Глава третья. Париж и Вена

Глава третья. Париж и Вена

1

— Какой молодой… — покачал Хрущев головой.

Он был доволен встречей с американскими сенаторами из Комитета по международным делам. Не дал им себя прижать. Говорил с ними, с одной стороны, прямо и дерзко, а с другой — миролюбиво и как бы даже слегка снисходительно. Ну хотите жить при капитализме да и живите себе с Богом… А вот этот — Кеннеди — отмолчался. Ну, ничего. Вряд ли он, конечно, станет президентом. А коли станет — тогда и поговорим.

Кеннеди президентом стал. И прямо с ходу объявил: «Не будем договариваться из страха. Но и не будем страшиться переговоров».

Это неспроста. Понятно: порой красивые слова не совпадают с делами. Ну а если он всерьез? И действительно хочет строить такую политику?

Ну что ж. Советский Союз не боится переговоров. Значит — поговорим.

С учетом ситуации в мире слова Джека означали, что он намерен отчасти пересмотреть подходы к работе с союзниками и соперниками. Трумэн, а затем Эйзенхауэр нередко уклонялись от переговоров с Москвой из страха: СССР с его атомной бомбой, «единственно верным учением» и контролем над Восточной Европой; нерешительность союзников по НАТО; красный Китай…

Но когда предельная свобода слова и печати доводила массы почти до паники (как с «угрозой атомной войны»), государственным мужам подобало смело встречаться лицом к лицу и либо объявлять об ответных мерах, либо делать встречные шаги.

Таким шагом стал памятный визит в США Н.С.Хрущева в 1959 году и его встречи с американским президентом, политиками и простыми людьми. Теперь глава имел дело с новым президентом, тем самым — таким молодым. Свежим игроком на международном поле.

С первых минут после крушения Германии эта игра была непростой. Союзники превращались в соперников. Гонка вооружений; экспансия Советов в мире; «железный занавес»; победа красных в Китае; война в Корее; конфликты в Индокитае, на Ближнем Востоке и в Африке; брожение в Южной Америке. Куба. И, конечно, Берлин — яблоко раздора Востока и Запада.

Эти Восток и Запад были понятиями не географическими, а политическими. И после войны их содержание изменилось. Прежде Востоком звали отсталую и колониальную, хоть порой и бунтующую Азию. Теперь он стал иным.

Словом Восток стали именовать группу стран, границы коих прошли по побережью Ледовитого и Тихого океанов, южным (и западным) рубежам КНР и СССР, а в Европе — вдоль границ Греции, Италии, Австрии, Финляндии, Норвегии и ФРГ.

Отныне Востоком именовались социалистические страны — союзники СССР.

Он-то и был лидером этой организованной, связанной обязательствами[139], обладавшей огромным людским, сырьевым, интеллектуальным, экономическим и военным потенциалом системы — «первое в мире государство рабочих и крестьян, сбросивших цепи капитала». Его лидеры добивались, чтобы в хозяйственной и общественной жизни, да и в быту, народы следовали философскому и экономическому учению Маркса и Энгельса, плюс — социально-политической доктрине Ленина и Сталина, отвергали частную собственность, изживали чуждые классы и принятые в ряде других стран формы демократии, утверждая коммунизм.

Этот союз, звавший себя «оплотом мира и социализма», противостоял Западу.

Запад же оставался буржуазным. Там более или менее успешно работали процедуры и жили ценности демократии. В сравнении с довоенным периодом он стал более единым и управляемым, чему помогло создание НАТО[140]. Противоречия, конечно, не исчезли, но Запад сплотился перед лицом Востока, нацеленного на завершение глобального эксперимента по утверждению труда (в противовес капиталу) в роли владыки мира. При этом на Западе, в отличие от Востока, открыто действовали союзники последнего — левые партии, что отвечало принципам демократии.

Лидером Запада в Европе была Федеративная Республика Германия. При этом посреди соседнего государства — Германской Демократической Республики, считавшейся редутом Востока, имелся цветущий анклав Запада — Западный Берлин — часть бывшей столицы рейха, которую, согласно Ялтинским и Потсдамским соглашениям, а также Лондонскому протоколу[141], контролировали страны НАТО — Британия, США и Франция. Востоку мешал этот очаг «чуждого образа жизни». Запад же отстаивал его как бастион «свободного мира», коим считал себя.

Но ряд стран остались вне границ Востока и Запада. Бедные и отсталые, они обладали немалыми ресурсами и, нередко, стратегически важным положением. Строя отношения с Востоком или Западом, их вожди искали выгод. Соперники же боролись за влияние на них, что неизбежно рождало конфликты в мире, одной из черт которого был спор систем.

В такой ситуации Джон Кеннеди, как говорят в Америке, обнаружил себя в кресле президента мощнейшей страны и лидера Запада. Который ждал его стратегии мировой политики. Надо было самоопределяться по отношению к Востоку и его лидеру — СССР.

2

Это вряд ли возможно, считал Кеннеди, без личного знакомства и выяснения отношений с первым лицом системы-соперницы — Н.С. Хрущевым. Он не боялся переговоров.

У него была концепция мировой политики и национальных интересов. Она состояла в том, что следует для начала задействовать достижения прежней администрации и, безжалостно отбросив обременения, повести страну к мировому лидерству.

У США при Эйзенхауэре стало больше союзников — 45. Кроме членов НАТО это были страны, связанные с ними договорами. И хотя, порой, друзья снабжались всем — от котелка до танка, а взамен только жаловались, случалось, что разрешали строить военные базы…

Пожилые дипломаты Эйзенхауэра опасались за будущее страны. Генерал писал:

«Если… придут люди с меньшим опытом, меньшим престижем и без уз дружбы со многими лидерами мира в разных его частях, то — вопрос: что будет дальше?»

Кеннеди пришлось отвечать. «…Миновала эра иллюзии. Иллюзии, что личная добрая воля… добрые устремления и принципы могут быть основой сильного, творческого лидерства», — сказал он по поводу скандала, когда делегация СССР во главе с Хрущевым покинула конференцию в Париже, где, как ожидалось, пройдут переговоры ядерных держав о разоружении.

Накануне Никита Сергеевич изложил условия: США извиняются за нарушение самолетом-разведчиком U-2 границ СССР; заверяют, что накажут виновных и такие случаи не повторятся.

В ответ он услышал, что полеты американцы прекратят, но извиняться и карать никого не станут. В ответ после открытия форума делегация Союза его покинула. Вскоре скандал получил продолжение: СССР отменил визит Эйзенхауэра в Москву, запланированный на 1960 год.

По этому поводу Кеннеди заявил: «Стремление снять напряженность в мире и покончить с «холодной войной» путем встреч в верхах было обречено на провал куда раньше, чем U-2 упал на советскую землю…Так как за последние восемь лет мы не смогли занять позиции достаточно сильные для ведения успешных переговоров…Так как не имели новых подходов».

И если генерал волновался, что будет, то сенатор разъяснял: будет подготовка новых позиций и разработка новых планов. Причем без «пустых призывов к единству, без фальшивого плача по умиротворению и ложных девизов вроде «Встанем против Хрущева!». Ибо проблема не в том, кто «встанет против Хрущева» или лучше умеет угрожать и оскорблять. Проблема в том, кто может мобилизовать безбрежные ресурсы Америки на защиту свободы от самого опасного врага, с которым она когда-либо сталкивалась». И дальше: «переговоры и дискуссии — не заменители мощи; это инструменты, превращающие мощь в способ обеспечить выживание и мир».

Он предложил повестку дня (она так и осталась основой его внешней политики):

«Задача — создать стратегию, основанную… на всеобъемлющем наборе долгосрочных подходов, нацеленных на рост мощи некоммунистического мира. Час поздний[142], а список длинный».

Приведем несколько пунктов:

— Мы должны сделать ответный атомный удар абсолютно неизбежным…

— Мы должны вернуть способность быстро и эффективно вступать в любую ограниченную войну в любой точке мира…

— Мы должны превратить НАТО в силу, готовую отразить любую атаку…

— Мы должны исправить отношения с демократиями Южной Америки…

— Мы должны найти… более гибкие и реальные методы работы в Восточной Европе…

— Мы должны создать новые, рабочие программы контроля за вооружениями…

— Мы должны найти многовариантное решение берлинской проблемы…

— И последнее: мы должны строить более сильную Америку. От этого зависит наша способность защитить себя и свободный мир… нашу науку, систему образования, хозяйство, равные возможности и экономическую справедливость…

Эти (и другие) пункты, озвученные Кеннеди-сенатором, стали программой Кеннеди-президента. И показали отличие его подхода от подхода Эйзенхауэра. Его озвучил Никсон: «Сегодня Америка — сильнейшая страна в военном и экономическом отношении, у нас лучшие в мире ученые и система образования».

А стоило ли напрасно сотрясать воздух? Джек называл это «разменом долгосрочных интересов страны на частные успехи». Сам же он закладывал основы новой внешней политики.

«…Надо решить… — требовал он, — достигла ли страна пределов возможностей, осталось ли наше величие в прошлом и нам некуда больше идти; или же, как сказал Томас Вульф: «Впереди — новое открытие Америки. Исполнение предназначения нашей могучей и бессмертной земли»».

Так формировалась стратегия новых рубежей.

3

Эта тенденция возникла в середине 50-х.

В США на пике их могущества в элитах была сформирована группа, члены которой считали, что потенциал страны используется непростительно слабо и пора менять ситуацию.

Соперник Эйзенхауэра на выборах 1956 года Эдлай Стивенсон винил президента в чрезмерной пассивности, которая привела к утрате Западом половины Индокитая, а НАТО — единства и боеспособности. И хотя тогда — в пору крайнего накала правых настроений в США — демократы проиграли, в 1960-м Кеннеди атаковал с тех же позиций. И победил.

Он считал, что высокая эффективность внешней политики не лозунг, а задача. Под эффективностью он понимал обеспечение безопасности страны на дальних подступах, рост влияния на развитой мир и «новые страны», «продвижение» «бренда «Америка»» на глобальном рынке образов. Тут был и образ страны, и образ жизни, и образ самого американца — смелого, умного, деловитого, красивого, всегда (и в лохмотьях!) отлично одетого, неизбежно успешного.

Кино несло народам весть: американское — самое лучшее, удобное, качественное и надежное, современное, вкусное и полезное, большое и быстрое. СМИ Востока высмеивали американское в быту. Тщетно. Эстетика и дизайн, манеры, приметы и бытовые приборы; кола и джин, джинсы и блузки, блюз и рок, рокот мотоциклов и шины «Форда», «Кент» и «Мальборо», мрачные усмешки и широкие улыбки, убытки и доходы, взгляды из-под ковбойских шляп Джона Уэйна и Юла Бриннера, взоры и смех Джуди Гарланд и Одри Хэпберн пленяли сердца, паря над «железным занавесом» в сотнях фильмов, журналов, буклетов, плакатов, передач и пластинок.

Америка искрилась легендами — миф, пример поведения и объект вожделения. И то были не сказки о богатстве и фортуне, а люди и вещи. С «надетыми» на них идеями. Точнее — идеей. Идеей самой сильной, богатой, свободной, доброй, веселой, успешной, деловой страны… Что испытывали люди в Азии, Африке, Южной Америке или Восточной Европе, листая журнал, прилетевший оттуда: интерес? ревность? досаду? Ну отчего мы живем не там?

А в 1961-м, узнав, что США предложили учредить «Союз ради прогресса» — десятилетний план, дающий Южной Америке 20 млрд и помощь в борьбе с неграмотностью, экономическом развитии и выводе системы управления на современный уровень?

Америка была везде. В мире, где уже существовали радио, телевидение, кино, пластинки, и магнитофоны, ее нельзя было запретить. Она старалась стать нужной миру. Без принуждения и обмана, просто рекламируя свой товар.

И — молодого президента, соединявшего два образа: свой и Америки.

4

Действительно, часть мира довольно быстро стала «склеивать» Кеннеди и Штаты.

Вице-президент Джонсон, сенаторы Джексон и Саймингтон тоже участвовали в процессе, восполняя области, на которые не хватало Джека. Линдон делал акцент на освоении космоса. Джексон — на подводных лодках. Саймингтон — на бомбардировщиках В-52. Могущество стало не только проектом, но и частью «фирменного стиля Кеннеди».

Америка менялась на глазах. Только что жила в пределах двух берегов и двух границ. А теперь куда ни глянь — новые рубежи.

Рубеж — фронтир, великая легенда, часть национального мифа! В былые годы — грань, отделившая удобный атлантический восток от сурового, но желанного, «золотого» тихоокеанского запада. Отличный образ. Но теперь путь лежал не на запад. А ввысь.

У любой черты есть свойство: перешагни ее, поймешь — что было до, и что стало — за. И хоть слово «фронтир» и значит «рубеж» — у него был дополнительный (и важный) смысл: за рубежом. Новый мир. Желанный и доступный.

Джек предложил не только мечту о выходе за пределы привычного и потому обычного американского мира. Он указал сам выход.

И все бы хорошо, если б не Восток! Мощный, зловещий, горящий и палящий красным огнем Восток, с одной стороны — невероятно мешал своей агрессивностью и чуждостью, а с другой — подстегивал, заставлял стараться, соревновался. Короче — принуждал к развитию.

Джек не боялся Востока. Но боялись миллионы на Западе. Это позволяло работать с их фобиями. Выделять и подправлять их. И управлять носителями.

Нельзя отменить Восток. Его можно победить. Но вот нужно ли? Ведь не будь его, исчез бы стимул к борьбе, к развитию. И потому его надо опередить. И, если выйдет, — изменить.

Но прежде важно объяснить. Увидеть, узнать, уловить.

И тайные агенты, самолеты и спутники-разведчики тут не годятся.

Эйзенхауэр ошибался во многом, но в одном он был точно прав: любил саммиты. Считал, что лучший способ разобраться в стране — встретиться с ее лидером лично. Найти свое видение. А пока он сидит там, за своим ржавым занавесом, ты мало что поймешь. Тени. Контуры. Штрихи…

«…Коммунисты, — говорил Кеннеди, — изображают себя авангардной силой, указавшей путь к лучшему, более яркому и смелому образу жизни, а мы, американцы, ушли в оборону, загнали себя в позицию защитников статус-кво. Довольно! Трубите сбор! Пора в путь-дорогу.

Ведь наш путь к фронтиру, без сомнения, скоро упрется в стены Востока».

5

А Восток — помог. Сам пришел.

Когда Джек победил на выборах, в ноябре 1960 года Кремль известил посла в Москве, что Хрущев хочет встретиться с новым президентом США.

СССР отпустил пилотов, с которыми не было связи с прошлого лета. Джек это оценил: «снята большая преграда для улучшения отношений». Он велел прекратить полеты U-2 и созвал серию совещаний по отношениям с Москвой. В них участвовали Дин Раск, эксперт по России Чарльз Болен, матерые дипломаты Джордж Кеннан, Аверелл Гарриман и Льюллин Томпсон[143].

— Надо, надо встретиться с Хрущевым, — говорили консультанты, — Вы сразу поймете с кем имеете дело. И с чем имеет дело Америка.

Кеннеди считал, что одна из самых больших опасностей — это «опасные просчеты», которые в течение его жизни трижды привели к войнам. Возможность таких просчетов важно в максимальной степени снять, и вывести взаимопонимание на уровень, делающий ядерную войну невозможной. И как же это сделать? «Как можно шире открыть каналы коммуникации».

Встречу решили провести в жанре дискуссии по общим вопросам, без обсуждения конкретных проблем. Джеку подготовили серию докладов об СССР и Хрущеве, и он настойчиво их штудировал. Попутно оживляя свои знания о марксизме и темах, которые, как ожидалось, могли возникнуть. Однако, как выяснилось позднее, главное ушло за рамки.

Кеннеди послал письмо Хрущеву 22 февраля 1961 года. В нем было и согласие на встречу, и приглашение на свидание. 27 февраля посол Томпсон доставил его в Москву.

Но вручить не смог — Хрущев ездил по стране и получил письмо 9 марта — в Новосибирске. Томпсон предложил встречу в начале мая: в Вене или Стокгольме. Хрущев выбрал Вену.

В Кремле и Белом доме готовили саммит. А в Лэнгли, Майами и Гватемале[144] — высадку на Кубе. Эту драму мы обсудим позже, а здесь отметим, что она побудила стороны прервать подготовку к встрече. Впрочем, к концу месяца дело пошло, и министр иностранных дел СССР Андрей Громыко подтвердил: саммит состоится. А 16 мая Хрущев известил Кеннеди о согласии.

Саммит назначили на июнь. Джонсон и Раск опасались, что после Кубы советский вождь будет говорить «с позиции силы», а может, устроит скандал, как в Париже? Но Джек, пишет Соренсен, считал, что пора «разъяснить господину Хрущеву политику нашей страны, дав ему возможность обсуждать и прояснять ее…» и «получить из первых рук знания, на основании которых» можно «принимать решения, какие ни один советник… не может принять за него».

До отъезда Джек заехал к родителям. С ним была Джеки, брат Тэдди и Макджордж Банди.

Когда отец и сыновья собирались дома, Джо смешивал дайкири[145]. Собирались к семи вечера. В пятницу получали по два дайкири, в субботу — один, а воскресенье — ничего: завтра на работу. Ожидая коктейль, Банди решал по телефону вопросы, связанные с поездкой Джека, а тот резался в шашки. Их он любил с детства. Родные считали, что в его игре есть какая-то тайна. А он просто все время шутил, отвлекая соперника. Вот и сейчас Тэд продул большую часть партий.

Около семи по пояс в тумане братья пересекли лужайку, разделявшую два дома. Малышка Кэролайн увидала их в окно и, выбежав, повисла на руках отца. И тут из двери показался Банди:

— Господин президент, к телефону.

Отдав дочь брату, Джек поспешил к нему. А Тэд и Кэролайн вошли в дом. Джо следил за ними из окна. Уже полчаса он молча сидел в столовой. Вошел Джон и сел рядом.

Появились Роуз и Джеки. Молчание. Банди тактично задержался в гостиной, понимая, что это нечто особенное.

Наконец отец, окинув взглядом близких, остановил его на Джоне.

— Я знаю, — молвил он, — ты волнуешься из-за Хрущева. Но сейчас главное — какой ты вырастишь дочь, каким человеком ее сделаешь. Это — самое важное. Не забывай.

— Ты прав, папа. — Джек просил улыбкой.

Все выдохнули. Вошел Банди, шутливо развел руками, мол, как, я не опоздал?

— У меня, — сказал Джон, — есть отличная модель корабля. Так вот, если напишут, что я подарил ее Хрущеву, значит на переговорах все хорошо. А если нет — плохо. Честно говоря, я хочу оставить ее себе. Уж больно хороша.

6

Джек считал, что хотя Эйзенхауэр, как мог, показал Хрущеву Америку, да тот и сам кое-что понял, все равно, надо объяснить ему те меняющиеся США, президентом которых является он — Кеннеди. Донести, что изменение страны повлечет перемены в ее внешней политике. Сегодня Штаты не те, какими, господин Первый секретарь, вы их видели в 1959 году.

Иные исследователи полагают, что весной 1961 года в буквальном смысле своей внешней политики Кеннеди не имел. Возможно. Но он был готов предъявить динамизм и стержень новой администрации, не похожей на «самодовольных бюрократов» недавнего прошлого.

В Москве тоже готовились. Там в центре внимания были Берлин, Лаос и атомная бомба.

Особое внимание уделялось информированию о встрече советских трудящихся. Аппарат постоянно готовил Хрущеву переводы ведущих американских аналитиков. Он с интересом читал Уолтера Липпмана и Джеймса Рестона. Некоторые их статьи вышли в СССР.

Так, «Правда» перепечатала две статьи Рестона из New York Times с оговоркой, что «редакция не может согласиться с рядом высказываний…». Он писал: «Кеннеди похож на юного боксера, который изящно играл с противником, раз за разом нанося удары и принимая хлопки зрителей, а затем вдруг получил удар в челюсть. Очарование двух первых месяцев прошло. Короче говоря, он виновник не просто поражения, но некрасивого поражения[146]… Президент не может просто стоять в стороне… после Кубы… Кеннеди не только умный выпускник Гарварда с аналитическим складом ума, но и задиристый ирландец и политик. И его друзья в Конгрессе, а также люди, присылающие ему письма со всей страны, требуют, чтобы он действовал…

Инициатива у Хрущева… Запад выглядит чуть сентиментально и немного глупо. Понятно, Хрущев хотел бы использовать преимущество. Беда только, что и Гитлер тоже так думал. Рейн, Австрия, Данциг, Чехословакия — все шло хорошо, пока не погасли огни. Хрущев, быть может, не будет пытать счастье таким образом, но кто знает? Здесь-то и кроется опасность».

Рестон понимал: его читают в Москве, и предупреждал: осторожно. А Хрущев считал, что зря. Он верил, что обретенный при Сталине опыт позволит ему «сделать» Джека и выиграть раунд.

Глава помнил их встречу в Вашингтоне. Смешно. Тогда оптимисты увидели в его поведении намек на готовность к мирному сосуществованию и отказу от экспансии в мире.

Он знал, что вон тот молодой пойдет в президенты. И нарочно, пожимая руку, сказал:

— Какой молодой.

— Это не всегда мне помогает, — ответил рыжий. Похоже, намекая, что многие не хотят видеть его президентом: он, де, слишком молод. Так пишут авторы книги «Лицом к лицу с Америкой». Кроме него рукопожатия удостоился лишь ведущий Фулбрайт и авторы вопросов[147].

Джеку же в этом томе уделен целый абзац: «Высокий моложавый сенатор Джон Кеннеди из штата Массачусетс… Сын богатейшего бостонского финансиста, биржевого дельца Джозефа Кеннеди, который в 1940 году был американским послом в Англии и затем активно выступал против вступления Америки в войну против гитлеровской Германии. На нынешнем этапе борьбы за выдвижение кандидатур на пост президента США Джон Кеннеди… считается одним из кандидатов от демократической партии. В течение беседы… Кеннеди не проронил ни слова. Может быть, это говорит в его пользу: ведь сенаторы, которые своими вопросами надеялись поставить Н.С. Хрущева в неловкое положение, сами оказались в проигрыше после его ответов».

Теперь Джон был уже не молодым сенатором, а молодым президентом. И хотел задать несколько вопросов пожилому главе советского правительства.

7

27 мая Хрущев покинул Москву, два дня провел на Украине, посетил могилу Шевченко. Затем в ЧССР встретился с Антонином Новотным[148]. А 2 июня прибыл в Вену.

Кеннеди провел в Париже переговоры с де Голлем, а в Лондоне с Гарольдом Макмилланом.

По пути в Вену он до самой посадки готовился к беседам с Хрущевым. И вот они начались.

Он встретил Никиту в 12.45 на пороге посольства, куда, как говорят, просто «выскочил».

Сообщают очевидцы и о том, что, беседуя, оба проявили «учтивую твердость» и «любезную решительность». А Джеки и жена Хрущева Нина Петровна катались по Вене в кабриолете. Разница в возрасте не была помехой. Жаклин нашла подход к Нине. Ее не смущало, что рядом с ней, облаченной в роскошные наряды, сидит жена вождя большевиков с простой прической и без макияжа, одетая в цветастый костюмчик, похожий на домашний халатик. Пусть она, как годы спустя написала одна ехидная блогерша, выглядела, «как тетя-Мотя», или, по словам Леонида Парфенова, «как женщина, приехавшая из деревни», Джеки она была интересна.

Было видно: так Нина одета не зря. А согласно плану. В соответствии с которым и глава одет, как слесарь на Первомай. А ведь в 1959-м на Нине были туалеты в стиле Елизаветы II. И она, несмотря на годы, классно смотрелась рядом с Мейми в шляпках и вечерних платьях. Стало быть, решила Джеки, замысел в том, чтоб показать семье Кеннеди:

Эйзенхауэры были серьезные люди, а вы, воробушки, рядом с нами — нарядные малыши.

И вам еще придется доказать ваше право на наше серьезное отношение. А пока оно вот такое.

Жаклин мигом нашлась — стала говорить с Ниной с внимательной снисходительностью, как с тетушкой с фермы, прибывшей проведать удачливую племянницу.

* * *

Верный тон нужно было найти и Кеннеди. И с первых же минут он задал ход беседы: предлагал темы, держал канву спора и побуждал Хрущева отвечать. Президент говорил точнее и проще. Глава — цветисто и ярко. 3 и 4 июня они общались несколько раз. С глазу на глаз. Говорили о капитализме и социализме, об истории и философии. И, считает Тэд, в итоге, между ними, возможно, возникло то, что психологи называют «раппорт» — неявное расположение, интерес.

Вспомнили встречу в 1959-м. И тут Джек предположил, что США и СССР могут жить в мире. Только надо создать условия. Хозяин Белого дома внушал владыке Кремля: это возможно.

Тот удивился. Напомнил, что еще недавно Джон Фостер Даллес хотел уничтожить социализм и как систему, и как учение. Джек ответил, что проблема — в желании Кремля навязать свое учение другим. Хрущев парировал: коммунисты и СССР ничего не навязывают. Но на смену феодализму пришел капитализм, а его сменит коммунизм. Разве не логично?

Джек ответил в том смысле, что даже если попытки меньшинства присвоить власть вопреки воле народов называть «освободительными войнами», они от этого не становятся исторической неизбежностью. В прошлом уход таких систем как феодализм и монархия сопровождался насилием, и сегодня есть угроза мировой ядерной войны. Спор систем не должен угрожать их жизненным интересам и вести к непоправимым просчетам.

«Хрущев ощетинился», — пишет Соренсен. Слова о «просчетах» и непоправимости ему не понравились. Он хотел сломить статус-кво. Хотел поддерживать левые силы. Наверное, США хотят, чтобы СССР как школьник сидел, сложа руки на парте? — спросил глава. Но в мире нет прививки от идей. Он даже не знаком с лидерами коммунистов в ряде стран — дома много дел. Но даже если бы он лично отверг коммунизм, учение бы развивалось, хотя СССР его не навязывает… Может, стоит винить Германию как родину Маркса и Энгельса…

Джек процитировал Мао Цзэдуна: «Винтовка рождает власть».

Никита заметил: Мао марксист. А марксисты против войны. Он не мог так сказать.

— Просчеты ведут к ложным оценкам… — ответил Кеннеди. — Это касается всех. Я неверно оценил Кубу. Вы неверно оцениваете Запад. Как создать условия для верных оценок?

Нельзя винить Москву во всех восстаниях или иных проявлениях левого тренда, утверждал Хрущев. Насер, Неру, Нкрума или Сукарно говорят, что хотят строить социализм. Но какой в Египте социализм? Ведь Насер сажает коммунистов. И Неру их не поддерживает. А СССР им помогает. Разве это не подтверждение, что наша политика — политика невмешательства?

А Штаты поддерживали Батисту на Кубе. Но кубинцы не хотят нового Батисту, и с этим связан провал в заливе Свиней. Кастро не коммунист. Но США могут сделать его коммунистом. Сам Хрущев не родился коммунистом. Его капиталисты сделали таким. И если США считают, что им угрожает Куба, то что, господин президент, должен чувствовать СССР в отношении Турции[149]?

Угроза исходит не от Кубы самой по себе, пояснил Джек. А от Кастро. Он хочет дестабилизировать Западное полушарие. Если бы его избрали на свободных выборах, США могли бы его поддержать. Что бы сказал Хрущев, если бы в Польше создали прозападное правительство? А ведь это возможно, будь там свободные выборы.

Хрущев счел эти слова обидными для Польши. Ведь там выборы свободней американских.

— У нас в США есть выбор, — пояснил президент.

А Хрущев считал, что партии в Америке — это надувательство. И разницы между ними нет. К тому же Штаты поддерживают реакционные диктатуры — Тайвань, Пакистан, Иран, Испанию… А было время, когда Америка была лидером в борьбе за свободу. Потому-то русские цари и не признавали ее больше четверти века. А вот теперь Вашингтон не желает признать Китай.

Джек согласился: мир меняется. Изменятся и эти страны. Кеннеди — за. И на выборы шел, призывая к переменам. А как сенатор выступал против колониализма. И сейчас уважает ненасильственные освободительные движения. А вот милые сердцу Хрущева «освободительные войны» не всегда отражают волю народов и могут вести к конфликтам держав.

— А что — богатство и мощь Штатов дают им особые права и позволяют не признавать такие же права других? СССР будет «совать нос» туда, где нарушаются права народов, и помогать им.

Журналисты «Правды» Евгений Литошко и Май Подключников писали: «Нельзя закрывать глаза на трудности и сложности происходящей сейчас в Вене беседы. Ее участники — люди разного склада ума, убеждений, воспитания… С одной стороны, сын рабочего и сам рабочий, закаленный в боях революционер, убежденный коммунист, неутомимый борец за мир и дружбу между народами, руководитель могучей социалистической державы. С другой — сын миллионера, миллионер, набожный католик, человек, выражающий интересы своего класса, защищающий политику самой большой страны капиталистического мира».

Толкуя о философских материях и «народах, сбросивших иго колониализма», они на самом деле обсуждали отношения СССР и США. А говоря о «воле народов», обсуждали Европу. И, прежде всего, Германию, которая, как считал Хрущев, не хотела международной оккупации и желала подписать мирный договор. А по мнению Кеннеди, стремилась к объединению с Западом.

8

Джек знал: разговор о Берлине будет сложным. И, видимо, был готов к тому, что амбиции собеседника сделают реальной угрозу войны.

А Хрущев хотел решить берлинский вопрос. Он настаивал на заключении мирного договора. Заявлял, что если не найдет партнеров, готовых его подписать, сделает это с ГДР.

Это означало бы прекращение действия Ялтинских и Потсдамских соглашений, уход союзников из Западного Берлина и объявление города столицей ГДР.

Нацеливаясь на Берлин, Хрущев бил по узлу связности сил Запада в Европе и мире. Он видел: на него замкнуты не только политические и военные интересы, но и информационные ресурсы НАТО, а также надежды тех на Востоке (прежде всего в ГДР), кто не принял социализм. Западный Берлин бесил его, как богатая буржуазная витрина среди социалистической скромности. И больше того — как знак несокрушимости Запада. Нет, пора с ним кончать!

Уступки в этом вопросе вели к утрате этого плацдарма Запада в тылу Востока. Это Кеннеди знал. И дело было не только в его военном значении. Речь шла о спуске флага. О символической капитуляции одной из важнейших твердынь свободного мира. Знал он и то, что уступить Берлин — значит подорвать единство НАТО, вызвать разочарование и критику американских и мировых элит. И подрыв или крах его репутации государственного деятеля и политика. Конец.

Джек не хотел ни пяди советской земли. Но не был готов отдать Никите и вершка земли в Берлине. И прямо дал понять, что авантюры в Берлине могут вызвать войну. Беседа достигла пика.

Хрущев ответил, что войны не начнет, но «если вы развяжете войну из-за Берлина, то уж лучше пусть сейчас будет война, чем потом, когда появятся еще более страшные виды оружия».

Как сообщает Георгий Корниенко[150] в книге «Холодная война. Свидетельство ее участника», эта концовка тирады Хрущева была столь залихватской, что, готовя официальный вариант текста… помощники опустили ее, заменив словами: «…тем самым вы возьмете на себя всю ответственность», но копия текста с подлинными словами Хрущева сохранилась.

Что касается американской записи беседы, то и в ней, сохранив смысл сказанного главой, его слова заменили на «…то пусть будет так». В этом, видимо, отразилась установка Кеннеди: не драматизировать их диалог, «чтобы его последующие шаги не расценили как результат того, что он был запуган Хрущевым». Возможно, по этой же причине американцы не предали огласке озвученный Хрущевым ультимативный срок решения берлинского вопроса — декабрь 61-го.

Оба получили возможность проявить жесткость.

Узнав о договоре с ГДР, Кеннеди спросил, значит ли это, что доступ в Берлин будет закрыт. Хрущев ответил утвердительно, пояснив, что ГДР готова допустить в Западный Берлин все страны, но обсуждать это нужно с ней. Кеннеди заявил, что США не уйдут, ибо тогда их обязательства перед другими странами «станут пустым клочком бумаги», они утратят доверие, «а я не затем стал президентом, чтобы допустить изоляцию моей страны».

Желая, видимо, намекнуть на возможность изменения своей позиции, Кеннеди сказал, что Эйзенхауэр, возможно, был прав, называя ситуацию с Берлином ненормальной, и если бы напряжение в мире спало, то им, быть может, удалось бы договориться, но не сейчас.

Последний разговор прошел наедине. Джек сказал, что надеется, со временем можно обеспечить более удовлетворительную ситуацию вокруг Берлина. А Хрущев объявил, что хочет подписать мирный договор с ГДР не позднее декабря 1961 года.

— Мы войны не хотим, — сказал он, — но если вы ее навяжете, то она будет.

— Похоже, в этом году нас ждет холодная зима, — ответил Кеннеди.

9

А за окном был теплый летний венский июнь.

Киндеры кушали мороженое. Фрау — пирожные. А бюргеры пили пиво.

Никто из них не знал, что два могущественнейших человека мира обсуждают в их городе возможность полного их истребления.

Сложности не разрушили раппорт в отношениях собеседников. Помогли трапезы.

Первым гостей принимал Кеннеди. За обедом. В посольстве США. На следующий день Хрущевы встречали их в советском. А уж потом австрийцы устроили ужин во дворце Шенбрунн. Толпа под окнами кричала: Дже-ки! Дже-ки!! А внутри Хрущев расхваливал ее расшитое розовыми бусами белое платье, обсуждал лошадей и украинские танцы — гопак, казачок и коломыйку. Ужин завершался. Их ждал балет. В ложе гостей разместили по протоколу. Но она была не слишком просторной, а Хрущевы людьми крупными. И Джек оказался фактически на коленях у Нины Петровны. Никиту же притиснуло к Жаклин, и он смешил ее байками про собак-космонавтов, обещая прислать щенков знаменитой Стрелки. Что и сделал.

На обедах и за ужином царило оживление. Как-то Кеннеди обронил сигарный пепел у стула Хрущева. Тот вопросил: «Хотите меня поджечь»? Джек заверил, что и в мыслях не имел, а тот: «А… так вы капиталист, а не поджигатель». Кеннеди отметил, что за него не голосовал ни один крупный капиталист. «Они умные», — сказал Хрущев. Джек же, узнав, что Никита имеет медаль Ленинской премии «За укрепление мира между народами», попросил: так носите, носите ее!

Но шутки — шутками, а пока лидеры обедают, системы соперничают.

Тэд Соренсен пишет, как, поднимая бокал, Хрущев сказал: «Будь мне столько лет, сколько вам, я бы отдавал еще больше сил нашему делу. Но и сейчас, когда мне шестьдесят семь, я не уклоняюсь от соревнования». Другой тост он выпил за решение проблем: «Вы верующий человек и сказали бы, что Богу следует помочь нам в этом. Я же хочу, чтоб нам помог здравый смысл».

Ну, а Кеннеди в тостах говорил о надеждах на мир и взаимопонимание, признавая ответственность, лежащую на них обоих: «Надеюсь, — заявил он во второй день, — когда мы покинем Вену… ничто не будет угрожать жизненным интересам наших стран».

Они много говорили об интересах и проблемах. Хрущев — о нехватке в СССР удобрений и кукурузы, о преимуществах подводных лодок над обычными кораблями, о послании президента Конгрессу. Он был в курсе последних речей Кеннеди. Они, сообщил премьер, вынуждают его наращивать свои силы, к тому же военные и ученые обеих стран просят возобновить ядерные испытания. «Мы дождемся, когда начнете вы. А уж после сами», — пояснил кремлевский хитрец.

Никита все время отмечал пользу встреч на высшем уровне. Если не могут договориться первые лица, то чиновники и подавно, считал он: «Послы… могут быть очень знающими людьми, но лучше говорить лично: общение через экспертов — это как любовь через переводчика». Возможно, в этом его убедили встречи с Эйзенхауэром. Он говорил, что уважает его и допускал, что он мог не знать о полете Пауэрса, который организовали враги потепления между Москвой и Вашингтоном. Жаль, пришлось отменить его визит в СССР. Но он надеется, что приедет Кеннеди. «Когда ситуация созреет… Добро пожаловать». И обещал показать кого и что угодно: нам — советским — стесняться нечего.

И зря Никсон считал, что обратит нас в капиталистическую веру, показывая кухню, каких и в Америке-то нет! «Прошу прощения, что говорю так о гражданине Соединенных Штатов, но только Никсону могла прийти в голову такая чепуха»[151].

Советским людям, заметил Никита Сергеевич, нравятся американцы. Они уважают их технические достижения. И тут же помянул инженеров из Штатов, что участвовали в индустриализации первых лет советской власти: «Тут один из них приезжал недавно. Сказал, что работает на стройках в Турции. На каких же это? Наверное, строит ваши базы. Впрочем, это дело его совести».

Освоение космоса и полет Гагарина стали особой темой. Хрущев беспокоился, как влияет космическое путешествие на психику космонавта? Юрий-то здоров, ну а если на Луну?

— Быть может, слетаем вместе? — спросил Кеннеди. Застал Хрущева врасплох.

— Нет, — быстро ответил Хрущев. Возможно, раньше, чем успел обдумать вопрос. Но сразу поправился: — А ладно — почему нет?

10

Однако несмотря на такое благодушие, венский саммит стал демонстрацией жесткости. СССР предупредил США о недружественных планах насчет Берлина. США сообщили СССР, что примут их к сведению и Берлин не сдадут. Кеннеди получил советские памятные записки по вопросам испытаний ядерного оружия и по проблеме Западного Берлина.

Отдельно встала тема Лаоса. Там как раз шла одна из тех «освободительных войн», о вредоносности которых говорил Кеннеди. Левые партизаны из фронта «Патет Лао» («Лаосское государство») вели ее против правительства, лояльного США. Джек предложил договориться о прекращении огня и создании коалиционного правительства. 7 октября 1960 года оно приступило к работе. А летом 1962-го был сформирован кабинет, куда вошли все главные политические силы.

Но международная напряженность в целом не только не была исчерпана, но обострилась. Не зря говорят: Москва бьет с мыска — Хрущев сыграл в открытую. Кеннеди был предупрежден, а значит — вооружен. И немедленно приступил к разработке стратегии в отношении Берлина.

Вернувшись в США он подвел итоги: «Я отправился в Вену для встречи с руководителем Советского Союза господином Хрущевым. Мы… имели весьма широкий и откровенный обмен мнениями по важнейшим проблемам… Ни одна сторона не проявляла невежливости, никто не выступал с угрозами и ультиматумами. Никаких преимуществ не было сделано или получено. Никаких решений не было принято и не планировалось, не было достигнуто никакого значительного прогресса, да мы и не претендовали на это».

Таким образом, публично Кеннеди был предельно сдержан. Но при этом полон решимости защищать Западный Берлин и доступ к нему. Если потребуется — силой оружия.

Это требовало разработки новых военных и дипломатических планов. Заявления Хрущева произвели на президента такое впечатление, что он временно пересмотрел подход к внешней политике и встал на позицию бывшего госсекретаря Дина Ачесона. Тот считал, что в ответ на жесткую позицию Советов Штаты должны стоять на своем, пока Москва не уступит.

При этом любой сигнал о готовности к переговорам мог быть расценен Кремлем как слабость. Поэтому, хотя Штаты, конечно же, предпочли бы мирное решение, подавать виду было нельзя — это могло вызвать новые попытки давления. Такой стиль американцы считали характерным для советской внешней политики и дипломатии. Недаром министр иностранных дел СССР Андрей Громыко получил от их журналистов прозвище «Мистер Нет». В этом «нет» американские эксперты видели символ разрушительной сути коммунистического мировоззрения.

Поэтому, считали они, Кеннеди напрасно увлекся спором о марксизме и «освободительных войнах». Методами политической демагогии Хрущев владел мастерски. Джек знал марксизм, но, воспитанный в западной академической традиции, он привык к американскому стилю полемики. Большевистский политический язык и логика были ему глубоко чужды. Поэтому он нередко чувствовал себя сбитым с толку рассуждениями красного вождя.

— Вы хотите разрушить влияние моей страны там, где оно традиционно существует. Вы хотите ликвидировать свободные системы там, где они есть, — говорил он Хрущеву.

— Идеи коммунизма не остановить. Но это вопрос решительного выбора самих народов, — отвечал Хрущев, упрекая Штаты в колониализме.

В его речах Кеннеди представал реакционером, а он сам — освободителем.

Джек был поражен. Он увидел — и это, пожалуй, стало его главным открытием на этой встрече, — что «советские люди и мы наделяем совершенно разным смыслом одни и те же слова: война, мир, демократия, воля народа… У нас разные представления о благе и зле, о внутренних делах и агрессии, и главное — о том, как устроен мир и куда он идет».

Так оно и было.

11

Хрущев и Кеннеди расстались навсегда. Но сохранили интерес друг к другу. Они обменивались письмами (нередко — минуя официальные каналы) делясь философскими идеями, политическими соображениями и даже личными вопросами.

21 сентября 1961 года премьер первым написал президенту. Хотел связаться раньше, но в июле Кеннеди говорил о Берлине так, что его речи вызвали военные приготовления, и писать было неудобно. А вообще, считал Хрущев, это полезно — писать друг другу неформальные послания. Но если Кеннеди считает это лишним, то может считать, что не получал этого письма.

Но Джек нашел затею интересной и полезной. Так он рассчитывал лучше узнать «партнера», а также предпочитал на всякий случай иметь с ним неофициальный канал связи. И потому ответил быстро. Он рассказал об отпуске, детях и отдыхе от столичной суеты. Но не согласился, что военные приготовления были вызваны его речами. А на переписку согласился.

Порой они общались через близких людей — родственников и сотрудников. 27 июня 1961 года Джек встретился в Вашингтоне с зятем Хрущева, главным редактором «Известий» Алексеем Аджубеем. И попросил передать, что не хочет «ввязываться в войну из-за Западного Берлина, но воевать мы будем, если вы односторонним образом измените обстановку… Если я сейчас уступлю или откажусь от занимаемой позиции, конгресс, сенаторы привлекут меня к ответственности и посадят в тюрьму». Судя по многим признакам, Аджубей эту весточку передал.

Ну, а Хрущев обедал у себя на даче с Сэлинджером…

Важным эпизодом их диалога стало интервью Кеннеди «Известиям» 26 ноября 1961 года — первая в советской прессе публикация беседы с президентом США. Сделал ее Аджубей.

Сенсация! Подписчики «Известий» считались везунчиками. Прочие толпились у стендов. Кое-кто снимал с них газеты. Кеннеди говорил вещи, которых советские люди не ожидали.

«Я считаю, что Советский Союз и Соединенные Штаты должны жить друг с другом в мире. Наши страны — большие страны, с энергичными народами, и мы в обеих наших странах неуклонно обеспечиваем повышение жизненного уровня населения (удивительный по стилистике пассаж для президента США, но следом идет фрагмент, удивительный по содержанию, особенно — для советского человека, привыкшего, что от США не может исходить ничего, кроме агрессии и угроз). Если мы сумеем сохранить мир в течение 20 лет, жизнь народа Советского Союза и жизнь народа Соединенных Штатов будет значительно богаче и значительно счастливее…»

«…Трудности проистекают в результате усилий Советского Союза коммунизировать весь мир. Если бы Советский Союз только стремился защищать свою… безопасность и позволил бы другим странам жить так, как они пожелают… исчезли бы проблемы, которые теперь вызывают столь много напряженности. Мы хотим, чтобы народ Советского Союза жил в мире, мы хотим того же самого для своего народа. Именно усилия распространить коммунистическую систему на одну страну за другой представляют… угрозу для дела мира. Если бы Советский Союз стремился только к обеспечению лучшей жизни для своего народа… не было бы ничего, что могло бы омрачать отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами».

«Я знаю, что Советский Союз пострадал от Второй мировой войны больше, чем какая-либо другая страна. Каждая семья понесла потери… Соединенные Штаты тоже пострадали, хотя… и не столь тяжело… Мой брат погиб в Европе. Муж моей сестры погиб в Европе».

«Мы хотим предотвратить новую войну, которая могла бы возникнуть в Германии.

…Следует попытаться… выработать путем переговоров решение, которое сделает возможным сохранение мира… И это является целью нашего правительства».

«Никто никогда не вторгнется вновь в Советский Союз. Нет военной силы, которая могла бы это сделать. Короче говоря, если бы я был офицером Советского Военно-Морского флота (а не американского, ветераном которого являюсь), я считал бы, что… самое важное — это достичь договоренности с Соединенным Штатами…».

Комментарии излишни.

Побывал Аджубей и в Белом доме. В январе 1962 года. Когда посетил Штаты с дочкой Хрущева Радой. Джек попросил его передать тестю, что удовлетворен его решением отложить подписание договора с ГДР. Но еще раз заявил, что Западный Берлин не оставит.

Диалог между лидерами зашел так далеко, что обсуждался даже проект совместной телепередачи, где Хрущев и Кеннеди рассказали бы, «В каком мире я хотел бы жить?» Запись наметили на 8 марта 1962 года, анонс — на 15-е, а шоу — на 25-е. И 7 марта Соренсен сел уже писать текст для шефа. Вынося за скобки штампы «холодной войны», он делал акцент на точке зрения Белого дома на разоружение и «освободительные войны». Плюс — на добрых чувствах американцев к советским людям, стремлении к миру и общих интересах.

Но вечером пришло письмо от Хрущева. Он писал, что огорчен возобновлением Штатами ядерных испытаний. В итоге передачу отменили.

Отношения двух этих незаурядных людей никогда не были ровными. Как и отношения между нашими странами. После встречи Джек показал своей команде, как раздосадован жесткостью Хрущева. Корниенко пишет, что помощник президента Кеннет О’Доннел рассказывал, как по пути из Вены в Лондон тот говорил: «Бог свидетель… кажется чрезвычайной глупостью рисковать жизнью миллионов американцев из-за спора о правах доступа в Берлин по автобану… или из-за того, что немцы хотят объединения Германии. Должны быть гораздо более крупные и важные причины, чем эти, если мне придется грозить России ядерной войной. Ставкой должна быть свобода всей Западной Европы, прежде чем я припру Хрущева к стенке и подвергну его окончательному испытанию».

12

Следуя в Лондон, он не думал, что уже скоро Хрущев сам подвергнет его испытанию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.