Вторник, 6 марта 1906 года

Вторник, 6 марта 1906 года

Мистер Клеменс побуждает малышку Руфь ходатайствовать в пользу мистера Мейсона, и тот сохраняет за собой пост. – Письма мистера Клеменса экс-президенту Кливленду. – Мистер Кливленд в качестве шерифа в Буффало. – В качестве мэра он накладывает вето на постановление железнодорожной корпорации. – Мистер Клеменс и мистер Кейбл посещают губернатора Кливленда в здании законодательного собрания в Олбани. – Мистер Клеменс сидит на звонках и созывает шестнадцать клерков. – Лев святого Марка[151]

Мне очень хотелось, чтобы он сохранил за собой свой пост, но поначалу я не мог придумать способа ему помочь, поскольку был «магвампом»[152]. Мы, «магвампы», маленькая группа, составленная из непорабощенных членов обеих партий, самые лучшие люди, каких можно было найти в двух великих партиях – так мы это понимали, – проголосовали с перевесом в шестьдесят тысяч в штате Нью-Йорк за Кливленда и избрали его. Наши принципы были высоки и очень определенны. Мы не были партией, мы не выдвигали кандидатов, мы не преследовали собственных целей. Свои голоса за этого человека мы отдали не в обмен на какие-то гарантии. По нашим правилам мы не могли просить себе должностей и не могли их принимать. Голосуя, мы считали своим долгом голосовать за лучшего человека вне зависимости от названия его партии. У нас не было иного принципа. Голосовать за лучшего – это само по себе было достаточным принципом.

Поскольку именно такова была моя ситуация, я терялся в догадках, как помочь Мейсону и одновременно сохранить свою магвампскую чистоту незапятнанной. Это был тонкий момент. Но постепенно из беспорядочной каши и неразберихи у меня в голове родилась здравая мысль, ясная и блестящая. Поскольку долг «магвампа» заключался в том, чтобы определить на должность лучшего человека, стало быть, непременный его долг – постараться сохранить лучшего человека на той должности, куда он уже назначен. Пожалуй, было бы не очень прилично для «магвампа» обращаться к президенту напрямую, но я мог подобраться к нему со всей деликатностью, опосредованно. Причем так, что не только учтивость потребует от него обратить внимание на это обращение, но в то же время никто никогда не сможет доказать, что это обращение его достигло.

Да, теперь все стало легко и просто. Я мог выложить дело перед маленькой Руфью и ждать результатов. Я написал девочке и объяснил ей все, что только что говорил о принципах «магвампа» и ограничениях, которые они на меня накладывали. Объяснил, что было бы неправильно с моей стороны обращаться к ее отцу, прося за Мейсона, но при этом я подробно изложил ей высокие и почетные заслуги Мейсона и предложил, чтобы она взяла дело в собственные руки и выполнила патриотическую задачу, на которую я из щепетильности не отваживался сам. Я попросил девочку забыть, что ее отец является только президентом Соединенных Штатов, их подданным и слугой и попросил ее не облекать свое обращение в форму приказа, а смягчить его и придать ему более приятную форму простой просьбы. Я сказал, что не будет вреда позволить ему порадовать себя мыслью, что он независим и может в этом деле поступить, как ему заблагорассудится. Я умолял ее сделать особый упор на предположении, что сохранить Мейсона на посту будет благодеянием для страны, просил подробно остановиться на этом и не распространяться обо всех других соображениях.

В надлежащее время я получил от президента письмо, написанное и подписанное его собственной рукой. В письме он подтверждал вмешательство Руфи и благодарил меня за предоставление ему возможности сохранить для страны такого хорошего и испытанного государственного служащего, как Мейсон. А также благодарил меня за изложение во всей полноте послужного списка Мейсона, который не оставлял сомнений, что он находится на своем месте и что нужно его там сохранить.

В начале второго президентского срока мистера Кливленда были приложены очень большие старания сместить Мейсона, и Мейсон снова написал мне. Он не надеялся, что мы добьемся успеха: на сей раз нападки на его место были хорошо организованными, явными и чрезвычайно мощными, но он надеялся, что я попытаюсь и посмотрю, какие шаги можно предпринять. Меня это не встревожило. Мне казалось, что он не знает мистера Кливленда, а не то бы и сам не тревожился. Я был уверен, что знаю мистера Кливленда и что он такой человек, который не отступит ни на дюйм от своего долга ни при каких обстоятельствах, что это Гибралтар, против чьей солидной массы не устоит и целый Атлантический океан наседающих политиков.

Я еще раз написал Руфи Кливленд, и Мейсон остался на своем месте. Я думаю, он бы остался там и без заступничества Руфи. С тех пор были и другие президенты, но заслуги Мейсона уберегли его и все многочисленные и могущественные старания сместить его провалились. Он был также пожалован продвижениями по службе и продвинут с поста генконсула во Франкфурте на место генконсула в Берлине – наш высший консульский пост в Германии. Год назад он был повышен еще на ступень – на должность генерального консула в Париже, и по сей день удерживает этот пост.

Девочка Руфь недолго пребывала на земле, чтобы украшать ее своим присутствием и благословлять дом своих родителей. Но даже будучи так молода, она, как я показал, сослужила высокую службу своей стране, и это, бесспорно, должно быть отмечено и не забыто.

В ответ на предложение, содержавшееся в письме Гилдера (копию которого я привел во вчерашней беседе) я написал экс-президенту Кливленду следующую ноту:

«Многоуважаемый сэр! Ваши высокие патриотические достоинства снискали вам уважение половины нации и неприязнь другой половины. Это возносит вас как гражданина на такую же высоту, что и Вашингтона. Вердикт этот единодушный и неопровержимый. В таких случаях, как этот, необходимы избирательные голоса обеих сторон, и голоса одной стороны точно так же ценны, как и голоса другой. Там, где все голоса в пользу общественного деятеля, там вердикт против него. Это всего лишь иллюзорный песок, и история его смоет. Но вердикт в отношении вас – это скала, и он останется.

С.Л. Клеменс

18 марта 1906 года».

Когда мистер Кливленд являлся членом одной очень сильной и процветавшей адвокатской фирмы в Буффало, как раз перед 1870-ми годами, он был избран на должность мэра. Вскоре устрашающе богатая и могущественная железнодорожная корпорация через муниципальный совет издала постановление, целью которого было завладеть определенной частью города, населенной бедняками, беспомощными и незначительными, и выжить оттуда этих людей. Мистер Кливленд наложил «вето» на это постановление муниципалитета. Другие члены его адвокатской фирмы были возмущены и напуганы. Для них его действия означали катастрофу их бизнеса. Они приходили к нему и умоляли пересмотреть свое решение. Он отказывался это делать. Они настаивали. Он по-прежнему отказывался. Он сказал, что его официальная должность налагает на него обязательства, от которых он как честный человек не может уклониться, следовательно, он должен быть им верен – беспомощное положение этих незначительных граждан обязывает его вступиться за них и быть им другом, поскольку иного друга у них нет. Он сожалеет, если такое его поведение должно навлечь беду на фирму, но у него нет выбора, его долг очевиден, и он будет придерживаться занятой позиции. Они заявили, что это будет стоить ему места в фирме. Он сказал, что не желает быть помехой для совместной фирмы, поэтому они могут удалить из нее его имя, без всяких обид с его стороны.

Во время нашего проживания в Буффало в 1870 и 1871 годах мистер Кливленд был шерифом, но мне не случилось свести с ним знакомство или даже просто его увидеть. В сущности, полагаю, я даже вовсе не был осведомлен о его существовании. Четырнадцать лет спустя он стал самым главным человеком в штате Нью-Йорк. В то время я проживал за пределами штата. Он был губернатором и собирался занять пост президента Соединенных Штатов. В то время я находился на большой дороге в компании с еще одним бандитом, Джорджем В. Кейблом. В течение четырех месяцев мы грабили публику, читая ей наши произведения, а затем поехали собирать дань в Олбани, и я сказал: «Надо бы пойти и засвидетельствовать свое почтение губернатору».

И вот мы с Кейблом отправились в величественное здание законодательного собрания и объявили о цели своего визита. Нас проводили в кабинет губернатора, и тогда я впервые увидел мистера Кливленда. Мы втроем стояли и дружески беседовали. Я был рожден ленивым и для удобства превратил угол стола в подобие сиденья. Вскоре губернатор сказал:

– Мистер Клеменс, изрядное время тому назад я много месяцев был вашим согражданином в Буффало, и за этот период вы сделались знамениты, после долго продолжавшейся и, без сомнения, достойной безвестности. Но я был никем и вы не замечали меня и не имели со мной ничего общего. Теперь же, когда я стал кем-то, вы изменили свой стиль и приходите сюда пожать мне руку и пообщаться. Как вы объясните такое поведение?

– О, – ответил я, – все очень просто, ваше превосходительство. В Буффало вы были всего лишь шерифом. Я был вхож в общество и не мог позволить себе общаться с шерифами. Но теперь вы губернатор и на подходе к президентству. Это большая разница, и это делает вас заслуживающим внимания.

В той просторной комнате было, кажется, штук шестнадцать дверей. И из всех дверей вдруг стали появляться молодые люди, затем все шестнадцать выдвинулись вперед и встали перед губернатором в позе почтительного ожидания. Некоторое время все молчали. Затем губернатор сказал:

– Вы свободны, джентльмены. Ваши услуги не требуются. Мистер Клеменс сидит на звонках.

На углу стола было расположено шестнадцать кнопок звонков, а мои габариты были таковы, что как раз закрыли всю эту группу, и таким образом я вызвал этих клерков.

Пока я размышлял об этом, мне вспомнилось… В прошлом году, когда мы проводили лето в тех несравненных местах, в том средоточии благодати, прелести и очарования внутри страны, которое нельзя найти нигде на планете – в Нью-Гемпширских горах, – нашими ближайшими соседями было семейство Эббота Тайера[153] – семья одаренных художников, старинных моих друзей. Они жили у подножия холма, на лесной поляне, в четверти мили или полумиле от нас, и в течение нескольких дней у них гостили двое ярких и обаятельных молодых людей: молодой поэт Биннер, сотрудник журнала Макклура, и Гай Фолкнер, сотрудник другого журнала. Я никогда их прежде не видел, но, поскольку мы занимались одним ремеслом, они захотели повидать меня. Они обсуждали, как обставить это вторжение, и старались прийти к какому-то решению. Они очень хорошо знали мисс Лайон, моего секретаря. Наконец один из них сказал: «Ох, да ладно, все будет в порядке. Давай пойдем и посмотрим львов»[154]. Другой заметил: «Но откуда мы знаем, что старый лев сейчас там?» На эту ремарку пришел ответ: «Ну, мы, так или иначе, сможем увидеть льва Святого Марка».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.