Берлинский Первомай

Берлинский Первомай

За окном грохот орудий. На улице уже светло, день 1 мая начинается в Берлине для нас очень своеобразно. Мы целую ночь ведем переговоры, а пользы ноль. Москва приказала ждать ответа, то и дело запрашивает о разных деталях, уточняя ход переговоров. Из штаба фронта срочно потребовали прислать документы, принесенные Кребсом.

Подходит генерал Пожарский и сообщает, что меня к телефону вызывает командир 28-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант Рыжов. Перехожу в другую комнату, оставляю Кребса с генералами Пожарским, Вайнрубом и писателями.

Генерал Рыжов докладывает, что в 4 часа 30 минут немецкие радиостанции якобы из штаба обороны города Берлина попросили выслать офицера на северо-восточную окраину зоологического сада для встречи с парламентерами немецкой армии. Генерал Рыжов и командир 39-й гвардейской стрелковой дивизии полковник Марченко назначили своим парламентером майора Берсенева — офицера штаба этой дивизии.

Как прошла и чем закончилась эта встреча, мне рассказал Берсенев (ныне подполковник в отставке).

«Я должен был предъявить ультиматум о безоговорочной капитуляции, гарантировав жизнь всем сдавшим оружие и прекратившим сопротивление. Я должен был заявить немцам, что в случае отказа сдаться они в течение 24 часов будут полностью уничтожены.

Я отдавал себе отчет в том, что успешное выполнение этого задания сохранило бы много жизней наших солдат и офицеров. Прекрати враг бессмысленное сопротивление, намного меньше было бы в мире калек, вдов и сирот. Я дорожил оказанным доверием и был полон решимости выполнить задание до конца, чего бы это мне ни стоило.

Ровно в 5 часов 1 мая 1945 года я был с белым флагом на указанном месте, у северо-восточного угла зоологического сада. Свою автомашину с ординарцем и шофером оставил за углом соседней улицы в укрытии.

Пока шел к назначенному месту и пока минут двадцать ждал парламентеров, немцы огня по мне не вели. По-видимому, немецкие войска на этом участке были предупреждены о прибытии представителя нашего командования.

За эти двадцать минут ожидания я многое передумал, но одна мысль особенно сверлила мой мозг: не ложный ли был вызов со стороны противника, не провокация ли это? Однако, зная хорошо обстановку в Берлине, в каком безвыходном положении находятся войска противника, я эту мысль отбрасывал. Но она возникала снова и снова. Наконец я увидел, как метрах в двухстах от меня из-за угла вышли двое немцев с белым флагом и направились ко мне.

Я сделал несколько шагов к ним навстречу. Вдруг один из парламентеров упал. Послышались выстрелы, и пули завизжали вокруг меня. Я не успел принять мер предосторожности. Почувствовал удар в левое бедро и коленный сустав. После этого я упал, сильно ударился головой о панель.

Очнулся уже около своей автомашины. Оказывается, ординарец, рискуя жизнью, вытащил меня из зоны огня. Вместе с шофером они подняли меня в автомашину. Нога висела, как плеть, но особенной боли я не чувствовал, только в голове шумело. Я сказал: „Везите к комдиву“ — и снова впал в забытье. Пришел в себя, когда мне сделали укол. Надо мной склонились полковник Марченко и генерал Рыжов. Посмотрев на свои ноги, я не узнал свою левую: вместо сапога и брюк увидел белую чурку с красными кровавыми пятнами. В глазах рябило, лица людей расплывались. Я рассказал по порядку все, как было…»

После того как генерал Рыжов доложил мне о случае с Берсеневым, стало совершенно ясно, что в гарнизоне Берлина произошел раскол: одна часть солдат и офицеров готова сдаться на милость победителя, другая, состоящая из оголтелых нацистов, не только сама не идет на капитуляцию, но и силой оружия пресекает попытки других к сдаче. Кто из них возьмет верх, зависит от наших действий. Ясно только одно, что наступившее затишье в связи с переговорами с Кребсом, нацисты используют для усиления своего влияния на осажденный гарнизон. Нам нужно скорее нанести еще удар посильнее, и сопротивление врага будет сломлено. Возможно, даже с помощью тех, кто готов к капитуляции.

Звонок из штаба фронта. Маршал Жуков сообщил, что ко мне выехал его заместитель генерал армии Соколовский. Командующий попросил уточнить данные о Гиммлере, узнать, где Риббентроп, кто сейчас начальником генерального штаба, где труп Гитлера. И еще вопросы, вопросы…

Отвечаю то, что знаю из разговора с Кребсом. Остальное надо еще вытягивать из него. А он не особенно разговорчив на эти темы: на каждый вопрос отвечает предельно кратко и уклончиво. Его положение не из легких. Он знает, что уговорить нас, заставить поверить Геббельсу и Борману невозможно. Но его послали за этим, и он упорно добивается своего. Мы, ведя переговоры, можем сами решить только один вопрос — принять капитуляцию. Мы с большим удовольствием выпроводили бы Кребса обратно к Геббельсу, чтобы затем силой оружия заставить войска сдаться и капитулировать. Но Москва приказала ждать.

Вернувшись в комнату переговоров, задаю вопросы Кребсу:

— Где труп Гитлера?

— В Берлине. Сожжен по завещанию. Это совершилось сегодня.

— Кто начальник штаба вашей ставки?

— Йодль, а Дениц — новый верховный главнокомандующий, оба в Мекленбурге. В Берлине только Геббельс и Борман.

— Что же вы раньше не сказали, что Дениц в Мекленбурге?

Кребс молчит.

Беру трубку, вызываю маршала Жукова и докладываю:

— «Верховный главнокомандующий» гросс-адмирал Дениц находится в Мекленбурге, там же рядом и Гиммлер, которого Геббельс считает предателем. Герман Геринг якобы болен, находится на юге. В Берлине только Геббельс, Борман, Кребс и труп Гитлера.

Маршал Жуков говорит, что эта путаница, неразбериха с посылкой парламентеров к нам, в Берлине, а на западе и на юге — к союзникам задерживает решение нашего правительства. Но ответ скоро будет и, наверное, с требованием полной капитуляции.

Кребс слышал мой разговор с Жуковым: я не стеснялся высказывать при нем свои мысли. Положив трубку, обращаюсь к нему:

— Значит, основные военные деятели в Мекленбурге, а в Берлине Геббельс и Борман остались выполнять волю фюрера. Какую?

— Они хотят прекратить войну, но только после признания вами правительства, созданного согласно воле фюрера.

— То есть правительства, которое не хочет ни мира, ни войны?

Кребс задумался, потом сказал:

— На том участке, где огонь, я согласен его прекратить.

— Зачем это надо, раз ваше так называемое правительство не идет на капитуляцию? Вы хотите, чтобы еще лилась кровь?

— Я хочу все сделать, и как можно скорее, чтобы было признано одно легальное правительство в Берлине, чтобы не появилось еще какое-то нелегальное правительство.

— Если вы не капитулируете, то наши войска пойдут на штурм, а там разбирайся, где легальное, а где нелегальное правительство.

— Поэтому мы и просим перемирия.

— А мы требуем капитуляции! Обращаюсь к Кребсу:

— У вас есть еще какие-либо документы, кроме предъявленных?

— Тут есть приложение — состав правительства, о котором я вам доложил, — и он протягивает мне еще бумагу, в которой указываются члены кабинета, уже названные в завещании Гитлера.

— Цель вашего прихода — переговоры только с СССР?

— Только с вами.

— Вы — с нами, а Гиммлер и другие — с союзниками? Почему вы не хотите говорить одновременно с нами и с нашими союзниками, а предпочитаете действовать раздельно?

Пауза. Кребс потупился. Затем поднял голову:

— При расширении полномочий будем вести переговоры и с другими правительствами, с вашими союзниками.

— Это зависит от решения вашего правительства?

— Да, когда оно соберется полностью. Это основная его цель.

— Где должно собраться ваше правительство?

— До сих пор это не решено. Но лучше всего в Берлине.

— Но ведь до безоговорочной капитуляции остатков берлинского гарнизона ваше правительство не сможет здесь собраться.

— А я глубоко убежден, что при капитуляции берлинского гарнизона наше правительство вообще никогда не соберется. Это будет невыполнением завещания фюрера. Я считаю, что полная капитуляция не может быть решена до признания всеми нового правительства.

— Итак, правительство действует и не капитулирует?

— Я прибыл, чтобы разрешить все эти вопросы и передать немецкие заверения. А вопрос о полной капитуляции может быть решен в несколько часов после перемирия и признания нового правительства.

— Это значит, вы хотите драться до последнего? Знаете ли вы об условиях полной капитуляции?

— Да, знаю, — ответил Кребс. — Но кому вести эти переговоры?

— У вас есть рейхсканцлер, с ним Борман. Если они уполномочили вас вести с нами переговоры, значит, они могут принять окончательное решение. Разве это не так?

— Они не могут принять решение о полной капитуляции, не проинформировав обо всем Деница. Единственная рация находится у Гиммлера. У нас же радиостанция разбомблена.

— Мы дадим вам радиосвязь. Обнародуйте завещание фюрера по радио. Это прекратит кровопролитие. Кребс поморщился:

— Неудобно. Для Деница это будет неожиданным известием. Он еще не знает о завещании. Мы сделали попытку заинтересовать СССР, мы не хотим нелегального правительства, согласного на отдельный договор с США и Англией. Мы предпочитаем вести переговоры с Россией.

Только теперь, видимо, до него стало доходить, что мы не доверяем ни Геббельсу, ни его посланцам. И мне осталось сказать ему прямо, что, как военный, я заинтересован прежде всего в том, чтобы поскорее разделаться с войсками противника, безнадежно обороняющимися в Берлине.

Кребс, выслушав меня, опять повторил:

— Если будет уничтожен берлинский гарнизон, не будет германского легального правительства…

— Бессмыслица, — прервал я его.

— Я познакомил вас с моим поручением, других у меня нет…

— А я сообщил вам единственное и окончательное условие: безоговорочная капитуляция.

Генерал Кребс и его адъютант внешне сдержанны, спокойны, но чего им это стоит!

Я снова подтверждаю:

— Гарантируем сохранение жизни. А о правительстве после будем говорить. У вас нет войска, а вы хотите собрать какие-то силы — не выйдет!

Кребс говорит торопясь:

— Я предлагаю паузу в боевых действиях. Мы можем с определенного времени отдать приказ не стрелять.

Опять звонок телефона. Звонит командующий фронтом, интересуется, как идут переговоры. Я объясняю, что у немцев нет средств связи. Они не хотят объявлять о смерти и завещании Гитлера, чтобы Гиммлер этим не воспользовался. По-видимому, боятся и Деница. Они хотят объявить это при нашем содействии и после перемирия. Гиммлер откололся и исключен из партии.

Кладу трубку. И опять к Кребсу:

— Лучший выход для тех, кто хочет признания нового правительства, капитуляция.

— Полная? — переспросил Кребс.

— Полная. Тогда мы будем разговаривать с этими членами правительства.

Кребс отрицательно мотает головой:

— Я не уполномочен объявлять о капитуляции. Наше правительство, таким образом, будет уничтожено… — Он говорил то по-немецки, то по-русски.

— Но и снаряд не будет разбирать, кто солдат, а кто член правительства, заметил я.

Кребс опять трясет головой и говорит по-русски:

— Я беспокоюсь в интересах заключения мира…

— Мы настаиваем на общем требовании — нашем и союзников: безоговорочная капитуляция.

Теперь Кребс уже возражает с раздражением:

— Полная и действительная капитуляция может быть решена легальным правительством. Если у Геббельса не будет договоренности с вами, то что получится? Вы должны легальное правительство предпочесть правительству предателя Гиммлера. Вопрос войны уже предрешен. Результаты должны решаться с правительством, указанным фюрером…

— Объявите волю вашего фюрера войскам, — подсказал я.

Кребс, волнуясь, уже почти кричит по-русски:

— Изменник и предатель Гиммлер может уничтожить членов нового правительства!

Какой страх! Мне становится смешно. Они думают только о своей шкуре.

Хорошо бы сейчас на воздух. Там ласково светит весеннее солнце. А мы сидим усталые. Немцы тихо совещаются друг с другом.

Приехал генерал Соколовский. Я докладываю ему о ходе переговоров. Выслушав меня, Соколовский начинает сам спрашивать Кребса. Воспроизвожу их диалог:

Соколовский (Кребсу). Когда вы объявите о Гитлере и Гиммлере?

Кребс. Тогда, когда мы придем к соглашению с вами о новом правительстве.

Соколовский. Командующий фронтом считает, что сначала надо объявить Гиммлера изменником, чтобы помешать его планам.

Кребс (оживляясь). Очень умный совет. Это можно сейчас же сделать. Конечно, с разрешения доктора Геббельса. Я снова прошу послать к нему моего адъютанта.

— Надо передать Геббельсу, что до капитуляции не может быть нового правительства, — говорю я.

Кребс. Сделаем паузу. Создадим правительство…

— После полной капитуляции.

Кребс. Нет.

Соколовский. У вас есть Геббельс и другие — и вы сможете объявить капитуляцию.

Кребс. Только с разрешения Деница, а он вне Берлина. Мы могли бы послать Бормана к Деницу, как только объявим паузу. У меня нет ни самолета, ни радио.

Атмосфера накаляется.

— Сложите оружие, потом будем говорить о дальнейшем.

Кребс. Нет, это невозможно. Мы просим перемирия в Берлине.

— У вас есть коды, шифры и так далее? — спрашиваю я.

Кребс. Они у Гиммлера… — Мы с Соколовским невольно переглядываемся. Если вы разрешите паузу, мы придем к соглашению…

— Только на основе капитуляции, после которой Денниц сможет прийти к нам, как это сделали вы.

Кребс. Надо Деница вызвать сюда, пропустите его.

Соколовский. Капитулируйте — и мы пропустим его немедленно.

Кребс. Я не полномочен это решить…

Чуйков. Немедленно капитулируйте, тогда мы организуем поездку Деница сюда.

Кребс. Сначала связь с Деницем, потом капитуляция. Я не могу без Деница капитулировать. (Подумав.) Но я все же мог бы спросить об этом Геббельса, если вы отправите к нему полковника. (Показывает на своего адъютанта.)

Соколовский. Итак, мы пришли к следующему: немецкий полковник идет к доктору Геббельсу узнать, согласен ли тот на немедленную капитуляцию?

Кребс (прерывая). Будет ли перемирие, или до перемирия Геббельс должен согласиться на капитуляцию?

Соколовский. Мы не разрешим запрашивать Геббельса о перемирии.

Кребс (снова упирается). Без Деница ни я, ни Геббельс не можем допустить капитуляцию.

— Тогда вы не создадите правительство.

Кребс. Нет, надо создать правительство. Потом решить вопрос о капитуляции.

Соколовский выходит в соседнюю комнату, звонит командующему фронтом и докладывает:

— Кребс настаивает на своем, говорит, что без согласия Деница капитулировать они не могут, а Дениц якобы ничего не знает о событиях. Кребс просит сообщить ему обо всем, тогда будто бы последует решение. Просит также послать адъютанта к Геббельсу, а потом, возможно, послать человека к Деницу. Машиной в Мекленбург и обратно — более четырехсот километров. Предлагает послать туда и нашего офицера: Дениц может ждать его на линии фронта. Все это — большая затяжка времени. Мы пока разрешаем послать человека только к Геббельсу.

Получив указание Жукова, возвращаемся к Кребсу.

Кребс. Можно мне на минуту выйти?

— Пожалуйста.

Кребс и адъютант вышли. Скоро они вернулись. Адъютант Кребса уходит к Геббельсу. Я звоню, начальнику штаба и приказываю обеспечить переход полковника и одновременно связать наш батальон на переднем крае с немецким батальоном и таким образом дать Геббельсу связь с нами.

— Правительство Германии должно быть авторитетным, — вдруг заявил Кребс.

— А вы считаете, что при полном поражении Германии авторитет Гитлера сохранится?

— Вы видите наши страдания, — печально вымолвил Кребс. — Может быть, авторитет фюрера несколько стал меньше, но он еще велик. Его мероприятия никогда не смогут измениться. Новые люди, новые правительства будут основываться на авторитете Гитлера.

Какой-то фанатик. Говорит серьезно. И внешность солидная: на мундире генеральские красные петлицы с золотом, узкие погоны, ленточка зимы 1941 года, ордена, Железный крест…

— Может быть, база будет шире, демократичней, — продолжает он. — Я это допускаю. Но мы хотим сохранить себя. И если Англия и Франция будут нам диктовать формулы капиталистического строя — нам будет плохо…

Соколовский. Мы не хотим уничтожать немецкий народ, но фашизма не допустим. Мы не собираемся убивать членов национал-социалистической партии, но распустить эту организацию надо. Новое германское правительство должно быть создано на новой базе.

Кребс. Я думаю, уверен, что есть только один вождь, который не хочет уничтожения Германии. Это — Сталин. Он говорил, что Советский Союз невозможно уничтожить и также нельзя уничтожить Германию. Это нам ясно, но мы боимся англо-американских планов уничтожения Гедмании. Если они будут свободны в отношении нас — это ужасно.

— А Гиммлер?

Кребс. Разрешите говорить прямо? Гиммлер думает, что германские войска еще могут быть силой против Востока. Он доложил об этом вашим союзникам. Нам это ясно, совершенно ясно!..

— Тогда, господин генерал, мне окончательно непонятно ваше упорство. Бои в Берлине — это лишняя трата крови.

Кребс. Клаузевиц говорит, что позорная капитуляция — худшее, а смерть в бою — лучшее. Гитлер покончил с собой, чтобы сохранить уважение немецкого народа…

Логика самоубийц. Мы расспрашиваем генерала о подробностях самоубийства Гитлера.

Кребс. Было несколько свидетелей: Геббельс, Борман и я, Согласно завещанию, труп облили бензином и сожгли… Перед смертью фюрер попрощался с нами, предупредил нас. Мы отговаривали его, но он настаивал на своем. Мы советовали ему прорваться на Запад…

9 часов 45 минут. Звонок. Советское правительство дает окончательный ответ: капитуляция общая или капитуляция Берлина. В случае отказа — в 10 часов 40 минут мы начинаем новую артиллерийскую обработку города. Говорю об этом Кребсу.

— Я не имею полномочий, — отвечает он. — Надо воевать дальше, и кончится все это страшно. Капитуляция Берлина — тоже невозможна, Геббельс не может дать, согласия без Деница. Это большое несчастье…

Соколовский. Мы не пойдем на перемирие или на сепаратные переговоры. Почему Геббельс сам не может принять решение?

Кребс (снова и снова). Если мы объявим полную капитуляцию Берлина, то все поймут, что фюрер погиб. А мы хотим создать правительство и сделать все организованно.

Соколовский. Пусть Геббельс объявит…

Кребс (перебивая). Но Дениц — беспартийный. Легче решить ему. Пусть он и капитулирует, чтобы не нести напрасных жертв.

Соколовский. Капитулируйте и объявите о новом правительстве. Мы вам дадим для этого рацию в Берлине. Вы свяжетесь и с правительствами наших союзников.

Кребс. Да, Геббельсу, пожалуй, придется на это решиться. Может быть, можно мне поехать к нему?

Соколовский. Можете ехать. Мы говорим вам все напрямую. У вас положение безвыходное: даже нет связи между Геббельсом и Деницем. А после капитуляции Берлина мы дадим вам самолет или автомашину и установим радиосвязь.

Кребс. Нас не арестуют? Все военные, которые будут руководить капитуляцией, останутся на свободе? Или мы будем считаться пленными?

Соколовский. Мы не знаем, каковы будут решения союзных правительств.

Кребс. Я снова повторяю свой вопрос: что нас ждет после капитуляции?

Соколовский. Мы гарантируем членам нового временного правительства право снестись с союзными правительствами совершенно официально. Решения примут три союзных правительства и, повторяю, вам сообщат…

Кребс. Мне надо узнать, что думает доктор Геббельс. Надо сказать ему о варианте капитуляции Берлина.

Соколовский. Выступайте перед тремя союзными державами. Так как Гитлер умер, то у вас все полномочия.

Кребс. Когда мы получим связь?

Он нервничает. 10 часов 40 минут. Началась наша артиллерийская подготовка… Пролетели самолеты.

Вернулся немецкий переводчик, который уходил с полковником фон Дуфвингом и нашими связистами для установления прямой связи с имперской канцелярией. Он очень взволнован:

— Когда мы шли, я кричал: «Не стрелять, мы парламентеры!» Наши мне не ответили. Русский майор тянул провод для связи. На углу Принц-Альбертштрассе он был обстрелян с немецкой стороны. Его ранило в голову. Я стал кричать, чтобы не стреляли. Сам пошел с кабелем. Полковник фон Дуфвинг снял шинель и оружие и направился с белым флагом вперед. Обстрел продолжался. Ранило несколько русских солдат и офицера — командира роты: они стояли неподалеку, ожидая связи. Но ее нет до сих пор. Со стороны русских она включена, а с нашей стороны — нет. Вероятно, боевая группа не была информирована. Что же теперь делать? Ждать связи или возвращения полковника? Русские сказали, что с их стороны полковнику будет обеспечено беспрепятственное возвращение.

— Вернитесь и обеспечьте переход полковника обратно, — распорядился Кребс. — Кто стрелял?

— Должно быть, снайпер. Русский майор, очевидно, умрет. Жаль…

Отыскали на карте улицу Принц-Альбертштрассе. Смотрим.

— Тут отель «Эксцельсиор», — показывает переводчик. — Тут мы кричали, тут стрелял наш снайпер. Русские не стреляли по всему участку.

Отметили на карте три квартала. Телефонный звонок из нашего батальона: немецкий полковник перешел к немцам, но связи пока нет.

— Идите, — говорю я переводчику.

Он просит мегафон и белый флаг.

Получив их, четко повернулся, руку вверх, поклон нам — и ушел.

Командующий артиллерией генерал Пожарский отдает приказ не вести огня на 35-м участке — от озера и до зоологического сада, вплоть до Фридрихштрассе: здесь пройдут парламентеры.

Немного погодя Кребс говорит:

— Первое мая у вас — большой праздник.

— А как же нам не праздновать сегодня — конец войны и русские в Берлине.

— В сорок первом году я был в Москве. Я уже говорил, что имел честь быть заместителем военного атташе. Во время парада стоял на трибуне, возле Мавзолея…

После завтрака дали связь с имперской канцелярией. Генерал Кребс приободрился, просит точно записать все пункты капитуляции, предъявленные советским командованием. Берет в руки трубку и начинает говорить. Подчеркивает пункт: по радио будет объявлено о предательстве Гиммлера. Геббельс ответил, что требует возвращения генерала Кребса и тогда лично все с ним обсудит. Мы даем согласие.

Затем Кребс еще раз прочел свою запись наших условий капитуляции:

«1. Капитуляция Берлина.

2. Всем капитулирующим сдать оружие.

3. Офицерам и солдатам, на общих основаниях, сохраняется жизнь.

4. Раненым обеспечивается помощь.

5. Предоставляется возможность переговоров с союзника ми по радио».

Мы разъясняем:

— Вашему правительству будет дана возможность сообщить о том, что Гитлер умер, что Гиммлер — изменник и заявить трем правительствам — СССР, США и Англии — о полной капитуляции. Мы, таким образом, частично удовлетворим и вашу просьбу. Будем ли мы помогать вам в создании правительства? Нет. Но даем вам право сообщить список лиц, которых вы не хотите видеть в качестве военнопленных. Мы даем вам право после капитуляции сделать заявление Союзным Нациям. От них зависит дальнейшая судьба вашего правительства.

— Список лиц, находящихся в Берлине, который мы дадим, не будут рассматривать как список военнопленных?

— Это обеспечено. Офицерам сохраним звания, ордена, холодное оружие. Мы даем право представить список членов правительства, право связи с Деницем итак далее. Но все это после капитуляции.

— С целью образования общего легального правительства Германии?

— Только для заявления и связи с правительствами государств нашей коалиции. Их дело решать, как будет дальше.

— Итак, после капитуляции советское радио даст сообщение о смерти Гитлера, о новом правительстве и о предательстве Гиммлера?..

Он заверил, что постарается обо всем быстро договориться.

13 часов 08 минут.

Кребс ушел. Парламентер от руководства третьего рейха не согласился на капитуляцию, не захотел приостановить разрушение Берлина и прекратить напрасные жертвы с той и другой стороны, включая мирных граждан.

Чего он хотел от нас, от советского командования, правительства? Перед тем как уйти, Кребс что-то долго собирался и даже два раза возвращался уже с лестницы: сперва он позабыл перчатки, которые положил на подоконнике вместе с фуражкой; однако фуражку-то он надел, а вот перчатки не взял. Второй раз Кребс вернулся под предлогом, что забыл полевую сумку, которой у него вообще не было. Он уверял, что принес в ней документы от Геббельса и Бормана, хотя — я хорошо это помню — доставал бумаги из бокового кармана.

По его глазам и поведению было видно — генерал колебался: идти ему обратно в пекло или первому сдаться на милость победителя. Возможно, ждал, что мы объявим его пленником, с чем он, возможно, охотно согласился бы.

Но зачем нам такой пленный? Целесообразнее было, чтобы он возвратился назад, так как мог повлиять на прекращение кровопролития.

Чего же добивался от нас Кребс? Несомненно, он выполнял волю Геббельса, Бормана, которая была и его волей. Они рассчитывали смягчить противоречия между Советским Союзом и фашистской Германией известием о смерти Гитлера. Дескать, Германия расплатилась за миллионы жертв тем, что главный виновник войны сожжен. Но это не все и не главное.

Главное было то, что гитлеровские главари, как и сам Гитлер, до последних часов своей жизни рассчитывали на усиление противоречий между нашей страной и ее союзниками.

То, что определенные расхождения существовали, не было секретом. Но у народов антигитлеровской коалиции была общая цель, был общий враг, и они стремились быстрее покончить с ним.

Этого не понимали и не учитывали руководители третьего рейха и кое-кто на Западе. Они искали трещину внутри антигитлеровской коалиции. Но такой трещины не нашли, ее не было.

Пробыв у нас около полсуток, генерал Кребс не увидел никаких колебаний нашей верности союзническому долгу. Наоборот, мы показали ему, что ни на шаг не отступном от решений Тегеранской и Ялтинской конференции, У наших союзников Геринг и Гиммлер тоже не добились успеха.

Генерал Кребс, несомненно, крупный разведчик и опытный дипломат, ушел, как говорят, несолоно хлебавши. Очевидно, это была последняя попытка добиться раскола между союзниками. Потерпев неудачу, Геббельс и компания должны были принять какое-то решение.

Дана команда: огонь на полную мощь и быстрее добить врага! Тысячи мин и снарядов полетели на правительственные кварталы, на имперскую канцелярию, на рейхстаг.

Результат мощного и хорошо подготовленного удара скоро сказался. Начали поступать донесения и доклады об успешных действиях наших войск.

Командир 28-го гвардейского стрелкового корпуса генерал А. И. Рыжов доложил, что его войска находятся в центре зоологического сада и успешно развивают наступление на север, на соединение с танковой армией С. И. Богданова.

Командир 74-й гвардейской стрелковой дивизии генерал Д. Е. Баканов обрадовал вестью, что его гвардейцы овладели Потсдамским вокзалом.

У этой дивизии славные традиции. Она была сформирована в грозные годы гражданской войны и под командованием героя-большевика Николая Александровича Щорса принимала активное участие в разгроме интервентов и белогвардейцев. Знаменитые полки этой дивизии Богунский, Таращанский и Донской, геройски сражавшиеся за молодую Советскую республику, столь же самоотверженно сражались в Сталинграде, за что заслужили звание гвардейских. В городе на Волге прославленные полки вели бои в районе завода «Красный Октябрь». Во время контрнаступления они первыми пробились на западную окраину Сталинграда, где встретились с войсками 65-й армии, наступавшей с запада, и вместе с ними разрезали надвое окруженную группировку Паулюса. Теперь эти полки разрезали надвое остатки берлинского гарнизона, наступая навстречу 3-й ударной армии В. И. Кузнецова через Потсдамский вокзал, на рейхстаг.

Фашисты сильно укрепили вокзал. В многоэтажном здании оказалось много проходных комнат. Под вокзалом — разветвленные подземные ходы. Приемы боя здесь во многом напоминали сталинградские схватки, бои за элеватор, за дом Павлова. Широко применялись те же испытанные тактические приемы — обходы и охваты не только с флагов и с тыла, но и сверху или снизу. Бойцы продвигались по этажам, по подземным проходам и по чердачным помещениям, а во многих случаях и по крыше.

Бойцы дивизии при штурме конторы и цехов завода «Красный Октябрь» были вынуждены разбирать 122-миллиметровые гаубицы, по частям перетаскивать их в здания, там их снова собирать и пускать в дело. Опыт тех боев гвардейцы с успехом применили здесь, в Берлине. Упорные, смекалистые и отчаянно храбрые, бойцы почти двенадцать часов выбивали гитлеровцев из здания вокзала. Бон был жестоким. Многие комнаты и залы, этажи и подземные ходы по нескольку раз переходили из рук в руки. Но гвардейцы брали верх. На их стороне был опыт и огромное мужество. И вот генерал Баканов уже докладывает, что Потсдамский вокзал наш, сейчас бои идут в 152-м квартале перед метро Саарланштрассе. Фашисты бьют фаустпатронами. Наши бойцы отвечают выстрелами орудий всех калибров, а также трофейными фаустпатронами.

Штурм развивается. Занят квартал 151-й — развилка улиц Вильгельмштрассе и Лейпцигштрассе, бой идет за 150-й и 153-й кварталы — центр Тиргартена.

Идет первомайский штурм, острие которого направлено в самое сердце третьего рейха. Взят квартал 152-й — гестапо. Уничтожено гнездо самых опаснейших гадин, стремившихся отравить и умертвить своим ядом все живое и прогрессивное.

Кто-то из корреспондентов читает по телефону сводку с переднего края. Читает, как стихи:

— «Бой идет на аллее Побед. Свистят снаряды над головой статуи железного канцлера Бисмарка. Рядом статуя Мольтке-старшего, победителя под Седаном, но его спокойная поза не гармонирует с обстановкой, он видит, как советские бойцы третий раз за историю Берлина победоносно шагают по самому его центру…»

Наконец сообщили, что генерал Кребс благополучно перешел линию фронта. Теперь он, наверно, докладывает Геббельсу и Борману.

После обеда Всеволод Вишневский просится на передовую, вернее, хочет пробраться в правительственные здания. Говорю ему в шутку:

— Тебя, Всеволод, стукнут, и все, а мне за тебя дадут суток двадцать гауптвахты. И Софья Касьяновна всю жизнь меня ругать будет. Сиди на месте!

Докладывают: в зоологическом саду взорвали стену ограды и через проломы продолжают наступление на Шарлоттенбург, навстречу танковой армии Богданова. Немцы с крыш домов и бункеров бьют из зенитных орудий прямой наводкой. Наши артиллеристы тоже прямой наводкой сметают их оттуда.

Докладывают: дошли до стены ипподрома. Советуем: осторожнее, надо сохранить ценных лошадей.

Берлин гремит и стонет от выстрелов и взрывов. Нужен еще один рывок…

Входит генерал Пожарский. Докладывает:

— Приказал стрелять только прямой наводкой.

Решение правильное. Бить надо только по хорошо наблюдаемым целям, надо беречь дома — они пригодятся жителям.

Поступают данные о добровольной сдаче в плен многих немецких солдат и офицеров.

22 часа 20 минут.

День пролетел, как мгновение. Все устали до предела, но все же держимся. Никто не хочет уходить. Стол завален планами, возле них переполненные окурками тарелки.

К ночи бой начинает стихать. С улицы перекатами доносится треск автоматов. Всем хочется спать, а спать нельзя. Да и нервы в таком состоянии, что не заснешь: канун конца войны!

Все же прилег на диван. Глаза закрыты, но мозг не дремлет, работает с той же нагрузкой. Звонок — и телефонная трубка снова в руках. Генерал Рыжов докладывает:

— Севернее зоологического сада наши бойцы вышли в район шведского посольства. Посол просит дать охрану, хотя бы несколько солдат. Восхищаются мужеством Красной Армии. Личный состав посольства находится в убежище и всем доволен.

Даю приказание:

— Шведов успокоить, охрану дать. Абсолютная вежливость!

1 мая 1945 года провели в боях, без сна и без отдыха. Зато советские люди, родная Москва и другие наши города и села веселились!