1

1

С 16 июля, с того дня, как дивизия получила приказ отходить на днестровский рубеж обороны, многое изменилось в нашей солдатской жизни. Теперь мы ночью постоянно находились в движении, а с наступлением дня занимали оборону на промежуточных рубежах — до следующей ночи.

Покидая ставшие родными места: Баймаклию, Комрат, Вишневку, Романовку, Михайловку, Тараклию, мы оставляли в этих краях много могил, но о них никто никогда не узнает, поскольку и списки личного состава, и «Журналы потерь» давно не велись, а вскоре будут безвозвратно утеряны.

С каждым днем все более ощущалась неустроенность нового походного быта. Вскоре стала неустойчивой связь дивизии со штабом армии, а потом и полков со штабом дивизии. Это назовут «полуокружением». Давно не было газет, радио и хлеба. Скоро не станет и патронов.

Через день-два поступил очередной приказ: не задерживаться, двигаться быстрее к Днестру, пока нас не отсекли в районе Бендер. Темпы движения колонн возросли. Двигались и днем и ночью. Начинал сказываться дефицит сна. Днем не давала покоя «рама». Она постоянно держала нас под контролем и корректировала артиллерийский огонь противника.

Села по-прежнему были пусты. По пути мы продолжали выполнять приказ Сталина: ничего не оставлять врагу. В погребах брошенных домов нам попадались громадные бочки с красным вином. Мы расстреливали их из стрелкового оружия, и драгоценная влага потоками выливалась на землю. Сами почти не пробовали вина, так как день напролет не могли укрыться от артогня, и вино было совсем не кстати. Не то время, чтобы «балдеть»: мы едва успевали бросаться на землю-матушку от очередного снаряда. Кроме того, после исчезновения из рациона хлеба мы постоянно ощущали голод.

Ежедневно мы несли большие потери. Противник буквально преследовал нас по пятам, а мы ему наносили мизерный урон — нечем! Начали экономить патроны.

С рационом совсем стало плохо. В одном селе разжились сырыми яйцами — нашли целую бельевую корзину. Положили ее на подводу, и несколько дней питались одними яйцами: разобьешь и выпьешь без соли и хлеба. А что оставалось делать, если нас и мирная жизнь не слишком баловала? Раз достали бочку меда, и тоже — на подводу. С неделю питались медом, запивая его водой.

Наши роты заметно поредели. Из двух рот делали одну, из двух взводов — один. Да и что за взвод в 15 бойцов? Отделения ликвидировались сами собой. Потери несли ежечасно, а противника достать было нечем: мы давно воевали без полковой артиллерии и минометов, а пока они были — вечно без снарядов и мин.

Не забыть один случай. Было это в районе Романовки. Как-то днем заскочили в пустую брошенную хату перекурить в тенечке — выдался такой момент. Только развалились на холодненьком полу, начался очередной артналет. Стали гурьбой выскакивать из хаты, чтобы сориентироваться в обстановке и залечь в канаве. В дверях образовалась шутливая давка. Кто-то с хохотом меня оттолкнул, выскочил из хаты и упал, сраженный осколком. Это был Михаил Абрамович Кур из бывшей учебной роты — учитель географии из Симферополя — очень веселый человек, непревзойденный рассказчик еврейских анекдотов, хороший товарищ. По всем законам на его месте должен был оказаться я, а он оттолкнул меня. Ребята были потрясены. Подобных случаев было много, но этот запомнился особо.

Прошли Тараклию, приближались к Бендерам. На днях нас крепко бомбили. К снарядам мы сумели привыкнуть и даже научились избегать поражения осколками, но к бомбежкам привыкнуть так и не смогли: все гудит и грохочет, небо закрывается черной землей, взлетающей на воздух, а ты лежишь и думаешь: «Попадет или не попадет?» При этом невольно ощущаешь свою полную беспомощность…

Опять испытал судьбу. Под утро полковая колонна остановилась на горе перед большим селом — оно внизу, как на ладони. Мы с приятелем из комсомольской разведроты, которая давно стала взводом, решили спуститься с горы и узнать, есть ли противник в селе? Сперва присели перекурить и понаблюдать. А когда спустились с горы идо первого дома оставалось метров 30, были ошарашены: на наших глазах шальной снаряд разворотил половину глинобитной хаты. Не задержись мы наверху, нас бы уже не было в живых. Настроение безмятежного утра было испорчено, и мы вернулись в полк: раз бьют по селу, значит, немцев в нем нет.

Сохранилась в памяти и такая неприятная сцена. На пригорке в пыли стояло 15–20 пленных румынских солдат вместе с нашим конвоиром. Надо было видеть, как тревожно и растерянно крутили они головами, сбившись в тесную кучу. Они понимали, что в сутолоке, хотя и планомерного отхода наших войск, до них никому нет дела. Хуже того, их нельзя отпустить «с миром»: где это видано? — и незачем было тащить с собой неизвестно куда. Они оказались лишними на этом свете и хорошо это понимали — большинство из них были пожилые солдаты. Кто их знает, может, они и сами сдались? Румыны без особой радости воевали за Гитлера. Не вовремя эти несчастные люди угодили в плен — их расстреляют.

Наш конвоир — молоденький солдат — все это еще не успел осознать, но его лицо выражало озабоченность оттого, что ему поручили охранять столько пленных и не сказали, что с ними делать…

Тем временем меня ожидало еще одно испытание. Как-то под вечер колонна приближалась к Бендерам. Тирасполь был уже недалеко. Меня разыскал капитан Овчинников:

— Сержант! Бери человек 50 и дуй в том направлении, — он махнул рукой в сторону, — там десант. Его надо уничтожить!

Солнце садилось. Выкликнув добровольцев на уничтожение десанта противника, я не мешкая повел отряд в заданном направлении. Тогда мы много не рассуждали: получил приказ — выполняй! За тебя командир подумал, теперь — твой черед действовать.

В те дни Остриков и Овчинников, да и другие, меня называли то сержантом, то младшим лейтенантом. Это звание мне должны были присвоить в условиях нормального, стабильного фронта, когда работают штабы, пишутся приказы, стрекочут пишущие машинки и штабники могут себе позволить менять подворотнички. В наших условиях все это исключалось, и майор с капитаном без конца повторяли:

— Как только образуется, так и оформим приказом… — Но образовываться не светило, а становилось только сложнее…

Скорым шагом отряд двигался в сторону большого села, где горели хаты. Ручных и станковых пулеметов с нами не было — их и в полку оставалось немного. Для уничтожения десанта мы располагали только самозарядными винтовками с магазином на 10 патронов. Они имели автоматическую подачу очередного патрона в казенник после выстрела. Штыки, как я уже говорил, были плоские, ножевые. Все бы ничего, но когда попадал песок, автоматика не срабатывала, что многим стоило жизни. Скоро эти винтовки заменят, но не нам, а тем, кто придет после нас…

Было 20 июля. Опустилась ночь. Наш путь лежал через село. Людей не видно, все попрятались. Догорали 5–6 хат. Впереди слышались непонятные шумы. Обратили внимание, что на дороге что-то белеет. Подошли. На спине, раскинув руки, лежала мертвая молодая женщина в растерзанном виде. Мы остановились. Молчим. Впервые за месяц войны увидели мертвого гражданского человека, да еще женщину. Нам это было в диковинку: «Неужели и женщин на войне убивают? А их-то за что?» О, святая наивность!

В западной части Молдавии гражданского населения мы не встречали, местные жители стали попадаться ближе к Днестру. Поэтому то, что мы увидели, потрясло нас всех. А тут еще возле изгороди притулился мальчуган лет семи. Всхлипывает и трясется. Мы спросили его:

— Что случилось? — И он, плача, пояснил нам, что эта женщина — учительница, жена командира Красной армии, приехавшая вслед за мужем в Бессарабию в 1940 году. За это ее немцы и убили, как «коммунистку». Еще муторней стало на душе — война стала оборачиваться к нам совсем другой, истинной своей стороной. Мы смогли только погладить мальчугана по головке и продолжали путь: приказ надо выполнять.

За селом простиралось картофельное поле. За ним — довольно широкая канава с водой и крутой подъем в гору, из-за которой и доносились шумы.

Рассыпавшись цепью, стали медленно подниматься в гору: луна выглянет — ложимся, спрячется — идем дальше. Я первым разобрал невдалеке немецкую речь, обращенную к нам:

— Wer ist da? Halt! Hende hoch![37]

Я тихо подал команду, и мы залегли. Немцы, почуяв недоброе, открыли сверху шквальный огонь. Они не были любителями ночных приключений. Они старались ночью спать, а тут мы потревожили их сон, и они всю свою тревогу и злость вложили в беспорядочный, но весьма плотный огонь. На первых порах завязалась перестрелка, причем мы так же били вслепую, как и немцы, в основном — на вспышки выстрелов. Ночь была черная, луна спряталась, звезд не видать.

На нашу беду немцы пустили вход ротные минометы, и нас сразу стало обдавать горячей воздушной волной при разрыве мин. Огонь немцы вели настолько интенсивный, что трудно было развернуть правую руку и достать из кармана шинели очередную обойму. Было ясно, что это не десант, а войсковая часть, устроившаяся на ночлег.

Лишних патронов для соревнования в бесполезной стрельбе мы не имели, людей терять было ни к чему, и я дал команду отходить. «Отходить» пришлось на животе и ногами вперед: развернуться под огнем многие не рискнули. При форсировании канавы шинель и гимнастерка задрались, и наши горячие животы окунулись в холодную воду. Так бесславно закончилось «уничтожение десанта». Вспышки выстрелов еще дол го мерцали по всей горе. Мы здорово растревожили немцев, но и только, продемонстрировав полнейшую беспомощность.

На наше счастье немцы не могли вести прицельный огонь, а нам из-под горы об этом нечего было и думать.

Как только выбрались на картофельное поле и смогли развернуться, легко оторвались от противника. Все это продолжалось недолго.

В противном случае потерь было бы не миновать, атак — вернулись все.

Через несколько километров мы наткнулись в чистом поле на цепь бойцов, спавших мертвецким сном в обнимку с винтовками.

Я упоминал, что нам не хватало сна, и обессилевшие бойцы стремились использовать для него любой подходящий момент. Мы для порядка обложили спящих матом:

— Мы там… а вы здесь… — перешагнули через них и пошли искать начальство.

Оказалось, что, услышав нашу перестрелку, которую издалека нетрудно было принять за настоящий ночной бой, командование полка остановило колонну и развернуло всех в цепь до выяснения результатов нашей «разведки боем».

Я доложил, что и как, но и так все было ясно: кольцо окружения упорно смыкалось. Ни о каком десанте больше речи не шло. Надо было спешить прорываться к Тирасполю, пока не поздно, и при этом сохранить как можно больше людей. Сразу последовала команда: «Встать! Продолжить движение!» К утру надо было оторваться от противника.

Это был далеко не единственный случай в ряду сомнительных разведывательных операций комсомольского разведвзвода… Капитан Овчинников позднее признался мне, что послал нас ночью зря и только боялся, что я потеряю людей. Пока есть люди — неважно сколько! — есть и полк.

У командира полка был уже третий ординарец — всего их будет пять. Два предыдущих погибли. Ординарцы вроде меня никогда не были кавалеристами, и им не всегда удавалось уходить от пуль и осколков. Майор чаще всего находился в седле, вспоминая молодость и Гражданскую войну. Но нынешняя война оказалась совсем другой, и он к ней не был готов. Вряд ли так необходима была чапаевская лихость, а рубака он, видно, был в прошлом отменный. В условиях этой, так неудачно для всех начавшейся войны от него требовалось нечто другое, но он явно растерялся, живя только прошлым опытом.

Скажите, а как управлять полком, если связь с дивизией от случая к случаю; сколько людей в полку — не известно: к нам ежедневно присоединялись бойцы других частей, выходившие из окружения со своими командирами. Кухни и медсанбаты не известно где. Не было патронов, хлеба, медикаментов и многого другого. Управляемость потеряна, а немцы продолжали планомерно нас уничтожать. Днем они били в лоб прямой наводкой.

Мы резко сворачивали в сторону, петляли, но от губительного огня было не скрыться. Трудно воевать голыми руками.

Моя тетушка Анна Ивановна, о которой я не раз упоминал выше, начавшуюся войну встретила в Барановичах военврачом 786-го стрелкового полка 155-й стрелковой дивизии 10-й армии. После войны она вспоминала, как в лесах Западной Белоруссии отстал и затерялся ее медсанбат, полный раненых. Случайно на них наткнулся отходивший на восток зенитный артполк, а точнее — то, что от него осталось. Их медицина тоже затерялась вместе с врачом, и зенитчики охотно приняли медсанбат в свой состав. Военный врач, к тому же прошедший финскую войну, оказался зенитчикам очень кстати, а они — Анне Ивановне и ее раненым. С этим артполком дошла она до Москвы. Такая обстановка была почти на всех фронтах.

24 июля мы вышли к Тирасполю, пройдя с обозом, нагруженным ранеными, около 120 километров за 9 дней под непрерывным огнем, в бесконечных мелких стычках с наседавшим противником. И это были нестарые наши «друзья» румыны, а хорошо обученные немцы. 11-я немецкая армия, еще не потрепанная в боях, сосредоточилась на правом берегу Днестра, готовясь рассечь Южный фронт.

Днестр переходили по мосту. Запомнилась Тираспольская консервная фабрика имени 1-го Мая. После войны я часто видел этикетки этой фабрики в Ленинграде на банках с фруктовыми консервами.

При входе в город мы обратили внимание на артиллеристов какой-то части, хлопотавших возле своих повозок.

— Пехота, давай помогай!.. — кричали они нам.

Оказалось, что артиллеристы торопятся разгрузить цеха и склады фабрики, работавшей до последнего часа. Готовая продукция находилась на втором этаже. Мы сразу присоединились к артиллеристам и быстро нагрузили более двадцати подвод яблочными и персиковыми компотами, а также макаронами с мясом. Неделю питались этим богатством, но как всегда — без хлеба.

<…>

Трудно сейчас установить, чем было вызвано решение фронта о срочной переброске нашей дивизии в Котовск. Либо командование считало 150-ю стрелковую дивизию вполне боеспособным соединением — увы, этого не было — и хотело за счет нас укрепить поредевшие ряды 9-й армии на правом фланге. Либо, наоборот, могло считать, что дни дивизии сочтены из-за больших потерь — которые понесли тогда все дивизии — и пусть хоть какую-то пользу принесет дивизия, обороняя Котовск. Но она и этого не смогла.

Положение на правом фланге Южного фронта в районе Котовска, Ананьева и Первомайска, где отходили сбоями измотанные и немногочисленные части 18-й армии, было в те дни угрожающим: окружение всего того, что еще оставалось от 9-й армии, становилось реальностью. Собственно, мы давно находились в окружении, но не хотели признаваться в этом сами себе. Но все было именно так. И когда мы прорывались на восток со своими верными лошадками, пути отхода нам перекрывала колесная и гусеничная техника противника на несопоставимых с нашими скоростях. Мы были обречены остаться в окружении, хотя настроены были вполне оптимистически: «Противник напал на нас внезапно, скоро положение выправится, и мы им…»

А пока 150-я стрелковая дивизия получила приказ срочно погрузиться на автомашины 9-го автотранспортного полка для передислокации из Тирасполя в Котовск с целью удержания города, на который наступали части 11-й немецкой армии.

Преодолев на полной скорости 120 километров, 25 июля мы оказались в Котовске. Наши раненые с остатками медсанбатов других частей оставались в Тирасполе, а подводы дивизии — наша основная «непробиваемая» сила — нагнали нас на следующий день.

Мы рассредоточились на северных окраинах города и заняли рубежи обороны. Город горел и весь был в дыму пожарищ. Горели дома и деревья. Тут и там сиротливо торчал и изуродованные бомбежкой опоры линий электропередач; дороги искорежены гусеницами немецких танков, прошедших перед нами на Первомайск. Куда ни глянь — везде воронки от бомб и снарядов. Людей не видно. Притом Котовск продолжали бомбить, а артиллерийский огонь не прекращался ни на минуту. Это был какой-то ад, но мы уже привыкли ко всему.

Мы опять несли большие потери, и с первого дня обороны Котовска всем было ясно, что удержать город мы не в силах. Надо сказать, что в те дни задержать противника на 1–2 дня было совсем не мало.

28 июля по приказу фронта мы оставили Котовск: кольцо окружения смыкалось. 30 июля немецкие части переправились через Днестр.

Обстановка на фронте была хуже некуда. Под Уманью, захваченной еще 21 июля, немцы добивали в окружении остатки 6-й и 12-й армий Юго-Западного фронта, переданных в конце июля Южному фронту, но так и не вышедших из окружения. Южный фронт их так и не дождался.

О последних днях этих двух армий так говорится в книге «Великая Отечественная война Советского Союза» (с.89): «6-я и 12-я армии с тяжелыми арьергардными боями отходили на восток и юго-восток. Входе этих боев главными силами 1-й танковой группы врага совместное войсками 17-й немецкой армии удалось перехватить 2 августа коммуникации основных сил 6-й и 12-й армий и окружить их в районе Умани. Остальные соединения этих армий отступили в район южнее Первомайска. Окруженные войска вели героическую борьбу до 7 августа, а отдельные отряды — до 13 августа. Часть войск с упорными боями прорвались из окружения, многие воины стали партизанами, но тысячи верных сынов Родины пали смертью храбрых. Многих бойцов и командиров постигла тяжелая участь фашистского плена».

Насчет прорыва из окружения — сомневаюсь, так как противник с воздуха контролировал все передвижения войск, а для прорыва нужна еще и техника — на подводах далеко не уйдешь. Насчет партизан я тоже сомневаюсь: слишком в тот период этот район был запружен немецкими войсками, укрыться где-либо или проскочить в советской военной форме было невозможно. Большинство, конечно, погибло или попало в плен. Я специально воспользовался этой цитатой, чтобы по степени правдивости ее можно было сравнить стой, ранее приведенной цитатой, где описывались последние дни обороны Севастополя…

2–3 августа были оставлены Первомайск и Кировоград. Фронт уже на 160–200 километров завис северо-восточнее Котовска, который мы только что оставили.

В Котовске наши батальоны совсем поредели, и полк пришлось свести в один батальон, и то в нем было много присоединившихся к нам бойцов из других частей. Еще на подходе к Днестру нашей дивизии был придан 263-й Домашкинский имени Фрунзе стрелковый полк, оторвавшийся от своей 25-й стрелковой дивизии, повернувшей на юг к Одессе. От полка осталось тоже не более батальона. Такого перемешивания частей, как в 1941 году, наверняка не знала история войн. Все это увеличивало трудности в управлении войсками — своими и «чужими».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.