АРМИЯ И ПОЛИТИКА
АРМИЯ И ПОЛИТИКА
В канун нового, 1918 года, на Рождество, Корнилов официально был объявлен командующим армией, которая с этого времени получила название Добровольческой. Пост начальника штаба армии занял генерал А.С. Лукомский. После его отъезда на Кубань в январе 1918 года его сменил генерал И.П. Романовский. Дежурным генералом был назначен генерал-майор С.М. Трухачев, начальником снабжения — генерал-лейтенант Е.Ф. Эльснер. Артиллерийскую часть возглавил полковник Мальцев, инженерную — бывший член Государственной думы Л.В. Половцев (позднее — полковник Селиванов). Должность начальника санитарной части получил полковник медицинской службы В.П. Всеволожский, интендантской — земский деятель из Таврической губернии Н.Н. Богданов{496}. Вся армия по численности немногим превышала полк военного времени. Тем не менее было начато формирование ядра 1-й Добровольческой дивизии (генерал А.И. Деникин, начальник штаба — генерал С.Л. Марков).
Цели армии были изложены в декларации от 27 декабря 1917 года. В ней говорилось о необходимости создания «организованной военной силы, которая могла бы быть противопоставлена надвигающейся анархии и немецко-большевистскому нашествию». Первой задачей армии должна была стать защита казачьих областей юго-востока от вторжения с севера. В будущем Добровольческая армия должна была завершить освобождение всей страны и гарантировать осуществление чаяний и воли народа. «Перед волей этой должны преклониться все классы, партии и отдельные группы населения. Ей одной будет служить создаваемая армия, и все, участвующие в ее образовании, будут беспрекословно подчиняться законной власти, поставленной этим Учредительным собранием»{497}.
Содержание и тон декларации во многом были обусловлены необходимостью успокоить казачью «демократию». Казачьи политики очень опасались обвинений в реакционности и потому с большой осторожностью относились к Добровольческой армии. Еще более сильны были эти настроения среди «иногороднего» (неказачьего) населения области. По просьбе Каледина, добровольческое командование старалось, чтобы информация о деятельности армии не просачивалась в газеты. Когда в «Телеграммах Юго-Восточного агентства» была опубликована маленькая заметка о назначении Корнилова командующим Добровольческой армией, атаман остался этим очень недоволен и лично выговорил редактору газеты капитану А. Ноль де Монклар{498}.
30 декабря 1917 года проходивший в Новочеркасске съезд иногородних потребовал «разоружения и роспуска контрреволюционной Добровольческой армии, борющейся против наступления войск революционной демократии». Для того чтобы снять назревавший конфликт, атаман Каледин попросил Алексеева выступить перед членами войскового правительства, к этому времени уже паритетного, то есть составленного в равных пропорциях из представителей казачества и «иногородних».
Встреча эта состоялась 18 января 1918 года. Алексеев коротко рассказал об истории создания армии, после чего ему был устроен настоящий допрос.
— Если у вас, генерал, существует, как вы говорите, кон такт с демократическими партиями, то почему чины вашей армии нисколько не стесняются выражать свое презрение к демократическим организациям, допуская в своих разговорах такие выражения, как «совет собачьих депутатов» и прочее?
Алексеев на это ответил:
— Прежде чем судить добровольцев, нужно вспомнить, что они пережили и переживают. Войдите в их психологию, и вы поймете происхождение этих разговоров. Ведь 90 про центов их буквально вырвались из когтей смерти и по при езде на Дон, не оправившись еще от пережитого, вынуждены были вступить в бой с советскими войсками. Из трех ночей им приходится спать только одну. Кроме того, я не понимаю, почему это вас так волнует: ведь Добровольческая армия не преследует никаких политических целей. Члены ее при своем вступлении дают подписку не принимать никакого участия в политике и заниматься какой бы то ни было политической деятельностью{499}.
Действительно, у добровольцев к этому времени сформировалась вполне определенная репутация. Говорили, например, что после взятия Ростова победители вступали в город под пение «Боже, царя храни»{500}. На деле, конечно, все было не совсем так. Мы не ошибемся, если скажем, что симпатии основной массы первых добровольцев были далеки от монархизма. В общественном сознании в ту пору еще сохранялся отрицательный стереотип монархии, созданный в предыдущие месяцы газетами и социалистической пропагандой. Правительство Керенского широко эксплуатировало слухи о якобы готовящемся монархическом заговоре, выдвигая в противовес лозунг единого фронта революционной демократии.
В результате октябрьский переворот поначалу привел к странному раздвоению оценок. Иллюстрацией этого может служить обращение, выпущенное в декабре 1917 года студенческой боевой дружиной Ростова. «Мы, дружинники, — говорилось в нем, — не признаем ни единоличной власти монарха, ни власти кучки узурпаторов, при посредстве грубой силы старающихся навязать свою волю большинству страны, ибо мы не признаем насилия… Мы боремся не с идейным большевизмом, с которым мы боролись и ныне боремся словом; нет, орудием мы боремся с тем шкурным, анархическим и разбойничьим большевизмом, который попирает всякое право и грозит погубить Россию»{501}.
Студенчество, несомненно, представляло собой специфическую категорию, но такая позиция в ту пору была свойственна не только ему. В первом варианте полковой песни корниловцев, написанном в январе 1918 года прапорщиком А.П. Кривошеевым, фигурировали характерные слова: «Русь могучую жалеем, царь нам не кумир…» Через год эту строчку пели уже по-новому: «…нам она кумир!»
Но даже те из добровольцев, кто считал себя монархистами, по сути таковыми не были. Царя большинство из них видело только на портретах или на фотографиях в «Ниве». Монархизм, в их понимании, означал неприятие революционного хаоса и анархии, тягу к сильной власти. Свидетель первых месяцев истории Добровольческой армии журналист А.А. Суворин (младший из двух сыновей к тому времени уже покойного «короля русской прессы») писал о том, что офицеры, называющие себя монархистами, «попросту не видят того, что желается им не царь, а диктатор». Они потому и идут так слепо за Корниловым, что «он и есть прирожденный диктатор, то есть то самое, что им и нужно»{502}.
Перу А.А. Суворина принадлежит и весьма характерный проект государственного переустройства России. В отличие от многих аналогичных документов, созданных уже в эмиграции, суворинский проект представляет собой едва ли не единственный пример такого рода, появившийся непосредственно в годы Гражданской войны. Он предусматривал создание в стране «державного вече», избираемого по принципу представительства от профессиональных групп, церковных приходов, городов, университетов, общественных организаций. Из своей среды вече должно было выбирать посадника, возглавлявшего исполнительную власть. Всю эту структуру венчал несменяемый и невыбираемый «великий атаман». Места еще и коронованному монарху в этой схеме просто не оставалось{503}. Обращает внимание сходство суворинского проекта с концепцией «корпоративного государства» итальянских фашистов. Напомним, что идеи фашизма, именно в итальянском его варианте, были позднее очень популярны среди белой эмиграции.
В нашем распоряжении имеется еще один любопытный документ, позволяющий реконструировать политические взгляды основателей Добровольческой армии, — так называемая «программа Корнилова». Под этим наименованием известны два несхожих документа, что подчас порождает путаницу. Мы уже писали о том, что первый из них был разработан еще в быховской тюрьме. Он включал шесть разделов, большинство из которых не касалось вопросов общественного переустройства: воссоздание боеспособной армии, продолжение войны до победного конца, восстановление дисциплины на заводах и транспорте, упорядочение продовольственного дела. Лишь требование установления сильной независимой власти и призыв отложить решение других проблем до Учредительного собрания в определенной мере носили политическую окраску{504}.
Гораздо более детален второй вариант «программы Корнилова». Впервые он был опубликован в 1923 году на страницах берлинского «Архива русской революции». Помещен он был в качестве приложения к отчету генерала В.Е. Флуга, командированного в январе 1918 года из Добровольческой армии в Сибирь. Спустя пять лет текст программы появился в другом эмигрантском издании, «Белом архиве», на этот раз в сопровождении обстоятельств ее создания.
Рассказал об этом бывший журналист газеты «Русское слово» М.С. Лембич, состоявший в описываемый период при штабе Добровольческой армии. По его словам, 22 января 1918 года он был вызван к Корнилову, который и продиктовал ему основные положения программы, с просьбой литературно обработать их. В программе провозглашались равенство граждан перед законом, свобода слова и печати, восстановление права собственности, отделение церкви от государства, введение всеобщего начального образования, право рабочих на стачки и создание профессиональных союзов.
Особенно интересно выглядит предлагавшийся в программе путь решения аграрного вопроса. Корнилов первоначально имел в виду узаконить происшедший земельный передел за счет выкупа государством захваченных крестьянами помещичьих земель. Лембич вспоминал, что таким образом генерал Корнилов «рассчитывал привлечь на сторону будущего правительства миллионы вновь образовавшихся мелких собственников»{505}. Однако в конечном счете по настоянию Милюкова этот пункт был заменен нейтральной фразой о необходимости отложить решение аграрного вопроса до Учредительного собрания.
Нетрудно заметить, что в этом варианте «программа Корнилова» была настоящей «конституцией», нацеленной не только на завтрашний день, но и на достаточно отдаленную перспективу. Составлена эта «конституция» была в весьма либеральном духе и куда более глубокой и последовательной, чем позднейшие политические декларации Деникина, Колчака и других белых вождей. Одна проблема — мы не можем со стопроцентной уверенностью утверждать, что «программа Корнилова» отражала взгляды самого Корнилова. Авторство ее различные источники приписывают и Лембичу, и Милюкову, и, что совсем уж неожиданно — Доб-рынскому{506}. Что касается других руководителей армии, то Алексеев, по словам Лембича, узнал о программе задним числом. Не упоминает о ней и Деникин. Судя по всему, январская «программа Корнилова» не носила официального характера. Появилась она в те дни, когда само существование Добровольческой армии было поставлено под угрозу, и осталась практически никому не известной.
В январе 1918 года, когда происходили описываемые нами события, самым обсуждаемым политическим вопросом был вопрос о дальнейшей судьбе разогнанного большевиками Учредительного собрания. Позднее он расколол антибольшевистский лагерь на сторонников «революционной демократии» в ее эсеровской трактовке и приверженцев собственно Белого движения. Первые ратовали за восстановление Учредительного собрания в прежнем составе, вторые либо вообще обходили этот вопрос, либо выдвигали условием новые выборы.
Можно понять, почему белым вождям было не по душе Учредительное собрание, среди делегатов которого треть была большевиками, а большинство составляли эсеры-черновцы. На «допросе» в войсковом правительстве Алексеев говорил: «Конечно, с Черновым и его партией никаких переговоров быть не может — нам с ними не по пути»{507}. Этот вопрос возник и в ходе обсуждения декларации от 27 декабря 1917 года. Присутствовавший при этом генерал А.С. Лукомский потребовал уточнить, о каком Учредительном собрании идет речь: о новом или избранном на ноябрьских выборах? По словам Лукомского, «все высказались единодушно, что об Учредительном собрании 1917 года не может быть и речи; что выборы в это собрание были проведены под давлением большевиков и что состав этого собрания не может быть выразителем мнения России»{508}.
Между тем в опубликованном тексте декларации этот принципиальный момент специально не оговаривался. Лишь в «программе Корнилова» появились слова о том, что «выборы в Учредительное собрание должны быть проведены свободно, без давления на народную волю и по всей стране»{509}. Само упоминание о выборах в будущем времени предполагало, что прежние признаются недействительными, но об этом нужно было еще догадаться. Нам кажется характерным, что все политические декларации и программы Белого движения в этот, начальный, период его истории полны недомолвок и противоречий. Не стоит искать в этом злой умысел. Скорее это было результатом того, что и рядовые участники движения, и его вожди плохо представляли отдаленные перспективы. Сложно было думать о будущем в ситуации, когда каждый день мог стать последним.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.