самые хлесткие и ядовитые анекдоты: «Ко дню рождения Ленина музей Петропавловской крепости выставил одну из несъеденных чернильниц Владимира Ильича. Чернильница выполнена из хлебного мякиша, пропитанного сливками, и инкрустирована красной и черной икрой из тюремного рациона». «Когда Ленин сидел в тюрьме, из хлеба он сделал чернильницу, из молока — чернила, а из соседа по камере — Надежду Константиновну Крупскую». И даже такой неожиданный «наркоманский» анекдот: «Владимир Ильич Ленин постоянно курил конопельку. А когда его пробивало на хавчик — он ЧЕРНИЛЬНИЦУ ЕЛ!!!»
«О мелких грызунах»? В первом же подцензурном письме из тюрьмы (2 января 1896 года) Ульянов умудрился спросить оставшихся на свободе товарищей о том, кто был арестован вместе с ним. Разумеется, спрашивать напрямую было невозможно — такое письмо тюремные цензоры бы не пропустили. Свои вопросы Ульянов замаскировал в списке книг, которые просил передать ему в камеру для чтения и работы.
Список содержал и вполне серьезные научные труды по экономике. Но были в нем и такие книги: Костомаров, «Герои Смутного времени». Эту строчку Ульянов пометил знаком вопроса, как будто бы не помня точно название книги. По содержанию она заметно выбивалась из общего ряда. Дело было в том, что товарищи Ульянова по подпольному обществу Ванеев и Сильвин (оба нижегородцы) носили клички: Минин и Пожарский. Шифр, непонятный для тюремщиков и предельно ясный для всех друзей Ульянова…
«Альфред Брэм, «О мелких грызунах»?» — спрашивал Ленин. Под «мелким грызуном» подразумевался Глеб Кржижановский, носивший кличку Суслик.
«Майн Рид, «Минога»?..»
Написанное по-английски название несуществующей книги обозначает Надежду Константиновну Крупскую. За слегка выпученные вследствие базедовой болезни глаза товарищи прозвали ее Рыбой или Миногой…
Конечно, столь разнообразные интересы арестанта — и экономика, и Смутное время, и грызуны, и миноги… — могли бы насторожить тюремных аргусов. Поэтому в своем письме Ульянов обронил невинное замечание о том, что «разнообразие книг должно служить коррективом к однообразию обстановки». Его уловка вполне удалась: бдительные цензоры ничего не заподозрили — и письмо благополучно попало на волю… Вскоре арестант получил ответы на все интересовавшие его вопросы. Например, о «Героях Смутного времени» ему сообщили, что «в библиотеке имеется лишь первый том сочинения», то есть Ванеев арестован, а Сильвин — нет.
«Помню, — вспоминал Сильвин, — что Ильич в те годы и перед тюрьмой и после нее любил говорить: «Нет такой хитрости, которой нельзя было бы перехитрить».
«Могу порекомендовать 50 земных поклонов». В тюрьме Ульянов не прекращал своих занятий гимнастикой. «Владимир Ильич рассказал, — писал его брат Дмитрий, — что в предварилке он всегда сам натирал пол камеры, так как это было хорошей гимнастикой. При этом он действовал, как заправский полотер, — руки назад — и начинает танцевать взад и вперед по камере со щеткой или тряпкой под ногой. «Хорошая гимнастика, даже вспотеешь…»». В шутку он называл тюрьму санаторией.
Позднее, когда Дмитрий тоже оказался за решеткой, Ленин вспоминал в письме собственное заключение: «Я… с большим удовольствием и пользой занимался каждый день на сон грядущий гимнастикой. Разомнешься, бывало, так, что согреешься даже в самые сильные холода, когда камера выстыла вся, и спишь после того куда лучше. Могу порекомендовать ему (Дмитрию Ульянову. — А.М.) и довольно удобный гимнастический прием (хотя и смехотворный) — 50 земных поклонов. Я себе как раз такой урок назначал — и не смущался тем, что надзиратель, подсматривая в окошечко, диву дается, откуда это вдруг такая набожность в человеке, который ни разу не пожелал побывать в предварилкинской церкви!»
В тюрьме Ленин пробыл более 14 месяцев. Он перечитал за это время настоящие горы литературы, которую ему доставляли прямо из столичных библиотек. Когда он узнал, что дело близится к концу и скоро его освободят и отправят в ссылку, то с сожалением заметил: «Рано! Я не успел еще собрать все нужные мне материалы!»
Арестованных не судили: как это часто делалось, простым постановлением императора Николая II их отправили в ссылку. Владимиру Ильичу назначили три года ссылки. За ворота тюрьмы он вышел 14 февраля 1897 года.
«Свидания» через окно. Ко времени пребывания Владимира Ильича в тюрьме относится такой романтический эпизод. Он сильно скучал по своим товарищам, увидеть которых не мог. Отношения его с Надеждой Крупской были в это время уже чем-то большим, чем простая дружба. Племянница Ленина Ольга Ульянова замечала: «Надежда Константиновна красивая была… У нее была огромная русая коса».
«В одном из писем, — вспоминала Крупская, — он развивал такой план. Когда их водили на прогулку, из одного окна коридора на минутку виден кусок тротуара Шпалерной. Вот он и придумал, чтобы мы — я и Аполлинария Александровна Якубова — в определенный час пришли и стали на этот кусочек тротуара, тогда он нас увидит. Аполлинария почему-то не могла пойти, а я несколько дней ходила и простаивала подолгу на этом кусочке…»
«Венчается раб Божий Владимир…» Три года ссылки В. Ульянов отбывал в сибирском селе Шушенское (Шуша) Минусинского уезда Енисейской губернии. «Село большое, — описывал место своего наказания Владимир Ильич, — в несколько улиц, довольно грязных, пыльных — все как быть следует. Стоит в степи — садов и вообще растительности нет. Окружено село… навозом, который здесь на поля не вывозят, а бросают прямо за селом».
По пути в ссылку, впервые увидев Саянские горы, Ульянов в порыве романтического настроения написал первую строчку стихотворения:
В Шуше, у подножия Саяна…
«Дальше первого стиха ничего, к сожалению, не сочинил», — признавался Владимир Ильич.
В 1898 году в Шушенское прибыла его невеста — Надежда Крупская. Она была ссыльной по тому же делу. Когда она приехала, то не обошлось без розыгрыша. Вернувшись с охоты домой, Владимир Ильич удивился, что в его окошке горит свет. Хозяин объяснил, что это накуролесил один их знакомый: явился пьяным, все книги разбросал. Разгневанный Ленин быстро взбежал на крыльцо… «Тут я ему навстречу из избы вышла», — вспоминала Крупская.
10 июля 1898 года «рабов Божьих Владимира и Надежду» обвенчали в местной церкви. Перед таинством венчания, как и полагалось в таких случаях, невесту и жениха исповедали и причастили; во время церемонии они трижды обошли вокруг алтаря… Для церковного обряда требовались кольца, и один из ссыльных изготовил два обручальных кольца из медных пятаков. Правда, в среде революционеров колец носить было не принято, и позднее супруги их не надевали. Потом, когда они жили за границей, это порой вызывало недоразумения. В Лондоне сомнения по этому поводу высказывала хозяйка квартиры, где они поселились. Социал-демократ Николай Алексеев вспоминал: «Смутило мистрисс Ио (такова была фамилия хозяйки квартиры) отсутствие у Н.К. обручального кольца. Но с этим последним обстоятельством ей пришлось примириться, когда ей объяснили, что ее жильцы — вполне законные супруги, и если она толкует отсутствие кольца в предосудительном смысле, то подвергается риску привлечения к суду за диффамацию»…
По рассказу Крупской, до свадьбы Владимир Ильич часто пел ей романс Даргомыжского «Нас венчали не в церкви, не в венцах со свечами…». А после бракосочетания изменил репертуар и стал петь арию из оперы «Пиковая дама» — «Я вас люблю, люблю безмерно, без вас не мыслю дня прожить…».
«Все нашли, что я растолстел за лето». Питался Владимир Ильич во время ссылки совсем неплохо. Крупская так описывала их быт: «Дешевизна в этом Шушенском была поразительная. Например, Владимир Ильич за свое «жалованье» — восьмирублевое пособие — имел чистую комнату, кормежку, стирку и чинку белья — и то считалось, что дорого платит. Правда, обед и ужин был простоват — одну неделю для Владимира Ильича убивали барана, которым кормили его изо дня в день, пока всего не съест; как съест — покупали на неделю мяса, работница во дворе в корыте, где корм скоту заготовляли, рубила купленное мясо на котлеты для Владимира Ильича, тоже на целую неделю. Но молока и шанег было вдоволь и для Владимира Ильича, и для его собаки… В общем, ссылка прошла неплохо».
Сама Надежда Константиновна была не очень хорошей поварихой, в чем откровенно признавалась: «Хозяйка я была плохая». «Мы с мамой вдвоем воевали с русской печкой. Вначале случалось, что я опрокидывала ухватом суп с клецками, которые рассыпались по исподу. Потом привыкла».
«Я тоже вроде принцессы «Соломенные лапки», — говорила она, — за что ни возьмусь, все из рук валится».
Крупская с иронией замечала, что умеет сносно стряпать только горчицу. «Но Владимир Ильич был неприхотлив, — замечал С. Багоцкий, — и ограничивался шутками, вроде того, что ему приходится слишком часто есть «жаркое», имея в виду подгоревшее вареное мясо».
В сентябре 1897 года Ленин писал матери: «Здесь тоже все нашли, что я растолстел за лето, загорел и высмотрю совсем сибиряком. Вот что значит охота и деревенская жизнь! Сразу все питерские болести побоку!»
«Кусаются, окаянные, и мешают». Сильно раздражали Ульянова сибирские комары. «Владимир Ильич очень не любил комаров, — писал его брат Дмитрий. — Один комар укусит, он сразу же: «Фу, комары кусаются». Терпеть не мог тех мест, где есть комары… Ему скажешь: «Это ведь безвредный комар, это кулекс». — «А мне все равно — кулекс или нет, все равно кусаются, окаянные, и мешают».
Владимир Ильич даже попросил родных прислать ему в ссылку лайковые перчатки. «Никогда я их не носил ни в Питере, ни в Париже, а в Шушушу хочу попробовать — летом от комаров… Глеб (Кржижановский. — А.М.) уверяет меня, что здешние комары прокусывают перчатки, — но я не верю. Конечно, уж выбирать надо перчатки подходящие — не для танцев, а для комаров».
«Завел себе свою собаку». В ссылке Ленин, как и прежде, любил различные физические упражнения и забавы. «По утрам, — писал Г. Кржижановский, — В.И. обыкновенно чувствовал необычайный прилив жизненных сил и энергии, весьма не прочь был побороться и повозиться, по каковой причине и мне приходилось неоднократно вступать с ним в некоторое единоборство, пока он не уймется при самом активном сопротивлении с моей стороны». Летом Ленин часто отправлялся поплавать в Енисее, иногда, по его словам, даже дважды в день. Его письма родным изобилуют описаниями охоты. В октябре 1897 года он писал:
«До сих пор преобладали осенние деньки, когда можно с удовольствием пошляться с ружьем по лесу. Я и зимой, вероятно, не оставлю этого занятия. Зимняя охота, например, на зайцев не менее интересна, чем летняя, и я отношу ее к существенным преимуществам деревни».
«Охотой я все еще продолжаю заниматься. Теперь охота гораздо менее успешна (на зайцев, тетеревов, куропаток — новая еще для меня охота, и я потому должен еще привыкнуть), но не менее приятна. Как только вывернется хороший осенний денек (а они здесь нынешний год не редки), так я беру ружье и отправляюсь бродить по лесу и по полям… Беру хозяйскую собаку… Завел себе свою собаку — взял щенка у одного здешнего знакомого и надеюсь к будущему лету вырастить и воспитать его: не знаю только, хороша ли выйдет собака, будет ли чутье».
Щенка Владимир Ильич назвал Пегасом. Однако затея с его воспитанием не удалась — щенок отчего-то погиб. В декабре 1897 года Ленин сообщал: «Помню я, Марк как-то писал мне, — не достать ли де охотничью собаку в Москве для меня? Я тогда очень холодно к этому отнесся, ибо рассчитывал на Пегаса, который так жестоко мне изменил. Теперь я бы очень сочувственно отнесся, конечно, к подобному плану, — но, по всей видимости, это чистая утопия, и овчинка не стоит выделки. Перевозка дорога невероятно».
Фантастическая затея с перевозкой охотничьей собаки через всю страну, конечно, поражает воображение. Н. Вольский замечал, что эта «прихоть… подходила больше к лицу какого-нибудь старорежимного помещика-охотника, из тех, что описывал Тургенев, чем к ссыльному социал-демократу». (И не случайно Владимир Ильич от нее отказался.)
Потом он завел себе другую собаку, рыжего шотландского сеттера-гордона, названную им Дженни, или попросту Женькой. «В.И. сам дрессировал своего сеттера, — писал М. Сильвин, — и, как человек системы, выписал даже для этого специальное руководство». Крупская вспоминала эту собаку — «прекрасного гордона… которую он выучил и поноску носить, и стойку делать, и всякой другой собачьей науке». Но самого Владимира Ильича его воспитанница не вполне устраивала. Он писал: «На куропаток нужна (осенью) хорошая собака, — моя же Дженни либо молода еще, либо плоха. Зимой куропаток больше ловят в «морды», вентера и петли»…
Неудивительно, что в фольклоре 70-х годов относительное благополучие ленинской ссылки отозвалось таким ядовитым анекдотом:
«Зима. Сибирь. Метель, темный вечер, по полю мчатся три тройки с бубенцами. На первой тройке — цыгане, песни поют, веселятся. На второй — женщины, все в песцах, соболях, жизни радуются. Подлетают к постоялому двору, из третьих саней вылезает маленький мужичок в огромной шубе. Ему навстречу выбегает хозяин, с низким поклоном протягивает поднос. На подносе — хрустальный графинчик с водочкой, хрустальный бокальчик. Барин выпивает графин из горла и трактирщику по голове пустым графином — хрясь!
— За что, барин? — стонет трактирщик.
— Чтоб знал, подлец, не барин я, — Ленин, в ссылку еду».
Ленин как резчик по дереву. В ссылке Ленин увлекался и еще одним неожиданным занятием — вырезыванием шахматных фигурок. Н. Крупская писала родным: «Шахматы Володя режет из коры, обыкновенно по вечерам, когда уже окончательно «упишется». Иногда меня призывает на совет: какую голову соорудить королю или талию какую сделать королеве. У меня о шахматах представление самое слабое, лошадь путаю со слоном, но советы даю храбро, и шахматы выходят удивительные».
«Он затыкал уши». Радио в эпоху ленинской ссылки еще не существовало, и новости Ленин и его товарищи узнавали только из газет. «Газеты мы получали, — писал Кржижановский, — конечно, с громадным запозданием и сразу целыми пачками». Но Владимир Ильич и в этот хаос сумел внести стройный порядок. «В.И. ухитрялся систематизировать и чтение этих старых газет: он распределял их таким образом, что каждый день прочитывал только номера, соответствующие темпу запоздания, но именно приходящиеся только на определенный день. Выходило, что он каждый день получает газету, только с большим запаздыванием процесса получения. А когда я пытался портить этот газетный ритм, злонамеренно выхватывая сообщения позднейших номеров, он затыкал уши и яростно защищал преимущества своего метода».
Товарищи Ленина позднее поражались, как быстро он прочитывал целый ворох газет. Он объяснял свой метод: «Журналист должен уметь читать газеты по-особому. Нужно завести такой порядок: выбрать себе одну газету и в ней прочитать все наиболее важное, потом другие можно просмотреть легко и быстро. Из них берешь только то, что нужно для специальной работы».
«Музыкальные вечера» в Минусинске. Изредка ссыльные собирались вместе в Минусинске и устраивали «музыкальные вечера»: пели хором. Одним из «гвоздей» репертуара была тягучая украинская песня «Така ж ии доля, о Боже ж мий милый…». Ленин эту заунывную, меланхолическую песню терпеть не мог.
«Особую страстность, — вспоминал П. Лепешинский, — и бьющую ключом жизнь в наши вокальные увлечения вносит Владимир Ильич… Он входит в раж и начинает командовать:
— К черту «Такую ее долю», — выкрикивает он, — давайте зажарим «Смело, товарищи, в ногу».
И тотчас же… спешит затянуть своим хриплым и несколько фальшивым голоском, представляющим нечто среднее между баритоном, басом и тенором:
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепну в в борьбе…
И, когда ему кажется, что честная компания недостаточно отчетливо фразирует козырные места песенки, он, с разгоревшимися глазами, начинает энергично в такт размахивать кулаками, нетерпеливо притоптывать ногой и подчеркивает, в ущерб элементарным правилам гармонии, нравящиеся ему места напряжением своих голосовых средств, причем очень часто с повышением какой-нибудь ответственной ноты на полтона или даже на целый тон…» «Голос был громкий, — рассказывала Крупская, — но не крикливый, грудной. Баритон… Любил напевать и насвистывать. Любил песню тореадора».
Мария Ульянова подтверждала, что певцом Владимир Ильич был далеко не блестящим, что он и сам охотно признавал: «Помню обычный финал его пения, когда он принимался за романс «У тебя есть прелестные глазки». На высоких нотах — «от них я совсем погибаю» — он смеялся, махал рукой и говорил: «Погиб, погиб».
«Я могу двадцать раз слышать одну и ту же мелодию, — признавался Ленин, — и не запомнить ее».
Г. Кржижановский замечал: «Владимир Ильич особенно любил переведенные мною с польского языка революционные песни «Варшавянка» и «Беснуйтесь, тираны». Между прочим, русский текст «Варшавянки» Кржижановский сочинил, сидя в Бутырской тюрьме:
Вихри враждебные веют над нами,
Черные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…
Ленину нравились и любовные романсы… По свидетельству Лепешинского, уже упомянутый выше романс «Нас венчали не в церкви» производил на Ленина прямо-таки магическое действие: «Владимир Ильич, откинувшись на спинку дивана и охватив руками колено, весь уходил при этом внутрь самого себя и, видимо, переживал какие-то глубокие, одному ему ведомые, настроения».
С особенным удовольствием ссыльные распевали комическую песенку «Туруханская», сложенную Мартовым:
Там, в России, люди очень пылки,
Там к лицу геройский им наряд,
Но со многих годы дальней ссылки
Быстро позолоту соскоблят.
И порывы эти все сведет на ноль
Сдобренный махоркой алкоголь…
И глядишь, плетется доблестный герой
В виде мокрой курицы домой…
Сам Владимир Ильич умел играть на гитаре, которую в Шушенском одалживал у соседа-крестьянина по фамилии Заверткин. Тот замечал: «В.И. частенько играл, и притом очень хорошо».
Советский фольклор 70-х годов, который старательно высмеивал всю биографию Ленина, не обошел вниманием и его песенно-музыкальное увлечение. Один из анекдотов на эту тему: «Надежда Константиновна играла на рояле, а Владимир Ильич пел. Получалось препротивнейше».