Глава седьмая Новые начинания

Глава седьмая Новые начинания

За два месяца до собственного тридцать четвертого дня рождения Елизавета II произвела на свет третьего ребенка. В отличие от первых лет брака, когда родились Чарльз и Анна, теперь у нее имелись королевские обязанности, посягающие на “декретный отпуск”. “Долг для нее был превыше всего, решительно всего, – вспоминал помощник личного секретаря сэр Эдвард Форд. – Вот начинаются роды, мы знаем, что какое-то время ее не увидим. Однако проходит какой-то мизерный срок, то ли сутки, то ли двое суток, и она как ни в чем не бывало просит прислать ей новые документы, если уже поступили” (1).

Эндрю Альберту Кристиану Эдварду, номеру второму в очереди на британский престол, едва исполнилась неделя от роду, когда все внимание перетянула на себя двадцатидевятилетняя принцесса Маргарет, объявив о помолвке со своим ровесником, знаменитым фотографом Энтони Армстронг-Джонсом. Сестра королевы, пережившая горькое разочарование после неудачного романа четырехлетней давности с Питером Таунсендом, стала заметной фигурой в лондонском бомонде. Ее прически менялись в зависимости от настроения, а роскошные изгибы облачались в откровенные наряды ярких цветов. (Нэнси Митфорд, ужаснувшись ее неаристократичным туфлям с открытым носком, назвала ее “Пигмейка-пальцы-наружу” (2).) Заядлая курильщица, Маргарет прославилась своими двадцатипятисантиметровыми мундштуками и любовью к виски “Феймос Граус”, которым частенько злоупотребляла.

Если королева вовлекала людей в беседу, то принцесса Маргарет атаковала их своим “манерным мурлыканьем” (3), как описал ее выговор директор музея Рой Стронг. Она гораздо строже относилась к формальностям, чем королева, отвергая даже друзей, если они невольно нарушали протокол словом или жестом. “Только попробуйте пропустить “королевское” в “вашем королевском высочестве”, она вас в клочки порвет, – свидетельствовал один из ее знакомых. – Высочеств полным-полно в арабских странах. А я – королевское высочество” (4). В фильме “Королева” с Хелен Миррен есть вполне правдоподобный момент, когда Елизавета II говорит: “Я не измеряю глубину реверансов, этим занимается сестра” (5).

С 1953 года принцесса Маргарет наслаждалась затянувшейся подростковой вольницей под материнским крылом в Кларенс-Хаусе, отсыпаясь по утрам после позднего возвращения с вечеринок (оборачивающегося неудобствами для других гостей, не смеющих уйти раньше августейшей особы). Смущая знакомых, Маргарет могла нагрубить матери, например раскритиковав угощение на устроенном ею ланче, или бесцеремонно переключить телевизор на другой канал. “Не волнуйся, – успокаивала королева-мать свою подругу Пруденс Пенн, обеспокоенную хамским поведением Маргарет. – Я к этому привыкла” (6).

Королева тоже прощала сестре ее выходки, даже когда Маргарет на полтора часа опоздала в Букингемский дворец на празднование десятой годовщины царствования. “Чувствовалось, что сестра совершенно не считается с королевой и не в самом лучшем свете представляет монархию, – высказалась Патриция Брейберн. – Королева предпочитала разбираться с ней наедине, помогая сестре необходимой поддержкой и, возможно, советом, который, скорее всего, пропадал зря” (7).

Однако Маргарет могла быть и ласковой, и любящей – проявляя “редкостную кротость”, замеченную Питером Таунсендом, – а также доброй и заботливой, особенно с больными. Она увлекалась театром и исполнительским искусством, прежде всего балетом. Друзей она пленяла остроумием и живостью, подкрепленными проницательностью.

Влюбленность Маргарет в Тони Армстронг-Джонса королева восприняла с облегчением, поскольку желала сестре прежде всего счастья. Избранник не принадлежал к аристократии, однако имел довольно высокое происхождение. Его отец, Рональд Армстронг-Джонс, был барристером с глубокими валлийскими корнями, а красавица-мать Анна Мессель происходила из семьи богатых банкиров, заработавших состояние в Германии еще до переезда в Лондон и перехода из иудаизма в христианство (на этот генеалогический факт королевская семья предпочла закрыть глаза). Армстронг-Джонсы развелись, когда Тони было всего пять лет, и его мать обрела аристократический статус, выйдя за графа Росса. Итонское и кембриджское образование открыло Тони двери в аристократические круги, где он находил клиентов для своего растущего фотографического бизнеса.

Он был выше миниатюрной Маргарет на несколько дюймов, хорош собой, покорял ослепительной улыбкой и слегка прихрамывал после перенесенного в шестнадцать лет полиомиелита. Обаятельный и утонченный, он не терялся ни среди грубоватой богемы, ни в рафинированной атмосфере королевского двора. Кроме того, он мог потягаться с Маргарет в остроумии и разделял ее любовь к светской жизни. Неудивительно, что к нему прониклись симпатией и королева-мать, и Елизавета II, которая перед свадьбой предложила ему графский титул. Сперва он отказался, однако принял подарок год спустя и стал графом Сноудоном (в честь высочайшей горы Уэльса) в преддверии рождения их с Маргарет первенца Дэвида, обеспечив персональный титул – виконт Линли – племяннику королевы, который в противном случае остался бы мистером Армстронг-Джонсом.

Елизавета II не жалела средств для молодых. За два дня до свадьбы они с принцем Филиппом дали пышный бал в Букингемском дворце, где “все вокруг” – по свидетельству Ноэля Кауарда – “дышало роскошью и помпезностью” (8).

День свадьбы – пятница 6 мая 1960 года – выдался ослепительно солнечным. Над Мэлл трепетали на ветру белые полотнища с вышитым золотым вензелем “А и М”, около ста тысяч человек выстроились вдоль дороги к Вестминстерскому аббатству, словно “бесконечная цветущая изгородь, – писал Кауард. – Полицейские улыбались, гвардейцы сияли, воздух был напоен восторгом и волшебством весны” (9).

Маргарет напоминала сказочную принцессу в изысканно простом платье из белой шелковой органзы – номинально творении Нормана Хартнелла, однако по сути смоделированном Тони. Почти восьмисантиметровая Полтиморская бриллиантовая диадема прикрывала шиньон и служила креплением для длинной фаты из шелкового тюля. Принц Филипп повел свояченицу к алтарю, где ее ждал “бледный и слегка дрожащий” (10) Тони. За невестой шли восемь подружек в возрасте от шести до двенадцати лет во главе с девятилетней принцессой Анной в белых шелковых платьях до пола.

Ноэль Кауард, глядя на элегантную королеву в светло-голубом платье и жакете-болеро в тон, пытался понять, чем вызвана ее “хмурая гримаса” – “недовольством или попыткой скрыть печаль” (11). Внимательные наблюдатели пришли к выводу, что такое выражение появляется у ее величества при попытке подавить сильные эмоции. “Когда она чем-то сильно взволнована и пытается взять себя в руки, она похожа на грозовую тучу” (12), – писал лейборист Ричард Кроссман.

Как и все королевские торжества, празднество организовывал герцог Норфолкский, а BBC впервые устроила трансляцию с королевской свадьбы. Стеклянная карета – традиционный экипаж для королевских невест в последние полвека – доставил улыбающихся молодоженов в Букингемский дворец, где состоялся свадебный обед на сто двадцать из двух тысяч присутствовавших в аббатстве гостей. Для полуторамесячного свадебного путешествия королева предоставила сестре и зятю яхту “Британия”. Свадебные расходы в размере двадцати шести тысяч фунтов (13) взяла на себя королева-мать, которую, в свою очередь, щедро субсидировала Елизавета II, при том что оплата свадебного путешествия (шестьдесят тысяч фунтов) легла на правительство Макмиллана (14). После возвращения в Лондон Маргарет и Тони переехали в предоставленные королевой двадцатикомнатные апартаменты на четырех этажах Кенсингтонского дворца. Ремонт обошелся (15) в восемьдесят пять тысяч фунтов, пятьдесят тысяч из которых предоставило (16) Министерство общественных работ на восстановление здания после бомбардировок времен войны.

В 1960 году королева отказалась на время младенчества своего третьего ребенка от заграничных путешествий, однако в остальном исполняла официальные обязанности в полном объеме, получая от Макмиллана неиссякаемый поток писем и циркуляров, в основном на тему внешней политики. К еженедельным встречам премьер-министр готовил четкую повестку дня, “помогающую ее величеству обдумать и сформулировать возможные вопросы” (17), – писал биограф премьера Алистер Хорн. Макмиллан проникался все большим уважением к королеве, наблюдая “прилежание, с которым она обрабатывает огромный вал поступающих документов, и примечательное – для такого недолгого срока на троне – накопление политического опыта” (18).

Во время африканской поездки в начале 1960 года Макмиллан заявил белому южноафриканскому парламенту, что “на Африканском континенте дует ветер перемен, и, нравится нам или нет, рост национального самосознания – это политическая данность” (19). Не прошло и месяца, как южноафриканская полиция расстреляла шестьдесят семь протестантов в Шарпвилле, а на проводимой раз в два года Конференции глав Содружества в Лондоне наметилась угроза раскола по вопросу апартеида.

После десяти дней ожесточенных споров Макмиллан составил коммюнике, в котором пытался примирить и черных, и белых руководителей африканских государств. “Официальный текст слаб, – признавался он королеве, – но хотя бы имеет шансы быть принятым <…> По крайней мере, он на какое-то время удержит Содружество от развала” (20). Однако Южная Африка последовала дальше по пути сепаратизма, и в октябре 1960 года белое население с огромным перевесом проголосовало за упразднение монархии и провозглашение белой республики.

Одним из краеугольных камней внешней политики Макмиллана была кампания за вступление Британии в Общий рынок (европейскую зону свободной торговли, охватывающую Францию, Западную Германию, Италию, Бельгию, Люксембург и Нидерланды), от которого всецело зависело экономическое будущее страны. Самой влиятельной фигурой в этом вопросе выступал французский президент Шарль де Голль, которого предстояло убедить, что Соединенное Королевство настроено на полноценное партнерство, поскольку тот подозревал, что Британия гораздо теснее связана с Содружеством и Соединенными Штатами, чем с Европой. К помощи в переговорах Макмиллан привлек королеву, которая взяла на себя роль хозяйки пышного трехдневного государственного визита для де Голля с супругой.

Дважды в год с самого начала царствования Елизавета II принимала глав государств в Букингемском дворце в соответствии со строгими протокольными и церемониальными правилами. (Позже, в 1960-х, в качестве альтернативного помещения для приемов добавился Виндзорский замок.) Государственные визиты составляли существенную часть королевских обязанностей, и ее величество, славившаяся гостеприимством, окружала одинаковой заботой и вниманием лидеров больших и маленьких стран. Руководителя, которому надлежало оказывать почести, выбирало британское правительство, однако только королева могла подтвердить приглашение.

Визиты, как правило, длились три дня, главу государства селили в самых роскошных покоях Букингемского дворца – шестикомнатных Бельгийских покоях на первом этаже с видом на сад. По заведенному порядку прием начинался с торжественной встречи (обычно во вторник) с почетным караулом и марширующим оркестром, после чего гостя везли в экипаже во дворец на ланч с королевской семьей. После обмена подарками ее величество демонстрировала в картинной галерее королевские сувениры, представляющие интерес для высокопоставленного визитера. Вечером в дворцовом бальном зале устраивался торжественный банкет примерно на сто шестьдесят персон. В следующие два дня высокий гость встречался с правительственными функционерами и представителями бизнеса, а на второй вечер давал “ответный” обед в честь Елизаветы II и принца Филиппа.

Для французского президента британское правительство повысило градус причитающейся гостю помпезности и роскоши – “чтобы потрафить тщеславию де Голля” (21). К зрелищному проезду 5 апреля в открытой карете с королевой и торжественному банкету с цветистым тостом ее величества добавились фанфары от дворцовой кавалерии перед обращением де Голля к палате лордов и палате общин в Вестминстерском зале, гала-представление в “Ковент-Гардене” и фейерверк над дворцом. Де Голль, который из-за своей склонности к обрывочным, эллиптическим фразам был довольно сложным собеседником, нашел Елизавету II “эрудированной, хорошо разбирающейся в людях и ориентирующейся в событиях. Никто так близко к сердцу, как она, не принимает заботы и проблемы нашей бурной эпохи” (22). Насчет Британии и Общего рынка он скромно умолчал.

В начале 1961 года королева возобновила путешествия, отправившись вместе с Филиппом в пятинедельное турне по Индии, Пакистану, Непалу, Ирану, Кипру и Италии и пропустив первый день рождения принца Эндрю. Вскоре после возвращения ее величества в начале марта Макмиллан поделился с ней соображениями о новой президентской чете Америки – Джоне Фицджеральде Кеннеди и его блистательной молодой жене Жаклин. С Джеком Англия была уже знакома, поскольку до Второй мировой его отец Джозеф Кеннеди служил послом Соединенных Штатов при дворе святого Якова (так официально титуловался американский посланник в Британии). Ни один современный американский президент ни до, ни после не имел таких тесных связей с Британией, как Джек Кеннеди.

Будучи почти на десять лет старше Елизаветы II, Джек в конце 1930-х уже учился в колледже, а Елизавета была еще ребенком, поэтому друг с другом их не знакомили. Однако она видела Джо Кеннеди с женой Розой во время их визитов в Виндзорский замок и Букингемский дворец. Королева рассказывала канадскому премьер-министру Брайану Малруни о теплых чувствах, которые питала к матери Джона Кеннеди, приведя в качестве примера случай, когда в связи со смертью родственника их с Маргарет бросили одних в маленькой комнатушке, пока родители принимали высокопоставленных лиц. “Только Роза Кеннеди зашла к ним в комнату развлечь беседой, – передает Малруни. – Остальные гости оставили их без внимания, и королева помнит об этом спустя сорок лет!” (23)

Джо Кеннеди не отличился как посол и прослужил всего два года, пока Франклин Рузвельт не отозвал его в ноябре 1940-го. Кеннеди заискивал перед нацистами и заслужил презрение британцев, когда во время Лондонского блица [17] отсиделся в загородной резиденции. Позорное поведение отца “въелось в душу” (24) Кеннеди-младшего, по мнению друга президента, философа Исайи Берлина. Однако юношеские воспоминания об Англии не оттолкнули Кеннеди, а, напротив, усилили его любовь к этой стране и ее руководителям – прежде всего к Уинстону Черчиллю, которого он считал “величайшим человеком на своем жизненном пути” (25).

Макмиллан терпеть не мог Джо Кеннеди и поначалу настороженно относился к его сыну, опасаясь, что тот окажется “молодым наглым ирландцем” (26) и “темной лошадкой” (27), будет “упрямым, обидчивым, безжалостным и неразборчивым в связях”. Однако племянник Дороти Макмиллан, Билли, маркиз Хартингтонский, был женат на сестре Джека Кеннеди Кэтлин [18] , и это подстегивало любопытство Макмиллана.

Тем не менее за две первые встречи с Кеннеди в марте и апреле 1961 года шестидесятишестилетний премьер-министр проникся мгновенной симпатией к сорокатрехлетнему президенту. “Нам удалось побеседовать (наедине) свободно и открыто, – писал позже Макмиллан, – и посмеяться (что существенно) над нашими советниками и самими собой” (28). Королеве он докладывал, что Кеннеди “окружил себя высокообразованными людьми” (29).

По предложению Кеннеди, Макмиллан назначил британским послом в Соединенных Штатах сорокадвухлетнего сэра Уильяма Дэвида Ормсби Гора, знакомого Джека еще с довоенных времен и кузена Билли Хартингтона. Кроме того, сестра Гора Кэтрин была замужем за сыном Макмиллана Морисом, еще больше скрепляя эти “особые отношения в рамках особых отношений” (30). Кеннеди назначил своим послом в Британии шестидесятитрехлетнего Дэвида Брюса, заслуженного ветерана дипломатического корпуса, который прежде возглавлял посольства во Франции и Западной Германии. Первая жена Брюса, Алиса, была сестрой Пола Меллона, ближайшего друга королевы в американских скаковых кругах. Вольготно чувствующий себя и в брюках гольф на стрелковом поле, и в бриджах для верховой езды на псовой охоте, Брюс отлично вписывался в круг общения королевы. Заслуживший среди ровесников славу “профессионального функционера” (31), он завоевал доверие и старших придворных, и политиков высокого ранга, и продержался в должности восемь лет – рекордный срок для американского посла в Лондоне.

В июне 1961 года президентская чета прибыла в Лондон, поразив перед этим воображение французов во время краткого парижского визита, а Джону пришлось выдержать переговоры с непредсказуемым и непробиваемым Никитой Хрущевым во время двухдневной встречи в Вене, после которой в холодной войне между Соединенными Штатами и Советским Союзом наметилось резкое потепление. Визит в Лондон был обозначен как частный, с целью присутствовать на крещении племянницы Джеки, дочери Ли Радзивилл и ее мужа Стаса, однако на самом деле Джек хотел поделиться с Макмилланом итогами переговоров с Хрущевым. Премьер-министр докладывал позже королеве, что Кеннеди “был совершенно ошарашен непробиваемостью и варварством русского генсека” (32).

Вечером после крещения королева и принц Филипп устроили ужин для четы Кеннеди в Букингемском дворце – американским президентам не доводилось обедать там с 1918 года, когда король Георг V принимал Вудро Вильсона. Хозяева дворца “устроили роскошный прием в прекрасных покоях” (33), – писал после Дэвид Брюс. Однако тридцатилетняя первая леди, восемью годами ранее с искренней непосредственностью описывавшая коронацию, теперь робела перед тридцатипятилетней королевой, которую сочла “довольно замкнутой” (34). “Похоже, я ей совсем не нравилась, – поведала Джеки писателю Гору Видалу. – Филипп был милым, но нервничал. Они казались совершенно чужими друг другу”.

Точно так же первая леди откровенничала с фотографом Сесилом Битоном. Признав, что “они все были невероятно добры и милы” (35), Джеки сообщила, что “ее не впечатлили ни цветы, ни обстановка апартаментов Букингемского дворца, ни темно-синее пышное фатиновое на бретельках платье королевы, ни ее скучная прическа”. По словам первой леди, “королева оттаяла только раз”, когда Джеки пожаловалась на тяготы и напряжение канадского визита, а Елизавета II подмигнула ей заговорщицки и утешила загадочной фразой: “Со временем приноравливаешься, и становится легче” (36).

Несколько месяцев спустя, во время отложенного ранее государственного визита в Гану, Елизавета II неожиданно продемонстрировала характер. Сразу после обретения независимости от Британии в 1957 году президент Кваме Нкрума показал себя просвещенным руководителем, блюстителем западных политических и деловых интересов и приверженцем многорасовости. Его жена-египтянка (37) была из христиан-коптов, среди верховных сотрудников его администрации имелись англичане – в частности, капитан армии в качестве секретаря и женщина, работавшая у него ассистенткой и переписчицей.

Однако за два года, прошедших с отложенного визита королевы, Нкрума превратился в диктатора, который вверг страну в “тиранию и коррупцию” (38) (по отзыву Черчилля), отправляя за решетку без суда и следствия сотни участников оппозиции, высылая британских чиновников и советников, выступая против Британии в своих речах. Настораживало также, что, побывав в сентябре 1961 года с визитом в Москве, Нкрума начал склоняться к альянсу с Советским Союзом и возможному выходу из Содружества.

Несмотря на ощутимо накаляющуюся в свете демонстраций, рабочих волнений и угроз в адрес Нкрумы обстановку, Макмиллан посоветовал королеве не отменять планирующийся на середину ноября приезд. В то же время он подстрекал Кеннеди расстроить планы Советского Союза насчет Ганы предложением спонсировать постройку гидроэлектростанции Акосомбо, однако американский президент пока тянул с решением. Британский парламент и отдельные представители прессы призывали Елизавету II отменить поездку. Черчилль писал Макмиллану о “растущем беспокойстве за безопасность ее величества, а также опасениях, что ее визит может быть воспринят как одобрение откровенно авторитарного режима” (39). Макмиллан ответил в тот же день, что “королева желает ехать. С ее отважным характером это неудивительно” (40).

Саму Елизавету II до глубины души раздражало давление со стороны “малодушных депутатов и прессы” (41). “Как я буду выглядеть, если испугаюсь и пойду на попятную, а Хрущев потом приедет и получит в Гане теплый прием?” (42) Она не изменила точку зрения даже после взрывов в Аккре, прогремевших за пять дней до ее визита.

Она покорила Нкруму, с которым ее фотографировали танцующей на торжественном балу, и очаровала ганскую прессу, назвавшую ее “величайшим в мире социалистическим монархом” (43). Народ Ганы “полюбил ее всем сердцем – буквально голову потерял, – заявила диктор BBC Одри Рассел. – Она сидела в кабриолете рядом с Нкрумой <…> совершенно невозмутимая. Само спокойствие. Высоко поднятая голова, никаких лишних улыбок – все как надо” (44). Впоследствии Елизавета II поразительно метко охарактеризовала Нкруму в письме к своему другу Генри Порчестеру, удивляясь, “насколько запутанны его представления об остальном мире и насколько наивны и тщеславны личные и государственные амбиции”, ужасаясь “его недальновидности” и неспособности “заглянуть чуть дальше отмеренного ему жизненного срока” (45).

После возвращения Елизаветы II в Лондон в конце ноября Макмиллан позвонил Кеннеди и заявил: “Я рисковал своей королевой. Теперь вы должны рискнуть своими деньгами!” (46) Кеннеди согласился ответить “храбростью на храбрость” (47), и менее чем через две недели объявил о решении США финансировать строительство гидроэлектростанции Акосомбо. Опасения насчет выхода Ганы из Содружества поутихли.

С Джеком Кеннеди королеве больше встретиться не довелось, хотя Джеки и Ли были в Лондоне проездом в марте 1962 года, возвращаясь в Штаты из Индии и Пакистана. На этот раз Елизавета II устроила для сестер-американок (48) торжественный обед в Букингемском дворце с Макмилланами, Эндрю Девонширом (11-м герцогом), Майклом Адином, дворцовым экономом Патриком Планкетом и другими гостями. В отличие от предыдущего визита первая леди и королева прониклись друг к другу симпатией. “Было очень приятно увидеться с миссис Кеннеди, – писала Елизавета II Джеку. – Надеюсь, ее пакистанский подарок [гнедой мерин по кличке Сардар, полученный от президента Мухаммеда Айюб Хана] окажется хорошим – передайте ей, пожалуйста, что мой пакистанец совсем распоясался, скача с детскими пони на праздниках, надеюсь, ее конь окажется спокойнее!” (49)

Весной принцу Чарльзу, окончившему Чим, настала пора переходить на следующую школьную ступень. В апреле пятнадцатилетнего подростка перевели в Гордонстоун. Филипп еще больше уверился в мысли, что строгий уклад его альма-матер поможет робкому, погруженному в себя сыну закалить характер и сделает его более стойким. Он считал, что мальчик должен “понять, из какого теста он сделан; обрести себя или хотя бы в общих чертах определить свои способности” (50). Юноша, преодолевший себя, “отличается от других, у него глаза горят”, – считал Филипп. Причина этих отличий – осознание, что “он справился”, что “страшно лишь поначалу, а теперь он знает, что себе можно доверять и не пасовать перед трудностями”.

Однако, как и в случае с Чимом, Филипп принимал желаемое за действительное, перенося на сына собственный удачный опыт обучения в Гордонстоуне, и ни Елизавета II, ни ее мать не могли его разубедить. Королева-мать ратовала за Итон как за облегченный вариант с привычной для Чарльза аристократической средой. Но Филиппа не устраивала его близость к Виндзорскому замку и Лондону с вездесущими репортерами желтой прессы. Кроме того, как модернизатор он видел несомненные преимущества погружения сына в более эгалитарную и разнообразную среду, чем итонская с ее укоренившимися аристократическими традициями.

Чарльз отбыл пятилетний “тюремный срок” (51), как он называл его впоследствии, в Северо-Восточной Шотландии, где условия оказались еще суровее, чем в Чиме. К шортам в холод, утренним пробежкам, холодному душу и открытым в любую погоду окнам добавились постоянные невыносимые издевательства. Чарльз писал родителям, что “здесь просто ад, особенно по ночам” (52), когда соседи по спальне закидывают его тапками и подушками или “налетают на меня с разбега и бьют что есть силы”. Он умолял забрать его домой, однако отец отвечал, что испытания закаляют.

Единственной отдушиной для Чарльза были поездки в Балморал, точнее, в Беркхолл, к любящей и заботливой бабушке, разделявшей его увлечение искусством и музыкой. Но даже там “за три-четыре дня до отъезда в школу он ходил мрачнее тучи, – вспоминает друг семьи Дэвид Огилви, 13-й граф Эрли. – Он ненавидел возвращаться в Гордонстоун” (53).

Как раз после окончания королевского отпуска в Балморале в октябре того года мир на тринадцать дней замер на волосок от ядерной войны, когда между Соединенными Штатами и Советским Союзом разгорелся конфликт из-за размещения ядерных ракет на Кубе. Королеву держал в курсе происходящего Макмиллан, который находился в тесном контакте с Кеннеди. Ракетный кризис еще больше укрепил британско-американские связи. Кеннеди руководствовался советами Дэвида Ормсби-Гора в ключевых тактических решениях, например относительно протяженности блокадного периметра, а Макмиллан получил совещательный голос.

За семь лет пребывания Макмиллана в должности премьера у него с королевой сложились теплые отношения, проникнутые взаимопониманием и уважением. Не умаляя своего достоинства, он относился к Елизавете II с подобающим почтением, как прежде Черчилль. “Она любит свои обязанности и хочет быть королевой, а не марионеткой” (54), – писал он. Особое восхищение ее величества заслужили усилия Макмиллана, направленные на стабилизацию обстановки в Содружестве. Королева умела поддержать премьера добрым словом, выражением восхищения или сочувствия, но в 1963 году ей пришлось пустить в ход весь свой эмоциональный арсенал.

В январе она вместе с премьер-министром огорчалась, когда де Голль, пользуясь своей властью, не пустил Британию на Общий рынок. Вскоре после этого королева с Филиппом отправились на борту “Британии” в очередной масштабный тур по тихоокеанским странам Содружества, включая Австралию и Новую Зеландию. Мартовский Лондон встретил их по возвращении бурным постельным скандалом, угрожающим крахом макмиллановского правительства. Военный министр Джон Профьюмо вступил в связь с “известной в Лондоне девушкой по вызову” (55) Кристин Килер, состоявшей одновременно в любовницах у советского военного атташе, что дало основание подозревать ее в шпионаже и “политической дискредитации” (56) “распущенного и развратного” правительства, как выразился советник Кеннеди Артур Шлезингер.

Поначалу Профьюмо отрицал свою связь с Килер и перед Макмилланом, и перед палатой общин, однако в июне вынужден был с позором уйти в отставку, покаявшись во лжи. Макмиллану пришлось признать себя перед парламентом жертвой “отвратительного обмана” (57), который Дэвид Брюс назвал “прискорбным и крайне тревожным звонком” (58). Брюс опасался, что доверие к Макмиллану “теперь катастрофически подорвано” (59).

Королеве премьер-министр отправил письмо, в котором выражал “глубочайшее сожаление по поводу недавних событий” (60) и извинялся за “несомненный урон, нанесенный ужасным поступком одного из министров ее величества”, добавляя, что “разумеется, не имел ни малейшего представления о двойной жизни” Профьюмо и его окружения. Елизавета II ответила “трогательными утешениями <…> и сочувствием своему премьер-министру, переживающему трудные времена” (61), как охарактеризовал ее письмо Алистер Хорн.

Профьюмо удалился с государственной арены и всю оставшуюся жизнь тихо трудился на благо бездомных и неимущих. Годы спустя с ним негласно подружилась премьер-министр Маргарет Тэтчер, которая, восхитившись его скромным и благородным трудом, на свое семидесятилетие в “Кларидже” в 1995 году усадила его рядом с Елизаветой II. Дворец одобрил (62) это почетное место, отражая тем самым терпимость королевы и умение прощать ошибки. Разделяя уважение Тэтчер к его добрым делам, Елизавета II вела с реабилитированным Профьюмо “оживленную беседу” (63), как свидетельствует Чарльз Пауэлл, барон Пауэлл Бейсуотер, один из старших советников Тэтчер.

Как и опасался Дэвид Брюс, поступок Профьюмо серьезно ударил по Макмиллану, который в сентябре 1963 года сообщил королеве, что собирается к следующим выборам, выпадающим на будущий год, оставить руководство партией. Менее чем через месяц, 10 октября, сраженный острейшим приступом простатита, он был увезен на срочную операцию по удалению, как предполагалось, злокачественной опухоли. Операция прошла успешно, опухоль оказалась доброкачественной. Тем не менее Макмиллан впал в панику, как когда-то Иден, и решил подать в отставку немедля – королеве пришлось прервать отпуск в Балморале и вернуться в Лондон.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.