Иван Мятлев

Иван Мятлев

Продолжателем дела Неёлова стал поэт Иван Петрович Мятлев (1796–1844). Они были близки и по положению в московском обществе, и по экспромтной легкости стиха. Последнее, впрочем, как мы уже могли убедиться, вообще составляло характерную особенность русского дворянства той поры. Оно было так воспитано и так образовано, что человек, ни разу прежде не бравшийся за перо, в случае необходимости мог свободно сочинить рифмованную остроту, стишок в альбом или дружеское послание. Но в самой тогдашней культурной среде выделялись, что называется, записные поэты-острословы — те, для которых стихотворная рефлексия сделалась способом существования. К таковым относился Неёлов. Таким был Мятлев.

Семнадцати лет корнетом Белорусского гусарского полка он участвовал в войне с Наполеоном, а после войны уволился из армии, не прослужив, кажется, и трех лет. (Заметим, что позже и Козьма Прутков будет зачислен «в гусары», но, правда, «только для мундира», и прослужит менее трех лет.) Затем Мятлев поступил на службу в канцелярию министра финансов (а Прутков — в Пробирную Палатку, подчинявшуюся Министерству финансов). Работой Мятлев обременен не был, тогда как состоянием владел громадным. Продав одно из своих имений (Знаменское, под Петергофом) императору Николаю Павловичу, он вышел в отставку и несколько лет путешествовал по Европе, наслаждаясь искусством и красотами Германии, Швейцарии, Италии.

Уже до этого путешествия он был известен как автор стихотворных экспромтов. М. Ю. Лермонтов записал в альбом дочери историка Н. Н. Карамзина Софьи Николаевны такие стихи:

Любил и я в былые годы,

В невинности души моей,

И бури шумные природы,

И бури тайные страстей.

Но красоты их безобразной

Я скоро таинство постиг,

И мне наскучил их несвязный

И оглушающий язык.

Люблю я больше год от году,

Желаньям мирным дав простор,

Поутру ясную погоду,

Под вечер тихий разговор,

Люблю я парадоксы ваши,

И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,

Смирновой штучку, фарсу Саши

И Ишки Мятлева стихи…[18]

По возвращении из-за границы «Ишка Мятлев» «разразился» необъятной юмористической поэмой «Сентенции и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л’этранже»[19], вложив в уста некой помещицы Курдюковой свои европейские впечатления. Поэма написана макароническим стихом, то есть смесью русского с французским или, что называется, «французского с нижегородским».

Берег весь кипит народом

Перед нашим пароходом:

Де мамзель[20], де кавалье[21],

Де попы, де офисье[22],

Де коляски, де кареты,

Де старушки, де кадеты,

Одним словом, всякий сброд.

Задымился пароход.

Поэма имела успех.

Издатель и редактор «Современника» Петр Александрович Плетнев рассказывал: «Возвратясь из университета перед обедом домой, я нашел Мятлева карточку и его стихи. Он прославился у нас Курдюковой. Эта героиня, русская помещица, путешествует по Европе, рассказывает карикатурно обо всем, что видит, и мешает… русские фразы с французскими. Местами смешно уморительно. Мятлев читает ее всем наизусть по нескольку тысяч стихов. Он даже добрался до чтения государю, который много смеялся. <…> [Мятлев] водил меня к старушке, своей матери, урожденной Салтыковой. Дом их самый аристократический и наполнен картинами, статуями и разными редкостями Италии…»[23]

А Лермонтов отозвался на появление поэмы стихотворением «В альбом автору „Курдюковой“»[24]:

На наших дам морозных

С досадой я смотрю,

Угрюмых и серьезных

Фигур их не терплю.

Вот дама Курдюкова,

Ее рассказ так мил,

Я от слова до слова

Его бы затвердил.

Мой ум скакал за нею,

И часто был готов

Я броситься на шею

К madame de Курдюков.

Растроганный автор посвятил Лермонтову следующие строки:

МАДАМ КУРДЮКОВА ЛЕРМОНТОВУ

Мосье Лермонтов, вы пеночка,

Птичка певчая, времан!

Ту во вер санси шарман,

Что они по мне как пеночка

Нон де крем, ме де Креман.

Так полны они эр фиксом

Де дусер и де бон гу,

Что с душевным только книгсом

Вспоминать о них могу[25].

Наш построчный перевод выглядит так:

Господин Лермонтов, вы пеночка,

Птичка певчая, поистине!

Все ваши стихи так прекрасны,

Что они по мне как пеночка

Не сливок, но Кремона[26].

Так полны они духа нежности,

Хорошего вкуса,

Что с душевным только поклоном

Вспоминать о них могу.

Надо заметить, что русско-французская языковая мешанина была тогда в моде, но ей поддались далеко не все. Скажем, Пушкин в юности просто сочинил семь стихотворений по-французски, после чего оставил эту забаву[27].

Идею образа Курдюковой Мятлеву подсказал один розыгрыш, который придумала и воплотила фрейлина двора Александра Осиповна Смирнова-Россет.

Мадам Курдюкова. Гравюра К. К. Клодта по рисунку В. Ф. Тимма. 1840-е гг.

Император Николай I обожал маскарады, и однажды Смирнова, спрятавшись под маской и розовым домино (широким плащом с рукавами и капюшоном), разыграла самого государя. Потешно мешая русскую речь с французской, она представилась ему саратовской помещицей. Царь попался на удочку и стал рассказывать маске обо всех явившихся на бал… Это позволило впоследствии Мятлеву под пародийным именем Стерлядь-Жан посвятить Смирновой свой фривольно-благодарный пассаж:

«О вы, мой reve (моя мечта. — А. С.), ибо я реву уже более года весьма частыми приемами о том только, что вас, мою вороненькую мысль, не вижу. О вы, мой рев, parce que je reve sans cesse de vous (ибо я мечтаю о вас непрерывно. — А. С.), моя фантастическая дама! О вы, истинная, настоящая мать Курдюковой, ибо вы ее родили: я о вас думал все время, писав ее нашептыванья. О вы, которой одной посвящена она и принадлежит. О вы, наконец, Смирниха моя сердечная… Извещаю вас о перемене, последовавшей в моей парнасской конюшне: четверни более нет; вы одна в корню с колокольчиком; но со вчерашнего дня вам припряжена в пристяжку с позвонком, буде хочет загибаться и кольцом, милая, прелестная, идеальная моя дама полотняная; а кто она такая, узнаете от Карамзиных и от Вяземского. Да нельзя ли и Софью Николаевну Карамзину прикомандировать к обеду? Руку не целую: же фере села (я сделаю это. — А. С.) лично, когда позволите.

Стерлядь-Жан»[28].

Под «парнасской конюшней» Мятлев имеет в виду нескольких дам — вдохновительниц его поэзии. То есть в роли муз у него были «лошадки в упряжке». Бывшую «четверню» он заменяет на «пару»: Наталью Николаевну Пушкину («полотняную даму», наследницу родового имения Полотняный Завод) и Смирнову-Россет. Отсюда и стихи, посвященные Александре Осиповне.

НЕЧТО О НЕКОТОРОЙ ДАМЕ ИЗ ВОРОНЫХ

Вороненькую дамочку,

Что музой у меня,

Поставил бы я в рамочку

И целые три дня

Смотрел бы всё, поглядывал

И к сладостным стихам

Всё рифмы бы прикладывал

Я про мою мадам.

Она школьно-манерная,

Бьен елеве, умна,

Своим девуарам верная,

Емабильна, скромна.

На фортах вы послушайте —

Ке се ке са ле Фильд!

Ее дине покушайте —

Ке се ке ле Ротшильд!

Хозяйка презатейная,

Дворецкий есть Франсуа,

И челядь есть ливрейная,

А сервитер — се муа!

Притом она красавица,

Я ею опьянел

И, как мертвецкий пьяница,

Всё только бы смотрел,

Как в небе звезды ясные,

Глаза ее горят,

И штучки преопасные

Для сердца говорят…

Нет, право бы, я в рамочку

Постановил сейчас

Вороненькую дамочку

И не спускал бы глаз[29].

Наш перевод «французской» части стихотворения выглядит так:

…Она школьно-манерная,

Воспитанна, умна,

Обязанностям верная,

Любезна и скромна.

На фортах вы послушайте —

Вот что такое Фильд!

Обед ее покушайте —

Такой бы дал Ротшильд!

Хозяйка презатейная,

Дворецкий Франсуа

И челядь есть ливрейная,

А я — ее слуга!

(Здесь «форты» — фортепьяно. Смирнова-Россет сочиняла фортепьянные пьесы. Фильд — ирландский пианист и композитор, живший в России, автор романтических элегий.)

В письме В. А. Жуковскому от 26 марта 1833 года П. А. Вяземский спрашивает: «А не поговорить ли о словесности, то есть о поэзии, например, о нашей с Пушкиным и Мятлевым, который в этом случае был notre chef d’ecole (шефом нашей забавы. — А. С.)?» Дело в том, что Пушкин с Вяземским и Мятлевым захотели сочинить шуточное «Помятование» — поупражняться в рифмовке имен и фамилий. О том, как создавалась такая коллективная «перепись», вспоминает в «Автобиографии» А. О. Смирнова-Россет — душа этой веселой и, не побоимся сказать, гениальной компании:

«Гоголь давал своим героям имена всё вздорные и бессмысленные, как в наших водевилях. Он всегда читал в „Инвалиде“ статью о приезжающих и отъезжающих». (Привычку листать по утрам газету Гоголь, по-видимому, перенял у петербургских бар. — А. С.)[30] Это он научил Пушкина и Мятлева вычитывать в «Инвалиде», когда они писали памятки. У них уже была довольно длинная рацея:

Михаил Михайловича Сперанского

И почт-директора Ермоланского,

Апраксина Степана,

Большого болвана,

И князя Вяземского Петра,

Почти пьяного с утра.

Они давно искали рифм для Юсупова. Мятлев вбежал рано утром с восторгом: «Нашел, нашел»:

Князя Бориса Юсупова

И полковника Арапупова![31]

Именно к этому времени, к 1833 году, относится стихотворение Пушкина «Сват Иван, как пить мы станем…», предположительно обращенное к Ивану Петровичу Мятлеву.

* * *

Сват Иван, как пить мы станем,

Непременно уж помянем

Трех Матрен, Луку с Петром,

Да Пахомовну потом.

Мы живали с ними дружно,

Уж как хочешь — будь что будь —

Этих надо помянуть,

Помянуть нам этих нужно.

Поминать, так поминать,

Начинать, так начинать,

Лить, так лить, разлить разливом.

Начинай-ка, сват, пора.

Трех Матрен, Луку, Петра

В первый раз помянем пивом,

А Пахомовну потом

Пирогами да вином.

Да еще ее помянем:

Сказки сказывать мы станем —

Мастерица ведь была

И откуда что брала.

А куды разумны шутки.

Приговорки, прибаутки,

Небылицы, былины

Православной старины!..

Слушать, так душе отрадно.

И не пил бы и не ел.

Всё бы слушал да сидел.

Кто придумал их так ладно?

Стариков когда-нибудь

(Жаль, теперь нам недосужно)

Надо будет помянуть —

Помянуть и этих нужно…

Слушай, сват, начну первой,

Сказка будет за тобой[32].

Пушкин сосредоточивается на трех Матренах, на Луке с Петром да на Пахомовне. Он начинает, а продолжить предлагает «свату»: «Сказка будет за тобой».

Однако мятлевской «сказки», вероятно, не случилось. Ни Юсупов, ни Арапупов в конечный текст «Помятования» не попали. В беловом автографе, хранящемся в Центральном государственном архиве литературы и искусства (Москва), стихи 1–53 и 80–96 написаны рукой Вяземского, а стихи 54–79 — рукою Пушкина. Не исключено, что роли при написании коллективного «Помятования» в конечном счете распределились следующим образом:

Авторы — Вяземский и Пушкин Попечитель — Мятлев Консультант — Гоголь.

В стихотворении имена всемирно известные, просто известные и никому не известные (взятые из «Инвалида») смешаны в такой славный винегрет, что оставим эту шутку без комментариев, без выяснений, кто есть кто, а порадуемся вместе с авторами, попечителем и консультантом пестрой изобретательности самого винегрета.

<ПОМЯТОВАНИЕ>

<Вяземский:>

Надо помянуть, непременно помянуть надо:

               Трех Матрен,

               Да Луку с Петром;

Помянуть надо и тех, которые, например:

               Бывшего поэта Панцербитера,

Нашего прихода честного пресвитера,

               Купца Риттера,

Резанова, славного русского кондитера,

Всех православных христиан города Санкт-Питера

               Да покойника Юпитера.

Надо помянуть, непременно надо:

               Московского поэта Вельяшева,

Его превосходительство генерала Ивашева,

И двоюродного братца нашего и вашего,

Нашего Вальтера Скотта Масальского,

Дона Мигуэля, короля Португальского,

И господина городничего города Мосальского.

Надо помянуть, помянуть надо, непременно надо:

               Покойного «Беседы» члена Кикина,

               Российского дворянина Боборыкина

И известного в Банке члена Аникина.

Надобно помянуть и тех, которые между прочими:

               Раба божия Петрищева,

               Известного автора Радищева,

               Русского лексикографа Татищева,

               Сенатора с жилою на лбу Ртищева,

               Какого-то барина Станищева,

Пушкина, не Мусина, не Онегинского, а Бобрищева,

               Ярославского актера Канищева,

Нашего славного поэта шурина Павлищева,

Сенатора Павла Ивановича Кутузова-Голенищева

И, ради Христа, всякого доброго нищего.

Надо еще помянуть, непременно надо:

Бывшего французского короля Дисвитского,

Бывшего варшавского коменданта Левицкого

               И полковника Хвитского,

               Американца Монрое,

Виконта Дарленкура и его Ипенбое,

И всех спасшихся от потопа при Ное,

               Музыкального Бетговена,

               И таможенного Овена,

               Александра Михайловича Гедеонова,

Всех членов старшего и младшего дома Бурбонова,

И супруга Берийского неизвестного, оного,

               Камер-юнкера Загряжского,

               Уездного заседателя города Ряжского,

И отцов наших, держащихся вина фряжского,

               Славного лирика Ломоносова,

               Московского статистика Андросова

И Петра Андреевича, князя Вяземского курносого,

               Оленина Стереотипа

И Вигеля, Филиппова сына Филиппа,

Бывшего камергера Приклонского,

<Пушкин:>

Г[осподина] Шафонского,

Карманный грош кн[язя| Гр[игория] Волконского,

А уж Александра Македонского,

Этого не обойдешь, не объедешь; надо

Помянуть… покойника Винценгероде,

Саксонского министра Люцероде,

Графиню вице-канцлершу Нессельроде,

Покойного скрыпача Роде,

Хвостова в анакреонтическом роде.

Уж как ты хочешь, надо помянуть

Графа нашего приятеля Велегорского

(Что не любит вина горского),

А по-нашему Велеурского,

Покойного пресвитера Самбурского,

Дершау, полицмейстера С.-Петербургского,

Почтмейстера города Васильсурского.

Надо помянуть — парикмахера Эме,

               Ресторатора Дюме,

Ланского, что губернатором в Костроме,

Доктора Шулера, умершего в чуме,

               И полковника Бартоломе.

Повара али историографа Миллера,

Немецкого поэта Шиллера

И Пинети, славного ташеншпиллера[33].

Надобно помянуть (особенно тебе) Арндта,

Да англичанина Warnta,

< Вяземский:>

Известного механика Мокдуано,

Москетти, московского сопрано,

И всех тех, которые напиваются рано;

Натуралиста Кювье

И суконных фабрикантов города Лувье,

Французского языка учителя Жиля,

Отставного английского министра Пиля

И живописца-аматера[34] Киля.

Надобно помянуть:

Жуковского балладника

И Марса, питерского помадника.

Надо помянуть

   господ: Чулкова,

               Носкова,

               Башмакова,

               Сапожкова,

Да при них и генерала Пяткина

И князя Ростовского-Касаткина[35].

Генетически неёловско-мятлевская линия предопределила появление поэзии Козьмы Пруткова. Признано, что «с одной стороны в последней наличествует значительная струя пародичности, впрочем, мало ощутимой в наши дни, когда пародируемые образцы утратили актуальное значение; с другой, преднамеренная алогичность, а порой и абсурдность…»[36].

По мнению историков литературы, клубно-салонная поэзия, которую так ярко представляли Неёлов и Мятлев, в царствование Николая I постепенно превращается «в светскую забаву для приискания смешных иррациональностей» с тем, чтобы «разбивать построения логической мысли неожиданными противоречиями ей»[37]. Интересно, однако, что «светская забава» увлекала такие умы, как А. С. Пушкин, П. А. Вяземский, Ф. И. Тютчев. Все они развивали традицию устной эпиграммы; в своих лучших образцах эта традиция впечатляет и поныне, хотя вкус к эпиграммическому творчеству и сам этот дар, кажется, действительно давно утрачены.

Но неёловско-мятлевским генезисом не исчерпывается формирование литератора Козьмы Пруткова. Появлению на свет такого литературного героя, как Прутков, наделенного конкретными чертами характера и вполне оригинальным творческим лицом, содействовало еще одно явление, к которому мы сейчас и переходим.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.