Глава десятая Заговор молчания

Глава десятая Заговор молчания

Весной и осенью 1969 года Пьетро Аннигони снова приезжал в Букингемский дворец писать портрет королевы. После пятнадцатилетнего перерыва ему легче было заметить изменения, невидимые для тех, кто общался с сорокатрехлетней королевой изо дня в день. “Она будто сжалась – в чем-то стала более хрупкой, в чем-то более жесткой. Лицо ее во время позирования было живым как ртуть, – улыбка, задумчивость, решимость, неуверенность, расслабленность, напряжение сменяли друг друга, словно в калейдоскопе… (1) На каждом сеансе королева общалась со мной в самой непринужденной, естественной манере, не переставая удивлять и восхищать своей обезоруживающей открытостью” (2).

Художник сразу выложил королеве свое видение будущего портрета: “Ваше величество обречены на одиночество в силу своего положения. Ипостасей матери и жены это не касается, но в роли монарха вы стоите особняком, и именно так я хочу вас изобразить. Если все удастся, то на холсте предстанет женщина, королева – и, соответственно, одиночество” (3). Елизавета II кивнула, осмотрела эскиз, который Аннигони рисовал в течение восьми сеансов, и сказала: “Мы сами не знаем себя. Отражение в зеркале предвзято – и к тому же перевернуто”. Она одобрила намерение портретиста изобразить ее “задумчивой и строгой, но при этом человечной”, величественной, но не приукрашенной. “Я чувствую здесь вдохновение”, – призналась королева.

Сеансы возобновили в конце октября, после возвращения ее величества из Балморала. Между тем мир потрясла первая высадка человека на Луну. Первопроходцы XX века покорили сердце королевы (4) еще в феврале, когда Дэвид Брюс привел в Букингемский дворец Фрэнка Бормана – командира “Аполлона-8”, первого экипажа, облетевшего вокруг Луны, – с супругой и двумя сыновьями.

Ступивший на лунную поверхность 20 июля Нил Армстронг должен был оставить там послание от королевы, записанное на микропленку. Кроме того, ее величество отправила поздравления экипажу “Аполлона-11” “и американскому народу с этим историческим событием” (5). Она восхищалась доблестью астронавтов Армстронга, Эдвина “Базза” Олдрина и Майкла Коллинза, подвиг которых “открыл человечеству новые горизонты познания Вселенной”. Трое героев-американцев прибыли в Лондон в октябре того же года в рамках мирового турне, первым делом побывав в Букингемском дворце, где их приветствовала Елизавета II с семьей. Встреча прошла тепло, несмотря на одолевавший астронавтов кашель и насморк. Во время обмена рукопожатиями гости поклонились маленьким Эндрю и Эдварду, а также отметили, как хорошо ее величество осведомлена об их космическом путешествии.

Теперь королева с неослабевающим интересом следила за полетом следующего экипажа, “Аполлона-12”, который отправился в космос 14 ноября. Она призналась Аннигони, что специально встала на рассвете, чтобы посмотреть телетрансляцию второй высадки на Луну. В течение двух сеансов позирования она подробно рассказывала о том, как продвигается экспедиция, хотя и согласилась с художником, что “при всем восторге и восхищении, более глубокого душевного отклика этот полет не вызывает” (6).

Вторая лунная экспедиция совпала с совершеннолетием принца Чарльза, которое его мать отметила пышным балом в Виндзорском замке с четырьмя сотнями приглашенных. Веселье было бурным и продолжалось далеко за полночь, королева танцевала босиком, скинув туфли. Были и незваные гости – перелезший через стену оксфордский студент, попытавшийся слиться с толпой приглашенных. Королева его тоже видела, по ее воспоминаниям, “он был так пьян, что не мог связать двух слов, кроме нецензурных” (7). Тем не менее, когда молодого человека (который оказался отличником учебы) арестовали, королева простила ему этот дерзкий поступок. Она выразила надежду, что нарушителя не исключат из университета и он отделается “строгим наказанием и испугом”.

Виндзорское празднество было творением Патрика Планкета, 7-го барона Планкета, с 1954 года состоявшего заместителем дворцового эконома, ближайшего советника и друга детства ее величества. Убежденный холостяк, старше королевы на три года, он отличался аккуратностью в одежде, военной выправкой и озорной улыбкой. Кроме того, от координатора частных светских мероприятий Елизаветы II требовался безупречный вкус. Планкет любил украшать Виндзорский замок оригинальными цветочными композициями, сочетая циннии, душистый табак и манжетку с пионами и высокими белыми дельфиниумами, подчеркивая букеты точечной подсветкой. “Вы, наверное, опустошили все оранжереи в Большом Виндзорском парке” (8), – заметила как-то Елизавета II. “Почти, – ответил он. – Кое-что все-таки осталось”.

С подачи Планкета в списках гостей Елизаветы II стали появляться имена из мира искусства – “люди, которые прежде никогда бы туда не попали” (9), – вспоминает заслуженная фрейлина Елизаветы II. Именно Планкет отбирал имиджевые фигуры для неформальных обедов, которые устраивала королева в Букингемском дворце, и даже внес некоторое разнообразие в охотничьи вылазки по выходным. “Он знал всех и вся – вплоть до того, кого недолюбливает принцесса Маргарет, а значит, не захочет видеть своим соседом по столу” (10), – свидетельствует Маргарет Роудз.

Имелась у Планкета и менее очевидная роль, столь же значимая для королевы и завязанная на давней дружбе. Родители Планкета, Тедди и Доротея, близко знакомые с Георгом VI и Елизаветой, погибли в авиакатастрофе в 1938 году. Пятнадцатилетний Патрик и двое его младших братьев остались сиротами, и король с королевой приняли живое участие в их воспитании. После Итона и Кембриджа Планкет служил во время Второй мировой офицером в Ирландской гвардии и в 1944 году был ранен в Бельгии.

По возвращении в Лондон король назначил его своим личным адъютантом, а потом он остался на дворцовой службе по просьбе взошедшей на престол Елизаветы II. “Она быстро поняла, что на Патрика можно положиться, – говорит его брат Шон Планкет. – У него была отменная память на имена и лица, а еще интуиция и поразительное чутье” (11). В отличие от других придворных, нередко избегавших сообщать неприятную правду, Планкет говорил со “своим начальством”, как он называл королеву, открыто – “часто смягчая свои слова улыбкой и вызывая ответную” (12), – вспоминает Шон.

Ценитель искусства, коллекционер, обладатель нескольких Рубенсов, Планкет помогал Елизавете II c приобретением предметов искусства. Вместе с принцем Филиппом он руководил переделкой пострадавшей от бомб часовни Букингемского дворца в Галерею королевы, в которой в 1962 году взору публики впервые были представлены шедевры из королевских собраний. Он делился своими знаниями с Елизаветой II, и ее величество проникалась еще более трепетным отношением к сокровищам искусства, демонстрируемым гостям Виндзора и Букингемского дворца.

Он был ей вместо несуществующего брата. Королева знала, что может доверить ему самые сокровенные переживания, не опасаясь огласки. Кузина Планкета, леди Аннабель Голдсмит, называла его “великим защитником” (13). Если королева казалась ему уставшей, он спрашивал: “Мэм, мне сворачивать мероприятие или кого-нибудь другого попросить?” (14) – не заявляя напрямую: “Кажется, вы устали”. Он всегда называл Елизавету II “мэм”, ни на минуту не забывая о субординации.

При этом чувство юмора у него было скорее озорное, однако идеально совпадающее по тональности с Елизаветиным. На протокольных мероприятиях Планкет с притворной торжественностью подмигивал или кивал своим знакомым – иногда за спиной королевы. После мероприятий он развлекал (15) Елизавету II забавными историями – например, о найденной булочке с глазурью, в которой целиком осталась вставная челюсть. Он разряжал атмосферу и создавал комический настрой, танцуя с королевой, когда Филипп не мог присутствовать на вечере, но при этом никогда не переступал границ. Консорт и придворный симпатизировали друг другу, и Филипп радовался (16), что у жены есть такой компетентный советник в вопросах, в которых он сам не сведущ.

Остроумный и не склонный к подобострастию Планкет нашел единомышленника (17) в Мартине Чартерисе, который помогал создать вокруг королевы атмосферу большей открытости. Оба приближенных находились при Елизавете с первых дней ее царствования, и восхищение их крепло вместе с преданностью. У обоих имелись загородные дома, однако в Лондоне оба жили рядом с королевой – Планкет в небольших апартаментах из спальни, ванной и кабинета в Букингемском дворце, а Чартерис – в покоях Монастырского двора при Сент-Джеймсcком дворце.

Несмотря на то что почти двадцать лет Чартерис оставался лишь помощником личного секретаря, без него не обошлось ни одно из ключевых решений, принимавшихся при дворе. Он близко общался с детьми королевы, особенно с Чарльзом, который, по свидетельству Гай Чартерис, чувствовал, что “Мартину можно довериться” (18). Однако в конце 1960-х придворный осознал, что его карьера завершится там же, где и началась. Поскольку Адин был старше всего на три года, после его ухода на пенсию “повышать Мартина до личного секретаря было бы уже поздно” (19), – объясняет вдова Чартериса.

“Что приятно поражает при королевском дворе, – отмечал в начале 1969 года Дэвид Брюс, – это всеобщее восхищение ее величеством. И я считаю его более чем заслуженным <…> Окружающая ее сердечная доброжелательность производит впечатление абсолютно искренней” (20). Королева высоко ценит своих сотрудников, обращается с ними уважительно и очень редко высказывает недовольство.

Помимо штата придворных королева с самого начала окружила себя не менее компетентными фрейлинами, подчиненными строгой иерархии со средневековыми званиями и четко очерченными обязанностями. Попадают во фрейлины почти исключительно представительницы аристократии, во многих случаях состоящие в друзьях королевской семьи, обладающие схожими интересами, врожденной осторожностью и умением ориентироваться в хитросплетениях придворного этикета, общительные и дружелюбные.

Старшей придворной дамой с 1967 года стала Форчун Фицрой, герцогиня Графтонская, смотрительница королевской гардеробной (на самом деле следить за нарядами королевы ей не приходилось). Исторически на эту должность всегда назначали герцогинь, и Форчун приняла эстафету от вдовствующей герцогини Девонширской, ушедшей на пенсию. До этого – с 1953 года – она набиралась опыта на “второй ступени” в должности камер-фрейлины (тоже не имевшей никакого отношения к монаршей “камере”, то есть спальне). Третью ступень иерархической пирамиды занимали просто фрейлины. И на второй, и на третьей ступенях имелись “запасные”, которых вызывали по особым случаям, доводя общее число придворных дам до одиннадцати.

Форчун Графтон, как старшая фрейлина, сопровождает ее величество на самые торжественные мероприятия и в самых важных поездках, камер-фрейлины по очереди трудятся то дома, то за рубежом, а обычные фрейлины занимаются в основном корреспонденцией и помогают королеве на разных событиях. Все они мастерски лавируют между гостями на приемах, представляя королеве приглашенных или отвлекая на себя тех, кто пытается слишком надолго завладеть вниманием ее величества.

Фрейлины, как и личные адъютанты, которые выполняют те же обязанности, знают, что Елизавета II помнит о них, даже если смотрит в другую сторону. Пристальный взгляд королевы – просьба подойти. Кроме того, они по мельчайшим признакам улавливают, когда королева собирается проследовать дальше, и кто-нибудь из помощниц тут же подхватывает разговор вместо нее. Иногда ей достаточно всего лишь поправить сумочку или покрутить кольцо на пальце – знаки едва заметны, подмечать их учатся в ходе долгого общения с королевой, специально она ничего не оговаривает. “Никаких сценариев не существует, – подтверждает одна из бывших старших помощниц. – Все на интуиции, как у жены, которой лишь опыт подсказывает, готов ли муж уйти с коктейльной вечеринки” (21).

У фрейлин обостренное чутье на так называемую “нервную когорту” – тех, кого нужно успокоить перед встречей с монархом. В группе встречающих они стоят на подхвате, чтобы принять врученные королеве букеты или неожиданные подарки. “Она всегда спрашивает: “Справитесь? Если нет, позовите кого-нибудь из полицейских на помощь”, – рассказывает одна из заслуженных придворных дам. – Когда ей преподносили огромную корзину цветов, она поворачивалась к нам в недоумении: “Что же нам теперь с этим богатством делать?” (22)

Свою службу фрейлины несут исправно, однако проколы все же случаются, и тогда помощниц настигает (по выражению графини Лестерской Элизабет, двадцать лет состоявшей в должности камер-фрейлины) “грозный взгляд” (23). Однажды, когда фрейлина Сьюзан Хасси заспорила “жарким шепотом” (24) с историком Полом Джонсоном, стоявшая рядом королева посмотрела на них, сдвинув брови, и приструнила: “Прекратите препираться, вы двое!”

Передвигаясь с королевой в автомобиле, фрейлины, как правило, не завязывают беседу, предоставляя это ее величеству. “Болтливая фрейлина – это ужасный ужас, – утверждает Эсме, вдовствующая графиня Кромер, назначенная на должность в 1967 году. – Ведь королеве приходится думать о предстоящих делах, о встречах, о речах. Она бы не выдержала, окажись рядом любительница почесать языком, поэтому я держу рот на замке” (25).

Фрейлинам, как и их неутомимой начальнице, приходится проводить много времени на ногах, но поскольку они не стеснены в средствах, то могут позволить себе волонтерскую, по сути, работу с символическим жалованьем и незначительной компенсацией представительских расходов. Они могут конкурировать из-за “лакомых” заданий, однако эту конкуренцию не афишируют. Наградой в их работе выступает сама честь служения монарху и принадлежность к клубу избранных, где так легко “пристраститься к роскоши” (26), как писала Фрэнсис Кэмпбелл-Престон, фрейлина королевы-матери.

В загородных королевских резиденциях к их услугам весь штат горничных, которые заботятся об удовлетворении их бытовых нужд, а во время дежурств в Букингемском дворце помощницы королевы собираются в собственной гостиной на третьем этаже, напротив детской. В большинстве случаев они обедают в придворной столовой с личными секретарями, адъютантами и другими старшими сотрудниками. Ближе к вечеру им подают чай и напитки в Адъютантской. “Мы никогда не обсуждали королеву и принца Филиппа, – говорит Эсме Кромер. – Никогда не позволяли себе жалоб или пересудов. Мы умели оставлять свое мнение при себе. И разумеется, никаких служебных баек” (27).

Как и своих главных советников, королева всегда называла фрейлин и адъютантов по имени. Остальной штат (не прислуга, это слово Елизавета II не приемлет) – лакеи, горничные и экономы – зовется по фамилии, за исключением ближайших личных помощников – камеристки и пажа. Два десятилетия с начала царствования Елизаветы II ее камеристка Бобо Макдональд занимала отдельное место в дворцовой иерархии – заботливая нянюшка, ухаживавшая за королевой с пеленок и негласно считавшаяся “глазами и ушами” ее величества. В Букингемском дворце эта невысокая очкастая шотландка обитала в покоях этажом выше королевских, куда ей подавали завтраки, обеды и ужины ливрейные лакеи, – за общий стол с остальным персоналом она не садилась. Свои волнистые волосы она укладывала почти так же, как Елизавета II, носила шелковые платья, созданные придворным модельером Норманом Хартнеллом, с тройной ниткой жемчуга.

За пределами семьи никто не знал королеву лучше Бобо и не мог олицетворять такую неразрывную связь с ее детством. Она спала в одной комнате с принцессой Елизаветой (28), пока та не достигла подросткового возраста, в том числе и в военные годы в Виндзорском замке. Бобо находилась рядом с Елизаветой неотлучно – в свадебном путешествии, при получении известия о смерти короля, на идиллической беззаботной Мальте, во время долгих многомесячных разлук с Филиппом, при рождении всех четверых детей, во время праздников, отпусков и заграничных поездок. “Бобо может не выбирать выражений перед королевой, она способна высказать, например: “Вы ужасно выглядите в этом платье” или “Вам нельзя носить зеленое”, – говорит Маргарет Роудз. – Она – доверенное лицо королевы в самом полном смысле слова” (29).

Главные модельеры Елизаветы II, Норман Хартнелл и Харди Эмис, догадывались, что роль Бобо не сводится лишь к организации примерок по вторникам, и ее консервативный вкус очень сильно влияет на выбор королевы. К своему гардеробу Елизавета II относится в какой-то степени как офицер к форменным комплектам, которые положено надевать по соответствующим случаям. Однако, если верить Крофи, когда Елизавета II была еще принцессой, ей нравилось самой создавать себе наряды. “Весь пол был устелен эскизами и рулонами тканей”, – вспоминает Валери Раус, торговый представитель Харди Эмиса. – Она ползала по полу, приговаривая: “Вот это надо взять к этому”. Она твердо знала, что с подплечниками перебарщивать не стоит. И что слишком коротко не годится. Во всех примеряемых вещах она пробовала садиться и махать рукой” (30).

Бобо ратовала за практичность и удобство, особенно зимой, когда ее больше всего заботило, как бы “маленькая леди” не замерзла. Своим коньком она считала аксессуары, особенно знаменитые сумочки-футляры, набившие оскомину остальным придворным. Бобо настолько невзлюбила Эмиса, что королева, произведя своего придворного модельера в рыцари, сказала: “Бобо меня за это убьет” (31).

Узкий круг близких друзей королевы отличается такой же строжайшей скрытностью, как и самые преданные слуги. Елизавета II никогда особенно не стремилась к новым знакомствам, однако время от времени все же этот круг расширяла. Принадлежность к друзьям королевы предъявляет заведомо незаурядные требования. Допущенные в ближний круг понимают и принимают правила и инстинктивно чувствуют невидимые границы. Дамы приседают перед королевой в реверансе, она целует их в щеку, и тогда они могут ответить ей тем же. Они умеют рассмешить ее и снять напряжение, она сбрасывает броню и даже позволяет себе поделиться если не сокровенными мыслями, то неоднозначными мнениями о людях и событиях.

Друзья обращаются к ней за советом – “разумным, человечным и мудрым” (35), по характеристике Патриции Брейберн. Однако это не значит, что они хватают телефонную трубку и звонят излить душу. Прежде всего, они учтивы. Даже Дэвид Эрли (13-й граф), знакомый с королевой с пяти лет, никогда не позволял себе фраз типа: “Да ладно, бросьте!” Один из основополагающих принципов, так называемый “заговор молчания” (36), – ни в коем случае не цитировать королеву дословно. “Те, кто знаком с ней накоротке, никогда ничего определенного не скажут – из боязни потерять ее доверие” (37), – объясняет сын одного из давних друзей королевы. Однако у знающих ее ближе всех вырабатывается талант отзываться о ней достаточно метко и исчерпывающе, не нарушая при этом границ доверия.

“Она не из тех, кто раскрывает душу, – говорит человек, знакомый с Елизаветой II почти шесть десятилетий. – Она отличный друг, с ней невероятно весело. Она очень прямая и практичная, отзывчивая. Если у кого-то заболеет ребенок, она поинтересуется, как дела и самочувствие. Но дистанция, граница все равно сохраняется. Вы не сможете общаться с ней запросто, как с закадычной подругой. Не потому, что она держит людей на расстоянии намеренно, такого нет, это просто часть ее натуры. В ее личную жизнь вторгнуться нельзя – вы туда просто не сунетесь” (38).

Непосвященные могут решить, что окружение королевы составляют оторванные от жизни снобы, однако на самом деле среди ее знакомых много самодостаточных, успешных, остроумных и энергичных людей, все отличаются крепкой закалкой и надежностью. “Одно из величайших достоинств королевы в том, что она не связывает себя со старой земельной аристократией, – утверждает Роберт Гаскойн-Сесил, 7-й маркиз Солсбери, который принадлежит именно к этой группе, включающей также герцогов Мальборо, Девоншира и Бофорта. – У нее нет клики. Есть старые друзья и родственники. Она дорожит семейными узами” (39).

В друзья и подруги Елизаветы II попадали представители многочисленной плеяды родственников по материнской линии – это и Мэри Колман, и Джин Элфинстоун-Уиллс, и кузина королевы Маргарет Роудз, Маунтбеттены – Патриция Брейберн и Памела Хикс, а еще Генри “Порчи” Карнарвон, Хью Графтон и Руперт Невилл, которые знали королеву с военных времен, проведенных в Виндзорском замке. Сюда же относились и увлекающиеся охотой и спортом друзья семьи – графы Эрли и Вестморланд, а также сэр Эрик и Пруденс Пенн, связанные с королевой в разных плоскостях. Пруденс дружила с Елизаветой II с подростковых лет, а ее муж более двадцати лет служил при дворе, организовывая торжественные события. Его дядя и фактический опекун Артур Пенн, один из самых близких друзей и советников королевы-матери, пестовал Елизавету II еще в детстве, в шутку называя ее “Полковник” (40).

“Снобизм ей совершенно не присущ, – уверяет Патриция Брейберн. – Она одинаково учтиво общается что с герцогами, что с дворецкими, что с горничными” (41). Точно так же, пожалуй, можно охарактеризовать ее отношение к американцам. Из ее близкого окружения немало ниточек тянется к бывшей британской колонии. Супруга Дэвида Эрли, Вирджиния, – дочь Джона Барри Райана и его жены Нин, которые занимали высокое положение в Нью-Йорке и Ньюпорте. Мать Порчи, Кэтрин Венделл, тоже была из Нью-Йорка, а его жена Джин, Уоллоп в девичестве, выросла в Вайоминге. Ее дед по отцовской линии, 8-й граф Портсмутский, поселился в Соединенных Штатах и женился на дочери кентуккийского судьи. Двоюродная сестра Джин – подруга детства королевы, Микки Невилл, – дочь американки и 9-го графа Портсмутского.

Приехав в Англию в 1955 году, Джин Уоллоп познакомилась с королевой в лондонском доме друзей своей кузины, Гэвина Астора, 2-го барона Астора Хиверского, и его жены Айрин. “Я чуть не умерла от страха, – вспоминает Джин. – Очень боялась встречи с королевой. Однако очень скоро я освоилась” (42). Елизавета II с самого начала поразила Уоллоп “невероятной уравновешенностью. С ней трудно сблизиться, но ожидание того стоит. Дружба складывается постепенно, и, чтобы узнать королеву, нужно очень много времени”.

В эти “домашние” моменты рядом с Елизаветой II чаще всего находился Филипп. Приближающийся в конце 1960-х к своему пятидесятилетию, консорт вел чрезвычайно насыщенную жизнь, посещая отдельно от королевы в среднем около трехсот семидесяти официальных мероприятий в год, в том числе и за рубежом. На публике он по-прежнему высказывался резко, даже резче прежнего. “Вас донимают москиты, нас – журналисты” (47), – обронил он в разговоре с главной медицинской сестрой Карибской больницы в 1966 году, возмутив этой репликой королевских корреспондентов, которых пришлось затем умасливать извинениями. Но и это его не утихомирило, судя по высказанному на выступлении в Эдинбургском университете: “Я получаю по зубам за свои слова” (48). В интервью шотландскому журналисту Филипп объяснил, что “монархия дееспособна только потому, что кто-то время от времени принимает огонь на себя <…> Если сидеть сложа руки и не высовываться – вдруг раскритикуют, – так и проживешь бесполезным овощем. Нужно отстаивать свои убеждения” (49). Именно это сделал Филипп в поездке по Северной Америке осенью 1969 года – и газеты запестрели негодующими заголовками. Сперва он заявил делегации в Оттаве: “Ответ на этот вопрос о монархии предельно прост. Если народу она не нужна, значит, требуются перемены. Но давайте расстанемся друзьями, без ссор. Монархия существует не ради собственной выгоды, а ради блага страны. Мы не развлекаться сюда приезжаем. Развлечения можно найти и более интересные” (50). Возмутив канадских подданных ее величества, Филипп перебрался в Соединенные Штаты, где устроил еще больший переполох.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.