3

3

Говорить правду царям — и это гражданский подвиг. Декабристы с уважением относились к тем высокопоставленным лицам, которые, рискуя своей карьерой, а то и головой, старались направить деятельность правительства ко благу России. Таков был Волынский. В начале XIX века стали вспоминать и сподвижника Петра — князя Якова Федоровича Долгорукова (1639–1720), который был одним из создателей русской регулярной армии, доблестным воином, сенатором. Долгоруков открыто, не страшась гнева царя, высказывал ему истину о положении дел (однажды он даже порвал подписанный Петром указ Сената) и заслужил глубокое уважение своих современников. О нем в своей оде «Вельможа» вспомнил Державин («бессмертный Долгоруков» давал «монарху грозному ответ»); Пушкин в стихотворном послании к Мордвинову (1827) сравнил его с Долгоруковым:

Сияя доблестью, и славой, и наукой,

В советах недвижим у места своего,

Стоишь ты, новый Долгорукой.

В 1807 году вышла в Москве книга Е. Тыртова «История о князе Я.Ф. Долгорукове». В 1819 году Измайлов поместил в «Благонамеренном» биографию Долгорукова, написанную профессором В. Перевощиковым. В масонской ложе «Избранного Михаила» Боровков в 1820 году произнес речь о Якове Долгорукове — «Об истинном достоинстве человека», в которой, хотя и не явно, противопоставлял Долгорукова Аракчееву, который, будучи всесильным временщиком, любимцем царя, ничего не сделал для России хорошего.

Декабрист Булатов писал об Аракчееве: «Чем прославил он имя своего государя? Что сделал для блага народа и для пользы Отечества? Где ознаменовал себя во время войны? Где подвиги его, в какой стране дела его? Или, имея счастие носить имя друга покойного государя, защитил ли когда невинного? Помог ли кому? Оправдал ли кого? Нет примера. Но сколько таких несчастных, которые пострадали за него, которые сосланы в Сибирь и в крепостях, может быть и в оковы, мало ли посягнувших даже на жизнь свою?»

Рылеев продолжал дело, начатое сатирой «К временщику», но уже не путем обличения, — удар был нанесен сокрушительный, зло обличено раз и навсегда; всем невольно виделись над портретом Аракчеева строки ры-леевской сатиры. Рылеев теперь ищет примеров положительных людей, которых можно Аракчееву противопоставить. Так появилась его новая дума — «Яков Долгорукий». Этот герой Рылеева — воин и государственный муж, который стремится, «служа Добру, творить вельможам укоризны и правду говорить Петру для благоденствия Отчизны». В оде «Гражданское мужество», также написанной в 1823 году, снова возникает это славное имя: «Долгорукой: один, как твердый страж добра, дерзал оспоривать Петра».

История у Рылеева смыкается с современностью: были добрые примеры для подражания в прошлом — есть они и в настоящем.

Аракчееву противостоял один из замечательнейших русских государственных деятелей — адмирал, сенатор Николай Семенович Мордвинов (1754–1845). Он был председателем отдела гражданских и духовных дел в Государственном совете. Ему посвятил Рылеев оду «Гражданское мужество» (а потом посвятит сборник «Думы»).

Пушкин отметил, что Мордвинов «заключает в себе всю русскую оппозицию», — разумеется, оппозицию в правительстве — в Сенате и Государственном совете.

Пушкин хорошо знал, как трудно быть там оппозиционером, делать добро — и не упасть под натиском враждебных сил:

Так, в пенистый поток с вершины гор скатясь,

Стоит седой утес, вотще брега трепещут,

Вотще грохочет гром и волны, вкруг мутясь,

И увиваются и плещут.

Один, на рамена поднявши мощный труд,

Ты зорко бодрствуешь над царскою казною,

Вдовицы бедный лепт и дань сибирских руд

Равно священны пред тобою.

Николай Тургенев, заседавший в Государственном совете вместе с Мордвиновым, в своих дневниках отзывается о нем как о выдающемся деятеле, отличающемся «беспристрастием» и «проницательностью». «Добрый старик!» — называет он его в 1823 году.

Докладные записки, речи и вообще разные «мнения» (как называли тогда всякие выступления в суде, сенате) Мордвинова уже с конца XVIII века ходят по рукам, — множество людей их читают и переписывают. Мнения эти воспитывали русских людей в идеалах правды. Увлекались ими и декабристы. Рылеев видел в них даже революционное значение, он распространял их, подобно прокламациям, среди товарищей по Северному обществу.

Декабристы прочили Мордвинова в члены Временного правительства в случае успеха государственного переворота. Мордвинов не мог не знать об этих намерениях, возле него было немало заговорщиков, в том числе и Рылеев. Мордвинову, как пишет декабрист Фонвизин, «известно было существование тайного общества».

В 1818 году Мордвинов подал правительству свой проект освобождения русских крестьян. В 1820 году он вместе с М.С. Воронцовым, А.С. Меншиковым и Н.И. Тургеневым подал Александру I записку «Об изыскании способов к улучшению состояния крестьян и к постепенному освобождению от рабства как их, так и дворовых людей». 23 октября 1824 года и 22 декабря 1825-го Мордвинов произнес в Сенате речи против внесения в новый уголовный устав смертной казни (с ним согласились только князь А.Н. Голицын и адмирал Шишков).

Этот высокий, осанистый старик, седовласый, с решительным и в то же время склонным к улыбке лицом, был почетным членом Вольного общества любителей российской словесности и охотно посещал его. Рылеева он знал и по его «мордвиновским» выступлениям в суде, а осенью 1823 года они познакомились лично, именно в Вольном обществе — Рылеева Мордвинову представил Глинка.

Идея создать стихи в честь Мордвинова возникла в Вольном обществе, вероятно, это было предложение Рылеева. Он представил обществу в 1823 году оду «Гражданское мужество» (поместить ее в «Полярной Звезде» на 1824 год ему не удалось — не пропустил цензор). Кроме него, представил оду в честь Мордвинова Плетнев («Долг гражданина»). Но в «Полярной Звезде» имя Мордвинова все же появилось — Рылеев и Бестужев поместили здесь слабое в поэтическом отношении, но точное по сути четверостишие графа Д.И. Хвостова «К портрету Николая Семеновича Мордвинова», где автор назвал сенатора-гражданина «другом людей», который «правду говорить и делать не боялся».

Уже после того, как ода Рылеева «Гражданское мужество» распространилась в списках и получила известность, скульптор Соколов, академик, на очередной выставке в Академии художеств выставил бюст Мордвинова. «Скульптор выразил все, — писал в журнале «Отечественные записки» Павел Свиньин, — что только мог бы выразить живописец. Все черты кротости и приветливости, черты гения, скрывающего величие свое в добродетели, выражены на лице русского Катона. Можно видеть, что чело его убелено сединами; можно видеть, что волосы его столь же мягки, как сердце, исполненное любовью к ближним, и что столько же тверд его ум, непоколебимый к пользам Отечества».

Мордвинов мечтал об устройстве в России правления, подобного английскому, конечно, с поправками, продиктованными российскими условиями. В частных разговорах с друзьями он высказывался весьма радикально. «Надо начать с трона, — указывал он, — пословица говорит, что лестницу метут сверху».

В день восстания декабристов, уезжая во дворец для принятия присяги, Мордвинов сказал: «Может быть, я уже более не возвращусь, ибо решился до конца жизни противиться сему избранию» (то есть избранию Николая). Действительно — Мордвинов никак не мог быть уверен, что его не арестуют. Николай I его ненавидел.

Мордвинов, разумеется, не революционер, но для своего времени он один из самых передовых государственных деятелей. Симпатия Рылеева к нему не знала оговорок (другое дело — Николай Тургенев, который сталкивался с ним по службе, у них были разногласия, но и то в частностях). Он не забыт и сегодня, но его жизнь и деятельность более или менее подробно — отдельной книгой — освещены были только однажды — профессором Гейдельбергского университета В.С. Иконниковым в 1873 году («Граф Н.С. Мордвинов; историческая монография»).

Во многом сходились Рылеев и Мордвинов. Был у них и еще один важный момент общности — он отражен в названии оды («Гражданское мужество»). Не завоевателей надо славить, считали они, не тех, кто добывает славу пролитием потоков крови, страданиями народов, не Александров Македонских, не Бонапартов, а Цицеронов, Аристидов, Катонов, Брутов, «гражданское мужество» которых служит благу родины. Рядом с ними ставят и Мордвинов и Рылеев тех воинов, которые дают отпор захватчикам. Дочь Мордвинова рассказывала, что ее отец, «занимаясь историческими сочинениями… замечал, что в них прославляют храбрых завоевателей как великих людей, но отец мой называл их разбойниками. Защищать свое Отечество — война законная, но идти вдаль с корыстолюбивыми замыслами, проходить пространство земель и морей, разорять жилища мирных людей, проливать кровь невинную, чтобы завладеть их богатством: такими завоеваниями никакая просвещенная нация не должна гордиться».

О том же говорит в своей оде Рылеев:

Где славных не было вождей,

К вреду законов и свободы?

От древних лет до наших дней

Гордились ими все народы;

Под их убийственным мечом

Везде лилася кровь ручьем.

Увы, Аттил, Наполеонов

Зрел каждый век своей чредой:

Они являлися толпой…

Но много ль было Цицеронов?

И — строфой выше:

Велик, кто честь в боях снискал

И, страхом став для чуждых воев,

К своим знаменам приковал

Победу, спутницу героев!

Отчизны щит, гроза врагов,

Он достояние веков.

Как в думе «Державин» поднимает Рылеев в сферу гражданских доблестей поэта, так в оде «Гражданское мужество» поэтизирует, славословит он государственного деятеля, изображая его при этом более устойчивым против бурь, чем это было, может быть, на самом деле:

Но нам ли унывать душой,

Когда еще в стране родной,

Один из дивных исполинов

Екатерины славных дней,

Средь сонма избранных мужей

В совете бодрствует Мордвинов?

О, так, сограждане, не нам

В наш век роптать на провиденье —

Благодаренье небесам

За их святое снисхожденье!

От них, для блага русских стран,

Муж добродетельный нам дан;

Уже полвека он Россию

Гражданским мужеством дивит;

Вотще коварство вкруг шипит —

Он наступил ему на выю…

Это апофеоз одного из путей, принятых для себя Рылеевым: именно того, которым он, вместе с Пущиным, шел по службе, на самой скромной должности быть образцом гражданской честности, примером всем другим. А что из этого может выйти — ясно: Мордвинов! Мордвиновы в правительстве — Россия благоденствует… Путь не бесцельный, хотя и вполне безнадежный. Однако и им надо идти. А второй путь — это путь декабриста, революционера, цареубийцы, путь уже совсем не мордвиновский. Мордвинов, однако, не принимая участия в революционных действиях, считал возможным на расчищенном другими месте взяться за возведение нового, добротного государственного здания.

По первому из этих путей Рылеев попытался продвинуться и еще дальше. Воспев «гражданское мужество» в лице Мордвинова, он по примеру Державина решил учить царей быть гражданами. К Александру I или к его братьям обращаться было бесполезно. Но, думал Рылеев, время идет вперед, многое меняется в мире. Может быть, их дети будут лучше, гуманнее? Вот, например, сын Николая I Александр (ему было в 1823 году пять лет), которого учит и воспитывает такой добрый и честный человек и великий поэт русский — Жуковский. Жуковский мечтал привить великому князю правила гражданской чести. Вот как он приветствовал его в 1818 году, при его рождении:

Да славного участник славный будет!

Да на чреде высокой не забудет

Святейшего из званий: человек.

Жить для веков в величии народном,

Для блага всех — свое позабывать,

Лишь в голосе отечества свободном

С смирением дела свои читать.

Впоследствии Жуковский жестоко разочаровался в своем ученике и в дневнике 1834 года назвал его «диким бараном», не желающим делаться просвещенным и добрым человеком. Но в 1823 году Александр был совсем ребенком, кажется, лепи из него что хочешь… В оде «Видение» Рылеев обращается к этому «порфирородному» младенцу не от своего имени, но вкладывает свои речи в уста «тени Екатерины», разворачивая целую программу государственного переустройства в «мордвиновском» духе — конституционно-монархическом:

Уже воспрянул дух свободы

Против насильственных властей;

Смотри — в волнении народы,

Смотри — в движеньи сонм царей.

Быть может, отрок мой, корона

Тебе назначена творцом;

Люби народ, чти власть закона,

Учись заране быть царем.

Твой долг благотворить народу,

Его любви в делах искать;

Не блеск пустой и не породу,

А дарованье возвышать.

Дай просвещенные уставы,

Свободу в мыслях и словах,

Науками очисти нравы

И веру утверди в сердцах.

Люби глас истины свободной,

Для пользы собственной люби,

И рабства дух неблагородный —

Неправосудье истреби.

Будь блага подданных ревнитель:

Оно есть первый долг царей;

Будь просвещенья покровитель:

Оно надежный друг властей.

Старайся дух постигнуть века,

Узнать потребность русских стран,

Будь человек для человека,

Будь гражданин для сограждан.

За такие речи Екатерину «Видения» (как и Волынского из одноименной думы) вполне можно было бы принять в Союз Благоденствия. Никаких беспочвенных иллюзий, пустых надежд у Рылеева не было. «Просвещенный монарх» — это для него скорее уже ставшая традиционной тема русской поэзии, позволяющая в дозволенных рамках сказать ту истину, что царь — гражданин своей страны (пусть и первый) и, как все граждане, имеет обязанности перед народом.

Рылеев напечатал «Видение» в булгаринских «Литературных листках», но под давлением цензуры Булгарин сделает к стихотворению несколько примечаний, искажающих смысл написанного (например: «Под именем святой правды здесь подразумевается Священный союз, установленный для блага народов»). Рылеев с этим примириться не мог, он стал распространять среди знакомых неискаженный текст оды. За эти «мордвиновские» оды А. Бестужев метко прозвал Рылеева «Либералом» (в письме к своим сестрам); он отметил, что оды — «прекрасные».

Позднее, в 1855 году, Герцен писал Александру II, «Освободителю»: «Рылеев приветствовал вас советом — ведь вы не можете отказать в уважении этим сильным бойцам за волю, этим мученикам своих убеждений? Почему именно ваша колыбель внушила ему стих кроткий и мирный?»

В 1823 году Рылеев задумал изложить в прозе свои мысли о ходе мировой истории. Сохранился проспект трактата под названием «Дух времени или судьба рода человеческого», разделенного на две части по шести глав, — первая часть кончается главой «Христос», вторая начинается главой «Гонения на христиан распространяют христианство». Рылеев предполагал пройти весь путь истории от «дикой свободы» первобытных людей до. свержения Наполеона и «борьбы народов с царями». В одном из отрывков, относящихся к этому сочинению, Рылеев отметил, что после распада огромной империи Наполеона в Европе появилось множество «царей», которые «соединились и силою старались задушить стремление свободы», появившееся у народов после поражения Бонапарта. «В Европе мертвая тишина, — пишет Рылеев, — но так затихает Везувий». Нельзя не признать, что последняя фраза весьма многозначительна. Везувий как образ революции, восстания был в ходу у декабристов, он возник в связи с Неаполитанским восстанием 1820 года, когда, по словам Пушкина, «Волкан Неаполя пылал».

Одновременно с либеральными одами возникли первые агитационно-политические песни, написанные Рылеевым совместно с Бестужевым. Песни эти получили широкое хождение. В них много озорства, литературных и политических намеков. Некоторые острореволюционны. В период после восстания тексты этих песен служили одной из явных улик в революционности владельца списков.

Но в 1823 и 1824 годах даже на многолюдных сходках у Греча их пели хором, а тут, кроме самого Греча, были Воейков и Булгарин, различные чиновники и офицеры. Никто не боялся, многие — даже и нелибералы — подпевали. Один только Булгарин, чуя неладное, то и дело выбегал в переднюю или выглядывал в окно — не залез ли на балкон квартальный, не подслушивает ли…

Эти песни Следственная комиссия назовет «возмутительными».

Некоторые исследователи поэзии Рылеева связывают эти песни с традицией «ноэлей» (например — Пушкина: «Ура! В Россию скачет…»), жанра, перенесенного в Россию из Франции. Но не нужно долго приглядываться, чтобы увидеть, что песни Рылеева — Бестужева чисто русские — они написаны русскими песенными размерами и даже на какой-нибудь «голос», то есть определенную мелодию.

Замысел авторов был определенный: «действовать на ум народа… сочинением песен», как говорил Рылеев декабристу Поджио. На одном из собраний Северного общества в 1823 году Рылеев и предложил такое «действие». В этом году были написаны песни «Ах, где те острова…» и «Царь наш — немец русский…». Содержание второй намеренно воспроизводит мнения, подслушанные авторами в народе, в частности — в толчее Гостиного двора:

Царствует он где же?

Всякий день в Манеже.

Ай да царь, ай да царь,

Православный государь!

Прижимает локти,

Прибирает в когти.

Ай да царь… (и т. д.)

Враг хоть просвещенья,

Любит он ученья.

Ай да царь… (и т. д.)

Школы все — казармы,

Судьи все — жандармы.

Ай да царь… (и т. д.)

А граф Аракчеев

Злодей из злодеев!..

Продолжалась и работа над думами. В думе «Наталия Долгорукова» — один из самых счастливых для Рылеева сюжетов. В ней он как бы предсказал подвиг жен сосланных в Сибирь декабристов… Насколько тверже становится воля к совершению подвига, когда он как бы освящен историей.

Материалы для этой думы Рылеев нашел в «Плутархе для прекрасного пола» (в части 6-й, 1819 г.), где напечатаны были записки Долгоруковой, и в журнале «Русский Вестник» за 1815 год — повесть Сергея Глинки «Образец любви и верности супружеской, или Бедствия и добродетели Наталии Борисовны Долгоруковой, дочери фельдмаршала Б.П. Шереметева, супруги князя И.А. Долгорукова».

Иван Алексеевич Долгоруков (1708–1739) был приближенным императора Петра II. После воцарения Анны Иоанновны, при Бироне, Долгоруков попал в разряд неугодных правительству лиц и был сослан сначала в свои касимовские поместья, потом в сибирский город Березов. Он сослан был через три дня после своей свадьбы. Семнадцатилетняя жена его, Наталия Борисовна, последовала за ним, хотя Бирон и даже сама императрица уговаривали ее остаться, не покидать роскошной придворной жизни. В 1739 году Долгоруков тайно от его молодой супруги был увезен в Новгород и там казнен. Наталия Борисовна после смерти мужа жила и воспитывала своих детей в Москве, а в 1758 году уехала в Киев — там она постриглась во Фроловском женском монастыре под именем Нектарии. Там, в келье, она и писала свои записки. Скончалась она в 1771 году. Записки ее доведены только до приезда ее с мужем в Березов.

Дума Рылеева вызвала к жизни другое произведение на этот же сюжет — поэму Ивана Козлова «Княгиня Наталия Борисовна Долгорукая». «Мне кажется, — писал Козлов Пушкину 31 мая 1825 года, — что это необыкновенно трогательный сюжет. Не решусь сказать, что дума Рылеева под тем же заглавием лишена достоинств; однако мне кажется, что она не может служить препятствием к тому, чтобы попробовать написать маленькую поэму». Поэма Козлова была издана в 1828 году, но уже в 1826-м дочь его приятельницы — графини Лаваль — Екатерина Трубецкая повезла с собою в Сибирь отрывки из готового текста. Когда вышла в Петербурге книга, немало ее экземпляров было отправлено в Сибирь по просьбе декабристок. Трубецкая, Волконская, Муравьева, Нарышкина, Фонвизина и другие героические женщины не расставались с думой Рылеева и поэмой Козлова. Гораздо позднее появилась поэма Некрасова «Русские женщины», посвященная уже самим декабристкам.

За простыми словами Долгоруковой в думе Рылеева — целая судьба:

Забыла я родной свой град,

Богатство, почести и знатность,

Чтоб с ним делить в Сибири хлад

И испытать судьбы превратность.

И как важно было для добровольных изгнанниц, что именно Рылеев вспомнил о Долгоруковой, именно он, которого декабристы в Сибири почитали как святого, как мученика за правду.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.