Гроза над терриконами

Гроза над терриконами

Наш мехкорпус постояннно находился в движении, маневрировал, заходил в тылы врага, перерезая его коммуникации, «отщипывая» куски от окруженной таганрогской группировки.

Один бой ожесточеннее другого. Противник, как волк, попавший в капкан, готов был отгрызть лапу, но вырваться из ловушки, спасти свою шкуру. Он бросал технику, боеприпасы, горючее, продовольствие, даже раненых...

Тщетно! Овладев хутором Рождественским совместно с кавалеристами генерала Кириченко, части корпуса отсекли гитлеровцам последний путь отхода.

Обстановка менялась на глазах, поэтому разведку держали, как говорят моряки, «на товсь». Генерал Свиридов постоянно требовал данные о противнике: куда он повернет, где попытается организовать сопротивление, на каком участке попытается колоннами выскользнуть к Тельманово, что находится западнее Латоново, а также в направлении Мариуполя?.. Десятки вопросов, требующих четкого, безошибочного ответа.

...На сей раз куда-то запропастились танкисты 25-го полка, связь с ними прервалась, в штабе бригады волновались. Разыскать их было приказано моему взводу.

Искать мы отправились на трех машинах — двух БА-64 и одном «скауткаре». В самом начале пути подстерегла неудача: у одного бронеавтомобиля сломался двигатель, другой, водителем которого был Романенко, подорвался на мине. Хорошо хоть, что обошлось без жертв. Я «укрупнил» экипаж «скауткара», и мы продолжили выполнение боевой задачи.

Чем дальше углублялись в продутую суховеем степь, тем чаще натыкались на места недавних боев. Вот тут поработали наши штурмовики: с десяток «тигров» и «фердинандов» застыли со спущенными гусеницами, поникли хоботы пушек... Рядом, у воронок, танкисты в коротких куртках с розовым кантом на погонах.

Дальше, на равнинном пятачке, соорудили гитлеровцам «натюрморт» кавалеристы. Немцы, вероятно, застигнутые внезапной атакой конников, даже не успели разбежаться по сторонам — их прямо ротами вырубили в мелкую крошку... До этого лишь однажды мне довелось видеть налет кавалеристов на батальон гитлеровцев с обозом. Зрелище потрясающее! Взбивая клубы пыли, галопом, с шашками наголо, развернутым строем всадники врезались в колонну и с молодецким присвистом наотмашь и взахлест принялись шинковать ошеломленного противника.

Храбрость казаков, отблеск клинков, стремительность удара, залихватское «ура!» — все это неизгладимо в памяти.

Мы перевалили гребешок, опустились в глубокую балку. На карте она выглядела коричневой полоской и значилась безымянной. Но местные жители прозвали ее Калиновой должно быть потому, что вся она поросла кустами с яркими, пурпурного цвета ягодами. Сразу за Калиновой балкой начинался пологий спуск — склоны изрыты траншеями, опутаны рваной «ежевикой» колючей проволоки. Суглинок перемолот траками...

К вечеру мы нашли штаб 25-го танкового полка. Тут же я встретил старшего лейтенанта Иванова. (Признаться, здорово переволновался за его судьбу.) И вот теперь Володя стоял передо мной живой и невредимый, в неизменном своем промасленном комбинезоне, коротких кирзачах, черный весь от копоти. Потертый шлемофон сдвинут на одно ухо. Сгреб меня в объятия.

— От тебя, Сашко, сам черт не спрячется!

— Поневоле разыщешь. Комбриг мечет громы и молнии: куда, говорит, эти мазутники запропастились?

— И здорово ругается? — весело переспросил Володя.

— Куда там!..

— А мы в такой горячке побывали... Пудова, ротного, знаешь?

— Володю?

— Досталось парню крепко. Его санитары решили упаковать, в тыл отправить, а он на них... Короче, говорит, из полка и шагу не сделаю. А сам на ногах стоять не может — крови много потерял.

Иванов рассказал, что высота, именуемая то ли Соленой, то ли Горькой, была для танкистов, как бельмо в глазу — не обойти, не охватить с флангов. Только в лоб можно брать. А немец там таких заграждений наворотил, что ни шаг — то пушка или пулемет, или закопанный танк... От самого подножия вверх тянулись кольца траншей.

Старший лейтенант Пудов развернул танки в линию. Слева от ротного шел взвод лейтенанта Денисова, справа — взводы лейтенантов Глушко и Харитонова.

«Тридцатьчетверки» с места взяли скорость, выскочили на гребень балки и лавиной покатились прямо к первой траншее. Гитлеровцы, ошеломленные внезапной атакой, даже не успели открыть огонь. Пудов проутюжил передние траншеи, начал подъем на высоту. Оставив насиженные места, немцы стали карабкаться по склону, менее резвые попадали под гусеницы танков.

Машина ротного шла вдоль траншеи, которая черным зигзагом взбиралась на вершину. Все вокруг клокотало огнем, лязг гусениц перемешивался с автоматной трескотней, звоном летящих болванок.

— Кончились снаряды! — крикнул Пудову наводчик

ефрейтор Погожий.

— Вперед! Давай гранаты!

Вот уже и макушка высоты.

Пудов высунулся из люка башни, стал швырять гранаты на головы немцев, которые еще пытались сопротивляться.

Метрах в пятидесяти оказалась батарея противотанковых пушек.

— Полный вперед! — скомандовал Пудов механику, но «тридцатьчетверка» так и не достигла артиллеристов. Две вспышки ослепили экипаж, что-то проскрежетало по броне, желтоватое пламя поползло по моторной части. Пудову удалось выскочить из горящего танка, залечь за бугорок. Хотел поднять левую руку, но ее словно налило свинцом. В горячке даже боли не почувствовал. А по рукаву куртки все больше расползалось кровавое пятно... Словно в полусне увидел, как Глушко на скорости накрыл то злосчастное противотанковое орудие, и, потеряв сознание, уткнулся головой в комья свежевыброшенной земли...

Начальник штаба полка старший лейтенант Иванов заметил, что танки сбавили ход, остановились, бросился к ним. До машин было с километр. Петляя между разрывами, падал в воронки, поднимался и снова, пригнувшись, бежал. Один из экипажей заметил начштаба, резко дал задний ход, развернулся, подобрал офицера.

Бой закончился только в сумерках, когда пологие холмы окутались редкой мглой. Наши солдаты хоронили товарищей. Со стороны противника доносились удаляющиеся звуки моторов, гортанные голоса...

Как только забрезжил рассвет, танки снова были в движении. Отходя, немцы организовали засаду — спрятали за бугром два «фердинанда». Они-то и ударили нашим машинам во фланг.

Оценив обстановку, старший лейтенант Иванов приказал лейтенанту Харитонову обойти со своими экипажами самоходки справа, а сам устремился к минометной батарее, которая прижала пехоту к земле. Увлекшись стрельбой, «самоварники» даже не заметили, как сзади на них призраком налетела «тридцатыетверка» со звездой и надписью «Донской казак». Минометчики, скованные ужасом, застыли в неподвижности.

Иванов выпрыгнул из люка, посмотрел в ту сторону, где жирные дымы повисли над бронированными коробками «фердинандов», крикнул: — Хальт!

Это было одно из немногих немецких слов, которое он знал. А потом добавил по-русски:

— Стой! Закрывай лавочку, марш за мной.

Немцы аккуратно сложили мины в ящики, стали ждать дальнейших команд.

— Веди на КП,— приказал Иванов связному.— И не бойся, теперь они уже смирные.

— С минометами? — переспросил связной.

— Со всей требухой. Пусть молят своего бога, что продлил им жизнь. Помолчав, добавил:

— И нас тоже...

...Мы лежали с Владимиром на жестком брезенте, смотрели на звезды, такие мирные в трепетной вышине, и думали о прошлом и дне грядущем. В ту ночь мы о многом переговорили... Узнал я и о нелегкой судьбе своего друга.

В июне сорок первого будущее Володе Иванову представлялось в радужном свете. Еще бы: только что сдал выпускные экзамены в Саратовском танковом училище. Ему только исполнится девятнадцать лет, а он уже настоящий красноармейский командир. А ведь, кажется, вчера только уехал из костромского городка Кологрива, где впервые увидел «живой» паровоз.

Суровая весть сразу сжала сердце — война! Курсант-. ский батальон (приказ о присвоении званий еще не поступил) в срочном порядке перебросили в Сталинград, где рядом с их эшелоном стояли платформы с танками. Состав немедленно двинулся на запад.

Боевое крещение Володя получил на Смоленщине, где наши танкисты лицом к лицу встретились с 21-й немецкой танковой дивизией и разгромили ее наголову. Молодой офицер только в одном бою уничтожил три вражеских танка и семь орудий. Командование представило его к ордену Красного Знамени, но получил его Владимир только в феврале следующего года.

А вскоре военная судьба его резко изменилась. В одном из боев танк Иванова был подбит. Снаряды кончились. Когда покидали горящую машину, командира настигла пулеметная очередь. Товарищи несли его на руках через глухой лес. Володя уговаривал оставить его — в пистолете еще сохранилось несколько патронов, последний он приготовил для себя. Не послушались. Тогда он не попросил — приказал.

В маленькой деревушке офицера спрятали под печку. Когда пришли гитлеровцы, безвестная крестьянская семья, рискуя жизнью, оберегала раненого, пока тот не встал на ноги.

Оправившись от ранения, Иванов сколотил небольшой партизанский отряд. Кочуя по заснеженным смоленским лесам, группа подрывала гитлеровские автомашины, обстреливала патрули, поджигала склады. В общем, не давала врагу спать спокойно. А в феврале 1942 года во вражеские тылы ворвался кавалерийский корпус генерала Белова. Благодаря тому дерзкому рейду Владимир вернулся в действующую армию.

Его встретили как пришельца с того света. И, вручив орден Красного Знамени, помогли как можно скорее сообщить о себе домой: родителям уже успели отправить похоронку. А сын жив-здоров...

Затем он попал в 25-й отдельный танковый полк.

Рассвет задул последние звезды, сквозь серую мглу стало проглядывать светлеющее небо. Мы уже были на ногах. Малость перекусили и оседлали свой «скауткар». С первым заданием справились — нашли танкистов, доложили по рации их координаты. Вторая задача была посложней: установить направление отходящих сил противника, ориентировочно определить состав частей, которые могут оказаться перед бригадой, по возможности взять «языка». Приказ: наблюдение и только наблюдение! Ни в коем случае не ввязываться в бой.

Как и раньше, подмалевали свой «скауткар» под вражеский «фон», приготовили комплекты немецкого обмундирования, оружие, боеприпасы.

...Куда не кинь взор — везде полынь и осот, лишь изредка промелькнет полоска кукурузы, засохших подсолнухов, и снова — гребнями уходящий к горизонту бурьян. Ветер гонит серые шары перекати-поля; они перебегают дорогу, как всполошенные зайцы.

Укрывшись на взгорке, стали вести наблюдение. Ничего примечательного.

Но вот из-за высотки выскочил мотоциклист, за ним выползла машина, вторая, третья... Это были пятитонные тупорылые «опели» с удлиненными кузовами и низкими бортами. В кузовах — солдаты. Дальше пошли пушки на прицепах, зенитки в маскировочных сплетениях из веток. По обочинам мчались мотоциклисты. 

Я связался по рации с капитаном Ермаковым, доложил о колонне. Тот приказал проследить, не собираются ли немцы остановиться, занять оборону.

На «скауткаре» стали «конвоировать» параллельным курсом длинную вереницу машин. А она двигалась без остановки: прошла предполагаемый рубеж развертывания взяла направление южнее Екатериновки. Об этом также доложил начальнику разведки бригады.

— Они идут навстречу своей гибели. Там их только и ждут казаки,— сказал капитан Ермаков и дал команду на возвращение.

Обстановка, в которой действуют разведчики, всегда непредсказуема. Рассчитав время и запас горючего, мы надеялись уже после полудня попасть в бригаду. Но все обернулось иначе.

Возвращались другим маршрутом. Все тот же бурьян вокруг, пыльные проселки. Лишь ближе к речушке пейзаж повеселел: в балочках краповая россыпь шиповника, у воды ивняк и краснотал, подпаленный, но еще зеленый камыш, коричневые качалки рогозы, свежая щетина травы на кочках...

Нашли мосток. Настил хлипкий, но осторожно проехать можно. Дальше — хорошо накатанный проселок, бегущий от берегового кустарника.

Я вытащил планшет, достал трофейный «марш-компас», сверился с картой. Идем правильно — на север.

И тут меня тронул за плечо сержант Ситников, кивком показал на лесопосадку. В бинокль был хорошо виден немецкий бронетранспортер с впечатанным в борт крестом, два немца, копающихся у заднего колеса.

— Возьмем, командир? — в глазах Семена зажегся охотничий азарт.

— Надо помозговать. Вдруг рядом сидит дичь покрупней? Село-то видишь за деревьями?

Так до него километра два. Пока фрицы спохватятся, мы этих в мешок — и через плечо.

— Если брать, то вместе с бронетранспортером...

На том и порешили.

Объехали заросли лещины, еще раз осмотрелись и, прижимаясь к деревьям, на тихом ходу двинулись к бронетранспортеру с задранным рыльцем крупнокалиберного пулемета.

Немцев накрыли внезапно. Один — толстяк-ефрейтор в расстегнутой куртке — сразу же поднял руки, второй — тощий и сухой, как жердь,— вначале положил на землю гаечный ключ, затем последовал примеру своего напарника.

В кузове бронетранспортера мы обнаружили гранатомет «Солотури» и десяток противотанковых гранат. Яша Игнатенко моментально разобрался с этой немецкой штуковиной.

Миша Кириллов и Коля Петровец пристроили рядом с собой пленного ефрейтора. Другого посадили в немецкий бронетранспортер. Туда перешли Сеня Ситников, Петя Орлов, Миша Аверьянов и Паша Джугашвили.

«Скауткар» рванул с места и резво понесся вперед. За ним метрах в двадцати пылил немецкий броневик.

Ефрейтор с солидным брюшком оказался словоохотливым. Оправившись от испуга, он на ломаном русском языке объяснил, как они здесь оказались: шли в колонне, затем отстали, наехали на большой острый осколок. Всего их было шестеро. Старший — унтер-офицер — увел остальных в село в надежде поживиться «млеко, яйка, шнапс-лерватш»...

Но все это интересовало нас постольку-поскольку. Другое тревожило: где колонна? Что она собой представляет, куда движется?

Ефрейтор знал немного, но кое-что прояснил: в колонну стянуто несколько подразделений от изрядно «отощавшей» 111-й пехотной дивизии, с десяток бронетранспортеров, орудия, минометы, боеприпасы, штабной вездеход, ремонтная летучка. Формировались южнее Марьевки.

Радировать я не спешил — нужно было хорошенько все проверить, прощупать. Решил вначале догнать колонну, затем действовать по обстановке.

Минут через тридцать сели немцам «на хвост». Чуть отстали — сзади замыкающим катил мотоцикл. Немец притормозил, слез, поднял на козырек защитные очки, осмотрелся и опять плюхнулся на сиденье.

Я приказал принять вправо, взгорком подняться к густой полоске малинника. Теперь серая движущаяся лента была видна как на ладони.

Местность — лучше не придумать! Слева колонны — с крутым откосом возвышенность, к которой примыкает дорога, оправа от нее и вдоль — промоина. От промоины полого тянется вверх горка.

Надеваю шлем, вызываю по рации капитана Ермакова. Ответа нет. В наушниках треск, свист, еле различимые обрывки фраз. А время уходит. Как быть?

Мы слева «эскортируем» колонну, держим ее в поле зрения. Но что это? Она притормаживает ход, мотоциклист резко развернул «цюндапп», умчался краем обочины вперед. Последняя машина остановилась... Колонна сбилась в плотную, компактную массу.

Нас терзало любопытство: может, немцы решили сделать привал? Но никто не выходит из машин.

Разгадке помог «цейс». В бинокль отчетливо были видны офицеры в серых плащах. Они оживленно жестикулировали возле разрушенного моста, пересекающего заболоченный ручей. Один немец свесился через перила.

Ситников соскочил с бронетранспортера, пригнувшись, подбежал ко мне:

— Товарищ младший лейтенант! Так это ж живая мишень, елки зеленые!

— Слушай, Сеня, жми в хвост фрицам и жди сигнала — одна красная ракета. И крой их со всех стволов по заднему месту. Пусть расплавится к чертовой матери пулемет, но бей без передыху. А я врежу по башке колонны. Пришли ко мне срочно Игнатенко и Джугашвили... Понял?

— Заметано!

Несмотря на свой внушительный вес, Игнатенко прибежал на удивление резво, приложил руку к пилотке. Сзади семенил Джугашвили.

— Козырнешь, когда орден будут вручать. А сейчас, Яша, бери свою противотанковую машинку, найди удобное место и ударь по коробкам. Видишь, как они красиво стоят. Ты мне в центре шороху наделай... Пашу с собой прихвати для подмоги. Действуйте, ребята!

Орлов подвел «скауткар» к прогалине в посадке, удобно его развернул.

Офицеры продолжали совещаться, а несколько солдат уже ковырялись у настила моста. Я взглянул на часы — еще пять-шесть делений и... В такие моменты мной овладевало не похожее ни на что чувство. Это был необъяснимый сплав лихости и тревоги, уверенности в том, что все, даже самое рискованное, с этой минуты обязательно удастся. В своих людях я был полностью уверен: мы не раз проникали через частокол самых неблагоприятных случайностей, выкарабкивались из различных передряг.

Пора! Как говорили древние — опасность в промедлении.

Еще не набрала свечения красная ракета, как с трех сторон веером замельтешили огненные трассы. Длинные очереди Ситникова буквально скосили пехоту с грузовиков, за падающими вниз немцами летели каски, ранцы, оружие... Табун гитлеровцев полез прямо в сторону лесопосадки, то есть на нас. Невидимая коса подрубила их под корень, уложила за кюветом в самых немыслимых позах.

Я свинцовыми строчками перекрестил штабной вездеход, перенес огонь на крытые грузовики.

Аверьянов бил из «дегтяря» по колесам, из-за которых робко отстреливались автоматчики. Куртка на Мишиной спине потемнела от пота, а он лишь приговаривал:

— Вот это вам — яйки и шпик, а это — млеко... Кушайте!

Неторопливо, но точно клевал танки и бронетранспортеры наш «пушкарь» Игнатенко. Желтое пламя уже лизало корпус мордастого броневика, загорелась брезентовая крыша стоявшей рядом машины.

И завихрилось, завертелось все на дороге, как в адовом котле!..

Невообразимый хаос внес взрыв в центре колонны. Вначале показалось — лопнул огромный котел. Над грузовиками, а в них, видимо, находились боеприпасы и взрывчатка, поднялись клубы черно-бурого дыма. Раскаленный поток огня, словно извергнутая магма, залил все кругом, потек липкими языками по стенкам кювета. Даже мы на расстоянии ощутили этот жар.

Разведчики продолжали сечь колонну огнем из пулеметов и автоматов: летела щепа от бортов, уцелевшие машины просели на пробитых шинах, скособочились. Один бронетранспортер, пытаясь развернуться, раздавил кормой радиатор соседней машины, сполз на обочину да так и застрял в солончаковом иле.

Ко мне подбежал Ситников. Таким я его еще никогда не видел: на посеревшем лице лихорадочно блестели глаза, синие жилки вздулись на висках. Говорил глухо, будто в бочку.

— Командир, сзади еще несколько машин подходит...

Сообщение не из приятных. Но тут везение в буквальном смысле свалилось к нам с неба.

Над нами промчалась шестерка «илов».

— Хоть бы помогли братья-штурмовички,— кто-то со вздохом проронил, прислушиваясь к удаляющемуся гулу.

Но что это? Гул как бы покатился в обратную сторону: два краснозвездных «ила» сделали вираж, пронеслись над уже порядком распотрошенной колонной, развернулись, и из-под крыльев полетели какие-то оранжевые поленья. Факелы заплясали еще над несколькими машинами. «Илы» что-то высыпали и на подходивших гитлеровцев — там тоже взметнулись столбы пламени и дыма...

Собрались мы быстро. Знали — мост пройти не удастся, поэтому по ходу движения стали искать брод.

Пылим на «скауткаре». Сзади, как привязанный, трофейный броневик.

Ситников, свертывая цигарку, долго смотрел на пленного ефрейтора, затем тихо спросил:

— Наме? *

* Имя? (нем.)

Тот приподнялся от неожиданного вопроса. Потом по-солдатски четко выпалил:

— Ефрейтор Густав Центнер.

Сеня что-то еще ему сказал, тот заулыбался. Мы переглянулись.

— Я ему говорю, что он соответствует своей фамилии: лавчонку имел, всякой дребеденью торговал — подтяжками, пуговицами, иголками...

Старший сержант еще о чем-то потолковал с немцем. Затем пояснил нам:

— Его напарником интересовался. Был студентом, работал на химическом заводе. С легкими у него не все в порядке. Тотальник.

Да, Гитлеру приходилось подгребать уже и таких доходяг. Об этом мы знали и раньше из трофейных документов. В них говорилось, что ввиду напряженного положения с живой силой следует быть менее требовательными к солдатам поступающего пополнения. Перечислялись статьи, которые не освобождали от строевой службы: деформация грудной клетки, срастание нескольких пальцев правой руки, укороченная нога и т. д. Ничего не поделаешь, на безрыбьи и рак рыба — калеки, горбуны, колченогие, беспалые...

Раньше мне все немцы казались на одно лицо, и я не особенно интересовался этими винтиками, гайками, шурупами адской машины, которую сконструировал бесноватый фюрер, метивший в императоры «тысячелетнего рейха». Враг для меня был негативом, одноцветной фигурой, силуэтом без теней и форм на однообразном черном фоне. Война — едкий реактив — проявила это примитивное изображение. Она провела на нем контуры, проложила резкие тени, округлила и закончила очертания.

Позже, и при захвате «языков», и при допросе пленных, я старался понять нутро этих «хозяев мира», стал изучать даже такие детали, как место рождения, наличие родственников, род занятий до войны и тому подобное. Складывая наблюдения в одно целое, понял, что гитлеровский солдат в отличие от нашего бойца напоминает наемника. У него четкий, раз и навсегда заведенный порядок: хоть умри, а вовремя накорми, дай выспаться, обеспечь наступление танками, пушками, самолетами... И он слепо выполнит любой приказ. Недаром в вермахте существовала поговорка: «Размер моего жалования не позволяет мне иметь собственное мнение».

С кем только не приходилось иметь дело! Это были и кадровые, в основном старшие офицеры, верой и правдой служившие кайзеру в первую империалистическую, и их отпрыска — лощеные, ухоженные, как рысаки из родовых конюшен, и сошка помельче — ветераны, воевавшие во Франции и Северной Африке, дубленные всеми ветрами Европы. Среди них прослойка — обыватели, обрюзгшие в пивных, еще не оперившиеся семнадцатилетние сопляки, работяги, до предела истощенные в карьерах и копях Рура... К последним я относился с какой-то скрытой жалостью. Что поделаешь, война есть война, у нее свои жестокие законы.

Но с эсэсовцами у нас были особые счеты. Дрались эти сволочи здорово, злодеяния творили самые мерзкие. Порой поражался — откуда у человека, сотканного из живой плоти и крови, с серой массой в черепной коробке столько жестокости, зла сатанинского! Сколько раз видели мы пепелища, стояли, подавленные, перед мертвыми телами седовласых пахарей, изнасилованных девчушек, детей, убитых выстрелами в лицо. А сколько было угнанных на чужбину, замордованных, мыкающихся в бездонном горе?...

Клокочет гнев в душе, все переворачивается. — Ты спроси, Сеня, этого Центнера — чего он сунулся к нам свиным рылом, что позабыл на нашей земле?

Ефрейтор потупился, закряхтел.

— Говорит, имения обещали. Мол, здесь давно немецкие колонисты обосновались, пустили корни. Едешь, как по Германии,— Мариенгейм, Густафельд, Майндорф...

— Пусть в последний раз любуется своими имениями.

Ефрейтор заподозрил что-то неладное, истошно завопил.

— Успокой его, Сеня! Мы в мешки с навозом не стреляем...

В бригаду возвратились за полночь. Нас ждал капитан Ермаков. Не ложились спать и разведчики взвода, которые остались в расположении. Объятия, расспросы... Приковылял даже Петя Алешин. Его ранило осколком в бедро, но он улизнул из санбата. Сокрушался: на рану, мол, наплевать, а вот Павел Буре пострадал. Это он имел в виду часы, которые осколком разбило в заднем кармане брюк...

Через сутки наш разведдозор уже находился юго-западнее населенного пункта Кутеиниково.

Обстановку в общих чертах мы знали: наши вышли на рубеж Кутеиниково — Кузнецове — Михайловская, но дальнейшее движение приостановили. На то были причины: по сведениям воздушной разведки, из района Волновахи и Хлебодарки в сторону Донецко-Амвросиевки выдвигалось до двух немецких моторизованных дивизий. Дело принимало серьезный оборот. Вот почему не одна, а несколько разведгрупп получили задание проследить за движением противника.

...У пологого кургана, наверное, насыпанного еще скифами, укрыли «скауткар», сами с верхушки принялись наблюдать.

Так прошел час, другой. До чертиков примелькались эти высотки — безымянные, лысые, плоские, круглые, фигурные... Никаких признаков жизни, только орел-могильник парил в вышине и изредка камнем падал вниз, ожесточенно что-то клевал на земле.

Наблюдатели сменяли друг друга.

— Ну, что там делается в мире суетном? — спрашивал разморенный старший сержант Брусков у Аверьянова. Тот морщил лоб, чесал затылок, потом плел мудреное кружево:

— Нормальная невидимая циркуляция происшествий несущественной значительности. Орел поживился зевнувшим зайчиком, суслики спрятались на всякий случай...

— Ну что, сынки, показывают что-нибудь ваши стеклышки? — подполз к нам водитель Романенко.

— Дупель-пусто, Константин Константинович. Одна, как Миша говорит, циркуляция.

Романенко даже в роте все уважительно — по имени-отчеству — величали за солидный возраст. Ездил он в основном на БА-64.

— Ну-ну, зрите...

Вечером я связался с капитаном Ермаковым, доложил обстановку. Он приказал оставаться до особого распоряжения, обратил внимание на ночное время...

Так проторчали на этом «пупке» до следующего дня. Хоть бы один паршивый фриц проскочил на своей коляске!

С рассветом подошли еще ближе к предполагаемой колонне, но местность по-прежнему оставалась безжизненной, хотя воздушные разведчики сообщали, что растянулась колонна километров на пять-шесть.

В тот же день у нас запросили координаты, затем прибыли сменщики с младшим лейтенантом Григорьевым. Привезли с собой горячую пищу и горючее. С разведчиками приехал и капитан Ермаков. Он поставил задачу новой группе, после чего мы собрались позавтракать и дозаправить бронетранспортер.

Я предложил Алексею Степановичу спуститься в урочище. Там было свежо, пахло мокрым илом.

Быстро по полевой тропке сбежали вниз, сзади съехал броневик. В охранение выставили Аверьянова. В урочище, как сказал бы мой морячок Захаров, легли в дрейф. Сложили оружие, поспешно сбросили маскхалаты. У самых корней почерневшего пня трепетной жилкой пульсировал прозрачный родничок. Набрав живительной влаги в котелки, долго-долго тянули ее мелкими глотками.

Утолив жажду, принялись мыться. Капитан Ермаков тоже разделся до пояса. Ситников лил ему воду в ладони.

Ключевая вода приятно холодила тело, смывала не только грязь и пыль, но и, казалось, снимала усталость после бессонной ночи.

Ротный повар сержант Леонов уже открыл термос, стал наполнять кашей котелки, расставленные на брезенте.

Брусков поморщился:

— Все понятно! За труды наши и харч соответственный — перловка «дробь шестнадцать».

— С супами ездить рискованно. Тюкнет пуля в термос, и все! Реденькое на земле, одни фрикадельки останутся...

— Уговорил, рассчитываю на добавку...

Присели кто где. Я примостился на пне. И только поднес ложку ко рту, как раздался шум — будто медведь ломится через малинник.

Запыхавшийся Аверьянов ладонью зачерпнул воду, плеснул на лицо, сбивчиво доложил:

— Там машина... Легковая. Кажется, немцы... Легковая... Сам видел.

Я бросил ложку, накинул куртку, взял автомат, снял с предохранителя. И — по тропке вверх. За мной пыхтел Аверьянов, пружинисто бежал Ситников.

Притаились за кустом орешника.

Действительно, мышиного цвета БМВ, подпрыгивая на кочках, приближалась к урочищу. Когда машина притормозила, медленно подъехав к повороту тропинки, я прикладом ударил по правому стеклу, рванул за дверцу. Затем сгреб офицера и буквально выбросил с сиденья.

Денщик — детина внушительного роста — кинулся в сторону, но Аверьянов подсек его подножкой. Тот споткнулся, пополз на четвереньках. Миша заломил ефрейтору руки, приговаривая:

— Ша, кобылка, не лягаться.

Ситников вытащил у офицера пистолет, обыскал. Обер-лейтенант, весьма плакатный немчик, буравил нас глазами, говорил резко и длинно — паузу не уловить.

— Возмущается обер,— усмехнулся Ситников,— мол, не по правилам воюем.

— Скажи,— поднялся Ермаков,— что у нас правило одно: или в землю на удобрение, или под конвоем в тыл для проветривания мозгов... А сейчас с ним надо потолковать о деле.

Офицер мялся, лепетал что-то о воинской чести и долге, затем, видимо, понял, что высокий штиль нам до лампочки, заговорил «о деле». Он офицер связи из 258-й пехотной дивизии. Недавно переброшены из-под Орла. В общей колонне, куда влились, много бронеединиц.

Дивизия малочисленна. Из-за растянутости движение медленное. Идут на соединение с 29-м армейским корпусом. Направление — к переправам на реке Кальмиус.

...Когда прибыли в бригаду, Алексей Степанович собрал разведчиков, загадочно улыбнулся:

— Ребята, я хочу раскрыть один секрет. Сегодня у вашего командира взвода, как раньше говорили, тезоименитство. К «подарку», который он сам себе сделал, я имею в виду обер-лейтенанта, пусть примет и наши поздравления.

Как же я забыл? Действительно, в тот день, двадцать седьмого августа, мне исполнилось двадцать.

Последующие события развивались с поразительной быстротой. Корпус перекрыл дорогу гитлеровцам в районе хутора Колосков. Враг маневрировал, крутился, как в западне. Вояки Холлидта попадали в огневые «мешки», не успевали, как говорится, вытягивать ноги, как застревала голова. В довершение ко всему гвардейцам корпуса, крушившим фланги, здорово помогла вражеская авиация. Около сорока «юнкерсов», запутавшись в обстановке, высыпали бомбы на своих.

А командование 6-й немецкой полевой армии категорически требовало от солдат и офицеров развития «успеха», не принимая во внимание доклады об огромных потерях. Отдельные группы и подразделения самовольно бросали поле боя, спасаясь бегством. А в эфире настойчиво звучали призывы: «Форвертс!», «Форверте!».

Добрая весть прилетела и со стороны Таганрога. Передовой отряд из состава корпуса под командованием Героя Советского Союза подполковника Епанчина размолотил там несколько сборных частей, вышел к окраинам города.

Еще каких-то пару дней назад гитлеровцы чувствовали себя в Таганроге настоящими хозяевами положения. Военный комендант города в обращении к населению писал: «Положение на фронте прочно закрепилось. Город в любом случае сохранится за немецким командованием... Ни один солдат не покинул до сих пор город, и все прочно останутся на своих позициях».

И вот коменданта след простыл, а гарнизон сложил оружие. Оставленная в городе для уничтожения и взрыва предприятий специальная группа подполковника Кальберлоха большей частью перебита, а остатки ее прорвались к 29-му армейскому корпусу...

Стянув силы, противник нанес из района Саур-Могилы контрудар. В результате наш корпус временно оказался отрезанным от наступающих следом частей. Но на большее враг оказался неспособен. Поняв, что могут сами угодить в ловушку и будут опрокинуты вторым эшелоном фронта, гитлеровцы с наступлением темноты стали отходить на новые оборонительные рубежи.

Над древней Саур-Могилой затрепетало алое знамя.

Ныне там сооружен памятник участникам прорыва «Миус-фронта». На фоне огромного обелиска из серого гранита стоит солдат с автоматом в руках. Величественный монумент увековечил имена семнадцати разведчиков, которые первыми ворвались на вершину и водрузили красный флаг, сделанный раненым младшим лейтенантом Григорием Шевченко из нательной рубахи и окрашенный его собственной кровью...

А мы прощались со своим комбригом Барладяном. В блиндаже, вокруг которого собрались многие бойцы и Офицеры, он пытался доказать врачам, что раны, мол, пустяковые, скоро оклемается, но те лишь молча бинтовали его ноги.

— У меня же бригада, товарищи,— умолял суровых эскулапов полковник.

Медики были неумолимы. Подогнали «санитарку» и увезли Григория Петровича в эвакогоспиталь.

Бригаду принял полковник Василий Михайлович Артеменко.

Есть такое растение — повилика, в простонародье называемое «чертовыми нитками». Оно не имеет зеленых листьев, не вырабатывает жизненных соков, высасывает их из других растений. Обвивается вокруг них, протыкает, как штыком, своими присосками и пьет их «кровь».

Вот такая повилика, с коричневой окраской, вцепилась в нашу «всесоюзную кочегарку», опутала ее, три года паразитировала, давила все живое.

Преследуя врага, мы очень торопились. Малейшее промедление означало, что гитлеровцам удастся увеличить число своих жертв, произвести еще большие разрушения и опустошения на многострадальной земле Донбасса.

...Вдали темнели пирамиды терриконов. Сизый дым поднимался над ними. Днем и ночью слышна канонада. Перекатываются залпы «катюш», гремят пушки, земля вздыхает от разрывов бомб и снарядов. Катятся стремительной волной танки, с ходу швыряют в лицо ненавистного врага огонь и смерть. Справедливое возмездие за кровь Донбасса, за руины, за муки!

И трещит по швам фашистская оборона: это золотая осень сорок третьего расплачивается за кровавую осень сорок первого.

После долгих колебаний Гитлер разрешил командующему группой армий «Юг» Манштейну отвести 6-ю армию и правый фланг 1-й танковой армии на промежуточные рубежи. Наиболее укрепленный из них проходил через Макеевку, восточнее Сталино* и дальше на юг по реке Кальмиус. Здесь были оборудованы так называемые «позиции Черепаха».

* Ныне г. Донецк.

Отход прикрывался подвижными арьергардами, состав которых колебался от роты до батальона со средствами усиления. Обычно арьергард занимал оборону на широком фронте у населенных пунктов, по высотам или берегам рек отдельными узлами сопротивления. С наступлением темноты арьергарды, оставив на месте небольшие подразделения автоматчиков, отдельные пулеметные расчеты, кочующие самоходки, уходили на машинах на новый рубеж. А в это время оставшиеся группы вели непрерывную стрельбу с разных направлений, создавая впечатление наличия здесь значительных сил. К утру эти группы исчезали, попутно минируя дороги, дамбы, гати, взрывая мосты...

На наших картах обозначено строгое направление удара — на Стылу.

В разведдозор беру в основном «стариков», но обкатываю и молодежь.

Петя Алешин, оправившийся от раны, вальяжно развалился в бронетранспортере, подтрунивает над Раковым.

— Саня, покажи живот.

Тот недоуменно хлопает белесыми ресницами.

— Ладно, не надо. У настоящего разведчика живот рашпильный, от того, что много ползает. А у вас, зеленых помидоров, он мягенький, девственный.

— У вас он такой же, как у меня. Уже, наверное, забыли, как ползать, все на брониках раскатываете.

— Усе, Сашко, сдаюсь. Действительно, давно земельку не пахал брюхом.

Я развернул карту. Водитель Орлов искоса на меня посматривает, спрашивает:

— Мудреное название — Стыла. Что-то в ней есть холодное, морозное... Говорят, давным-давно греки ее основали, переселенцы из Крыма...

А посему, раз она Стыла, надо ее брать с тыла...

Чем больше углубляемся в задымленную степь, тем отчетливей видны следы недавних боев. Кругом воронки, воронки, воронки — словно знаки оспы...

В движении постоянно держим связь с ядром развед-отряда — он от нас на удалении десяти километров, комбинируем маршрут — открытые участки местности проскакиваем или замедляем ход для наблюдения. Где нужно — останавливаемся.

В окулярах бинокля — густая лесопосадка, пересекающая дорогу. Решение созрело моментально: на большой скорости приблизиться к лесопосадке, прочесать ее из крупнокалиберного пулемета. Авось гитлеровцы, если они там засели, подадут «голос». Так и сделали. Ответа долго ждать не пришлось — слева блеснула вспышка, бронетранспортер встряхнуло, осколки разорвавшегося снаряда звякнули по броне.

Острая боль обожгла плечо Миши Аверьянова, розовое пятно стало расползаться по маскхалату. Миша опустился на дно бронетранспортера, зажав рану. Ситников уже разрывал перевязочный пакет.

— Рули в низину! — приказал я Орлову.

За нами последовали два бронеавтомобиля.

Обшарив посадку визуально, поняли: этот «орешек» не простой. Там и пехота, и миномет крякает, а в окопе притаилась самоходка.

— Чего застряли? — высунулся из подъехавшего БА-64 капитан Ермаков.

— Немец перекрыл дорогу. Не пущает...

Начальник разведки бригады доложил обстановку полковнику Артеменко.

Оценив местность на карте, решили по той же низине обойти справа лесопосадку, чтобы с тыла взять «на абордаж» скрывшихся в ней гитлеровцев.

Больше немцы не попадались — к дороге подходили беспрепятственно.

До нашего слуха стала доноситься пулеметная трескотня, несколько пушечных выстрелов, над верхушками деревьев пополз дым. По-видимому, в лоб гитлеровцам ударили передовые подразделения бригады.

А это еще что? От лесопосадки катился какой-то пыльный клубок. Никак самоходка удирает? «Фердинанд» — штука каверзная. Это чудище имело до семидесяти тонн веса, 88-миллиметровую пушку, толстенную лобовую броню. Правда, бортовая была слабовата.

Мой отец — по роду своей профессии знаток всякой живности — однажды рассказывал на охоте, как львы в африканской саванне преследуют добычу. Бесшумно подбираются к антилопам, один лев начинает гнать стадо с тыла, остальные преследователи мчатся вдоль. Затем резкий поворот — и лев мертвой хваткой берет антилопу сверху за хребет, сбивает жертву с ног.

Так же нужно брать и этого зверя! Догнать и долбануть его сбоку. Лишь бы не выскочить вперед самоходки, иначе от бронетранспортера останется груда дымящейся легированной стали.

Орлов начал погоню параллельно бегущей самоходке. Вот уже видна обвисшая гусеница «фердинанда» с хорошо различимыми опорными катками и направляющими колесами. Алешин прикипел к крупнокалиберному пулемету, ждет, когда махну рукой.

— Сейчас бы «ферда» бутылочкой «кто смелый» угостить! — У Петра бугрились желваки.

Так бойцы, прешедшие суровую школу на полях Подмосковья и под Сталинградом, называли бутылки с горючей смесью КС. Точно метнуть ее метров с десяти на моторную часть вражеского танка мог только человек не робкого десятка.

Бронетранспортер чуть отошел в сторону, и я бросил гранату. За ней — другую. А Алешин в ярости лупил и лупил по камуфлированному борту из крупнокалиберного.

Штурмовое орудие попыталось развернуться, но из моторного отделения живым потоком потекло вспыхнувшее горючее. Распахнулась овальная дверка башни — друг за другом стали выпрыгивать самоходчики...

Когда все кончилось, к самоходке подошел раненый Аверьянов, похлопал спереди по броневому листу:

— Ну вот, господин «фердинанд», мы с тобой и квиты. Отдыхай...

Мои разведчики, конечно, гордились, что завалили такого «зверя», но и ребята из второго взвода оказались в ударе. Младший лейтенант Григорьев с тыла ворвался на хутор Выносливое, устроил там такой тарарам, что гитлеровцы и рта не успели раскрыть.

Подобную картину не часто можно увидеть: впереди на бронеавтомобиле к штабу бригады подъезжал Миша, сзади плелось человек тридцать пленных. Серые от пыли, понурые, нечесанные, о чем-то тревожно перешептываются. Процессию замыкал другой БА-64.

Разведчики посмеивались:

— Гансы от «черепахи» привет принесли, но мы ее скоро опрокинем на спину...

Подобно загнанному хищнику фашисты цеплялись за каждый клочок донецкой степи, прилагали все усилия, чтобы зарыться как можно глубже, окопаться, укрепиться в населенных пунктах.

Мы заранее знали, какое упорное сопротивление окажет враг на подступах к Волновахе. Этот крупный железнодорожный узел, от которого расходились дороги на север — в сторону Сталино, на юг — к Мариуполю, на запад — к Куйбышево, имел для гитлеровцев особо важное значение. Они стянули сюда внушительные силы — части горнострелковой и пехотной дивизий, до сорока танков, саперный батальон, самокатный дивизион, до двух артдивизионов. Оборона самого города строилась полукольцом по высотам, расположенным севернее, восточнее и южнее его.

6-я мехбригада вместе с 14-м истребительно-противотанковым полком двигалась в южном направлении. За ней до Бугаса во втором эшелоне шла 5-я мехбригада полковника Ф. А. Сафронова в готовности развить удар в сторону Волновахи.

Сопротивление фашистов с каждым нашим шагом нарастало. Особенно досаждала авиация: десятки «юнкерсов» молотили землю, казалось, что лежишь под толстым листовым железом, на которое сыплют и сыплют булыжники. Над головами бешено носились «мессершмитты», поливая каждый метр земли пулеметными очередями. Появились убитые, раненые, сожжено несколько танков и машин...

А мы шли, как в сумерках. Столбы дыма закрывали раскаленный диск солнца, дорожная пыль окутывала всю колонну. Дул сухой, обжигающий ветер, тело разъедал пот, даже машины задыхались от перегрева. Иногда подвозили воду — мутную и теплую...

Задача разведчиков — любой ценой выявлять засады, с ходу вступать в бой, оповещая об этом бригадное командование.

Справа от нас остался Бугас, вдоль речушки Мокрая Волноваха тянется лесок. Небольшой такой, но деревья стоят плотно, трава высокая. За ним в полутора километрах — роща, глухая и темная. К ней и идет дорога. Из укрытия до рези в глазах обшариваем лесок. Все тихо, спокойно, даже сорочье не кружит. Я-то хорошо изучил эту сполошенную птицу: взлетит на верхушку, кричит, волнуется — значит ходит человек.

Один бронеавтомобиль проходит около кустов, возвращается. Ждем, наблюдаем... Осторожно подтягиваемся к лесу, в прогалинах ставим машины.

 — Командир! — спрыгнув с дерева, Ситников отряхнулся от нитей паутины.— По моему разумению, фриц что-то здесь хитрит. Смотри: этот лесок он оставил как приманку, мол, никого нет, следуйте дальше. А тут-то я вас и накрою.

 — Соломон! Ну прямо Соломон. Я, Сеня, об том же подумал. Чует мое сердце, немец там есть. Сделаем вот что... Вызови-ка Петрова.

Сержант Петров в маскировочном одеянии, мешковато сидящем на худых плечах, доложил о прибытии. В роте он недавно. Шустрый, разбитной.

— Слушай задачу, Саша: нужно подразнить гусей. Бери броневик и что есть духу жми к опушке. Вот она, видишь? Затем по просеке погуляй, осмотрись. Сверни влево — и назад. Пулеметы, гранаты держать наготове. Ясно?

— Есть!

— Тогда вперед, братец-саратовец.

БА-64 сдал назад, отъехал чуть в сторонку, и водитель дал газок. Через несколько минут броневик юркнул в чащу, потом вынырнул на опушке, прошел немного по дороге и стал возвращаться.

— Что видел, кого встретил? — спросил я Петрова. Александр развел руками:

— Все тихо, спокойно...

— Так, ясно,— решил я.— Одиночный броневик для тех, кто выжидает в роще, вещь малозначительная. Вот сейчас они обязательно подадут голос... Всем следовать за мной, возле опушки без снижения скорости — разворот назад...

И враг выдал себя: при развороте открыл огонь из пулеметов и автоматов, роща заискрилась вспышками, над головой брызнули синими огоньками разрывные пули. Но все обошлось, лишь посекло запасное колесо последнего броневика.

Укрылись в безопасном месте. Срочно составили кодограмму. Сообщили решение: обойти засаду с тыла. Надо же разворошить это осиное гнездо!

...Роща осталась справа, слева маячили хатки.

— Петя, притормози! Кто-то там у ветлы копошится.

— Точно...

Из-за кучи хвороста поднялся человек, ковшик ладони приложил к глазам.

Мы крикнули ему, чтобы подошел.

К бронетранспортеру приплюхал тощий старикан в стеганой куртке, подпоясанной веревкой. На голове — потертый малахай. На ногах — чесанки, галоши из автомобильной камеры.

Он снял шапку и низко поклонился.

— Желаю здравствовать, товарищи красноармейцы и командиры. Думал, к германам на зуб попал. Злющие они нынче, драпают... Услышал стрельбу, от греха подальше залег в глухую оборону.

— Как вас звать? Кто вы такой?

— Смею доложить только старшему.

— А я и есть старший.

По разговору поняли — старик туговат на ухо.

Платоном Максимовичем величают. А фамилия немножко неблагозвучная — Вырыганов. Но с этой фамилией прошел под Ляодуном в японскую, в шестнадцатом под Эрзурумом турку колотил. И в гражданскую пришлось помахать шашкой...

— Теперь куда путь держите?

— К хутору, хворосту вот набрал.

— Немцы есть?

— А что им там делать? Все выгребли-вымели. Кабанчиков перерезали, от птицы остались одни перья. Грабили, что под руку попадется — посуду, утварь, скарб всякий из сундуков потащили. В народе верно говорят — доброму вору все впору!

— А где-нибудь поблизости не замечали фрицев?

— Дальше, за рощей, на юру закапывали танки. Мотоциклисты там шастали то взад, то вперед...

— Может, к хутору подвезти?

— С превеликим удовольствием.

Старик пошел за хворостом, но Алешин его опередил, приторочил вязанку к запасному колесу. Я усадил деда рядом, спросил:

— Окрестности хорошо знаете?

— Так точно! Сызмальства!

— Да не кричи так, дед! — отодвинулся от старика Алешин.— Бьешь, как из мортиры.

— Нам бы к роще нужно подобраться незаметней, с тыла.

— Можно. Под высотками взять напрямик в ложбину. По ней — вверх. Но там недели две немец что-то рыл.

Близко подходить я опасался...

Двигались по пути, указанному нашим случайным проводником. Как только на малой скорости преодолели по дну ложбину, наткнулись на длинный глубокий ров. Земля свежая, суглинистая. Увы!.. Колесная машина не пройдет. А у нас под рукой — ни топора, ни пилы...

— Товарищ командир! Я в хутор сбегаю, людей позову, струмент возьмем.

— Сбегаю...— ухмыльнулся Алешин.— Рассыпешься по дороге.

Старик обидчиво вытер слезящиеся глаза:

— Тебя, сынок, в помине не было, когда я перед Эрзурумом Кеприкейские позиции турок брал... То-то! А здесь какой-то паршивый ров.

— Алешин! Деда на «скауткар» — и дуй на хутор. Он дело говорит!

Через полчаса бронетранспортер возвратился: из него вылезли несколько пожилых мужиков с пилами и топорами. Наш проводник покрикивал на своих хуторян фельдфебельским голосом.