2. КГБ

2. КГБ

…если у вас гильотина на первом плане и с таким восторгом, то это единственно потому, что рубить головы всего легче, а иметь идею всего труднее!

Федор Достоевский

Организация, которую мне предстояло возглавить, чтобы разрушить, имела не только стойкую и заслуженную репутацию беспощадного карающего меча компартии, но и сама могла разрушить кого и что угодно. КГБ и его предшественники в лице ВЧК, ГПУ, ОГПУ, НКВД, НКГБ, МГБ составляли основу тоталитарного режима, без которой этот режим просто не мог существовать. Конечно, КГБ времен перестройки хотелось выглядеть более респектабельным, но длинный и тайный шлейф злодеяний и беззаконий мешал этому. До сих пор это было государство в государстве — хотя все более и более терявшее свое главное оружие, с помощью которого оно пыталось заставить людей верить в то, во что они не верили. Для многих старых номенклатурных кадровых комсомольских или партийных работников было пределом мечты попасть в КГБ. Но у меня никогда большим уважением эта организация не пользовалась. Хотя в молодости был знаком с «чекистами», которых не только уважал, но и любил. И люблю до сих пор, хотя их давно уже нет. Владислав Иванович Алешин и Виктор Иванович Попов были «чекистами» с человеческим лицом.

Ежемесячник «Совершенно секретно» в одном из своих номеров поместил па обложке фотографии председателей КГБ: Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов, Берия, Меркулов, Абакумов, Серов, Шелепин, Семичастный, Андропов, Чебриков, Крючков. Я — четырнадцатый. И, честно говоря, участие в этом «вернисаже» я не считал и не считаю приятным. Вдохновляло только то, что я должен был стать последним в этой галерее портретов, которую открывал образ отца-основателя ВЧК «железного» Феликса Дзержинского, чей памятник еще высился перед всемирно известным зданием на Лубянке, когда я входил в него в новом качестве.

Созданная после Октябрьской революции система подавления с первых шагов несла в себе быстро развивающийся зародыш вседозволенности и аморальности, которые обосновывались революционной целеустремленностью. Хотя «Всероссийская чрезвычайная комиссия» первоначально образовывалась в декабре 1917 года для борьбы против саботажа и бандитизма, то очень скоро ее функции распространились на «искоренение контрреволюции», понимаемой в самом широком смысле. Меч, предназначенный для законной защиты революции от заговоров ее реальных врагов, оказался занесенным над всем обществом. Лидеры большевизма, выдвигая на первый план классовую борьбу, своего рода «большевистский якобинизм», абсолютизировали значение государства как орудия власти и отводили в нем особое место карательным инструментам. Сеть органов ВЧК опутала всю структуру гражданских и военных учреждений огромной страны. Осуществляя с санкции партии по своему разумению аресты, ведение следствий, вынесение и приведение приговоров в исполнение, массовые расстрелы «заложников», ВЧК возвела террор и беззаконие в разряд государственной политики.

С той поры революционного произвола берет свое начало специфическая идеология «чекизма», отлакированная и вылизанная последующими поколениями идеологов КПСС и публицистами, паразитирующими на «криминально-патриотической» романтике.

Эта идеология оказалась более живучей, чем структуры, ее породившие. Мало того, за все время существования партийных карательных органов — от ВЧК до КГБ — она пользовалась некоторой симпатией и популярностью в массах, тогда как сами органы вызывали у людей, мягко говоря, страх.

Причиной этому, конечно же, наш традиционный двойной стандарт. Сущность совершенно секретной деятельности КГБ до сих пор никому в достаточной степени не известна. Но из массового сознания «колом не вышибешь» того, что навечно оставили в нем многосерийные слащаво-мужественные телесериалы «о разведчиках». На самом же деле идеология «чекизма» и чекисты ничего общего с разведчиками не имеют.

Это узурпированное у народа право на его «защиту» его именем от его «врагов» помимо его воли. Врагов определяет не народ, а партия. Враг нужен всегда. Без него станет ясной бессмысленность системы. Поэтому «чекизм» — это постоянный поиск «врага» по придуманной удобной формуле: «Кто не с нами, тот против нас». «Чекизм» — это постоянный ничем не ограниченный сыск и насилие над каждым, кто не укладывался в жесткую схему идеологии партии большевиков. Это полное слияние идеологии спецслужбы не с законом, а с идеологией правящей партии.

Это слияние было подтверждено еще в годы гражданской войны особым распоряжением ЦК партии, обязывавшим всех коммунистов в вооруженных силах, а затем и на транспорте быть осведомителями ВЧК и особых отделов в армии. Уже к 1919 году относится создание первых концентрационных лагерей, лицемерно называвшихся «школами труда».

С прекращением гражданской войны Чрезвычайная комиссия была преобразована в Главное политическое управление (ГПУ) при Наркомате внутренних дел. Но перехода к нормальной системе законности фактически не произошло. Ведомство, задуманное как временное и чрезвычайное, просто стало постоянным и институционально закрепленным.

И, наверное, наивно считать, что действительно кто-то задумывал это ведомство как «временное». Исходя из фундаментального положения теории марксизма-ленинизма, после экспроприации экспроприаторов — впредь до отмирания государства — государство было необходимо. И оно не могло быть никаким иным, кроме как государством диктатуры пролетариата. Для осуществления диктатуры необходимы не правовые, а карательные органы. И они в соответствии с теорией были созданы. И неважно, как они назывались. А «диктатура пролетариата» быстро превратилась в диктатуру одной партии, которая постепенно трансформировалась в «диктатуру одной личности».

Именно ГПУ явилось одним из главных инструментов, с помощью которого Сталину удалось утвердить режим своей личной власти. На ГПУ была возложена основная роль в осуществлении коллективизации сельского хозяйства: его представители входили в «тройки» по ликвидации кулачества, его воинские части обеспечивали депортацию раскулаченных. Громадной была роль ГПУ в организации первых показательных процессов над «буржуазными специалистами» — производственно-технической интеллигенцией, которую обвиняли во вредительской и диверсионно-шпионской деятельности, чтобы свалить экономические трудности на происки «классовых врагов».

Для усиления диктатуры был придуман печально знаменитый тезис Сталина об усилении классовой борьбы по мере продвижения к полной победе социализма. Он лег в основу репрессивной политики 30-х годов, когда массовый террор достиг своего апогея. Инакомыслие преследовалось беспощадно. Лучшие, наиболее яркие личности не вписывались в плоскую систему единомыслия и потому уничтожались, даже если и склоняли свою голову перед «вождем народов». Явью стала система, с провиденческим гением описанная Федором Достоевским в бессмертных «Бесах»: «У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем и все — каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное — равенство… Не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть, были деспотами и развращали более, чем приносили пользы, их изгоняют или казнят. Цицерону отрезается язык, Копернику выкалываются глаза, Шекспир побивается камнями…»

Для Шекспиров, Цицеронов и просто независимо мыслящих людей у Сталина наготове было Управление лагерей ОГПУ, в начале 30-х переименованное в Главное управление лагерей — ГУЛАГ. Семнадцать тысяч заключенных в 1930 году и около двух миллионов в 1940-м, сотни тысяч расстрелянных… «Врагом народа» становился сам народ.

Работа органов госбезопасности проходила под личным контролем Сталина. С созданием в 1934 году общесоюзного Народного комиссариата внутренних дел, с включением в его состав ОГПУ во главе с Ягодой механизм репрессий был запущен на полные обороты. Любые просчеты в строительстве зданий, поломки техники, аварии на железных дорогах, неточности в финансовых документах трактовались как результат «диверсионно-вредительской деятельности». В массовом порядке фабриковались судебные дела на «шпионов» и «террористов». Не было ни одного мало-мальски серьезного государства мира, в пользу которого якобы не «шпионили» «враги народа». Начатые процессом над Зиновьевым и Каменевым массовые репрессии в отношении государственных, партийных и военных деятелей во многом обезглавили страну, армию в преддверии страшной схватки с фашизмом.

Сталин боялся оставлять в живых свидетелей и исполнителей своих злодеяний. Волны репрессии обрушивались и на сам НКВД. Жертвами палачей становились и честные сотрудники, не принявшие правил кровавой игры, и сами палачи. Периодические чистки в НКВД, не меняя сути этой организации, делали ее только более жесткой. Уничтожение Ягоды и его подручных, организованное по ими же ранее применявшимся сценариям, осуществлялось руками Николая Ежова, превратившего год 1937-й в слово нарицательное, в символ трагедии целого народа.

В тридцать седьмом за считанные месяцы число арестованных по политическим мотивам возросло в десять раз, тюрьмы были переполнены. Органам госбезопасности было разрешено применять пытки. Никто не мог чувствовать себя в безопасности, по Советскому Союзу растекся страх. И не только по Советскому Союзу. Ни одной из партий Коминтерна, чьи представители находились в Москве, не удалось избежать смертельных ударов, при этом особенно пострадали польская, германская, югославская, венгерская компартии. После этого вновь наступило время заметать следы, уничтожать палачей и фальсификаторов.

…Передо мной на столе лежат два архивных дела, относящихся к тем совсем недалеким 40-м годам. Одно из них — дело № 510, начатое 13 июня 1939 года, по обвинению Ежова, написавшего в анкетной графе «Профессия и специальность» — портной, слесарь, а в графе «Образование» — незаконченное низшее образование. От одного его слова зависела жизнь любого человека на 1/6 части суши планеты. В чем обвинялся убийца десятков тысяч людей? Ежову инкриминировалось, что, «являясь двурушником в рядах партии и примыкая сначала к «рабочей оппозиции», возглавляемой Шляпниковым, а затем (с 1928–1929 гг.) войдя в преступные связи с руководящими участниками троцкистской организации Пятаковым и Марьясиным, вел борьбу против ВКП(б) и Советского государства». Кроме того, Ежов обвинялся во «враждебной СССР шпионской работе» в пользу Польши, Германии и Англии, в руководстве «заговорщической организацией в органах и войсках НКВД», в насаждении «шпионских и заговорщических кадров в различных партийных советских, военных и прочих организациях СССР», истреблении преданных партии кадров, ослаблении воинской мощи Советского Союза, подготовке государственного переворота в СССР, организации террористического акта против руководителей партии и правительства во время демонстрации на Красной площади, в деятельности по ускорению разгрома китайских национальных сил, чтобы «облегчить захват Китая японцами и тем самым подготовить условия для нападения Японии на советский Дальний Восток», организации убийства неугодных ему людей, «могущих разоблачить его гнусную и предательскую работу»; наконец, в мужеложстве. Отвергнув на суде все эти обвинения, которые он признал на предварительном следствии, Ежов в то же время заявил, что «есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять». Что же это были за преступления?

«Я почистил 14 000 чекистов, — говорил Ежов. — Но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил… Я давал задание тому или иному начальнику отдела произвести допрос арестованного и в то же время сам думал: «Ты сегодня допрашивай его, а завтра я арестую тебя». Кругом меня были враги народа, мои враги. Везде я чистил чекистов. Не чистил их только лишь в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на деле же получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов и других мастей врагов народа».

Кровавый театр абсурда… Ежова расстреляли. Вот такие люди с извращенной психикой вершили судьбами страны, были и судьями, и палачами, и неизбежными жертвами.

И второе дело, если можно назвать его делом — в нем всего десяток страничек, — относится к моему деду.

27 августа 1937 года на основании постановления «тройки» управления НКВД Западно-Сибирского края (ЗСК) подвергнут (без указания статьи) высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией имущества Бакатин Александр Петрович, русский, беспартийный, образование среднее, женат, работал бухгалтером в «Заготзерно», арестован 27 июля 1937 года.

Согласно обвинительному заключению, Бакатин признан виновным в том, что он являлся активным участником созданной Волконским и Эскиным на территории Западной Сибири кадетско-монархической повстанческой организации.

Дед был реабилитирован в 1966 году. Как показала проверка, указанной в обвинительном заключении организации не существовало. Материалы о ней были сфальсифицированы бывшими работниками УНКВД ЗСК. «Чекистам» надо было выполнять «разнарядки по расстрелу». Для «счета», как и многие другие, был расстрелян и мой дед.

Два дела. Жертва и палач, сам ставший жертвой. Кого из них жалеть, кого ненавидеть? Казалось бы, все ясно. Но странно, ненависти у меня нет. Наверное, потому, что невозможно ненавидеть историю своей Родины. Ее надо знать, какой бы она ни была. Нельзя, преступно скрывать историю народа от народа. Но ведь скрывали и скрываем, как можем, до сих пор. Казалось бы, и комидеологи исчезли либо переквалифицировались в президентов, а потихоньку скрываем. Зачем? Из благих побуждений? Уберечь людей от страданий, крушения «идеалов» и «идолов»? А может быть, из страха, боязни возмездия за грехи наших партийно-чекистских предшественников? Не знаю. Но от тайного шлейфа злодеяний и беззаконий, тянущегося из прошлого за КГБ, можно избавиться, только полностью сказав всю правду, какой бы горькой она ни была. Реабилитация невинных жертв — дело святое, но это еще не вся правда.

Итак, ликвидация Ежова и его ближайших помощников в 1930–1940 годах вновь ничего не изменила: взошла звезда Лаврентия Берия, имя которого и после смерти Сталина внушало ужас и простым смертным, и сильным мира сего из окружения «вождя народов».

В годы жестоких испытаний в период Великой Отечественной войны, когда все усилия народа были напряжены во имя достижения победы, маховик политических репрессий продолжал безостановочно работать, истощая и без того скудные жизненные силы страны. НКВД беспрекословно осуществил решение правительства о выселении с исторической родины и других мест постоянного проживания на восток — калмыков, карачаевцев, чеченцев, ингушей, балкарцев, крымских татар, турок из Месхетии, немцев Поволжья. Без домашнего скарба, в холодных вагонах людей везли в Сибирь, где многих ждала смерть от голода и холода.

Страна выстояла и победила в войне. Но радость победы и тяготы восстановления не могли остановить машину террора. Процессы 1946 года по делам молодежных групп, самостоятельно изучавших философию, литературу, историю; борьба с «космополитизмом»; «Ленинградское» и «Мингрельское» дела, «дело врачей-отравителей» — вот только некоторые наиболее известные процессы послевоенных лет. А сколько было других, малоизвестных, но от этого не менее трагичных.

Хрущевская «оттепель» позволила во многом остановить карусель смерти. С процессами над Берией и Абакумовым наиболее одиозные проявления политики массового террора ушли в прошлое, органы госбезопасности были освобождены от лиц, прямо замешанных в репрессиях. Миллионы людей возвращались из небытия ГУЛАГа к нормальной жизни, восстанавливалось их доброе имя. Однако не менялась тоталитарно-бюрократическая общественная система, основанная на господстве одной идеологии, на страхе и подавлении, а значит, не могли качественно измениться те функции, которые выполняли органы госбезопасности, этой системе служившие. Да, КГБ стал действовать методами более деликатными, тонкими, но репрессивная его сущность оставалась прежней.

И не случайно, что с ростом оппозиции реформаторским начинаниям Хрущева Комитет госбезопасности во главе с В. Е. Семичастным оказался в центре заговора, который привел к отстранению Хрущева от власти в октябре 1964 года.

Новая, брежневская эпоха возвестила о своем приходе похолоданием политического климата, ростом нетерпимости властей к любым проявлениям инакомыслия. В Уголовном кодексе появилась статья (190¹), предусматривавшая наказание за распространение слухов и информации, порочащих государственный и общественный строй. Это оставляло широкое поле для толкований состава преступления и развязывало руки КГБ. Главными врагами теперь становились диссиденты — честные и думающие люди, совесть-нации, отстаивавшие идеалы демократии, прав человека, гражданского общества. Многих из них ждали тюрьмы, куда они попадали после короткого и негласного судебного разбирательства, и их имена никогда не становились известными советской общественности, от имени которой вершился суд. Другие оказывались в психиатрических «лечебницах», после того как специально подобранные КГБ комиссии экспертов «находили» у них всякого рода патологические синдромы на антисоветской и иной почве. Третьи — с которыми нельзя было так просто расправиться, люди масштаба Александра Солженицына и Андрея Сахарова — превращались в изгоев общества. За каждым их шагом и словом КГБ тщательнейшим образом следил, используя все мыслимые контрразведывательные средства — слежку, прослушивание телефонных и всех иных разговоров, разработку связей и т. д. Свидетельство тому — более 550 томов дела оперативной разработки по Сахарову и 105 томов — по Солженицыну, которые хранились в архивах КГБ. Но об их полном содержании мы уже никогда не узнаем. В 1989–1990 годах по приказу руководства Комитета досье были уничтожены, а «печи после сожжения проверены», о чем составлены соответствующие акты. Но отдельные документы сохранились, и они дают хорошее представление о менталитете руководства КГБ брежневской поры.

«С чувством гнева и презрения отзываются о Солженицыне представители рабочего класса и колхозного крестьянства, выражающие свое возмущение развернутой на Западе антисоветской кампанией вокруг имени этого предателя», — информировал 17 января 1974 года ЦК КПСС Председатель КГБ Юрий Андропов, приводя в доказательство слова никому не известных токарей, доярок, ученых, в глаза не видевших ни одной строчки из произведений великого писателя-гуманиста. Через 2 недели — 6 февраля — в тот же адрес идет документ, подписанный Андроповым и Генеральным прокурором Руденко: «Как известно, в последнее время буржуазная пропаганда, используя враждебный пасквиль Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», подняла во многих европейских странах и США шумиху, направленную против СССР, его внешней и внутренней политики. Причем эта волна антисоветизма отличается не только клеветой на Советский Союз, но и стремлением инспирировать враждебные выступления в нашей стране, а также против ее представительств за рубежом.

Анализ показывает, что вся эта кампания достаточно хорошо скоординирована и направляется из единого центра.

…Представляется целесообразным вызвать Солженицына к заместителю Генерального прокурора СССР т. Малярову М. П. и заявить ему, что в связи с его антисоветской деятельностью Прокуратура СССР считает необходимым заняться рассмотрением имеющихся на этот счет материалов». Еще через неделю Нобелевский лауреат был выдворен из Советского Союза.

Без суда и следствия в г. Горький на 7 лет был выслан великий ученый, человек совести академик Сахаров. Символично, что Советская власть лишила его трех звезд Героя Социалистического Труда за разработки в области ядерной физики и создание советского атомного оружия, которое помогло этой власти продлить свое существование на десятки лет за «железным занавесом».

КГБ представлял угрозу обществу не только как репрессивный механизм. Комитет был одним из главных, если не главным, источников той информации, на основании которой принимались решения высшим государственным руководством. В том, что экономика СССР была истощена в результате убийственного военного строительства, помимо объективной логики политического соперничества двух систем в значительной степени виновата информационная политика КГБ. Со стороны Комитета неизменно поступали сведения об отставании Советского Союза от Запада по тем или иным компонентам вооружений, которые служили основанием для дальнейшего раскручивания спирали военных программ без учета реальных возможностей экономики и нужд людей. А паранойя поиска врага в лице «мирового империализма» только способствовала раздуванию студеных ветров «холодной войны».

Я не собираюсь давать в этой книге историю органов безопасности. И тем более не считаю правильным, как это сейчас принято, рисовать деятельность ее сотрудников только черным цветом, хотя, конечно, темные тона на этом полотне превалируют. Нельзя забывать о сотнях сотрудников, бросивших открытый вызов сталинской системе произвола в 30-е годы и за это поплатившихся жизнью. О тяжелой, не «киношной» работе разведчиков, проводивших свои никому не видимые операции на истощении нервов.

Не вина, а трагедия честных людей, работавших в КГБ и сотрудничавших с ним, искренне веривших в идеалы служения Родине, что на самом деле они служили не Родине, а системе, лозунгом которой была борьба ради созидания, а на деле получалась только борьба, разрушение без созидания. Речь не идет об отдельных стройках, освоении целины или шедеврах художников. Речь идет о такой организации жизни, где и освоение целины приводит к трагедии, а шедевры прячут на полку. В этом смысле вина чекистов была не намного большей, чем вина учителя, десятилетиями вдалбливавшего в головы своих учеников те догмы марксизма, в которые он сам либо верил, либо убедил себя, что верит; или журналиста, искавшего внутреннего примирения с действительностью, вынужденного воспевать «успехи социалистического строительства» и закрывать глаза на пороки общественной системы. Смелых людей, бойцов, диссидентов, противников режима было немного. И хотя тогда пели, что «героем становится любой», не может все общество состоять из одних героев. Подавляющее большинство людей — и в годы сталинизма, и в годы брежневщины — просто учились, работали, принимая действительность такой, какая она есть, и подчиняясь общему потоку жизни, жили и честно, как понимали, делали свое дело. Таковы суровые правила тоталитарного режима: либо ты живешь, «как все», как указывает вождь, партия и «народ», либо ты уже не народ, а «враг народа» и должен уйти в небытие. Люди приспосабливались к такой жизни, вырабатывали какие-то механизмы самозащиты, в том числе и от собственной совести. Совесть ведь тоже убивает.

И кто сейчас возьмет на себя смелость осуждать их? И за что? Даже невинно погибшие не стали бы этого делать, потому что сами могли жить только так.

«Не судите, да не судимы будете»? Или наоборот. Прежде чем осуждать, надо осудить себя.

В исковерканной, изуродованной психологии народов, приспособившихся к системе и воспитанных системой, — главная трагедия прошлого и драма настоящего. Здесь основное зло, порожденное чекизмом — идеологией лжи и насилия.

Но мне кажется, пора кончать постоянные, ставшие модой бессмысленные поиски сегодняшних неудач в прошлом, во вчерашней «системе». Это очевидно. Но от этой очевидности мало проку. Избавиться от «системы», от прошлого, полностью изменить нашу жизнь мы сможем только тогда, когда каждый попробует прежде всего разобраться с самим собой.

Очищения и обновления общества не произойдет, если вместо прежних виноватых «сионистов», «империалистов», «поджигателей войны» сегодня свалить все на КГБ, «партаппаратчиков», «номенклатуру», а завтра на «демократов» и «жидо-масонов».

Знаю тех, кто меня не поймет, не согласится, возмутится. Но это давно известно. Каждый народ достоин той жизни, которой он живет. Народ не статист в массовой сцене. По крайней мере, не должен быть статистом, тем более в демократическом обществе.

Ведь народа боятся и боялись, к нему взывали все политики — большевики и Керенский, Брежнев и демократы.

Да, можно повторять очевидную истину, что коммунистическая идеология сделала наше общество нашим обществом, нашу жизнь нашей жизнью. Но это была не вся жизнь. Всю жизнь без изъятия определял народ. Обманутый, доверчивый, нетребовательный, терпеливый, послушный, спившийся, талантливый, щедрый и несчастный. Мы. Я говорю «мы», имея в виду: каждый по-своему, но все вместе. Мы сами, каждый своей жизнью делали жизнь такой, какой она была. И оказалось, созидая, получая почетные грамоты и «четвертные» «за победу в соцсоревновании», мы не создавали будущего. Каждый что-то делал. Жил. Любил. Работал в шахте или на ферме. Сажал цветы или картошку. Или сидел в лагерях. Играл по вечерам на баяне или на сцене…

Все это многообразие ярких и простых суровых нитей создавало картину нашей жизни, но не создало добротной, здоровой основы для будущих поколений. Ткани не получилось. Нет целого. После того как снят тяжелый пресс идеологии, все разваливается.

Здесь итог ложного пути. Здесь счет теоретикам и политикам, а прежде всего самим себе. И новую жизнь без осознания этого народом народу не поднять. Даже без КГБ.

К началу перестройки Комитет госбезопасности представлял из себя всепроникающее ведомство, способное контролировать все стороны общественной жизни. Без ликвидации или серьезного реформирования этой организации и установления системы эффективного государственного и общественного контроля над спецслужбами невозможно было надеяться на успех демократических реформ. Но одна из крупных ошибок Горбачева заключалась в том, что он до самого путча (до Фороса) недооценивал опасность существования огромной репрессивной организации, которая лишь мимикрировала, демонстрировала свою внешнюю лояльность политике перемен, но сохраняла верность многим традициям «чекизма». Горбачев, Генеральный секретарь ЦК КПСС, видел в КГБ не столько угрозу своим преобразованиям, сколько опору.

Вспоминаю его политический доклад на XXVII съезде КПСС в 1986 году, когда детально была изложена программа перестройки. Для КГБ найдены слова, под которыми могли подписаться и Сталин, и Брежнев: «В условиях наращивания подрывной деятельности спецслужб империализма против Советского Союза и других социалистических стран значительно возрастает ответственность, лежащая на органах государственной безопасности. Под руководством партии, строго соблюдая советские законы, они ведут большую работу по разоблачению враждебных происков, пресечению всякого рода подрывных действий, охране священных рубежей нашей Родины».

Подобные оценки, явно противоречившие реалиям жизни, повторялись и в последующие годы. И это было одной из основных причин того, что на протяжении всех лет перестройки КГБ являлся одной из немногих государственных организаций, структура и, главное, функции которой оставались практически неизменными. Уже ушли в прошлое Верховные Советы, избираемые на безальтернативной основе, бездумно и всегда единогласно штамповавшие решения партийных органов, уступив свое место действительно избираемым законодательным органам, которые хоть и не отражали всю палитру общественных настроений, но делали первый маленький шаг к демократическому обществу. Уже канула в Лету 6-я статья Конституции СССР, закреплявшая «руководящую и направляющую роль» компартии, хотя КПСС и не спешила сдавать своих позиций. В Союзе и во многих республиках начала утверждаться президентская форма правления, были сформированы органы конституционного надзора. Но Комитет госбезопасности ветры перемен обходили стороной. Он по своей сути оставался прежним «карающим мечом партии». Но этот «меч» ржавел в ножнах. Использовать его, как прежде, было страшно. Новые же идеи больше зарождались в низовых звеньях самого Комитета, но власти было не до них. В итоге затухающая инерция, блуждания, потеря ориентиров, недовольство, разложение…

Что же представлял из себя КГБ в годы перестройки и каким фактически я его застал после назначения меня председателем?

В его центральном аппарате насчитывалось около 30 главных управлений, управлений и самостоятельных отделов.

Первое главное управление (ПГУ) — разведка, которой руководил сначала сам Владимир Крючков, а затем кадровый разведчик Леонид Шебаршин. В последние годы целый ряд публикаций уже развеял ауру романтичности над этой организацией с огромной штаб-квартирой в Ясенево. Разведка традиционно считалась элитой Комитета и, вероятно, была таковой: там работали в основном грамотные и хорошо подготовленные профессионалы.

Беда разведки заключалась в том, что главным ее консультантом и заказчиком неизменно выступал Международный отдел ЦК КПСС, имевший глобальные интересы весьма специфического свойства. Она также явно страдала от принадлежности к пользующейся дурной славой системе политического сыска, что немыслимо в нормальном демократическом государстве. Хотя ПГУ уже не посылало своих сотрудников за рубеж с целью ликвидировать какого-нибудь «врага советской власти» или советского посла, как это случалось при Сталине, или устранить видного диссидента, как это бывало еще во времена Хрущева, она оставалась частью репрессивного механизма.

Деятельность ПГУ отличалась поистине глобальным и тотальным характером. Резидентуры активно действовали и вербовали агентов во всех без исключения уголках земного шара, даже в тех странах, названия которых средний советский человек никогда не слышал и где интересы государственной безопасности СССР были, мягко говоря, слабо различимы.

В соответствии с партийным заказом ПГУ вынуждено было заниматься не столько сбором значимой развединформации (хотя и это оно делало небезуспешно), сколько обеспечением пропагандистских установок ЦК КПСС, которые имели мало общего с реальными государственными интересами Советского Союза. Разведка могла «прозевать» какое-то важнейшее событие международной политики, но зато регулярно сообщала в центр реакцию в разных странах на очередное выступление советского руководителя или о склоках в карликовой компартии какой-нибудь африканской страны. Естественно, эта реакция неизменно оказывалась положительной, а внутри компартий отмечалось усиление влияния сторонников советской модели социализма.

Как сейчас стало известно, многие данные, которые подавались как результат агентурной работы, на самом деле черпались из средств массовой информации и препарировались таким образом, чтобы угодить центру. Непропорционально раздутые штаты посольских резидентур никак не корреспондировались с реальными результатами работы.

Второй главк (ВГУ) — контрразведка, которую возглавлял Геннадий Титов. Работа кропотливая, деликатная, где успех или неудачу трудно измерить. Во всяком случае, ее вряд ли можно мерить только количеством посаженных или высланных шпионов. Порой лучше этого шпиона, который известен, просто взять под наблюдение, выявлять связи, контакты и так далее.

Но, помнится, пришел ко мне на прием человек, работавший по так называемой «английской линии», и говорит: «Уйду на пенсию, и нечего вспомнить, жизнь прожита зря. Мало того, что мы никого не поймали, я все время впустую ходил и хожу, даже не знаю за кем». Контрразведке не хватало и не хватает эффективности. Только за всеми «смотреть» и всех «слушать» — это просто убивать время и кадры.

Контрразведкой в Вооруженных Силах занимался Третий главк, представители которого работали в так называемых «особых отделах».

Вопросами безопасности и контрразведывательного обеспечения транспорта занималось 4-е Управление, которым заведовал Юрий Сторожев, один из опытнейших и старейших работников КГБ. Проблемы экономической безопасности входили в компетенцию 6-го Управления КГБ. Главный недостаток работы этого управления, на мой взгляд, заключался в том, что оно не могло выработать концепцию работы в условиях перехода страны к рыночным отношениям. Чуть ли не главная угроза виделась КГБ в нарождающихся структурах свободного предпринимательства. Конечно, слов нет, они уродливы. Но именно потому, что их нормальному появлению на свет мешали и продолжают мешать. В том числе и КГБ, который твердо стоял на страже интересов исключительно социалистического государственного сектора, сдерживал развитие рыночных реформ.

При Крючкове КГБ активно занялся борьбой с так называемым «экономическим саботажем», который толковался достаточно произвольно. В конце концов дело свелось к отслеживанию деятельности кооператоров и поиску консервных банок, припрятанных в подсобках магазинов. Тысячи сотрудников были брошены на изучение содержимого складских помещений. Эти «операции» проводились с большой помпой и широкой прессой. Предполагалось, что вид мяса и консервных банок, извлеченных из-под прилавка и продемонстрированных с телеэкрана, вызовет у потребителей, привыкших к пустым полкам магазинов, большую признательность КГБ. При этом не принимали во внимание, что хождение по магазинам — функция вовсе не спецслужб, а милиции, которая проводила те же мероприятия с несравнимо большим размахом, но не считала нужным столь бурно рекламировать свою рутинную работу. Кстати, сами сотрудники Комитета были вовсе не в восторге от того, что многим пришлось переквалифицироваться в своего рода торговых контролеров.

Не учитывало руководство КГБ и то, что на эту несвойственную спецслужбам работу отвлекались и без того незначительные силы Управления по борьбе с организованной преступностью (ОП), что наносило ущерб основной деятельности управления, которое должно было заниматься разработкой мафиозных и террористических групп, пресекать коррупцию, процветавшую в коридорах государственной власти всех уровней.

В чем КГБ неизменно имел успех, так это в борьбе с инакомыслием. Занималось этим грязным делом пресловутое 5-е Управление, в конце 80-х годов переименованное в Управление «3» — по защите конституционного строя. Сотрудники этого управления работали во всех мыслимых учреждениях, организациях и движениях — молодежных, религиозных, национальных, общественно-политических. В период перестройки особого внимания были удостоены представители демократических сил, которые выдавались за главную угрозу конституционному строю, конечно, в узком понимании лидеров КПСС и самого КГБ. В нарушение не только действующего законодательства, но и собственных инструкций КГБ проводил оперативно-технические мероприятия в отношении целого ряда государственных и общественных деятелей. Так велось наружное наблюдение за народными депутатами СССР Борисом Ельциным, Тельманом Гдляном, практически за всеми лидерами Межрегиональной депутатской группы. Их телефоны, а также телефоны их близких и знакомых прослушивались. После выборов в российский парламент на прослушивание были поставлены телефоны некоторых народных депутатов РСФСР — в квартирах, на дачах, в местах отдыха. Слушали даже таких лиц, как парикмахершу Раисы Горбачевой или тренера Ельцина по теннису.

Все мероприятия по прослушиванию обеспечивал почти исключительно женский отдел, где за относительно небольшую зарплату работали девушки со знанием одного или нескольких иностранных языков и феноменальной памятью на голоса. Чего им, бедным, только не приходилось слушать… Бывало, и психика не выдерживала.

Когда я уже обосновался на Лубянке, мне принесли для примера две толстенные папки из сейфа бывшего руководителя аппарата Президента СССР и одного из заговорщиков — Валерия Болдина, где были собраны записи фонограмм разговоров известных политиков. Начал читать и на второй странице бросил. Разговор дома на кухне со своей матерью и братом одного из нынешних уважаемых российских парламентских лидеров. Стыдно за государство, за КГБ. Было ощущение, будто подглядываешь в замочную скважину за ничего не подозревающими порядочными людьми.

Наружное наблюдение обеспечивало 7-е Управление. Его сотрудникам, в любую погоду и любое время суток «ведущих» свои «объекты», не позавидуешь. Жаль, что слишком часто им приходилось следить не за теми, за кем бы следовало. В 7-е Управление входила и группа «Альфа», чьи офицеры в декабре 1979 года штурмом овладели дворцом Амина в Кабуле; участвовали во многих операциях по освобождению заложников из угнанных самолетов; были в январе в Вильнюсе, а в августе 1991 года отказались захватывать российский «Белый дом».

Огромное хозяйство являла собой Служба охраны, больше известная как «девятка». Она осуществляла охрану высших должностных лиц страны, важнейших правительственных и партийных объектов, включая Кремль и ЦК КПСС. Кроме того, обеспечивала их чем пожелают. На ее балансе находились десятки дач и других мест отдыха и времяпрепровождения партийной и правительственной элиты.

Главное управление пограничных войск, которым командовал Илья Калиниченко, обеспечивало охрану самых протяженных в мире сухопутных и морских границ СССР. Жесткий режим советской границы требовал большого количества личного состава, техники, и на долю этого Главка приходилось около половины численности и бюджета КГБ. Работы у пограничников всегда было много, и они большей частью с ней справлялись. Только с начала по сентябрь 1991 года было задержано 3700 нарушителей госграницы, из них 1700 человек пытались уйти из СССР и 2000 — проникнуть в страну из-за рубежа. За этот период погранвойска задержали контрабанды на сумму 21 миллион рублей. Особые трудности для них создавала политика властей отдельных республик, например Молдавии, фактически установившей режим открытой границы с Румынией; известные события в Азербайджане, где нередко оголялись протяженные участки границы. А также полная неподготовленность сооружений и инструкций для обслуживания границы в новом режиме, когда ведомственная ограниченность не должна мешать праву нормальных людей на общение.

Ряд управлений КГБ, головное из них — Управление правительственной связи, занимались обеспечением руководства страны специальной шифрованной связью, разрабатывали системы шифров и кодов, осуществляли радиоперехват и электронную разведку. По существу, в совокупности они являли собой аналог Агентства национальной безопасности, мощнейшей разведывательной структуры США. Но, будучи составной частью КГБ, УПС могло по приказу его председателя, как показал путч, не только налаживать, но и отключать связь.

В этих управлениях КГБ были собраны первоклассные кадры математиков, физиков, программистов, они были оснащены самой современной электронно-вычислительной техникой. Люди действительно занимались делом. Позднее мне удалось оценить уровень информации, идущей из различных источников, и должен сказать, что из этих подразделений поступали наиболее непредвзятые и точные сведения. Это был тот случай, когда «за службу не обидно».

То же самое можно сказать о работе Оперативно-технического управления. Люди высочайшего профессионализма, буквально из ничего создающие технические устройства на высоком мировом уровне. Другое дело, на что этот интеллект растрачивался?..

В ведении КГБ находилось и большое совершенное подземное хозяйство, пункты руководства страной на особый период, способные функционировать в чрезвычайных ситуациях, в том числе — в период ядерной войны. Содержатся они в идеальном порядке. Любопытно, что приметы идеологизации КГБ были заметны даже там: в бункере, откуда Президент мог управлять Вооруженными Силами в случае атомного нападения, на книжных полках я увидел только Полное собрание сочинений Ленина. Профессионализм был убит идеологией. Это было бы смешно, когда бы не было» так грустно. Коммунистическая сердцевина КГБ по-своему определила, что нужно главе государства в критический момент.

До прихода в КГБ я был уверен в огромных интеллектуально-аналитических возможностях этой организации. Скажу прямо, меня ждало разочарование. Только чуть более года назад было создано Аналитическое управление, которое не успело встать на ноги. Деятельность информационно-аналитических подразделений, существовавших практически в каждом управлении, и ряда научных институтов никем по-настоящему не координировалась. Почти необработанные информационные потоки сходились на столе Председателя КГБ, который отбирал, какая информация достойна внимания высшего государственного руководства.

После того как я первые дни в КГБ получал буквально горы всевозможных, как скоро выяснилось, во многом повторяющихся сводок, как правило дающих те сведения, которые уже прошли по средствам массовой информации, я понял прежде загадочное для меня поведение моего предшественника. Где бы ни находился Крючков (на сессии, на съезде, на заседании Совета безопасности), всегда ему в чемодане приносили гору бумаг, и он сидел и спокойно читал, расписывая резолюции. Только сейчас я оценил этот по-своему рациональный стиль. Действительно, при такой низкой информационной культуре и огромной массе информации по-другому с ней едва ли можно было справиться. При такой практике информация-сырец была непригодна для принятия политических решений на высшем уровне. Кроме того, монополия КГБ на информацию сильно сужала возможности лидеров страны узнать различные точки зрения, открывала пути для целенаправленного манипулирования информацией в соответствии с идейно-политическими предпочтениями лично Председателя КГБ. Нельзя сказать, что руководство Комитета однозначно дезинформировало Кремль и Старую площадь. Оно просто давало ту информацию, которую считало нужной. Например, «наверх» бесперебойно шли сообщения о действительно имевших место, а также организованных протестах коммунистов и части русскоязычного населения в Прибалтийских республиках в отношении действий местных властей, но куда более многочисленные данные о поддержке этих властей народом замалчивались. В результате у Президента СССР складывалось ложное впечатление об отсутствии у правительства Латвии, Литвы и Эстонии массовой поддержки. Хотя надо было быть очень наивным человеком, чтобы в это поверить.

Слабость аналитической работы объяснялась, конечно, далеко не только злым умыслом и компартийной зашоренностью верхушки старого КГБ. Дело было и в том, что сама тоталитарно-бюрократическая система предполагала проведение анализа и принятие важнейших решений только в кабинетах ЦК КПСС. Мыслить широкими политическими категориями десятилетиями разрешалось только на Старой площади, а роль КГБ сводилась в первую очередь к поставке первичных данных и реализации уже принятых решений. Это исключало существование традиций стратегического политического мышления в самом КГБ. Зато по части дозирования информации и деятельности по принципу «чего изволите» Комитет мог дать фору любой организации.

О слабости аналитической работы говорить можно много. Но достаточно одного аргумента — именно аналитики КГБ разработали идеологию и сценарий столь бесславно провалившегося государственного переворота в августе 1991 года.

Кроме названных в центральном аппарате КГБ существовали: Инспекторское управление, занимавшееся в основном контролем за деятельностью комитетов республик и областных управлений КГБ (Центральный аппарат был для него недосягаем); Следственный отдел, где на каждого следователя в среднем приходилось около 0,5 дела в год, тогда как в МВД — более 60-ти; 10-й Отдел, ведавший следственным изолятором и архивами — уникальным собранием документов, куда фактически не ступала нога исследователей и журналистов; Центр общественных связей, работавший над улучшением общественного мнения о КГБ; мощные Военно-медицинское и Военно-строительное управления, обслуживавшие все республики; Хозяйственное и Финансово-плановое управления; Управление кадров; Мобилизационный отдел; высшие учебные заведения — Высшая школа КГБ и Краснознаменный институт им. Ю. В. Андропова. На правах Управления центрального аппарата действовало УКГБ по г. Москве и Московской области во главе с Виталием Прилуковым.

Помимо этого, около 90 тысяч человек работало в республиканских комитетах и на местах в режиме жесткого, абсолютного подчинения центру. В мае 1991 года было принято решение о создании КГБ России, которая единственная из всех республик не имела своего Комитета госбезопасности. На должность его председателя Крючков предложил малоизвестного тогда Виктора Иваненко, вероятно, надеясь видеть его послушной марионеткой в руках всемогущего Председателя КГБ СССР. В последующем Крючкова ждало горькое разочарование. Но сам КГБ России к моменту путча насчитывал лишь несколько десятков человек.

Всего ко времени моего назначения в КГБ работало около 480 тысяч сотрудников.

К сожалению, пока еще ни одна уважающая себя страна не обходилась без спецслужб, без разведки и контрразведки. Но КГБ в том виде, как он существовал, нельзя было назвать спецслужбой. Это была организация, созданная для всеобщего контроля и подавления. Она была как будто специально приспособлена для организации заговоров и государственных переворотов и имела для этого все необходимое — специально подготовленные войска, контроль за связью и умами людей, своих сотрудников во всех ключевых организациях, монополию на информацию и многое, другое. КГБ разжирел, штаты его были искусственно раздуты, что никак положительно не влияло на качество работы. Служба, призванная обеспечивать безопасность страны, сама становилась угрозой для ее безопасности.