Часть двенадцатая
Часть двенадцатая
Председатель Молодежного центра Саша Кострикин оказался милым интеллигентным человеком. Я предполагал, что надо будет платить за аренду зала. Но он очень быстро согласился на наше предложение, не поставив никаких условий. Это было удивительно и приятно. Мы договорились, что устроим все в первую же субботу. Я сговорился с Володей Атаманенко, что он привезет минимальный аппарат и сговорился с Емельяновым, что он привезет барабаны. И мы стали обзванивать старых дружков музыкантов. Я пригласил «Красный хлеб» и Димку Гусева со товарищи, и, естественно, пришли Ляпин, Ильченко, Никита Зайцев, Женька и Титович. В означенный день начал подтягиваться народ. Естественно все было бесплатно и пришло человек пятьдесят-шестьдесят. В основном это были ближайшие дружки и родственники музыкантов. Пока народ подтягивался, мы стали играть с «Черной мамой». На сцене было несколько комбиков, и по мере появления музыканты по очереди забирались на сцену. Постепенно собрался оркестр человек восемь, и все само собой покатило. Не надо было ничего придумывать – музыканты играли для себя. Все находились в прекрасном расположении духа, и не надо было никого уговаривать. Получилось все само собой и так продолжалось часа три. Внизу работало кафе, и я сговорился с Сашей, что пиво и прохладительные напитки можно заказать наверх. Все напились и остались довольны, а музыкантов пришлось просто уговаривать остановиться. Я предложил собраться ещё раз перед Женькиным отъездом, и все были в восторге от этой идеи. Мы поговорили с Сашей Кострикиным, он ничего не имел против. Я ещё раз был приятно удивлен. Володя Атаманенко сказал, что он уезжает и аппарат выкатить не сможет. Надо было что-то изобретать.
Димка стал суетиться и, используя ситуацию, что Женька в городе, предложил сыграть блюзовый джем на Дворцовой площади. Сначала я категорически отказался, но Димке очень трудно отказывать. Он свистнул своего друга Женю Поротова с телевидения, и он каким-то образом прикатил автобус с телевизионной аппаратурой, который они поставили прямо у Эрмитажа, там где обычно стоят трибуны. Привезли барабаны и небольшой аппарат с микрофонами. Все включились, и мы с Ляпиным пытались вспомнить несколько тем, что мы играли в период «Турецкого чая». Собралась небольшая толпа, откуда-то подошел черный американец и запел блюз. Когда все стало крутиться вокруг блюза и рок-н-ролльных стандартов, я зачехлил инструмент и ретировался. Я не чувствовал себя настолько раскованно, чтобы пару часов играть блюз. Как я уже говорил, я не настолько мобильный музыкант. Когда все закончилось, я поговорил с аппаратчиками, нельзя ли у них арендовать такой же комплект аппаратуры, и мы быстро сговорились. Аппаратчика звали Паша Марюхта, и в означенный день он без предварительного прозвона привез аппаратуру. Получилось примерно тоже самое, что и в первый раз, только народу пришло человек сто. И мне взбрела в голову шальная идея, а не устраивать ли подобные концерты каждую субботу. Саша сказал, что пока лето, ещё не съехались все театральные коллективы Молодежного центра, и зал пока пустует, это вполне возможно. Единственное условие, которое он поставил, чтобы концерты заканчивались не позднее одиннадцати часов, после чего мы должны убирать все помещения. Так совершенно случайно образовался клуб.
Надо было подумать о том, кого пригласить в следующий раз. Как-то незадолго до этого я встретил Женю Пусснера из «Клуба кавалера Глюка», и он пригласил меня в «Бродячую собаку» на Площади Искусств, где играли его дружки Рашид Фанин и Игорь Каим. Мы пошли на концерт с Ольгой Кеттунен. Это был крохотный уголок, маленькая комната, но было прекрасное настроение и нас совершено восхитили эти музыканты – это был запредельный уровень мастерства, которого я в этой стране не видывал. После концерта я подошел к ним поблагодарить, выяснилось, что они меня хорошо знают и рады знакомству. И конечно же, когда у меня созрела ситуация, я решил их пригласить выступить в нашем клубе. И сказал им, чтобы они свистнули всех своих знакомых. Я написал фломастером объявление, что такого-то числа в клубе «TaMtAm» состоится концерт Рашида Фанина и Игоря Каима и повесил его на дверь «Сайгона», который к этому времени уже давно был закрыт. При этом я не указывал адрес. Я рассчитывал на то, что пытливые и любознательные сами найдут туда дорогу. «Сайгон» был местом, куда меня никто не звал, и я сам ходил туда десять лет. В нём не было ни удобств, ни интерьера, и нигде не было написано, что это «Сайгон». И я решил следовать этим традициям и использовать этот принцип. Надо было просто подождать, когда люди сами станут ходить в то место, которое по каким-то параметрам станет им родным.
На означенный концерт пришло человек тридцать, причем одним из гостей был Джо Бойд – продюсер «Increrdible String Band» и «Fairport Convention», которого я накануне встретил у Боба. Но пока это место не производило впечатление клуба, а было больше похоже на разовый концерт. Мне очень понравилось выступление этого дуэта, но Джо Бойд вежливо поблагодарил и откланялся, ничего не сказав. На концерт пришла также Маша Стеблин-Каменская, которая спросила не могла бы она чем-нибудь помочь, и осталась помогать нам с Леной убирать. Само помещение Молодежного центра было захламлено – половина фойе была завалена сломанной мебелью, а на сцене валялся театральный реквизит, среди которого были корзины с листьями и гроб. В Центре репетировали три театральных коллектива и один из них был Театр абсурда. Это было символично, поскольку во многом предопределило и стиль клуба и многие события, в нём происшедшие.
На следующей неделе, когда я зашел в Центр и думал кого бы пригласить, появился молодой человек, который представился Витей Ивановым и спросил, могут ли они выступить двумя группами «Solus Rex» и «Нож Для Фрау Мюллер». Я не имел ни малейшего представления о том, что это такое и согласился. Я снова сговорился с Пашей Марюхтой по поводу аппарата, и он любезно согласился за чисто символические деньги. Я предложил Саше договориться с кафе, чтобы во время концерта продавать пиво на втором этаже в фойе зала. Но выяснилось. что кафе не имеет лицензии на продажу алкоголя. Саша сказал, что позже он что-нибудь придумает, а пока мы сами можем купить пиво в магазине и продавать его с небольшой наценкой. Так стала вырисовываться какая-то схема.
Днем я по-прежнему работал на корте, а вечером на каждый из концертов приходил кто-нибудь из ребят, с которыми я познакомился. Как-то пришёл Сережа Сараджев и стал помогать нам с подготовкой концерта. Мы стали приходить пораньше и думать, что можно сделать. Мы пытались рассредоточить барахло, так как выкидывать его не имели права. В зале оставалось много театральных сидений, обитых красной тканью, и пока не приходила публика, это было похоже на зал в каком-нибудь лектории. Но ничего поделать было невозможно, мы должны были исходить из того, что есть. Поскольку сцена была очень низкая, первые несколько рядов мы выкладывали прямо на пол из сидений от раздолбанных кресел. Потом ставили несколько рядов кресел, а если приходило больше народу, то люди стояли сзади и таким образом у нас получалось три уровня, прямо как в театре.
Я не знал сколько народу может придти, и к следующему концерту мы с Леной купили три ящика пива… Пришло человек около ста странных молодых людей. Группа «Solus Rex» оказалась очень изящной группой, играющей нечто по стилю напоминавшее «Cocteau Twins», но с более приджазованным вокалом. Их солистка Аня Добровлянская пела на английском языке, что меня страшно порадовало. Все музыканты играли прямым звуком, даже барабаны не были подзвучены, и в этом была определенная прелесть. Хотя, пожалуй, такая музыка требовала другого звука, которого мы пока добиться не могли. Но то, что ждало впереди, меня совершенно сразило наповал. «Нож Для Фрау Мюллер» абсолютно не укладывались в мою классификацию. Ничего подобного я раньше не слышал. Это была мощнейшая и настолько причудливая по форме музыка, что я просто остолбенел. Интересно было абсолютно все, как музыканты играли, как они держались на сцене, и как сдержанно их принимала публика. Их вокалист, который включил микрофон через примочку, которая висела у него на поясе, манипулировал своим голосом, сидя на корточках спиной к залу и, совершенно не обращая внимания на публику. Было такое ощущение, что эти люди играют для себя. Не имело никакого значения, слушают ли их и реагируют ли вообще. Надо сказать, что у них была совершенно адекватная, пришедшая с ними публика, которая вела себя абсолютно таким же образом. Создавалось впечатления, что они обладают определенного рода кодом, который мне недоступен. Меня это заинтриговало и восхитило. Они были абсолютно некоммуникабельны и не обращали на меня никакого внимания. После концерта с моей стороны требовалось как-то выразить свое ощущение и завязать знакомство, чтобы договориться о последующих концертах, но я не нашёл подходящих слов. Мы договорились, что они снова смогут сыграть через месяц. После концерта мы остались убирать зал. И в зале остался барабанщик «Ножей» Лёша Микшер, который неожиданно оказался очень открытым человеком, что совершенно не вязалось с тем образом, который сложился у меня, когда я видел его на сцене. Мы быстро все убрали и, включив музыку, расположились прямо в зале попить чаю. Лёша остался с нами, и мы долго говорили за жизнь. Это был первый контакт с людьми, с которыми, как выяснилось, я связал себя на долгие годы.
На следующей неделе мы сговорились с «Восточным Синдромом», который уже давно пустил корни в этом городе. Кстати незадолго до этого я познакомился с музыкантом из этой группы Андреем Неустроевым. Он приехал из Магадана и, как многие люди приезжающие в этот город, забрел ко мне на чашечку чая. Он только что расстался с этой группой и был в состоянии смятения духа. К сожалению я ничем не мог ему помочь, а лишь только выказал свою симпатию и расположение. Он ещё долго писал мне, а иногда вдруг звонил ночью, вероятно забывая о том, что мы живем в другом времени. Но, к сожалению, год от года в его письмах становилось трудно усмотреть связь и наше знакомство постепенно оборвалось.
У меня в паспорте оставалась американская виза, которую я получил ещё во время фантазий «Турецкого чая», и Ваня Бахурин предложил мне использовать её для поездки на три дня в Будапешт. Он попросил меня выполнить его поручение, при этом оплачивал все дорожные расходы и давал деньги на карманные расходы. Грех было отказываться. Мы уже сговорились, что в первую неделю после моего возвращения будут играть «Пупсы» и немецкая группа «Hordy-Tordy». Я уехал, оставив дела на попечение Лены и Сережи Сараджева с полным ощущением того, что клуб уже начинает приобретать конкретные очертания. Будапешт поразил меня своей красотой, резко контрастирующей с цветом Дуная, который оказался вовсе не голубым, а мутным, как «титанический» кофе. У меня там совсем нет знакомых и, к сожалению, я там не смог найти велосипед и не получил никакого представления о тамошней клубной тусовке. Поезд, на котором я возвращался, опоздал часа на три, остановившись в нескольких километрах от города. Было странное предчувствие, которое тут же подтвердилось, когда я добрался до дому – произошел военный переворот.
Это было совершенно некстати. Не хотелось верить в то, что то, что я затеял, придется сворачивать. Но по счастью все обошлось малой кровью. Ближайший концерт пришлось перенести из-за траура. «Восточный синдром» отыграл при таком скоплении народа, что Сережа Сараджев сказал, что пожалуй, он больше не сможет помогать нам на нашем поприще. Я ещё не имел никакого представления о том, что мы делаем. Не было никакой концепции. Основная идея заключалась в том, что надо идти дальше. Мой опыт участия в группе в целом я расценивал как негативный. И все, что я мог делать, это стараться его не повторить. Не повторить те ошибки, которые совершил я, и которые мы совершили вместе как группа. При всём том, я был благодарен тому, что я имел этот опыт. Я очень много приобрел, и было много позитивных моментов. Но он кончился ничем – я потерял друзей. И все завоевания и приобретения не стоили того. У меня выработалась стойкая аллергия на все то, что стало называться русским роком. Я четко видел закравшуюся ошибку. И чтобы исправить её, я должен был начинать с самого начала. Я состоял в членах «Рок-клуба», но к этому моменту уже не считал себя таковым, да и был ли «Рок-клуб» в это время? В городе не было концертов, а если такие кто-то и организовывал, то как правило для одних и тех же групп. У меня вызывало недоумение то, что любой концерт превращался в акцию. Меня тошнило от протеста и от позы, которую приняли рок-музыканты, серьезно приняв эту игру и не заметив, что уже её проиграли и стали частью системы. Для меня же никакого значения не имело какая система. Не бывает плохой и хорошей системы – она одна. На поверку оказалось, что весь андерграунд предыдущей эпохи носил чисто экономический характер. Как только рухнула стена, в андеграунде отпала необходимость, и настало благоденствие, когда все музыканты превратились в «профессионалов». Для каких-то групп обстоятельства сложились «благоприятно», и они автоматически перешли в разряд супергрупп, для других нет и они вынуждены были довольствоваться случайными заработками и сетовать на то, что гонорары не так велики. Но из чего они могли сложиться? Только из того, что по-прежнему работали механизмы разрушенной системы. Существовали концертные организации и областные филармонии, которые мгновенно пересторились и стали рубить деньги на новом материале. Вместо разборчивой аудитории появилась толпа. Меня это категорически не устраивало.
Концерт «Пупсов» чуть было не стал последним. Пришла тьма народу. Это был настоящий панк-концерт. Публика была настолько своеобразной, что сначала я опешил. Я никогда не видел столько панков в одном пространстве и до этого времени не питал к ним особой симпатии. Они в свою очередь тоже. Мы не могли пересекаться, для этого не было почвы. Никто не мог поверить в то, что кто-то станет специально что-то для них делать. Поэтому у них была сильнейшая жажда разрушения и у них не было никаких сдерживающих центров. Для них каждый концерт в новом месте должен был быть последним. Всё это было созвучно тому, что мне довелось постичь во времена моей юности. У нас было уродливое время, они же оказались в ещё более жестких условиях, когда рушилось все вокруг, и это было своего рода формой защиты. Меня это пугало и восторгало одновременно Я чувствовал, что если бы мне было сейчас двадцать лет, то скорее всего я был бы таким же. Все те приготовления, которые мы сделали перед концертом, были уничтожены. Народу было столько, что кресла не понадобились. А подушки, которые мы положили на пол, всем мешали и их просто растоптали. В туалете оторвали раковину, и все было закидано бутылками и осколками. Но при этом было ощущение жизни, какой-то другой, ранее не знакомой, но почему-то притягательной. Ничего поделать было невозможно, можно было только надеяться, что все кончится благополучно и потом думать, что делать дальше. Я думал, что Саша предъявит претензии, и на этом клуб прекратит свое существование, не успев толком начаться. Но Саша отнесся спокойно и сказал, что просто следует починить раковину и можно продолжать. Постепенно концерты такого рода стали привычными, и мы сами немного освоились с происходящим. Хотя рационального объяснения, почему мы продолжали это делать, никто дать не мог. Я не знал, что ожидать от других концертов. У нас не было ни достаточного опыта, ни команды, которая могла бы со всем справиться. Мы с Леной и Машей с этим справиться явно не могли. На этом концерте появился совсем юный Андрюша Алякринский, которого Паша Марюхта позвал себе в ассистенты. Паша предложил, что если я смогу с Сашей договориться о какой-нибудь комнате, то он мог бы оставлять аппаратуру и не возить её каждый раз. Саша любезно предоставил угол в бухгалтерии. Это было не так удобно, однако лучше, чем ничего. На большее мы не претендовали.
Группы просто записывались на выступления, и я не имел представления о том, что они играют. Но надо было как-то определиться со стилем. Я не хотел повторять опыт «Рок-клуба» с авторитетными комиссиями и прослушиваниями. Но несколько групп были абсолютно бездарными, и на них выступление приходила вялая кучка родственников музыкантов и одноклассников, я понял, что так продолжаться не может – надо требовать демо-записи. При прослушивании записей основным критерием было то, что это не должно быть похоже ни на одну группу, которые определяли основные направления русского рока. Пусть не обязательно это будет тем, что непременно должно понравиться мне. Пусть они поют на любом языке, лишь бы не было умных текстов под вялый аккомпанемент и не было признаков тяжелого металла с бессмысленными гитарными запилами. Желательно, чтобы была музыка интересная по форме. Она могла быть странная, энергичная, нарочито «примитивная», но с юмором. И для меня очень важным было ощущение от трехминутного разговора с ребятами, которые приносили кассеты. Первое впечатление, как правило, было правильным. И ощущение от прослушивания кассеты, часто совпадало с ощущением от выступления. Когда же я прислушивался к чьей-то рекомендации, то вероятность ошибки увеличивалась. И так в ходе опыта я заметил, что в основном то, что можно условно отнести к панк-року, оказывается самым интересным. Мне кажется, что панк-рок, возникший чуть раньше, не имел под собой достаточной почвы. И те, и другие музыканты были в андерграунде. И только с появлением монстров отечественного рока он приобрел смысл. Он содержал протест против того, чем эта музыка стала. То есть русские музыканты первого поколения проделали тот же путь, что и западные, к моменту появления панк-рока в конце семидесятых выросло другое поколение, для которого музыкальный язык и образ жизни музыкантов первого поколения устарел.
Рокабильные концерты были самыми многолюдными. На них слетались мотоциклисты, которые под окнами устраивали показательные разъезды, и половина народу тусовалась на улице. Все окна были открыты, на улицу летели бутылки, и был такой шум, что я не верил в то, что это не просто происходит на моих глазах, а что именно я все это затеял. Рокабильных групп оказалось очень много. Они были очень стильными и, как правило, более искусными музыкантами, но при этом самыми капризными, и у нас почти всегда возникали проблемы с озвучиванием контрабаса. Я не имел представления, что и среди них есть разные тусовки, и пока не научился отличать одну от другой. И иногда случались ошибки, когда в одном концерте участвовали группы разные по принадлежности. Приходила разная аудитория, хотя она всегда была смешанная, но иногда приходило больше «ковбоев» и были возможны столкновения. Особенно меня напугало первое выступление «Meantraitors», когда драка возникла, как только группа начала играть. Даже если играли группы рокабилли и сайкобилли, могло возникнуть некоторое биение. Но конечно же не такое сильное, как с панками. Как-то играла рокабильная группа «Attrackars» (я не знал, что значит это слово и никак не мог запомнить, как оно правильно пишется), и в этот же день меня уломала выступить группа с таким же непроизносимым названием «Incest Kukls», определения стиля которой я дать не могу – это было нечто. Так вот они весь вечер разбирались, а когда мне удалось их уговорить выйти на улицу и там продолжить разборки, то они выбрали двух бойцов – Харлея и Джеймса, и эти два представителя ковбоев и панков стали биться во дворе. Их окружила толпа человек в сто. Я не знал, кто из них победил, больше всего я боялся, что после этого будет массовая драка. Но, «по счастью», они надавали друг другу по морде и разошлись. Оказалось, что агрессия – это специфика жанра. Постепенно я стал терпимее, но всё равно привыкнуть к этому так и не смог. Но всему этому мне ещё предстояло научиться, а пока мы просто приспосабливались к обстоятельствам.
Как мне удалось подсмотреть во время моих путешествий, все музыкальные клубы живут исключительно от продажи алкоголя. И хотя я сам не пью, мне пришлось использовать этот принцип. Надо было на свой страх и риск продавать пиво. Осенью, в один из концертов, когда мы покупали только пять ящиков пива, ко мне подошел какой-то человек и спросил, на каком основании мы торгуем пивом? По физиономии было видно, что это мент в штатском. У нас не было лицензии, и я напрямую задал вопрос, как эту ситуацию можно исправить? Он сказал, что очень просто – один ящик пива. Тогда я понял, что это был один из соседей сверху. Молодежный центр был очень своеобразно расположен. Прямо над ним находилось милицейское общежитие, о чём я узнал уже постфактум. Более нелепого соседства представить себе было невозможно. Мы были сильным раздражающим фактором, и естественно во время наших концертов спать было невозможно, и они сидели в кафе. Само кафе Молодежного центра было местом специальным. Естественно там была своя тусовка тех, кто держал это кафе. Также там постоянно сидел Саша Кострикин и его гости. И за одним из столиков обязательно были менты из общежития. Компания получалась очень разношерстная. Я вообще никогда не ходил в такие заведения, и заходил туда только если мне надо было найти Сашу или переговорить с кафешниками по какому-нибудь делу. Я им был не очень симпатичен и не собирался перед ними заискивать и выстраивать отношения. Однако это было соседство, с которым так или иначе приходилось считаться, коль скоро мы оказались под одной крышей. Им не очень нравилось то, что я затеял, и в особенности та категория людей, которая стала появляться в кафе. Конфликт был неизбежен. Они шли на разные меры, пытаясь то закрывать кафе во время наших концертов, то ещё что-нибудь. Они не увидели золотую жилу, которую мы вскрыли прямо перед их носом. С моей точки зрения, любой предприниматель, увидев, что в его маленькое кафе вдруг стали приходить сотни людей, непременно использовал бы эту ситуацию и заработал бы кучу денег.
В тот вечер, когда те менты выпили свой ящик пива и пришли за вторым, я не выдержал и сказал, что так не пойдет – я не прав, что нелегально торгую, они же не правы, что взяли у меня взятку, чему есть свидетели. Я понимал, что рано или поздно может появиться внешняя сила, которая предложит опеку и крышу и которой обычно платят мзду. Но отдавать два ящика из пяти просто так, это было чересчур. Они пытались мне угрожать, но уже были настолько пьяны, что я просто не стал с ними разговаривать, и они ушли. На следующей неделе они пришли снова, но я уже не пошел у них на поводу и дал им всего две бутылки пива. Они чувствовали, что перегнули палку и отстали.
Первые три месяца концерты были бесплатные, и туда ходили все, кому не лень. Больше всего меня беспокоили случайные люди, которые пили в кафе, а потом поднимались наверх и нарывались на драку. В таких ситуациях надо было что-то делать, разнимать такие драки у меня не было никакого желания. Когда случались такие эксцессы, то милиция вовлекалась автоматически, и после особенно крупной драки я пошел наверх в общежитие и поговорил с первым попавшимся милиционером о том, не согласится ли он за умеренную плату выполнять у нас функции секьюрити? Мы поговорили и решили, что может быть даже лучше, если он будет в форме. Дело в том, что на многих милицейская форма действует отрезвляюще. Это оказалось удобно и в тех случаях, когда возникала внутренняя драка, и когда специально кто-то приходил подраться. И форма служила защитой от внешних наездов. К этому времени пару раз появлялись какие-то гопники, которые интересовались кому мы платим и присутствие милиции в форме, создавало иллюзию «крыши». Нашими постоянными защитниками стали Вася Курочкин и Андрей Пермяков. Они относились лояльно ко всему тому, что мы делаем, а когда приезжала внешняя милиция, растворялись через заднюю дверь. Года через три Вася Курочкин чуть не поплатился за это своими погонами. А Андрей Пермяков уволился из милиции и занялся бизнесом, но сохранил форму и приезжал к нам работать.
Андрюша Алякринский был совсем юным, и естественно не имел никакого опыта, но он оказался настолько талантливым звукорежиссером, что стал «рулить» все концерты, и Паша Марюхта отошел в сторону. У нас не хватало рук, и постепенно появлялись помощники, которые стали выполнять все виды работы. Помимо милиции, нужно было организовать систему контроля на входе, поскольку мы решили начать взимать входную плату. Так появился Лёша Михеев, который стал выполнять функции контролера и «вышибалы». Мы особенно никого не вышибали, но иногда приходилось давать отпор. Один раз, ранним вечером, когда на контроле стоял Кубик, вошли какие-то посторонние люди, явно не завсегдатаи нашего клуба, и выбили ему зуб. Кубик получил сильнейший стресс и через некоторое время нас покинул. Начав взимать входную плату, что тоже было нелегально, мы увеличили продажу пива, и каждой выступающей группе стали выкатывать ящик пива. Кому-то надо было заниматься покупкой, доставкой и продажей. Лена все организовала и первое время делала это сама, но позже мы прибегли к услугам Паши Косенка. Когда Паша уехал в свой родной Донецк, то его место занял Витя Волков, о ком речь пойдет отдельно.
Когда наметилась какая-то стабильность, то Паша Марюхта отказался от арендной платы за аппарат, и мы стали партнерами по одному делу, а постепенно и просто друзьями. Андрюша Алякринский пригласил себе помощников Лёшу Чуева и Андрея Степаненко, которые стали неизменными техниками сцены. Так постепенно у нас образовалась команда. Саша предложил нам с аппаратурой переместиться на первый этаж на репетиционную точку «НОМа». Но это был не лучший вариант, поскольку с «НОМом» отношения у нас категорически не сложились с самого начала. Их друг Петя Сытенков уже давно носился с идеей клуба, который уже существовал на страницах журнала «Аврора». И получалось, что мы его обогнали и перебежали ему дорогу. Сначала он предложил мне сотрудничество, дескать он имеет опыт, и мы могли бы объединить усилия. Это выглядело очень странно, так как к этому времени концепция нашего клуба уже сформировалась, и я прекрасно отдавал себе отчет в том, что мы делаем и как это следует делать. Однако он стал уговаривать Сашу Кострикина пододвинуть нас и открыть Indie клуб. Кострикин, как человек мягкий, уверял меня в том, то все должны жить дружно и места хватит на два клуба, в субботу один, а в воскресенье другой. Я до сих пор не могу понять его логику, как такие абсолютно разные вещи могут существовать под одной крышей. Разные люди, разная музыка, разная аудитория, разная команда и, наконец, разная аппаратура, которую после каждого концерта нужно куда-то девать. Но он согласился на их предложение, и в феврале они устроили пышную презентацию Indie клуба, пригласили прессу, телевидение и позвали «Странные игры» и «Авиа». То есть это было прямо наоборот и отменяло все, что за это время сделали мы. Как только они провели эту акцию, я сразу заявил, что мы сворачиваемся. Бедный Кострикин попал в вилку, и в итоге, скрепя сердце, отказал Сытенкову. Они же с Колей Гусевым вскоре нашли новое помещение, сделали Indie Club и вместе с ними съехал «НОМ». И так в городе стало два клуба.
Мы по-прежнему отказывались от афиширования нашей деятельности. Всё шло по-моему сценарию, и меня абсолютно устраивало. Я охотно говорил на эту тему и делился своими соображениями, но никогда не давал интервью, только по старинному обычаю зарубежным журналистам. Это было ещё одним элементом опыта, который я почерпнул из моего прошлого, этот способ по-прежнему работал. Внимание западных средств информации давало правильный ракурс. Вести о происходящем в России носили характер слухов. А слухи как правило точнее действительности. Какие-то слухи дошли до Джона Пила и, находясь в России по приглашению Севы Новгородцева, он не преминул заехать к нам. Он попал на концерт «Пупсов» и «The Oba», но не дал никакой оценки увиденному и услышанному. У нас не было никакой аудио информации, которой мы могли бы его снабдить, и он уехал ни с чем. Правда кто-то всё-таки всучил ему какую-то кассету, и он упомянул эту группу в одной из своих передач. Как-то я беседовал с журналистом из газеты «Rock Fuzz» и специально сделал акцент на том, что это не интервью, стало быть информация, которую я даю в частном порядке, не может быть опубликована. И что же вы думаете, выходит очередной номер, в котором интервью со мной и моя фотография пятнадцатилетней давности времен «Аквариума» да ещё и с виолончелью, с ссылками на моё прошлое и прочее. Я высказал им все, что я думаю по этому поводу и их газеты в целом, и на несколько лет прекратил с ними все дела.
Миша Шишков, от которого ничего нельзя было утаить, звонил мне по-прежнему каждый день и раза два неделю справлялся о том, кто у нас играет. Каждый раз я просил не использовать эту информацию, и каждый раз он вступал со мной в спор, дескать мы без них, то есть без журналистов не выживем, и давал эту информацию в журнал «Турне». И точно также он опубликовал интервью со мной в газете «Энск» или ещё где-то, которое я ему не давал. Но рвать с ним отношения было бесполезно, он всё равно продолжал звонить.
Слава Богу я, наконец, был избавлен от того, что люди приходили ко мне домой, теперь все они в любом количестве могли приходить в клуб. Бедные жильцы дома, в котором помещался клуб, а может быть и всего квартала стали писать во все возможные инстанции – в отдел культуры Исполкома, Комиссию по делам молодежи и прочие. Сашу Кострикина вызывали на ковер в Исполком, и он приглашал меня с собой. Коль скоро я все это затеял, то естественно мне надо было отвечать. Понятно было, что клуб в том виде, в котором он складывался, давал повод для всех этих разговоров, но я был абсолютно уверен в собственной правоте и готов был отстаивать интересы той категории «молодежи», с которой соприкоснулся. Дело в том, что я не люблю слово молодежь и никогда им не пользуюсь. Я никогда не предполагал, что стану этим заниматься и то, что я делал, уж никак нельзя было назвать работой с молодежью. Я с ними не работал. Просто я ставил себя на их место и строил конструкцию, которая удовлетворяла бы меня, если бы я был в таком возрасте. Я хотел изобрести место, куда я сам стал бы ходить и как тусовщик, и в первую очередь как музыкант. Самым главным для меня было создать благоприятную среду для развития музыканта. И коль скоро я списал со счетов музыкантов своего поколения, то получалось, что все создавалось для молодого музыканта. Я готов был учиться всему, чему я у них мог научиться. А именно – они лучше меня знают, какую музыку они сейчас хотят играть и какую слушать. Почему это так? Потому что они молоды, а стало быть они живут сейчас. Это их очередь жить. Мой возраст, мой опыт и мой вкус не имеют никакого значения. Я достиг такого возраста, когда мне ничего не нужно. У меня нет потребности ходить в такое место и слушать такую музыку. Может быть, если бы до меня дошла волна слухов, я и сходил бы из любопытства, но скорее всего нет. Почти все мои старые знакомые и друзья разок-другой зашли в это место. Но ходить туда они не стали. Меня же все сочли за чудака, который на старости лет сбрендил. Мне очень нравилось, что я смог совершенно уничтожить образ, который сложился за годы моего участия в прославленном коллективе. И в свою очередь мне было чрезвычайно любопытно узнать, что все те люди, с которыми я соприкоснулся, конечно же слышали про «Аквариум», но никто его не слушал. Я и сам никогда не слушал записи «Аквариума», у меня дома не было ни одной кассеты, кроме альбома «Red Wave» и «Radio Silence» на виниле и несколько компакт дисков, изданных уже в последнее время. Это была та часть моей биографии, которую я воспринимал как курьез. Я более никак не мог сопоставить себя с персонажем того анекдота, что многие считали легендой.
К лету следующего девяносто второго года у нас уже сформировалась прочная команда. Непонятно как возник Виктор Волков. Он приехал из Азова, сыграл у нас в клубе со своей группой «Тамплиер» и почему-то остался в Петербурге. У него был ярко выраженный синдром Джими Хендрикса. Им страдает половина гитаристов из провинции, которые на самом деле не дотягивали до Ричи Блэкмора (я ничего не хочу сказать о Ричи Блэкморе, естественно он прекрасный музыкант, но он повлиял на огромное число музыкантов в России, которые остановились в своем развитии на «Smoke On The Water»). Естественно у него были сильные амбиции, и он приехал утверждаться и покорять. Он попал явно не туда, но каким-то образом застрял в нашем клубе и стал к нам приходить и донимать разговорами. Я не знал, чем мог ему помочь, и поскольку к этому времени Паша Косенок уехал в Донецк, я предложил Вите торговать пивом. И занявшись этим, он настолько прочно занял своё место, что через некоторое время стал просто незаменим, и сейчас я даже не представляю, как бы мы выжили все эти годы без него. Он стал сторожем и комендантом, который следит за порядком и которому можно поручить абсолютно всё. Он захватил самую удобную комнату и через какое-то время привез из Азова необычайно одаренного сына Жору, который удивлял всех своей игрой на скрипке. Педагоги в нём души не чаяли, но никто и представить себе не мог, в каких условиях жил этот гениальный ребёнок. Они так и прожили там до последнего дня существования клуба.
Летом, как обычно, я устроился на теннисный корт. Денег там уже не платили, да это и не имело никакого значения. Прямо за оградой нашей усадьбы располагались теннисные корты «Ленфильма». На них работали молодые энергичные ребята Костя Алтынбаев и Саша Караваев. У них была чисто спортивная тусовка. Но теннисный бум стал стихать, и постепенно теннис стал превращаться в аристократический отдых. Все больше и больше строилось на понтах – дорогие ракетки и прочие «адидасы». После игры богатые люди парились в бане, и Костя с Сашей постепенно превращались в лакеев. Они пахали с утра до вечера, благоустраивая свою территорию, и облизывались, глядя на нашу усадьбу. Было понятно, что рано или поздно её кто-нибудь хапнет. И вероятно вопрос был только в размере взятки. Но всё-таки это им было явно не по плечу, и они расширялись в другую сторону. Так они построили ещё три корта. Чтобы ухаживать за поверхностью, мне было интересно понять, как устроен весь «пирог» корта, и я внимательно следил за тем, как они строят дренаж и кладут несколько слоев покрытия. Это очень кропотливая работа. Наш корт был построен явно халтурно и довести его до того состояния, в котором они содержали свои, было практически невозможно. Однако, я достаточно много времени уделял своей работе и, насколько это было возможно, содержал корт в приличном состоянии. Они меня склоняли к тому, что я могу перейти к ним на работу и получать приличные деньги. Но меня не интересовала эта работа как таковая. И коль скоро стремление к буржуазности вызывает у меня аллергию, меня больше занимало то, как складывается ситуация на нашей территории. Она была абсолютно иррациональной и, тем самым, все больше и больше меня захватывала. Я увидел некоторую закономерность в том, что происходит на корте и в клубе. Наверное, можно было вывести формулу закона, который я наблюдал в действии. Но я знал, что как только я выведу эту формулу, то все исчезнет, поэтому я занял позицию наблюдателя и ждал развития событий. Понятно было, что долго так продолжаться не может, но в этом безвремении была вся сила. И на Каменном, и на Васильевском острове мы защемились в расщелину, когда ещё не рухнула старая система, а новая ещё не настолько сильна, чтобы все поглотить. Как выяснилось, это было самое благодарное время, которое не так часто встречается в ходе истории, и нам всем очень повезло, что мы стали свидетелями этих перемен и жили в это пограничное время. Как показывает практика, как только система становится жесткой, она уничтожает все живое. И нет никакой разницы между умершим социализмом и строящимся капитализмом и то, и другое уродливо. Примерно такая же картина складывалась с рок-н-роллом середины шестидесятых. Человечество ещё не имело подобного опыта. Почти все было откровением. Но когда система припособилась и появился шоу-бизнес, он все поглотил и обезличил.
С «Ленфильмом» нас разделяла металлическая сетка корта. И хоть это и была граница, она была абсолютно прозрачная. С обеих сторон было видно, что происходит с другой стороны. И я предполагаю, что если я мог наблюдать за тем, как живут соседи, то и они не могли не обращать внимания на то, как живем мы. Каждое утро я приезжал туда на велосипеде, убирал корт, а днем слетались все остальные. Первой приезжала Маша, и на корте, и в клубе она возложила на себя обязанности хозяйки. Она следовала за мной по пятам и делала абсолютно все то, что делал я. Это было многовато, но до тех пор, пока это не стало касаться моей личной жизни, я не был против её компании. Если площадка была свободна, мы немного играли в расслабленный теннис. Элементарным вещам моих друзей мог научить я сам, но когда все понемногу почувствовали вкус к игре, я договорился со Светкой Рюминой, и она дала им несколько квалифицированных уроков. Как правило мы разыгрывали «пары», что всегда весело. Естественно, с приходом каждого нового гостя ставился чайник, и мы накрывали на стол, которым служил огромный пень. Этот пень мы с Микшером и Пашей Литвиновым катили целый день и врыли его в землю, так что за ним легко усаживалось человек десять. На двух грядках мы посадили зелень и цветы. И по возможности захватили максимум территории, соблюдая дистанцию с Дядей Мишей. Дядя Миша иногда протестовал, ведь до нашего появления он был полновластным хозяином. Он жил в отдельной избушке со своей пожилой женой, которая там же работала уборщицей. И у них было полное автономное хозяйство. Наверное им тоже уже не платили, но это был их дом, и они там просто жили на свою пенсию. И тут появились мы и нарушили их покой. Я помню прекрасный итальянский фильм «Семейный портрет в интерьере» с Бертом Ланкастером. Я смотрел его несколько раз, и всегда он на меня действовал. Верхний этаж дома, в котором жил одинокий пожилой человек, покой которого никто не нарушал много лет, вдруг захватывают какие-то молодые люди. Сначала он всему этому сопротивляется, но постепенно начинает жить жизнью своих постояльцев, и когда они исчезают, он заболевает и умирает. Я надеюсь дядя Миша жив и здоров, но за годы параллельного существования, мы по своему привязались друг к другу. Он был хроническим алкоголиком и все время хихикал, но иногда производил впечатление просветленного старца и поражал своей житейской мудростью. Когда через несколько лет появились новые хозяева, то его просто выгнали.
В день концерта мы сворачивались пораньше и часам к пяти садились на велики и кавалькадой катили в клуб. Когда мы ехали вместе, возникало поразительное ощущение единства. Я понял одну очень странную вещь, что для меня перестало иметь какое-либо значение, что я делаю. Лишь бы была радость от общения с людьми, с которыми я оказался вместе. Миф о том, что это раньше называлось образом жизни «Аквариума», для меня был развеян. Я был абсолютно счастлив с другим людьми.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.