У Л. Н. Толстого

У Л. Н. Толстого

Один молодой человек из нашей компании, художник Модест Дурнов, разъезжавший с нами ряженым, предложил как-то поехать в дом Л. Н. Толстого, где он бывал запросто. У дочери Льва Николаевича предполагался на святках танцевальный вечер. Мы, конечно, очень обрадовались, но только сомневались, что нас примут.

Дурнов заранее спросил графиню Софью Андреевну, может ли он привести к ним на вечер своих знакомых ряженых. «Кого?» — спросила Софья Андреевна и, узнав, что это Нина Васильевна Евреинова со своими друзьями, охотно согласилась. Софья Андреевна встречала Нину Васильевну в московских домах и еще недавно видела ее у губернатора князя Владимира Андреевича Долгорукова на балу, куда графиня привезла свою старшую дочь Татьяну Львовну.

Так как Нина Васильевна боялась, что ее узнают, она поручила мне интриговать Татьяну Львовну и для этого рассказала кое-что, что она наблюдала на балу у губернатора. Я должна была говорить о каком-то пожилом военном, которого мне Нина Васильевна описала подробно. С ним Татьяна Львовна очень кокетничала на балу. Затем я могла еще упомянуть о том, что у нее в треугольном разрезе лифа было вставлено зеркальце. Некоторые кавалеры позволяли себе склоняться над Татьяной Львовной и смотрелись в это зеркальце. Татьяна Львовна не только допускала это, но весело смеялась, делая вид, что не замечает, как она шокирует общество, пожилых дам в особенности.

Нина Васильевна просила, если Татьяна Львовна примет меня за нее, отнюдь не оставлять ее в этом заблуждении и лучше даже показать мое лицо, совершенно ей незнакомое.

Чтобы нас труднее было отличить друг от друга, мы все — мужчины и дамы — надели одинаковые костюмы клоунов, одинаковые остроконечные войлочные шапки и одинаковые картонные клоунки-маски, поверх башмаков натянули нитяные белые чулки.

Мы были уверены, что не увидим Льва Николаевича, так как знали, что он не показывается на приемах жены и детей. Но уже быть в доме, где он живет, видеть его семью, его комнаты было страшно интересно.

Мы всей гурьбой, нас было человек десять — двенадцать, вбежали довольно смело в залу. Гостей было еще немного. Дурнов, сняв маску, пошел вперед предупредить графиню. Софья Андреевна тотчас же вышла к нам из столовой в сопровождении дочерей и гостей.

Я пошла ей навстречу, разыгрывая Нину Васильевну, как было условлено, и поблагодарила ее, что она разрешила нам приехать к ним.

Графиня любезно пригласила нас в столовую выпить чаю. Мы, конечно, отказались и рассеялись по зале. Я уже отвлекла Татьяну Львовну в сторону и с первых же слов заинтриговала ее. Она заметно смутилась и в лорнет внимательно вглядывалась в мои глаза, которые только и были видны в разрезе моей маски. Когда я заговорил о зеркальце, вставленном в ее платье, — она засмеялась: «Теперь я знаю, кто ты, маска, знаю вперед, что ты скажешь, и это неинтересно…» — «Ты ошибаешься, — начала я трагическим голосом, — если бы ты знала, кто я, то бы не смеялась…»

В эту минуту я вдруг увидела Льва Николаевича в дверях столовой. Около него стоял сияющий Дурнов, вертя на пальце свою маску, Лев Николаевич говорил с ним. Я мгновенно забыла о Татьяне Львовне и обо всем на свете. Я сделала несколько шагов вперед, но остановилась недалеко от Льва Николаевича.

Лев Николаевич был одет в черную суконную блузу. Он стоял в позе репинского портрета, заложив большой палец левой руки за кожаный ремень, и внимательно смотрел на толпу гостей. Только наша компания клоунов заметила его появление и тотчас же стала стягиваться поближе к нему. Все перестали смеяться и дурачиться, стояли и смотрели на Толстого, что хозяевам было привычно и, верно, скучно. Я надорвала немного дырки своей маски, чтобы лучше видеть, и впилась в Льва Николаевича глазами.

Я так много слышала о нем, о его лице. Художник Дурнов, как раз тогда писавший его портрет по памяти, после того как видел его, много говорил о том, какие у него необычайные глаза, как невозможно трудно передать пронзительность и остроту его взгляда, что мало кто может выдержать этот взгляд.

Но я не увидела ничего необычайного в его простом, мужицком лице. Немного сощуренные глаза смотрели из-под густых бровей добродушно и обыкновенно, по-стариковски, как на большом фотографическом портрете, который я каждый день видела на столе у сестры Саши.

«Пора ехать», — сказала Нина Васильевна, тронув меня за руку. Она стояла такая же растерянная и онемевшая, как вся наша компания клоунов, не спуская глаз со Льва Николаевича, который теперь медленно двинулся через залу к выходу. Мы пошли за ним, не простясь с Софьей Андреевной, никого и ничего, кроме него, не видя.

Лев Николаевич посторонился и пропустил нас на лестницу. Он смотрел нам вслед и весело засмеялся, когда мой брат и сестра съехали головой вниз по перилам лестницы и, взявшись за руки, стали раскланиваться как клоуны в цирке в ожидании аплодисментов. «Молодец девочка», — сказал он о моей сестре. Почему он узнал, что это не мальчик? Может быть, по маленьким рукам и ногам — широкий балахон совершенно скрывал ее фигуру.

Татьяна Львовна, я видела, следила за мной глазами и хотела возобновить наш разговор, она спустилась за мной по лестнице, я как бы нечаянно, надевая шубу, приоткрыла маску на всякий случай, чтобы она убедилась, что это не Нина Васильевна.

Мы с Ниной Васильевной не поехали в другой дом, как остальная наша компания. Мы вернулись домой, чтобы поделиться впечатлениями. Мы видели живого «великого писателя земли Русской». Нина Васильевна видела его раньше, говорила с ним даже, когда он приходил к Барановским по делу издания книжек для народа в дом Сабашниковых на Арбате, чтобы познакомить их с Чертковым.

Нина Васильевна находила его лицо совершенно необычайным, единственным. Она видела на нем печать гения, которую я тогда не рассмотрела.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.