Глава пятая. «Берлинский пончик»

Глава пятая. «Берлинский пончик»

1

Кремль, машина, самолет. Конев Иван Степанович летит в ГДР. Командующий Группой войск в Германии спешно следует по месту службы! Съезд партии подождет. Шахтеры, монтеры, актеры, режиссеры, знатные комбайнеры справятся сами. Маршала ждет боевой пост.

Так же, как и он, — спешно и незаметно — зал заседаний XXII съезда КПСС покинули министр обороны маршал Родион Малиновский и начальник Генштаба маршал Матвей Захаров — бывший командующий контингентом в Восточной Германии, — чтобы занять место в сверхсекретном глубоком бункере в глубине Ленинских гор[171].

Группы советских войск в Восточной Европе, в западных военных округах СССР, Балтийский флот, РВСН и ПВО подняты по тревоге.

* * *

26 октября 1961 года маршалы Малиновский, Захаров и Конев отправились исполнять интернациональный долг перед восточно-германскими товарищами, а также защищать стратегические интересы СССР. Трудная сложилась ситуация. А ведь какую устроили по Берлину дипломатию! 12 сентября в Пхеньяне секретарь ЦК КПСС и, по мнению многих, — второй человек в стране Фрол Козлов[172] заявил о продлении срока подписания мирного договора с ГДР[173] — того самого, коим Хрущев пугал Кеннеди в Вене. А 17 октября и глава заявил, что срок этот не так уж и важен, если Запад покажет «реальную готовность решить берлинский вопрос».

И — вот те нате! Американцы лезут стенку ломать!

Ну да! Танки М-48 и бульдозеры вышли к знаменитому чек-пойнту «Чарли» в Берлинской стене, явно собираясь снести заграждения, разделившие Восточный и Западный Берлин.

А навстречу им — 7-я рота 68-го гвардейского танкового полка — десять танков Т-54. Люки и номера закрыты, амбразуры — открыты, орудия и пулеметы расчехлены, баки сняты — боевая готовность. Так — сверкая блеском стали, по Белинской мостовой наступала грозная броня. А в переулках — еще 94 танка, 12 бронетранспортеров и батальон пехоты. Но по тревоге была поднята вся группа войск — полмиллиона человек: 1 ударная, 2 гвардейских танковых, 2 гвардейских общевойсковых и 1 воздушная армия: 7600 танков, 2500 самолетов, 8100 БТР.

К тому времени численность американских войск за стеной составляла 5800 солдат, инженерные службы, несколько орудийных батарей, 30 танков; всего в Западной Германии — 40 000 солдат США, а во всей Европе, по разным данным — до миллиона натовцев.

Вряд ли Советы смели бы их как пыль. Но снова брать Берлин были готовы. Зря что ли читали на политзанятиях — великий Ленин учил: «Кто владеет Берлином — владеет Германией. Кто владеет Германией — владеет Европой».

И вот М-48 и Т-54 — застыли по разные стороны шлагбаума. Дистанция — 100 ярдов.

Два мира, две системы смотрят в прорези прицелов.

2

Берлин. Славный символ победы союзников над гитлеровской тиранией.

И он же — главный символ разделения Европы и планеты на миры.

Вторая мировая война шла к концу. Лидеры Британии, СССР, США знали: скоро общая борьба завершится победой и мудро — заранее — определяли судьбу Европы и Германии.

В Лондоне и Ялте заключены соглашения о ее будущем. Подтвердить и уточнить их предстояло после победы — в Потсдаме: каждый член коалиции получал свою зону оккупации.

И вот уже бойцы 1-го Украинского фронта маршала Ивана Конева и 1-й армии США генерала Омара Бредли обнимаются на Эльбе.

Это — 25 апреля 1945. А 7 мая в 2 часа 41 минуту в городе Реймсе, в штабе командующего американскими войсками генерала Эйзенхауэра, представитель вермахта генерал-полковник Альфред Йодль подписывает Акт о капитуляции Германии. Ее приняли: от англо-американцев — генерал-лейтенант армии США, начальник Главного штаба Союзных экспедиционных сил Уолтер Беделл Смит, от СССР — представитель Ставки Верховного Главнокомандования при командовании союзников генерал-майор Иван Суслопаров. И — как свидетель — замначальника Штаба национальной обороны Франции бригадный генерал Франсуа Севез.

Советская сторона подписала Акт без указаний Ставки — телеграмма Верховного опоздала. Суслопаров пошел на колоссальный риск — в своей депеше Сталин категорически запрещал подписывать капитуляцию. Но генерал был человек опытный и поставил подпись с оговоркой, что это не исключает возможность подписания другого акта по требованию одной из стран-союзниц.

Капитуляция вступила в силу в 23 часа 01 минуту 8 мая 1945 года.

Сталина возмутила спешка с оформлением окончания войны и непонимание союзниками его высокого символизма. Он же, в отличие от них, его видел. И потребовал нового подписания во взятом Красной армией Берлине, прося союзников не объявлять о ней до вступления в силу 9 мая: «Договор… в Реймсе нельзя отменить, но нельзя и признать. Капитуляция должна быть учинена как важнейший исторический акт и принята не на территории победителей, а там, откуда пришла фашистская агрессия, — в Берлине, и не в одностороннем порядке, а обязательно верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции». И это было правильно. С точки зрения ритуальной роли этой победы в дальнейшей жизни народов мира. Акт капитуляции Германии именно в Берлине представлял собой гуманитарно-технологический инструмент колоссальной силы — способ управлять эмоциями, сознанием и поведением людей на годы вперед.

Осознав промах, лидеры США и Британии согласились провести церемонию в Берлине. Йодля известили, что германским командующим видами вооруженных сил следует явиться для совершения окончательной процедуры в место и время, указанное союзным командованием.

Акт о капитуляции Германии был подписан вновь. В Берлине. В 22 часа 43 минуты. 8 мая 1945 года.

3

Берлин, лежащий в руинах в центре советской зоны, разделили на четыре сектора. Для координации действий войск Британии, СССР, США и Франции в их зонах оккупации создали Контрольный совет. Авиация союзников получила право свободного облета советской зоны по коридорам, связавшим их сектора в Берлине с Западной Германией.

Народы спасенные от нацизма, получили право свободно выбрать политический строй своих стран. Но СССР стремился утвердить на территориях, занятых Красной армией (включая Восточную Германию), свое влияние. Привести к власти своих людей. Устроить жизнь согласно «самому передовому учению». Ситуация сложилась удачная: левые настроения в тамошних обществах были довольно сильны. В Восточной Европе под надзором тысяч советских солдат началось строительство социализма — ее превращение в тот самый Восток — зону влияния СССР.

Хватило полугода, чтобы судьба Восточной Европы прояснилась.

Черчилль сказал об этом прямо. 5 марта. Его речь в Вестминстерском колледже американского городка Фултона сделала его знаменитым. «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, — заявил бывший британский премьер, — …опустился «железный занавес»». Метафора была столь точна, что слова «железный занавес» еще много лет повторяли во всем мире, а на Западе нередко — без кавычек.

Но речь включала другие важные места, помогающие понять причины разделения Востока и Запада на оплоты «холодной войны» и значение Берлина как ее передовой линии.

Черчилль: «По ту сторону «занавеса» остались все столицы… Центральной и Восточной Европы — Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София… Коммунистические партии… достигли исключительной силы… и всюду стремятся установить тоталитарный контроль. Это явно не та освобожденная Европа, за которую мы сражались. И не Европа, обладающая… предпосылками для создания прочного мира».

А кто же ими обладает? Черчилль отвечает: «Соединенные Штаты стоят… на вершине всемирной мощи. Сегодня торжественный момент для американской демократии, ибо вместе с превосходством в силе она приняла на себя и неимоверную ответственность перед будущим… Наша главная задача и обязанность — оградить семьи простых людей от ужасов и несчастий еще одной войны…».

Откуда же исходит угроза ужасов и несчастий?

От тирании — отвечает Черчилль. «Свобод, которыми пользуются граждане… нет во многих странах; иные из них весьма могущественны…Неограниченную власть, которую навязывают… вездесущие полицейские правительства… осуществляют диктаторы… правящие с помощью привилегированной партии и тайной полиции…Мы не обязаны вмешиваться во внутренние дела стран, с которыми не воюем. Но мы должны неустанно и бесстрашно провозглашать великие принципы свободы и прав человека…

…Народ любой страны имеет право и должен быть в силах посредством конституционных действий, путем свободных нефальсифицированных выборов с тайным голосованием выбрать или изменить характер или форму правления, при котором он живет; господствовать должны свобода слова и печати; суды, независимые от исполнительной власти и не подверженные влиянию какой-либо партии, должны проводить в жизнь законы, одобренные значительным большинством… Это основополагающие права на свободу, которые должны знать в каждом доме».

С точки зрения Черчилля и Запада всё это знали в Восточной Европе. Но потеряли. И теперь мог потерять мир. И время, чтобы перекрыть красный поток, возможно, упущено… И значит, Запад стоит перед историческим вызовом.

«…Я не верю, — заявил в Фултоне Черчилль, — что Россия хочет войны. Чего она хочет, так это… безграничного распространения своей мощи и доктрин. Но из того, что я наблюдал во время войны в поведении наших русских друзей и союзников, я вынес убеждение, что они ничто не уважают так, как силу, и ни к чему не питают меньше уважения, чем к… слабости».

И значит, Запад должен быть сильным. И защищать себя на всех подступах и направлениях.

А Черчилль продолжал: «Если советское правительство попытается своевольно построить на подвластных ему территориях прокоммунистическую Германию, это вызовет новые большие сложности в американской и британской зонах и сделает побежденную Германию предметом торга между Советами и демократиями Запада».

Сэр Уинстон видел то, что только предстояло понять Джеку. И что хорошо знал Сталин.

4

А Сталин знал: чем большую территорию ты контролируешь, тем шире твое влияние.

Вокруг СССР надо построить тоталитарный коммунистический мир. А мир капиталистический и демократический поставить перед выбором: либо — сдаваться, либо — сражаться. Но ведь нет на свете крепостей, которые бы не взяли большевики! А значит итог известен. Особенно если взять под контроль Азию и Африку, которые уже скоро лишатся колониальной опеки. Вот и выйдет мировая революция. Во главе с Кремлем. И водрузим над землею красное знамя!..

Об этом писал в своей «Длинной телеграмме»[174] в США Джордж Кеннан — посол в СССР.

Он считал, что в Москве убеждены: «долго жить в мире с «капиталистическим окружением» невозможно» (о чем Сталин еще в 1927 году сообщил делегации американских рабочих). Но источником агрессивности Советов Кеннан считал не чувство превосходства, а страх: «В основе невротического видения Кремлем международных отношений, лежит… инстинктивный ужас. Когда-то крестьяне опасались кочевников. А теперь боятся Запада — более развитого, компетентного, сильного и организованного».

Этот ужас, пишет Кеннан, рождает презрение к свободе, правам и интересам людей, цинизм, коварство и жестокость. Текст стоит прочесть полностью, я же приведу первый и последний абзацы его последнего раздела: «…Мы имеем дело с силой, фанатично уверенной, что… внутреннюю гармонию нашего общества нужно нарушить, наш традиционный образ жизни разрушить, международный авторитет государства — сокрушить. Ради советской власти.

Вывод: нам должно хватить мужества и веры в себя, чтобы и впредь следовать в наших методах принципам человеческого сообщества…Имея дело с советским коммунизмом, мы подвергаемся величайшей опасности: уподобиться тем, с кем мы имеем дело».

В ответ советский посол в США Николай Новиков направил в Союз свою телеграмму[175]. В ней он обличал Америку, заявлял, что она хочет покорить мир (в том числе с помощью плана Маршалла), чтобы контролировать экономики других стран. Рост военного бюджета и постройка баз говорит об амбициях Штатов. Но они всегда встретят оппонента в лице Советского Союза.

Стили, языки и логику «холодной войны» — вот что породили эти тексты.

Эти документы были своего рода учебниками. Они объясняли, где враг; указывали, что надо делать; предлагали лексикон публичного описания конфликта систем.

Советы устанавливают контроль над занятыми странами. В Восточной Германии они ставят коммунистов на все ключевые посты. Национализируют до 40 % промышленности; отдают землю кооперативам, а тех, кто протестует преследуют. О свободе слова и речи нет. Населению всерьез не хватает предметов первой необходимости.

Меж тем в своей зоне союзники снабжают немцев продуктами. Запускают производство. Начинают реализацию плана Маршалла. На Востоке от него отказываются. А Запад получает около 4 миллиардов долларов. Но делу мешают таможенные ограничения между зонами западных союзников.

Эти ограничения они снимают 1 января 1947 года и создают BiZonia — «Двузонию». А потом и «Тризонию». Готовят создание правительства Западной Германии и валютную реформу.

Через три месяца в западных зонах вводят новую марку. Через три дня то же делают на востоке. Теперь в двух зонах разные валюты и экономики. Это (и прежде всего разница в покупательной способности денег) ведет к тому, что СССР отказывается от участия в четырехстороннем управлении страной, но оставляет за собой восточную зону. А затем закрывает границы, блокируя Западный Берлин. Начинается первый Берлинский кризис.

Чтобы помешать доставке туда новых денег, с 12 по 24 июня советские власти закрывают автомобильное, водное и железнодорожное сообщение. Остается единственное средство снабжения — авиация.

Самолеты доставляют в город питание и горючее по воздушному мосту. Блокада длится год. Весь год в небе гудят моторы. С конца июля ежедневно даставляют 2000 тонн грузов, а в конце блокады более 12 000 тонн в сутки. А всего — 2 326 406 тонн за 278 228 вылетов.

Километраж «моста» равен двумстам полетам на Луну и обратно.

Особое внимание уделялось детям. Об этом любопытно писал в «Новых известиях» Александр Меламед: «…Продовольственные коробки содержали сладости и, в первую очередь, те, которые не портились (консервы или сухофрукты), и народная молва… окрестила такие самолеты «Rosinenbomber» — «Изюмный бомбардировщик». Мерседес… помнит, как вместе со сверстниками выискивала в палисадниках парашютики с грузом шоколада. К ним были приложены письма от детей Америки. Те сообщали, что купили все это… на свои (конечно же, родительские, но выданные в качестве карманных) деньги».

Особенно запомнилось Рождество 1948 года. В аэропорту «Темпельхоф» встречать самолеты под названием «Летающие шоколадки» собрались около тысячи малышей. Они получили 53 тысячи рождественских посылок — «подарков небес».

Отличное логистическое и техническое обеспечение моста не гарантировало от потерь. При авариях в операции погибли 31 американский, 39 британских летчиков и 13 немцев.

Сталин понял: блокадой Западный Берлин не задушить. И снял блокаду. Итог событий — резкое падение престижа СССР в Европе и США, ускорение подготовки к основанию Федеративной Республики Германия, превращение Западного Берлина в самоуправляемый город.

В октябре 1949 года в советской зоне основана Германская Демократическая Республика.

Ее-то проблемой и стал второй Берлинский кризис 1953 года.

5

«Красный» лидер ГДР Вальтер Ульбрихт форсировал строительство социализма.

Индустрия развивалась, но многие вещи выдавали по карточкам. В мае 1953 власти повысили нормы выработки и цены на мармелад. Это вызвало взрыв — мармелад был основой завтрака немецкого рабочего. Обстановка накалялась, и 27 мая Молотов вынес вопрос на Президиум Совета Министров СССР. И тут Берия вдруг предложил исключить из решения слова «форсированное строительство социализма». «Нам нужна только мирная Германия, — пояснил он, — а будет там социализм или не будет, нам все равно». А ситуация становилась опасной.

9 июня Политбюро ЦК СЕПГ приняло постановление об исправлении положения в области снабжения, финансов, сельского хозяйства и управления; снижались темпы развития тяжелой промышленности, отменялись другие непопулярные шаги. Но повышение норм выработки осталось без изменений. Это стало последней каплей.

Первыми двинулись в центр строители. К ним примкнули тысячи людей. Перед «Домом министерств» они потребовали отмены повышенных норм, отставки правительства и свободных выборов. На 17 июня назначили всеобщую забастовку. Власть исполнила требования, но было поздно. Забастовка началась. 100 000 рабочих требовали выборов, допуска к ним западных партий, объединения страны. Но к людям не вышел ни один член правительства.

Это вызвало ярость. Рабочие врывались в офисы партии, жгли флаги СССР и ГДР.

В столицу вошли советские танки. Пехота блокировала границу Западного Берлина.

Ввели военное положение. Т-34 и «народная милиция» рассеяли демонстрантов огнем.

Молотов вспоминал: «Берия был в Берлине… — он молодец в таких случаях. У нас было решение применить танки. Решили… подавить беспощаднейшим образом. Допустим, чтобы немцы восстали против нас?! Все бы закачалось… это был бы провал полнейший».

Забастовки прошли в 304 населенных пунктах. Демонстрации — в 72 городах: Берлине, Лейпциге, Магдебурге, Бранденбурге. По официальным данным погибло 19 демонстрантов и 4 силовика. Ранены 1236 демонстрантов, 61 прохожий и 191 сотрудник сил безопасности. По неофициальным — убито более 267 восставших и 116 служащих сил безопасности и чиновников.

Свидетельство оставил и Бертольд Брехт. В его архиве нашли стихотворение «Решение»:

После восстания 17 июня

секретарь Союза писателей

приказал раздавать на Сталиналее листовки,

в которых можно было прочесть,

что народ утратил доверие власти

и возвратить его сможет лишь упорным трудом.

Разве не проще бы было правительству

распустить народ и выбрать новый?

Власти ГДР обвинили в подготовке волнений Запад: «Мероприятия… по улучшению положения народа были отмечены фашистскими и другими реакционными вылазками в Западном Берлине, провокациями и тяжелыми нарушениями порядка в демократическом (советском) секторе Берлина». Пропаганда и так представляла Западный Берлин как гнездо подрывных элементов, а после восстания стала использовать этот штамп еще активнее.

Есть сведения, что накануне событий численность американских и британских войск в ФРГ выросла на 12 000 человек. А с их началом к границам ГДР двинулись танки.

Другие свидетельства говорят, что восстание застигло Запад врасплох. Сперва там решили, что это провокация с целью овладеть всем Берлином. И стали готовиться. Когда же характер волнений стал очевиден, для выяснения обстановки прибыл директор ЦРУ Аллен Даллес. Жители западной зоны сочувствовали восставшим. Но не имели сильных лидеров: бургомистр был в Вене, глава СДПГ в Италии, а глава ХДС — в Бонне. Канцлер ФРГ Конрад Аденауэр прибыл только 19 июня — почтить память погибших. Пресса ФРГ резко критиковала его пассивность.

Эти события стали важной вехой в истории «берлинского вопроса». Разница в уровне жизни в пользу Западного Берлина и ФРГ крайне привлекала граждан ГДР. Начиная с 1953 года число беглецов на Запад неуклонно росло.

6

Условная граница между ФРГ и ГДР повторяла «секторальную линию» 1945 года. Там не было колючей проволоки и распаханных полос. Чтобы пройти через КПП из одной страны в другую, из Западной части Берлина на Восток, особых разрешений не требовалось. Город имел общую транспортную и коммунальную систему. Немцы с Востока работали на Западе, и наоборот.

Это стало проблемой для ГДР. Уровень жизни там был ниже. Но ниже были и цены на товары вполне приличного качества. И жители ФРГ и Западного Берлина покупали их дешевле, чем такие же дома. А страна несла убытки. Считалось, что до 15 млрд марок в год.

Отток населения стал второй по остроте темой. Жизнь в ФРГ была дороже, но и уровень ее выше. А кроме того, никто не требовал лояльности к власти и СССР, не было собраний актива и слежки спецслужб, политических и культурных запретов. Короче, жить было лучше и веселее.

Отъезд бывших бизнесменов и несогласных не огорчал власти ГДР. Но они все чаще теряли рабочих и выпускников вузов. Порой в год — до трети получивших диплом. И как бы ни призывали их остаться, как бы ни пугали «ужасами мира чистогана», сколько бы ни винили Запад в «покупке людей» — люди ехали туда, где хотели жить.

По данным советской и восточно-германской пропаганды, со дня основания ГДР по 1961 год через Западный Берлин страну покинули 1,6 миллиона человек. Эти данные не обязательно занижены. Впрочем, Тэд Соренсен приводит другие цифры — от 3,5 миллиона.

Что было лучшим примером, чем отъезд коллег и родных? Что вызывало большее раздражение властей, чем «язва в сердце ГДР»? Что ярче говорило о том, кто лидирует в споре систем?

В Западном Берлине царил «чуждый образ жизни», действовали те же законы и партии, что в ФРГ. Бундестаг там не избирали, но экономически и культурно Западный Берлин был частью Запада, и там живо обсуждали вопрос о вхождении в Федеративную Республику.

Это нравилось западным союзникам, но, следуя Потсдамским соглашениям, они на эту тему не высказывались. Зато, зная стратегическую роль Берлина, были готовы отстаивать его при попытках включения в зону влияния СССР. И тон здесь, понятно, задавали США.

Летом Джек поручил экономистам и военным подготовить предложения на случай, если ситуация вокруг Берлина осложнится. Макджордж Банди направил в Госдеп и ЦРУ меморандум, где представил соображения по работе в ГДР и Восточной Европе.

3 июля 1961 года американские войска в Берлине получили приказ о готовности к чрезвычайной ситуации. «Выполнить любую задачу» был готов и Бундесвер[176].

Белый дом тревожило желание Кремля заключить мирный договор с ГДР. Ознакомившись с полученной в Вене запиской по Берлину, обсудив ее со странами НАТО, Джон решил ответить твердо. Он знал: речь идет о его личном престиже и о проблеме мирового уровня. Поэтому и ответ, переданный СССР, и выступление президента 19 июля были выдержаны в жестких тонах.

Джон заявил, что СССР, «толкуя о мире, грозит его нарушить» и, будучи одним из «союзников по Второй Мировой войне, хочет… нарушить права трех других». Что Москва «желает… порабощения западных берлинцев режимом, который не признает самоопределения».

Но если мир, установленный в Европе, Германии и Берлине «будет в одностороннем порядке нарушен Советским Союзом, тяжелая ответственность перед… историей ляжет на его вождей».

Советы напрасно озабочены свободой берлинцев. Они свободны. Выбирают свои государственные органы и лидеров и наслаждаются правами человека, внесенными в Хартию ООН. И эти права гарантируют им Британия, Франция, США, поддержка большинства граждан и документы, подписанные в том числе и Москвой. Защита Западного Берлина есть не только юридическое право Запада, но и его моральный долг. И никакой «т. н. мирный договор» ничего не изменит, будучи подписан лишь режимом, «не представляющим ни страны в целом, ни ее части, ни 17 миллионов восточных немцев. О чем говорит поток беженцев, идущих с Востока на Запад».

— Чтобы город или народ был свободен, — настаивал Кеннеди, — нужно, чтобы он обладал возможностью свободно… делать свой выбор и жить своей жизнью. В Западном Берлине народ имеет такую возможность. И цель нашей политики — обеспечить эту свободу.

Так же и мир. Его не принесет договор, о котором говорит СССР. «Соединенные Штаты, — разъяснил Джон, — с 1946 года… стремились к миру в интересах всех немцев. Перемены нужны… в направлении расширения, а не сужения свободы выбора народа Германии и Берлина.

Но Советский Союз заблокировал любое продвижение к заключению справедливого договора, основанного на самоопределении народа Германии, а вместо того постоянно повышает градус напряженности вокруг этого вопроса».

Речь завершалась призывом к СССР вернуться на путь конструктивного сотрудничества с союзниками по Второй мировой войне и вместе с ними трудиться ради честного решения проблем, оставшихся в наследство от этого конфликта.

Эту позицию Кеннеди назвал «бесспорно законной и моральной».

Эта позиция разъярила Хрущева.

7

Потом, в частном письме президенту, Хрущев написал, что эта речь и телевыступление 25 июля отбили у него желание переписываться. А что, собственно, случилось?

Первое, о чем сказал Кеннеди: он готов защищать право союзников находиться в Берлине и «два миллиона свободных жителей города». Второе: «эти меры потребуют от многих наших граждан жертв… храбрости и непреклонности. Но если мы и союзники будем действовать, опираясь на нашу силу и общность интересов — спокойно, целеустремленно и с твердыми нервами, — контролируя слова так же, как оружие, — мы, надеюсь, сумеем сохранить мир».

Эта фраза важна. На Кеннеди, как и на Хрущева постоянно давили. На Никиту Сергеевича — военные и сталинисты, на Джона — крайне консервативные круги.

Их опыт и привычка мешали видеть другие — не силовые — решения. И обоим требовалась немалая выдержка и здравый смысл, чтобы до последней возможности сохранять курс на мирное решение конфликта.

Кеннеди обратился и к ним — сторонникам предельной жесткости. Он сказал: мы пополним войска, призовем резервистов и продлим срок службы, значительно увеличим оборонный бюджет. «Пока коммунисты хотят лишить нас права быть в Берлине и наших обязательств перед его жителями, мы должны быть готовы защитить эти права и обязательства». Мы держим порох сухим. Но действовать станем осторожно. И в Европе, и в мире слов. Ибо в политике слово есть действие.

Он дает понять и «ястребам», и «голубям»: капитуляции не будет, но я — за мир: «Мы готовы к переговорам, если переговоры могут помочь».

Обращается он и к Хрущеву и его советникам, как желавшим «окончательной схватки с врагом», так и сторонникам мира: «Говорят, оборона Берлина военными невозможна.

То же говорили про Сталинград. Любое место на земле можно защитить. Если люди — смелые люди, — сделают это». И далее: «Мы признаем, что… у Советского Союза есть исторические основания опасаться за свою безопасность…», но «мир не обмануть попытками выставить Берлин местом, откуда исходит угроза войны. В Берлине мир. Источник глобальной тревоги и напряженности — в Москве… И если придет война — то из Москвы, а не из Берлина».

В конце речи звучат очень личные ноты.

— Когда я боролся за пост президента… я знал, что стране брошен серьезный вызов, но как и любой человек, на чьих плечах не лежит такое бремя, не догадывался, каким тяжким оно будет.

Джон напоминает: на его веку в Европе трижды шли страшные войны, порожденные просчетами всех сторон в оценках стремлений других. Он утверждает: в атомный век такой просчет… «может за несколько часов привести к разрушениям, каких не причинили человечеству все войны, известные истории». Но верит: «с вашей помощью и с помощью всех свободных людей, этот кризис может быть преодолен. Свобода может победить — а мир возобладать».

Все-таки отличным он был оратором — Джон Фицджеральд Кеннеди.

Вот он — пафосный финал симфонии. Вот она — мощная кода: «Я, как президент и главнокомандующий, и все мы, как американцы, вступаем в трудные дни… Но я уверен, что мы… совершим все от нас зависящее ради нашей страны и нашего дела. Ибо все мы хотим видеть наших детей растущими в мирной стране и на планете, где торжествует свобода…

В ближайшие месяцы я, исполняя обязанности президента, нуждаюсь в вашей доброй воле и вашей поддержке. И главное — в ваших молитвах».

Эти слова Джона ярко характеризуют его как личность. Здесь каждое слово адресовано и каждому отдельному человеку, и огромной группе людей, и всему обществу. И даже человечеству.

Он знал, что за бремя несет на плечах. И был готов нести его до конца.

Эту речь помогал готовить Соренсен. О Сталинграде вспомнил генерал Тейлор. Банди посоветовал фрагмент о «невероятных потерях… отважного советского народа во Второй мировой войне». Раск предложил обратиться к союзникам: «Если мы не выполним обязательств в Западном Берлине, то что в нем оборонять завтра?»

Но все же ее, как и другие стратегические выступления, Джек готовил сам. Вкладывая в них и свою искренность, и навык дипломата, и талант политика.

Оба выступления слушали товарищи в Кремле. И серчали. Молодой президент оказался не робкого десятка. Это мешало жить тем, кто и в СССР, и в США, и много где еще хотел видеть его слабым, не готовым к своей миссии. Но правда была другой. Как Хрущев не был клоуном, Кеннеди не был трусом. Впрочем, может, слова его — блеф? Болтовня? Сотрясение воздуха?

Это мнение в кремлевском руководстве крепили и те, кто был обязан избавлять его от иллюзий. Например — советский посол в США Михаил Меньшиков.

Как пишет все тот же Григорий Корниенко, посол, желая «потрафить Хрущеву, фактически дезинформировал Москву, утверждая, что президент и его брат Роберт, которых он… называл «мальчишками в коротких штанишках», лишь храбрятся, а потом дрогнут и отступят…В одной из телеграмм в начале июля 1961 года Меньшиков, подделываясь под стиль Хрущева, высказал мнение, что «новые американские вожди петушатся», а когда дело подойдет к решительному моменту (т. е. к подписанию мирного договора СССР с ГДР), «они первые накладут в штаны».

…Меньшиков… выражал уверенность, что, «американцы не станут воевать из-за Берлина». Не все в посольстве были согласны с такой линией… Кое-кто из нас стремился… поправить дело… Именно с этой целью я встретился 5 июля с Артуром Шлезинджером…

…Я прямо спросил: действительно ли все упирается в недоверие со стороны США, когда мы говорим, что их прежние позиции в Западном Берлине сохранятся и… в случае подписания мирного договора СССР с ГДР? Мой собеседник столь же прямо ответил, что да… США не могут полагаться на наши гарантии… Мой следующий вопрос: если США не считают гарантии достаточными, почему бы им не предложить со своей стороны какие-либо другие гарантии?

Шлезинджер… в моих высказываниях усмотрел признаки того, что Москва, возможно, хочет сойти с пути, ведущего к столкновению. В ту пору считалось аксиомой, что советский дипломат говорил иностранцу только то, что предписано начальством.

Он подготовил меморандум для Кеннеди… напомнил, что кубинское фиаско… проистекало из излишней концентрации на военных и оперативных вопросах при недостаточном учете политических соображений…Высказал опасение, что то же повторится и с Берлином».

Но если ряд дипломатов и стратегов были против конфронтации, то среди других влиятельных деятелей преобладал подход советского посла в Париже.

Де Голль поддержал США. Но генерал знал: в случае повторения сценария 1948 года и блокады Штаты решили применить ядерное оружие. И, как пишет Константин Мельник, в то время координатор французских спецслужб, — чтобы донести опасность до Кремля, Де Голль сообщил о ней советскому послу во Франции[177]. «Тогда умрем вместе», — меланхолично ответил посол.

8

Политиков судят по словам и делам.

Слова политикам нередко вредят. Их дела бывают крайне опасны. Но чего они просто не могут себе позволить — это молча бездействовать, когда надо говорить и принимать меры.

Речь Кеннеди стала важным ходом. Он объявил шах Хрущеву. Тот должен был ответить.

ЦК КПСС, главы стран Варшавского договора, лидеры почти всех коммунистических и рабочих партий ждали, что скажет и сделает Кремль. И он сделал.

Потребовал: «В течение этого года… должен быть решен вопрос о заключении германского мирного договора и об урегулировании на его основе положения в Западном Берлине».

3-5 августа лидеры компартий стран — членов Варшавского договора призвали ГДР установить на границах «порядок, предотвращающий подрывную деятельность против стран социалистического лагеря».

7 августа Хрущев выступил по телевидению. Объявил, что Запад хочет «силой прорываться» в Берлин. Официальных угроз не было, но СССР, живший в информационном вакууме, верил. А Глава объявил о возможном увеличении армии и призыве части резервистов. Генералы, обиженные недавними сокращениями, радовались[178]. НАТО повысило боеготовность.

11 августа Народная палата[179] приняла решение об изоляции Западного Берлина. Не о блокаде — сообщение сохранялось, вход и выход разрешались, но больше не были свободными.

В тот же день центр приема беженцев Мариенфельде принял последние 2290 человек.

12-го переход закрыли.

А утром 13-го берлинцы по обе стороны границы увидели начало одной из самых драматических строек века. Началась она в час ночи. Ее прикрывали 25 000 особо доверенных членов военизированных «боевых групп» с предприятий ГДР и воинские части. Ревели сотни грузовиков, тракторов, бульдозеров и кранов, командовали полицейские, распоряжались начальники. Только рабочие молчали. Они понимали: строят стену вокруг себя: эти мили кладки и бетона отделят их от свободного мира. 28 лет стену будут звать Берлинской.

* * *

Президент начал консультации. С лидерами конгресса, экспертами по Восточному блоку, военными, союзниками. В Европу послали парашютистов. В Бундесвер призвали резервистов. Кто знал, что Хрущев так уж неистов? А вон как «завел» своих коммунистов!

В США призвали тысячи национальных гвардейцев.

Гарнизон Берлина усилили на полторы тысячи солдат. Жители пытались ломать стену. Зря. Слава богу, тогда не дошло до стрельбы. 24 августа Кеннеди выступил в Вашингтоне.

«…Вмешательство советского правительства или подконтрольного ему восточно-германского режима в процесс свободного доступа в Западный Берлин было бы актом агрессии, за последствия которого советское правительство несло бы полную ответственность».

9

Вскоре — сперва в Восточном, потом в Западном Берлине и ФРГ, потом в странах Востока и в СССР, а там уж по всей Европе смеялись над анекдотом:

Два мальчика переговариваются через Берлинскую стену.

— У меня апельсин! — хвастает западный.

— А у нас социализм! — парирует восточный.

— Подумаешь! Мы, если захотим, тоже сделаем социализм!

— Ха! Тогда у тебя не будет апельсина!

* * *

Джек не хотел воевать. Обратили внимание на последнюю фразу речи о стене? Не будет актом, а «…было бы…». Не понесет, а «…несло бы…». Сослагательное наклонение.

И дело даже не в Берлине. Похоже, его мало интересовало — будет на Востоке диктатура или нет. Позволяют себя угнетать? Что ж тут сделаешь? Но приходилось бороться с «красной» экспансией в мире. А это было чревато смертями. А то и глобальным конфликтом.

О его отношении к войне говорят частные беседы. Когда Хью Сайди из Time спросил: «а какой он, вообще, этот Хрущев?», Джек сказал: «Я таких еще не встречал. Я рассказал, как атомные удары за 10 минут уничтожит семьдесят миллионов человек, а он посматривал, будто говоря: и чего?»

Позже Бобби рассказал, как однажды «Джек сказал: «Знаешь, если будет атомная война, все равно, что станет с нами. Мы жили хорошо, мы взрослые. И сами будем виноваты. Но дети… Лишь представлю, как они гибнут… не могу вынести» и слезы текли по его щекам».

* * *

И вот 26 октября 1961 года американские и советские танки уперлись друг в друга стволами. Случайность, «просчет», выстрел — и война. Почти точно — ядерная.

В Кремле это знали. 21 октября замминистра обороны Росуэлл Гилпатрик обнародовал данные о превосходстве США в области стратегических ракет: «мощь ядерных сил ответного удара так велика, что действия противника, которые заставят их использовать, станут для него самоубийством… Поэтому мы уверены, что Советы не спровоцируют ядерный конфликт…». Гилпатрик положил конец страхам американцев по поводу их отставания. А Кремль был в курсе.

В Москве решили: это — ответ на речь Хрущева от 17 октября о том, что срок подписания мирного договора с ГДР не важен, если Запад покажет «готовность решить берлинский вопрос». Кремль воспринял его слова как контратаку. Тем более, что имел данные (как рассказал Валентин Фалин, в то время — заведующий Третьим европейским отделом МИД СССР и спичрайтер Хрущева), что по приказу генерала Клея, главы администрации американской зоны, шли учения по сносу стены.

А 22 октября дипломат Аллан Лайтнер с супругой отправились в оперу. В Восточный Берлин. Их остановила полиция ГДР. Велела паспорт предъявить. Те отказались. Их не пустили. Они вернулись с эскортом и проехали. Теперь американцы пересекали КПП под охраной солдат.

А потом на Фридрихштрассе вышли танки с белыми звездами.

На Востоке решили: учения по демонтажу переходят в работы по сносу. И вывели свои.

Генерал Клей связался Кеннеди и попросил указаний на случай обострения. Как пишет его биограф Джин Смит, тот сказал, что не надо, мол, дрейфить. Клей возразил: «Мы-то не сдрейфим; а ребята в Вашингтоне?» Джек ответил, что кое-то нервничает, но не он.

Не уверен. Думаю, что нервничали и в Белом доме, и в Кремле, и в Берлине, Бонне, штаб-квартире НАТО в Брюсселе и везде — все, кто был в курсе событий и обладал воображением.

Ночь прошла в тревоге. Но 27 октября советские машины ушли. А следом — американцы.

Эксперты считают, что первыми они отступить не могли. Это был бы проигрыш. А нужна была ничья. Но лишь немногие говорят, почему противостояние завершилось именно так. Ясно: в верхах шли переговоры и торг. Но какие? Между кем? И о чем? Почему ушли танки?

10

«Президент Кеннеди попросил Хрущева отвести советские танки… первым, — пишет Реймонд Гартхофф в статье «Берлинский кризис — 1961. Исправленная хроника» в журнале Foreign Policy. — Кеннеди обещал, что в ответ отведет американские».

Никита Сергеевич в мемуарах не вдается в подробности, сообщая, что приказал отвести технику. Но пишет, что был уверен, американцы ищут выход, и решил им его указать — отвести танки, чтоб те последовали примеру. Лязгая гусеницами, угроза войны отступила.

И все же… Как были приняты эти решения? Ведь штатники ушли сразу после советских. Значит, Клей заранее получил указание. Кто мог его дать, кроме Кеннеди? А тот бы этого не сделал, не имей гарантий Хрущева. Значит, они были. А значит — и контакт глав государств! Но где сведения о звонках, телеграммах, нотах и других посланиях? Кто «замкнул» Белый дом и Кремль?

Любопытный ответ дает Сеймyp Херш в «Темной стороне Камелота»: «В интервью «Библиотеке Кеннеди» Роберт Кеннеди заявил: «Я связался с Большаковым и сказал, что президент хотел бы, чтобы они отвели танки в 24 часа. Тот ответил, что поговорит с Хрущевым».

Ничего себе?! Министр юстиции, брат президента, по сути, второй человек в стране, связывается с неким Большаковым, а тот — в свою очередь — с Хрущевым. Хорошо. Но кто он — могущественный Большаков? Важное лицо в посольстве? В миссии при ООН? Нет. Он редактор журнала Soviet Life[180]. Георгий Никитович Большаков. И он обещает «поговорить с Хрущевым»?

Вот как представляет его Херш: «офицер советской разведки, через которого с одобрения президента министр юстиции закулисно общался с советским премьером Никитой Хрущевым», «секретный посредник», «разведчик ГРУ… которому владение английским языком открыло в 1955 году дорогу к аккредитации в Вашингтоне… В 1959 его снова направили в Вашингтон».

Там, пишет Херш, он познакомился с Френком Хоулменом, репортером New York Daily News — из тех, что не боялись обедать с советскими дипломатами. Хоулмен дружил с Эдвином Гатманом — пресс-секретарем Бобби Кеннеди. Именно Гатман предложил шефу знакомство с Большаковым, и тот «в следующие восемнадцать месяцев стал для президента и его брата… посредником в самых острых международных конфликтах…».

Еще фрагмент того же интервью Бобби: ««Не знаю, почему они (советские) хотели вести дела таким образом, но они не желали действовать через посла»… Посол «занимался бюрократией, а он — Большаков — вел другие дела… Я встречался с ним почти по всем вопросам»».

Американским чиновникам, пишет Херш, также не очень-то объясняли, «что президент и его брат обсуждали с Кремлем». Бобби потом жалел, что не вел записей, а на словах передавал все брату, а тот «когда ставил Госдеп в известность, а когда и нет».

Даже Шлезинджер, много работавший с Бобби, не знал об окольных связях с советским руководством. А Большаков описывал так: «шутник и ерник», чьи «кивки, смешки и цирковой английский», возможно, и привлекли Бобби, «любившего беззлобных шутов».

Подтверждают это и историк Александр Фурсенко (американские ученые считают его одним «из самых компетентных советских специалистов по истории США»)[181], и историк Юрий Караш[182], что в книге «Тайны лунной гонки» также упомянул Большакова.

В статье академика Фурсенко «Георгий Большаков — связной Хрущева с президентом Кеннеди» о нем сказано то, о чем молчит Херш. А именно: «Министр юстиции, в ведении которого находилось ФБР, знал, кем является его собеседник, и действовал не вслепую. По сведениям ГРУ, за Большаковым… велась плотная слежка. По свидетельству Хоулмена, Роберт Кеннеди однажды в разговоре с ним назвал Большакова майором советской военной разведки[183].

Он ошибся… в воинском звании Большакова. Чин майора ему был присвоен еще в 1950 г., а ко времени второй поездки в США он уже получил звание полковника (1959 г.)».

Как пишет Херш, «Хоулмен впервые встретился с Большаковым на одном из приемов в посольстве СССР в 1955 г. В 1959 г…Большаков приехал в США уже в качестве редактора… советского журнала на английском языке. Они встретились снова и, по данным ГРУ, с того времени стали видеться регулярно. Хоулмен рассказывает, что… ему приходилось иметь дело с советскими репортерами, но ни один из них не был «as personable as[184] Джорджи»[185]. С задачей «связного» между лидерами супердержав… Большаков справлялся вполне успешно. Судя по записям в настольном календаре Роберта Кеннеди, за период с мая 1961 г. по декабрь 1962 г. они встречались либо разговаривали… по телефону 31 раз, и, вероятно, это далеко не полный перечень их контактов (Архив Роберта Кеннеди. JFKL, Cambridge). Роберт Кеннеди вспоминал позднее, что встречался с Большаковым регулярно в среднем один раз в две недели. Иногда… по инициативе министра юстиции, иногда по просьбе Большакова».

То есть в том, что Георгий действительно был советским разведчиком и имел контакты с братом президента сомневаться, вроде, не приходится. Что косвенно подтверждает вepcию Херша (со ссылкой на Бобби) о том, что Большаков спешно и успешно «поговорил с Хрущевым», передал просьбу президента, и тот решил вопрос положительно. Мир был спасен.

Так ли это? Эксперты считают: да. А нам остается доверять им. Пока разведки молчат.

Итак, танки ушли. Штаты ликовали. Успех отнесли за счет твердости президента. Потом Шлезинджер напишет, что «решимость Кеннеди восстановить мощь Запада показала Хрущеву, что он не может решать свои задачи блефом». Да, и в Берлине, и после этот прием не сработал. Но вопрос: была ли тому причиной только твердость Джека? — остается вопросом.

11

Как смотрели на это в Москве?

В том, что президент США смирился с постройкой стены и закрытием границы между Германиями (не это ли его брат обещал взамен отвода танков? — Д.П.), там увидели опаску и нерешительность. И решили проверять Кеннеди на прочность вновь и вновь.

Примерно так можно изложить выводы Фредерика Кэмпа[186] в книге «Берлин — 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на земле»: лидеры вновь не поняли друг друга.

Президент рассчитывал, что Глава осознает его стремление к миру. Поймет, что он не случайно был круче в речах, чем в делах. И это, считает Фредерик, его ошибка.

И Джек ее видел. Когда на исходе 1961 года его спросили, «можно ли написать книгу о его первых 12 месяцах на посту президента, ответил: о какой книге вы говорите, если весь первый год был полон провалов? По оценке Кеннеди, он выполнял свои обязанности плохо…»

Что ж, плохо или хорошо, а Западный Берлин остался Западным. Быть может, в те дни и был заложен «исторический фугас», что рванул в 1990 году, положив конец разделению Европы.

Десятилетия спустя.

12

А в январе 1963 года Хрущев выступил на VI съезде СЕПГ в Восточном Берлине. Журнал «Огонек» так описывает его визит: «В город пришел небывалый мороз. Но в белом зале на Аллее Ленина все было проникнуто теплом объединяющих идей. Вот один из моментов съезда.

Н. С. Хрущев говорит об успехах трудящихся ГДР… Он подчеркивает, что эти успехи нашего рабоче-крестьянского государства послужат примером для всего немецкого народа. Вдруг неожиданно он прерывает речь и спрашивает:

— Запад слева или справа?

Делегаты весело отвечают:

— Справа от вас, товарищ Хрущев!

Хрущев наклоняется с трибуны, протягивает руку вперед, туда, где… сидят делегаты:

— А Германия здесь! Будущее Германии… в этом зале! Пути немецкого народа закладываются здесь…».

* * *

Через полгода в Западный Берлин триумфально въехал Кеннеди.

Шел последний день его визита в ФРГ.

Президент уже провел переговоры с канцлером Конрадом Аденауэром, посетил Бонн, Франкфурт, другие города и 26 июня прибыл в Берлин.

Он пробыл в городе 8 часов. Кортеж из 34 машин (включая грузовик с 15 операторами) и эскортом мотоциклистов проехал по городу 50 километров через все три сектора. Кеннеди, Аденауэр и обер-бургомистр Вилли Брандт посетили стену у Бранденбургских ворот, КПП «Чарли», где танки грозили миру ужасом, и площадь у ратуши.

Ворота остались в восточном секторе. И сейчас их украсили флагом ГДР и красными знаменами так, чтобы они закрывали вид на город. На площадку по ту сторону стены въехал грузовик с транспарантом на английском языке, требующим «разоружить ФРГ».

В 11.35 Кеннеди и британский генерал Дэвид Пиил-Йетс взошли на трибуну. Президент глядит на восток так, будто флагов и транспаранта там нет, а в воротах сквозит грядущая Европа.

Его снимают и с Запада, и с Востока.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.