Глава 22 В Казначействе

Глава 22

В Казначействе

30 ноября 1924 г., через двадцать пять дней после того, как Черчилль принял предложение занять пост министра финансов, он отметил пятидесятилетие. Затем, объявив о своем возвращении – после двадцатилетнего перерыва – в ряды Консервативной партии, занялся решением первой министерской задачи, которую поставил себе в Казначействе. Он начал подготовку существенного расширения системы государственного страхования и социальной реформы, к проведению которой стремился еще пятнадцать лет назад, будучи на пике своей деятельности как либерала. Действовал он в тесном сотрудничестве с министром здравоохранения Невиллом Чемберленом. Он также начал продумывать способы сокращения налогового бремени для мелких торговцев и предпринимателей, работников умственного труда во всех областях. Схема, которую он предложил своим сотрудникам, предполагала назначение пенсий вдовам и сиротам, существенное расширение страхования пожилых людей и развитие дешевого домостроительства. Он полагал, что правительство должно заняться разработкой новых методов строительства для тех, кто не в состоянии платить по существующим ценам.

28 ноября Черчилль сказал заместителю секретаря кабинета министров Томасу Джонсу: «В прошлом я был целиком за либеральные меры в отношении социальных реформ и хочу принять такие же меры сейчас. Разумеется, необходимо сделать некоторое послабление налогоплательщикам, чтобы сбалансировать реформы».

Черчилль переехал в здание на Даунинг-стрит, 11. Теперь оно станет его лондонским домом на ближайшие четыре с половиной года. 9 декабря он оттуда написал лидеру консерваторов, лорду Солсбери, сыну бывшего премьер-министра: «Определение заработанных и незаработанных доходов должно стать самым эффективным и справедливым способом повышения новых налогов. Я, разумеется, против любой «охоты» на праздных богачей, но если они праздны, то через несколько поколений перестанут быть богачами. В этом вопросе законодательная власть может подождать. Только клерикал-христианин или моралист будет дотошно выяснять, что есть «служба» и что есть «праздность». Зрелый взгляд на жизнь привел меня к убеждению, что, пока человек действует в рамках закона, нельзя проводить никаких расследований, если только он сам их не инициирует. Я считаю, что богач в нашей стране, ведет ли он праздный образ жизни или нет, уже обложен самым высоким налогом».

«Существующая капиталистическая система – основа цивилизации, – говорил Черчилль Солсбери, – и единственный способ, благодаря которому огромное современное народонаселение может быть обеспечено всем необходимым». Через пять дней, 14 декабря, он изложил сотрудникам своего министерства программу, основанную на сочетании налогообложения на незаработанные доходы и при этом поощрения активности бизнеса. «Создание нового богатства, – говорил он, – приносит пользу всему сообществу. Сидение на старом богатстве тоже достойное дело, но пассивная жизненная позиция. В мире ежегодно создаются и потребляются огромные состояния. Мы никогда не избавимся от долгов прошлого и не вырвемся в будущее, кроме как энергично создавая новые богатства. Награда за наши усилия – достижение цели, но наказание за инертность всегда рядом».

6 января 1925 г. Черчилль отправился в Париж, где в ходе интенсивных недельных переговоров добился замечательных договоренностей по проблеме международных долгов военного времени. Долг Британии Соединенным Штатам, составляющий миллиард фунтов, на погашении которого настаивали американцы, должен был выплачиваться частями одновременно с пропорциональными выплатами Британии от Франции, Бельгии, Италии и Японии. Совокупный долг этих стран составлял 2 миллиарда фунтов, и, естественно, они неохотно согласились с графиком выплат. Другие должники Британии – Бразилия, Чехословакия, Румыния и Сербия – тоже согласились со схемой, предложенной Черчиллем.

Все государства – участники переговоров отдали должное умению, терпеливости Черчилля и его способности вникать в детали. «Отстоять интересы нашей страны, – написал ему Эдвард Грей по окончании переговоров, – и в то же время получить признание от представителей других стран – редкое достижение и большая государственная заслуга».

Для претворения в жизнь социальных реформ Черчиллю пришлось в течение нескольких месяцев вести жаркие споры. Он признавал необходимость увеличения расходов на военно-воздушные силы и невозможность сокращения армейского бюджета, но настаивал на существенном сокращении расходов на флот. Убежденный в чрезмерной затратности Адмиралтейства, он ввязался в политическую баталию, сходную с той, что ему пришлось вести в 1908 г., когда он как министр торговли тоже выступал против чрезмерных расходов на содержание флота. И тогда он имел в виду социальные цели, но в то же время не хотел подрывать способность Британии дать отпор агрессору в случае нарушения мирных договоренностей. 29 января, опираясь на свой довоенный опыт работы в Адмиралтействе, он объяснял в парламенте: «В ходе длительного мирного периода, обычно наступающего после великих войн, неизбежно возникают проблемы чрезмерного вооружения. Мы должны выбирать необходимое из огромного разнообразия. Проблемы будут постепенно решаться, если только в мире снова не возникнут глубокие противоречия, неизбежные предшественники великих войн».

13 февраля Адмиралтейство согласилось с установленным Черчиллем пределом затрат в 60 миллионов фунтов на ближайший финансовый год. В ценах 1990 г. это составляло почти 1,2 миллиарда фунтов. Учитывая опасения по поводу усиления военно-морского флота Японии, он согласился выделить еще 2 миллиона в случае крайней необходимости и предоставить Адмиралтейству на ремонт британских эсминцев такую же сумму, какую потратят японцы, и сверх того 25 %. Кризис миновал. «Черчилль – это Эверест среди холмов кабинета Болдуина», – написал Асквит одному из своих друзей.

Стремление Черчилля стимулировать рост производственной деятельности вступало в противоречие с решением предыдущего министра финансов лейбориста Филипа Сноудена о возвращении к золотому стандарту. «Возвращение к золоту, – говорил Черчилль своим сотрудникам 29 января, – отвечает исключительно интересам Министерства финансов, но за счет интересов производства». Примерно через месяц он еще раз поднял эту тему: «Я предпочел бы видеть Финансы менее гордыми, а Промышленность – более довольной». Чтобы найти наиболее веские аргументы против возвращения к золотому стандарту, он 17 марта устроил обед, пригласив экономиста из Кембриджа Д. М. Кейнси и сотрудников министерства. Но Болдуин, используя свой авторитет и мнение бывшего министра финансов, призвал Черчилля не раскачивать лодку.

Черчилль уступил. Впредь ему придется защищать решение, в котором он сомневался. Двадцать три года спустя, выслушав критику лейбористского премьер-министра, он заявил в палате общин: «Мистер Эттли вспомнил о моих действиях в 1925 г. по поводу возвращения к золотому стандарту. Он говорит, что я действовал не самостоятельно. Действительно, я действовал по совету комитета, назначенного лордом Сноуденом, министром финансов в правительстве социалистов 1924 г., членом которого был и мистер Эттли. Что говорил лорд Сноуден о возвращении золотого стандарта? На слушаниях второго чтения билля о золотом стандарте он сказал, что правительство действует опрометчиво, а он и его коллеги-социалисты готовы к возвращению золотого стандарта в ближайший возможный момент». Далее Черчилль напомнил, что в декабре 1926 г. Сноуден опубликовал статью в Financial Times, в которой заявил: «Никакие факты не убеждают, что возврат к золоту вредит промышленности. Учетная ставка банка не повысилась, реальные доходы не упали, уровень цен сохраняется». Таким образом, продолжал Черчилль, «утверждение мистера Эттли о «невыносимых страданиях» людей далеки от истины. Факты, которые я привел, неопровержимо свидетельствуют, что за то время, когда я как консерватор возглавлял Казначейство, реальные доходы нашего рабочего класса постоянно и существенно возрастали».

Пока Черчилль работал над подготовкой своего первого бюджета, Клементина находилась на юге Франции, восстанавливаясь после очередного нервного истощения. Он регулярно направлял ей отчеты о семейных и министерских делах. «Мэри расцветает, – написал он в марте. – Приходит и сидит со мной по утрам, и вообще она само очарование. Диана только что вернулась из школы. Мы планируем после обеда навестить Рэндольфа. Не прерывай отдых, если он идет тебе на пользу. Хотя, конечно, я гораздо меньше волнуюсь и скучаю, когда ты рядом и когда я могу полагаться на тебя».

Через неделю Черчилль писал ей, опечаленный известием, что умерла мать Клементины. Леди Хозьер было семьдесят три года. «Дорогая, глубоко опечален вместе с тобой. Хотя завершение старой, слабеющей жизни после отведенного ей срока – не повод для жалости. Это лишь грустная часть нашего существования, против которой протестуют надежда и вера. Это только то, чего мы все ожидаем, – если только жизнь не обрывается безвременно. Но утрата матери разрывает духовную связь, возникает чувство одиночества и начинает остро ощущаться скоротечность жизни. Мне знакомо это ощущение ампутации – я сам пережил его три года назад».

Через четыре дня после этого письма Черчилль уже шел в траурной процессии за гробом лорда Керзона. Позже в этот же день он написал Клементине: «Он встретил кончину мужественно и философски. Мне очень жаль, что его не стало. Не думаю, что ему воздали справедливую дань. Я бы не поблагодарил за такое. Но он не вызывал особой любви и не совершал великих дел».

«Великое дело», в которое погрузился Черчилль, было связано с социальными реформами. Его волновали трудности, с которыми сталкиваются семьи из-за безработицы, старости, болезней или смерти кормильца. 24 марта он встретился с делегацией пенсионеров, после чего сказал своим советникам: «Всего за несколько месяцев плоды многолетней экономии могут улетучиться и жизнь рухнуть». Он хотел, чтобы его бюджет не допускал подобных катастроф. «Все пенсии, – сказал он Невиллу Чемберлену 3 апреля, – надо выплачивать с 65, а не с 70 лет. Вдовы должны получать пенсию с самого начала вдовства».

Черчилль представил проект бюджета 28 апреля. Клементина, Рэндольф и Диана находились на гостевой галерее в палате общин и слушали его. Его выступление продлилось два часа и сорок минут. Это дало повод Болдуину сообщить королю: «Черчилль обладает не только превосходными качествами парламентария, но и актерскими способностями. Ясность, красноречие, легкость и юмор – все присутствовало в его речи, темой которой были страхование и пенсионное обеспечение».

«Когда в дом рабочего приходит беда, – говорил Черчилль, – будь то безработица или потеря кормильца, некогда счастливая семья оказывается в катастрофическом положении. В последние годы опасности всякого рода подстерегали людей, и огромные массы народа не имели возможности обеспечить свои семьи на случай своей смерти. Если использовать армейскую метафору, они – не крепкие войска на марше, требующие дополнительной награды или поблажек, а отставшие, слабые и раненые ветераны, которым должна быть направлена карета государственной помощи».

«Вдовы и сироты должны получать пенсию с момента потери кормильца, – заявил он. – Ее получателями немедленно должны стать 200 000 женщин и 350 000 детей. Все остальные пенсии должны назначаться по достижении 65-летнего возраста. Ограничения, разбирательства и проверки нуждаемости должны быть немедленно отменены. Никого не должно касаться, чем владеет пенсионер или как он трудился на протяжении жизни». Черчилль объявил и еще об одном серьезном изменении: группы населения с самыми низкими доходами должны получить десятипроцентную скидку на подоходный налог. Он надеялся, что за счет создания новых состояний, возникших в результате отмены некоторых налогов, бюджет может стимулировать предпринимательство и ускорить возрождение промышленности.

Невилл Чемберлен и Министерство здравоохранения, которое он возглавлял, принимали деятельное участие в пенсионной реформе. Под впечатлением доклада Черчилля он записал в дневнике 1 мая: «Мы обещали что-то в этом роде, но сомневаюсь, что смогли бы сделать в этом году, если бы он не сделал наши обещания частью своего бюджетного плана. На мой взгляд, он заслуживает персональной благодарности за энергичность и инициативу». Через две недели Черчилль говорил в ассоциации британских банкиров: «Наша цель – сглаживание классовых противоречий, внедрение духа сотрудничества, стабилизация жизни в масштабе всей страны, разработка социальных и финансовых планов на трех-четырехлетнюю перспективу».

В международной политике Черчилль также искал примирения противоречий. 11 марта на международной конференции министров он убеждал не торопиться заключать договор с Францией, который способствовал бы дальнейшей изоляции и ожесточению Германии, но выработать соглашения, включающие Германию. Из этой идеи родились Локарнские договоры, которые гарантировали безопасность послевоенных границ Британии, Германии, Франции и Италии. В частной беседе с послом Польши Черчилль советовал его стране также всеми способами развивать дружественные отношения с Германией. «Если Германия, – говорил он, – вернется к сотрудничеству с Россией, Польша в результате будет раздавлена ими».

Миротворческая деятельность Черчилля ярче всего проявилась в конце июля, когда правительство предпринимало шаги по предотвращению забастовки шахтеров. Нужно было уговорить шахтовладельцев отменить увольнения. Несмотря на некоторое сопротивление консерваторов, Черчилль убеждал своих коллег выделить правительственную субсидию угледобывающей отрасли, чтобы предотвратить сокращение заработной платы. Он указал, что требования шахтеров в определенной степени справедливы.

6 августа Черчилль защищал выделение субсидии в палате общин. Он сказал: «Это решение необходимо, поскольку мы еще не расстались с надеждой. Но если мы ввяжемся в борьбу, допустим остановку шахт, столкнемся с всеобщей забастовкой железнодорожников, допустим паралич промышленности страны, ограничение торговли, свертывание социальных реформ и пенсионной реформы, беспорядки в финансах, восстановление прежнего налогообложения – если мы пойдем на все это, то для нас и, соответственно, для этого парламента возможность изменить ситуацию в стране к лучшему будет закрыта навсегда. Это может произойти, но любой здравомыслящий человек или правительство будет избегать этого, пока не использованы все остальные возможности. Если мы займем такую позицию, тогда вся работа парламента пойдет прахом. До конца своих дней он будет биться за возвращение положения 1924 и 1925 годов. И не будет ни единого шанса на улучшение! Никаких надежд на развитие! Никакого облегчения! Только унылая борьба за возвращение туда, где мы находимся в данный момент. Мы отвергаем столь безрадостный исход».

«Какая яркая личность! – писал Невилл Чемберлен Болдуину три недели спустя. – Но нас с ним разделяет пропасть, которую, боюсь, не преодолеть никогда. Он мне нравится. Нравится его юмор, его жизнестойкость. Мне нравится его смелость. Мне нравится, каким образом – для меня совершенно неожиданным – он преподнес кабинету ситуацию с шахтерским кризисом. Но ни за какие райские блага я не стал бы членом его команды! Непостоянство! Очень обидное слово, но оно точно отражает его характер».

Осенью Черчилль начал переговоры о заключении всеобъемлющего соглашения с Францией по выплате военного долга Британии. 12,5 миллиона фунтов должны быть выплачены равными долями на протяжении шестидесяти двух лет. Но если Германия не сможет выплачивать репарации Франции, то Франция будет иметь право просить о пересмотре своих долговых обязательств перед Британией. В процессе переговоров французский коллега Черчилля Жозеф Кайо лишился своего поста. В ответ на сочувственное письмо Черчилля Кайо написал: «Во время наших длительных и трудных переговоров вы были настолько любезны, относились ко мне с таким расположением и придавали такую живость и блеск нашим беседам, что у меня сложилось впечатление, что мы с вами в полном согласии».

30 ноября Черчиллю исполнился пятьдесят один год. На этой же неделе Болдуин попросил его стать посредником на переговорах между Ирландским Свободным государством и Ольстером. Свободное государство опасалось, что границы будут изменены в пользу Ольстера, а также не хотело выплачивать Британии 155 миллионов фунтов долга за таможенные сборы и поставки вооружений. 1 декабря Черчилль открыл переговоры. К концу третьего напряженного дня он выработал приемлемую формулу, согласно которой никакого изменения границ не произойдет, а долг Свободного государства будет выплачиваться на протяжении шестидесяти лет. Через шесть недель после этого успеха Черчилль начал в Лондоне переговоры с Италией по поводу ее военного долга Британии в сумме 592 миллионов фунтов. Через две недели стороны пришли к соглашению: Италия выплатит весь долг, но начало платежей будет отложено на четыре года, а затем выплаты растянутся до 1988 г. Лучшим свидетельством справедливости соглашения, по словам Черчилля, стало то, что оно не удовлетворяло полностью ни одну из сторон.

31 января 1926 г. Клементина надолго отправилась отдыхать на юг Франции. Черчилль остался в Чартвелле, где по выходным развлекал своих друзей-политиков, среди которых был и Рональд Макнейл, финансовый секретарь министерства. Именно он перед войной в разгар ольстерских погромов в палате общин швырнул в Черчилля книгой, разбив тому в кровь лицо. Черчилль находил время держать Клементину в курсе всех домашних событий, например, 7 февраля он сообщал ей, что «фруктовые деревья высаживаются каждые четверть часа». Через неделю он опять пригласил коллег, в том числе министра авиации сэра Сэмюэла Хора, который потом написал: «Никогда раньше не видел Уинстона в роли землевладельца. Все утро в воскресенье мы обследовали территорию и работы, проведенные под его руководством, – создание каскада прудов в долине. Уинстон от этого в полном блаженстве».

Черчилль также блаженствовал в окружении детей, которые находили себе бесконечные развлечения в укромных уголках нового дома и в окрестных полях. 20 марта, во время подготовки проекта второго бюджета, он написал Клементине, которая в это время была в Риме: «У нас все хорошо. Мэри со мной завтракает, Сара обедает. Диана весьма толково рассуждает о политике и обладает обширной информацией, почерпнутой, видимо, из газет. Все очень милы, и я очень рад, что они здесь». Диане было семнадцать, Саре одиннадцать, Мэри – три года. Четырнадцатилетний Рэндольф был пансионером в Итоне.

В поисках доходных статей для второго бюджета Черчилль решил ввести налог на бензин. Он также предложил ввести пятипроцентный ежегодный налог в цену автомобилей класса люкс и налог на тяжелые грузовики в зависимости от их веса и, соответственно, амортизации дорог. Еще у него появилась идея обложить налогом импорт американских кинофильмов. «В нашей стране воспримут с большим удовольствием, – говорил он своим советникам, – возможность извлечь какой-то доход с прибылей американских кинопродюсеров».

27 апреля Черчилль представил бюджет. Как и годом ранее, на гостевой галерее его слушал Рэндольф. Главной темой стали бережливость и экономия. Вводился налог на роскошь и букмекерство. Каждая сделанная ставка облагалась пятипроцентным налогом. Черчилль заявил в палате общин: «Экономическая картина жизни не черная. Она пестрая, и в целом черные полосы не так заметны, как в предыдущем году». Но вместе с тем он предупредил, что грозящий масштабный кризис в угледобывающей промышленности может привести к необходимости введения новых существенных налогов. Через день после его выступления шахтовладельцы, которых он еще поддерживал государственными субсидиями, чтобы они не сокращали зарплату, сообщили Болдуину, что несут убытки и урезание заработной платы необходимо. Шахтеры отказывались даже обсуждать это. Болдуин предложил увеличить на один час – до восьми часов – трудовой день, но не трогать зарплаты. Владельцы согласились, а шахтеры – нет.

После этого шахтовладельцы потребовали немедленного сокращения заработной платы. 1 мая шахтеры выразили категорический протест. Владельцы в ответ закрыли шахты. В тот же день Конгресс тред-юнионов объявил, что 3 мая начнется всеобщая стачка в поддержку шахтеров.

2 мая шли переговоры между правительством и конгрессом. Вскоре после одиннадцати часов вечера министры, собравшиеся в кабинете Черчилля в палате общин, узнали, что типографские рабочие Daily Mail в ожидании стачки задержали тираж газеты, поскольку им не понравилась передовая статья. Министры единодушно решили, что такие действия делают дальнейшие переговоры невозможными и действовать следует с позиции силы: забастовщики должны немедленно и безоговорочно отозвать заявление о забастовке. Один из ближайших сторонников Болдуина Д. К. К. Дэвидсон записал через десять дней: «Следует отметить, что никаких дискуссий по этому поводу не было. Часто писали, что руку Болдуина направляли экстремисты, но это безусловно не так».

Утром 3 мая был сформирован антистачечный комитет под председательством министра внутренних дел. Черчилль в него не вошел, но к нему обратились с просьбой подготовить выпуск правительственного бюллетеня. Он это сделал, отметив, что его нужно готовить не просто для публикации, но и таким образом, чтобы облегчить положение людей. Черчилль сказал: «Я предполагаю не пропаганду, а честную и сильную поддержку огромных масс лояльного населения. Основные статьи должны соответствовать настроениям подавляющего большинства наших сторонников». Несколькими фразами он объяснил, что имеет в виду: «Соответствие конституции. Надежда на мир. Парламент. Сохранность власти для упрочения торговли и репутации страны».

В тот же день, выступая в парламенте за семь часов до начала всеобщей стачки, Черчилль говорил в примирительном тоне. Он похвалил умеренность выступавших парламентариев-лейбористов, в том числе Макдональда, и приветствовал мирные усилия, которые накануне предприняли переговорщики от профсоюзов. Он сказал: «Они сделали все, что могли, для предотвращения тяжелейшей катастрофы в жизни страны. Что касается правительства, оно не должно снимать с себя ответственность за поддержание общественного порядка и деятельности жизненно важных служб. Как только угроза забастовки будет снята, можно будет начинать переговоры по всем аспектам кризиса. Дверь всегда открыта. Ни один из вопросов не является пропастью, которую не может преодолеть переговорщик. Вести диалог – наш долг».

Ночью началась всеобщая стачка. Черчилль отправился в Morning Post, чтобы наблюдать за выпуском правительственного бюллетеня. Вместе с ним был Сэмюэл Хор, который предложил назвать листок British Gazette. Пока печатался первый выпуск, Черчилль сообщил Болдуину, что «тема редакционной статьи – это вызов правительству, и компромиссов здесь быть не может. Но конфликт в угольной промышленности, который спровоцировал ее, является предметом, в котором мы готовы принять деятельное участие по заключению договоренностей в самом миролюбивом духе».

Волонтеры, среди которых было много студентов, развезли тираж British Gazette по многим городам Южной Англии. Линдеманн организовал четырнадцать студентов Оксфорда и направил их в Лондон. Они явились в Казначейство и сообщили, что готовы заняться распространением. По указанию Хора часть тиража самолетами была доставлена на север Англии. Когда первый выпуск был готов к печати, Черчилль обратился на радиостанцию Би-би-си с просьбой дать в эфир информацию о готовящемся выпуске, но там отказались. Через два дня он предложил правительству взять на себя руководство Би-би-си и использовать ее для передачи официальных сообщений. Кабинет его предложение отверг.

К утру 5 мая было отпечатано более 230 000 экземпляров British Gazette. В статье, опубликованной без подписи, Черчилль написал, что без газет Британия окажется «на уровне африканских племен, полагающихся исключительно на слухи. Слухи способны в течение нескольких дней отравить воздух, посеять панику и беспорядки, разжечь страхи и страсти и утащить нас в такие дебри, которых даже не может себе представить человек в здравом уме, принадлежащий к любой партии или классу».

Каждый последующий выпуск British Gazette распространялся все шире. 6 мая Военное министерство направило роту солдат для охраны бумажной фабрики, которая производила бумагу для газеты. Адмиралтейство направило морской патруль для охраны барж, доставляющих бумагу по Темзе. Тем временем редактор Morning Post, консерватор Х. А. Гвинн, один из давних врагов Черчилля, попытался выдворить его из здания. Позже он пожаловался Болдуину, что в первую ночь выпуска газеты Черчилль заставлял сотрудников работать за пределами их возможностей и страшно их запугивал.

В своем кабинете в Казначействе Черчилль подбирал материалы, которые, на его взгляд, были достойны публикации. Предпочтение он отдавал тем событиям, которые показывали неэффективность забастовки. Он также помечал как нерекомендуемые к публикации сведения о дефиците муки и сахара, о перевернутых и забрасываемых камнями трамваях, о случаях мародерства, при которых полиция использовала дубинки.

6 мая Черчилль призвал обеспечить охрану колонн с продовольствием, направляющихся из доков в Лондон. 7 мая Болдуин поддержал его предложение присоединить к полиции части территориальной армии в качестве добровольцев. Они должны были носить нарукавные повязки, а не форму и иметь дубинки вместо винтовок. Когда министр внутренних дел спросил, кто за это заплатит, Черчилль ответил: «Казначейство заплатит. Если мы начнем спорить о мелочах, получим изможденные полицейские силы, разброд в армии и кровавую революцию».

8 мая Болдуин выступил на радиостанции Би-би-си с призывом к прекращению всеобщей забастовки и началу переговоров с шахтерами. В своем обращении он повторил фразу Черчилля: «Ни одна дверь не закрыта». Тем временем Черчилль продолжал следить за выпуском British Gazette. «Он врывается в самые напряженные часы работы, – снова жаловался Гвинн, – требует исправления знаков препинания, приводя в ярость работников». В палату общин стали поступать жалобы о реквизиции бумаги для правительственной газеты и отказе предоставлять ее лейбористским изданиям. Черчилль ответил: «Бумага не может быть предоставлена газетам, подвергающим опасности жизнь нации. Правительство не имеет права равнодушно относиться к тому, что некая часть общества выступает против государства».

К утру 11 мая было распространено более миллиона экземпляров British Gazette. В этот день появились признаки того, что шахтеры готовы начать переговоры с правительством. Черчилль написал Болдуину: «Должен быть четкий интервал между прекращением стачки и началом переговоров. Первое – сегодня, второе – завтра. Но никак не одновременно и не параллельно. Правительство должно дать понять: сегодня – капитуляция, завтра – великодушие». Утром 12 мая генеральный совет Конгресса тред-юнионов решил, что они больше не могут поддерживать шахтеров, если те намерены продолжать забастовку. В полдень представители конгресса направились на Даунинг-стрит, чтобы сообщить Болдуину о прекращении стачки. Через несколько минут Черчилль сказал председателю совета: «Слава богу, все кончилось».

Через десять дней после этого еженедельник New Statesman обвинил Черчилля в том, что он выступал лидером «партии войны» и способствовал прекращению переговоров правительства с Конгрессом тред-юнионов. В статье также говорилось, будто бы Черчилль сказал, что «небольшое кровопролитие пойдет на пользу». Впрочем, это обвинение был смягчено: «Действительно ли он произнес эти слова или нет, не важно, поскольку нет сомнения в его неустанном стремлении при любой благоприятной возможности ввязаться в драку».

Черчилль хотел подать в суд на New Statesman за клевету, заявив генеральному прокурору: «Как вам хорошо известно, все мои выступления в кабинете были направлены против использования армии и за привлечение, даже ценой увеличения расходов, большого числа невооруженных гражданских лиц. Я никогда не произносил слов, противоречащих этому. Я категорически не склонен допускать, чтобы подобная ложь тиражировалась в лейбористских обвинениях». Но ему это не удалось.

Хотя всеобщая стачка продлилась всего девять дней, она произвела раскол в обществе. Те, кто ее поддерживал, были озлоблены. Но репутация Черчилля как миротворца стала причиной того, что Болдуин через восемь дней попросил его возглавить переговоры правительства с шахтерами.

Черчилль согласился, надеясь помирить шахтеров и шахтовладельцев. Когда владельцы начали настаивать на сокращении зарплат, он выдвинул контрпредложение: сокращение зарплат должно происходить параллельно с уменьшением прибыли владельцев. Он также настаивал, что должен существовать нижний предел уровня зарплаты. Эти предложения для него не были новыми. Пять лет назад, обсуждая в кабинете министров очередную забастовку шахтеров, он говорил, что, если бы правительство понимало нужды шахтеров, можно было бы заранее и гораздо более безболезненно предотвратить волнения.

Осенью забастовки в угледобывающей промышленности продолжились с еще большим накалом. Болдуин, собираясь в очередной ежегодный отпуск во Францию, опять попросил Черчилля возглавить переговоры. 26 августа на заседании правительства Черчилль с одобрением отозвался о требованиях шахтеров установить минимум оплаты труда. В тот же день, общаясь с представителями шахтеров, он сказал: «Я сочувствую вам». После чего попросил их изложить условия, которые он мог бы потом предъявить хозяевам шахт. Томас Джонс сообщал Болдуину, что 31 августа, выступая в палате общин, Черчилль говорил о шахтерах «уважительно, мирно и справедливо».

1 сентября в стремлении найти выход из тупика Черчилль пригласил Макдональда в Чартвелл. Визит лидера лейбористов прошел в строжайшей тайне. Макдональд предложил шахтерским лидерам пойти на переговоры с условием разработки полномасштабного, на государственном уровне, соглашения о минимальной оплате труда. Через два дня, после встречи с Макдональдом, Черчилль встретился с ними, и в обстановке секретности они разработали приемлемую формулу оплаты, которую впоследствии правительство должно было представить шахтовладельцам как условие прекращения забастовочных действий. Формула, которую принял Черчилль, базировалась на требовании установить минимальную заработную плату, которую предприниматели не имели права снижать. Теперь все зависело от соглашения с шахтовладельцами. Черчилль пригласил их в Чартвелл, надеясь, что сама атмосфера загородного дома будет способствовать миролюбивому настроению. Но они не уступили.

Черчилля это рассердило. Он сказал Болдуину, что с их стороны это упрямство и безрассудство. Тогда он решил внести принцип минимальной оплаты труда в правительственный законопроект, целью которого, как он сказал на заседании кабинета, было оказать давление на предпринимателей. Но кабинет выступил против, а Болдуин, вернувшийся в этот день из Франции, также отказался поддержать Черчилля. Кабинет не поддержал и другое предложение Черчилля, основанное на желании шахтеров, – учреждение принудительного арбитражного суда.

Узнав, что Черчилль больше не пользуется в правительстве единодушной поддержкой, предприниматели еще упорнее стали отказываться рассматривать вопрос о минимальном уровне оплаты труда. Они даже отказались от трехсторонней встречи с Черчиллем и представителями шахтеров. Этот отказ, заявил Черчилль на заседании кабинета, абсолютно ошибочный и неразумный, не имеет прецедентов в недавнем прошлом. Тем не менее кабинет отказался от давления на предпринимателей и, к разочарованию Черчилля, решил, что правительство должно дистанцироваться от конфликта. Пускай, мол, предприниматели и шахтеры сами регулируют свои отношения.

27 сентября в палате общин Черчилль в последний раз попытался разрешить этот конфликт. Он предложил – с условием, что шахтеры вернутся на рабочие места без установления минимума оплаты, – учредить независимый Национальный трибунал, с полномочиями законодательного органа, который будет рассматривать каждый договор об уровне зарплаты и обеспечивать справедливость в каждом регионе. Но шахтеры, недовольные отказом предпринимателей обсуждать минимум оплаты, отказались и от этого предложения. Затем Черчилль попытался выработать формулу, которая позволила бы шахтерам согласиться на Национальный трибунал, так сказать, без потери лица. Коллеги по кабинету опять отказались поддержать его. «Большинству в нашей партии не нравится вмешательство правительства, – объяснял один из них своему другу в письме. – Мы убеждены, что Уинстон вмешивается не в свое дело, и совсем не расположены к нему».

Усилия Черчилля пропали даром. Его давление на шахтовладельцев ни к чему не привело. Желание сделать правительство посредником было отвергнуто, равно как и попытка успокоить шахтеров. «Боюсь, теперь борьба проиграна, – написал он своему парламентскому секретарю Роберту Бутби. – Эти люди считают себя сильнее государства. И такое же отношение у владельцев. Но это ошибка».

И в Казначействе, и в Чартвелле Черчилль продолжал работу над военными мемуарами. Гарольд Борн, менеджер издательского дома «Торнтон Баттеруорт» (Thornton Butterworth, the publishers), часто встречавшийся с ним, вспоминал, в какое раздражение приводили Черчилля ошибки в корректуре. «После каждой вспышки, – писал он, – в его насмешливых глазах появлялся особенный блеск. Похоже, чувство юмора редко покидало его». Черчилль очень внимательно следил за всеми стадиями подготовки книги к изданию. 12 декабря он прислал Борну записку в стихах:

Прямо сейчас

В утренний час

Верстку сажусь читать.

Четвертого января

Подниму якоря,

И вам меня не поймать!

Юмор и философское отношение к жизни уживались в Черчилле. 28 декабря он писал Бивербруку: «Тот, кто достиг определенного уровня компетентности и власти в расцвете сил, способен совершить великие дела. Пока жизнь и здоровье позволяют, необходимо использовать их по максимуму». Его собственная работа продолжалась и в отпуске. Он собирался в последний раз этой зимой поиграть в поло на Мальте. «Если я скончаюсь на поле, – написал он, – в любом случае это будет достойный конец».

Черчиллю исполнилось пятьдесят два года. В начале 1927 г. он взял с собой в поездку верстку третьего тома военных мемуаров, которую ему представил Борн, и закончил работу над ней в Генуе. Затем на Мальте, после матча в поло, снова вернулся к политике. Он написал Болдуину о необходимости включить в будущий законопроект о тред-юнионах право любого члена профсоюза отказаться от обязательного политического взноса. В Афинах он дал интервью, выразив удовлетворение восстановлением парламентского правления в Греции. В Риме у него состоялись две краткие встречи с Муссолини. На пресс-конференции в итальянской столице он сказал: «Каждому видно, что Муссолини желает итальянскому народу исключительно добра в том виде, как он его понимает. Будь я итальянцем, я с самого начала и до конца был бы вашим горячим сторонником в вашей триумфальной борьбе против зверских аппетитов ленинизма. Но мы в Англии еще не столкнулись с этой опасностью в столь тяжелой форме. У нас свой путь».

Отпуск Черчилля омрачила новая проблема: нападение китайских милитаристов на британских подданных в двух портах. Кабинет решил направить в Китай военное подкрепление. Черчилль согласился. «Пока тебя реально не завоевали, – написал он Болдуину 22 января из Эза на юге Франции, – нет ничего хуже, чем уступать злу и насилию, опасаясь войны. Как только ты оказываешься в положении, когда ни при каких обстоятельствах не в состоянии защитить свои права от агрессии, не будет конца новым требованиям или унижениям, которые придется терпеть».

В Эзе Черчилль остановился в замке Лу-Сей, принадлежавшем Консуэло Бальзан. Ее брак с его двоюродным братом Санни был расторгнут в 1921 г. В Эзе он продолжал следить за действиями кабинета в отношении Китая. 25 января он написал военному министру, призывая того послать танки в Шанхай. Но он был против отправления туда снарядов с газом, написав министру: «Очень рад, что вы выдерживаете свою позицию по газу. «Газ для Азии» – это, конечно, очень серьезный лозунг. Но я убежден, что вы найдете танки более эффективными как для боев в городе, так и для операций на открытой местности. Надеюсь, жесткие и адекватные усилия приведут к мирному решению. Но если нет, заклинаю вас, прежде чем использовать то, за что на вас ляжет огромная ответственность, употребить все возможные способы».

Из Эза Черчилль отправился в Париж, где 26 января обедал с Луи Лушером и некоторыми другими французскими политиками, в том числе с Венсаном Ориолем, который в 1947 г. станет первым президентом Четвертой республики. Из Парижа он уехал в поместье герцога Вестминстерского, где три дня охотился на кабанов, после чего вернулся в Лондон. Вскоре после этого из печати вышел третий том «Мирового кризиса». Читатели были поражены живыми, захватывающими описаниями сражений на Западном фронте. Д. М. Кейнс назвал книгу «антивоенным трактатом – более эффективным, чем деятельность любого пацифиста».

11 апреля Черчилль представил свой третий бюджет. Парламент был полон. «Сцена оказалась вполне подходящей, – сообщил Болдуин королю, – чтобы показать, какой способностью привлекать всеобщее внимание обладает Черчилль. Такой нет ни у кого в палате общин». Черчилль выдержал давление кабинета, не сократил налог на наследство и решительно был намерен увеличить доходную часть бюджета за счет введения новых налогов на импорт автомобильных шин и вина, а также повышения уже существующих акцизов на спички и табак.

Черчилль в роли канцлера произвел сильное впечатление на своих давних врагов. «Самое замечательное в нем то, как он смог приобрести, довольно поздно для парламентской жизни, огромный такт, терпение, чувство юмора, и подшучивал практически над всем, что происходило, – написал знакомому консерватор лорд Уинтертон, парламентарий с 1904 г. – Никто так терпеть не мог дураков, как прежний Уинстон; теперь же он дружелюбен и доступен всем и везде. В итоге он стал тем, кем никогда не был до войны, – очень популярным во всей палате, и это великое приращение к его и без того громадному парламентскому влиянию».

Карикатуристы изображали «милого Уинстона» и «улыбающегося канцлера». Рассказывая королю о представлении бюджета, Болдуин подчеркнул его «бодрый оптимизм. Для мистера Черчилля характерна склонность к жизнерадостному озорству, которая часто проявляется в какой-нибудь колоритной фразе или остроумной реплике по отношению к оппонентам. Его враги скажут, что нынешний бюджет – это озорство, результат манипуляций и жонглирования государственными финансами, а его друзья – что это шедевр изобретательности».

Леопольд Эмери действительно заявил Болдуину, что бюджет Черчилля не содержит ничего, кроме трюков, и никак не способствует развитию промышленности, от которой в конечном счете поступают все доходы. Но Черчилль уже занимался разработкой плана по отмене региональных тарифов, чтобы избавить от непосильного бремени британскую промышленность и сельское хозяйство. Его врагами были рост безработицы и уменьшение торгового баланса. Недостающие суммы следовало компенсировать налогами. Двумя основными источниками новых доходов Черчилль считал налог на бензин и налог на прибыль.

Схема отмены тарифов будет отнимать у Черчилля в следующем году огромную часть энергии. Ему придется сосредоточиться на способах увеличения доходов посредством налогообложения. Для отмены тарифов требовалось 50 миллионов фунтов – именно столько надо было выплатить местным властям за потерю доходов. В перспективе наградой за это было процветание производства. «Отмена тарифов, – говорил он Болдуину, – введет в действие важные и масштабные меры, которые поднимут нас. Промышленники получат новый стимул, производители сельскохозяйственной продукции успокоятся, огромная масса плательщиков тарифов будет изумлена и благодарна. Если нынешнее тарифное обложение сместит акцент с собственности на прибыль, депрессивные отрасли и предприятия испытают огромное облегчение, и этот эффект окажет серьезное положительное влияние на конкурентоспособность и уровень занятости в стране».

Болдуин одобрил его план. Но Невилл Чемберлен волновался, как бы Черчиллю снова, как в ситуации с проектом страхования 1925 г., не достались все сливки. Вдохновленный энтузиазмом сотрудников своего министерства, Черчилль ринулся в дело, занимаясь этим все лето в Чартвелле. Одновременно он рисовал, занимался строительством каменной ограды, плотин и прудов, а также приступил к новому литературному труду – автобиографии, охватывающей период с раннего детства до прихода в парламент в 1900 г.

Этим же летом Клементина в Лондоне была сбита автобусом и сильно пострадала. Пока муж был в Чартвелле, она шесть недель лечилась в Венеции. Черчилль диктовал главы автобиографии, а каждый вечер выключал свет и по радио слушал музыку с братом Джеком. Он ездил в Шотландию с другом, герцогом Вестминстерским, охотиться на оленей и ловить лосося, а в октябре приехал к жене в Венецию. Там он также занимался живописью, плавал и писал. А в Лондоне в это время строили предположения о его будущем. «Болдуин, похоже, под сильным влиянием Черчилля, – написал лейборист, член парламента Джозайя Веджвуд своему другу. – Возможно, потому что Черчилль никогда не впадает в отчаяние. Он, как всегда, молод, и его игра по-прежнему – страна и политика. Говорят, Болдуин очень устал, а возможно, болен и что он уйдет в отставку до выборов и посоветует королю назначить Черчилля».

Клементина осталась поправлять здоровье в Венеции, а Уинстон вернулся в Лондон. Ему нужно было найти 50 миллионов фунтов. Попытка раздобыть 3 миллиона за счет сокращения расходов военно-морского ведомства не увенчалась успехом. На заседании кабинета министров Невилл Чемберлен поддержал Адмиралтейство, и сокращения свелись к минимуму. Пока сотрудники министерства совершенствовали схему, один из них предупредил, что доход, полученный от отмены тарифов, будет препятствовать выплате государственного долга. Неисправимый оптимист и энтузиаст Черчилль ответил: «Я прошу вас во всех последующих замечаниях учитывать веру и надежду в растущую силу нашего государства». Его неожиданным союзником стал член парламента от консерваторов Гарольд Макмиллан, который проявил такой энтузиазм к идее отмены тарифов, что Черчилль выделил ему отдельное помещение в здании министерства, в котором он работал над документами.

17 декабря, через три недели после пятьдесят третьего дня рождения, Черчилль был готов представить свой план кабинету министров. Первый экземпляр с надписью «Мое лучшее детище» он послал Болдуину. Свой экземпляр получил и Невилл Чемберлен, который через семь дней откликнулся пространным комментарием и сопровождающей его запиской: «Вы поймете, что мое отношение хотя и осторожное, но не совсем отрицательное». Главным предложением Чемберлена было проводить отмену тарифов постепенно, например, для начала на 50 процентов, а также не вводить налог на бензин, с которого Черчилль надеялся получить 20 из требующихся 50 миллионов фунтов. Чемберлен опасался, что такой налог вызовет крайнее недовольство автомобилистов – растущей прослойки электората. Макмиллан тоже предлагал поэтапную схему – снижение тарифов на 66 процентов, – поскольку опасался, что налог на прибыль, вводимый исключительно в целях компенсации этого огромного послабления для промышленности, способен в руках социалистического правительства включить «страшный мотор фискального вымогательства».

Лорд Вейр, бывший генеральный директор департамента самолетостроения в Министерстве вооружений, ознакомившись с планом, 3 января 1928 г. написал Черчиллю: «Этим вы сделаете для угольной промышленности больше, чем все доклады угольных комиссий вместе взятые». Но Чемберлен уже предложил сократить тарифы только на треть. Черчилль с неохотой, но согласился. 4 января он написал Болдуину, что «идет на это, лишь желая получить более полное одобрение, и готов пожертвовать классической чистотой идеи ради более легкого ее принятия». Поскольку теперь налоговых поступлений требовалось меньше, Черчилль решил отказаться от налога на прибыль и основную часть необходимой суммы получить с налога на бензин.

В январе Черчилль с сыном провели два дня на севере Франции, охотясь на кабанов. Вернувшись в Чартвелл, он созвал гостей. Среди них был студент Оксфорда Джеймс Ли-Милн. Позже он вспоминал: «После ужина, когда со стола сняли скатерть, мистер Черчилль провел увлекательные два часа, на графинах и бокалах демонстрируя битву при Ютланде. Это было потрясающе. Он был восхитителен. Он вел себя как школьник, издавая лающие звуки, имитирующие залпы пушек, и выпуская клубы сигарного дыма, изображающие дым разрывов. А на следующее утро он мерил шагами свой сводчатый кабинет, диктуя автобиографию. Звук шагов по половицам и знакомый голос были хорошо слышны. А после обеда он в болотных сапогах по пояс в воде уже бродил по своему озеру».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.