2

2

После Котовска наш путь лежал через Березовку на Николаев к переправам через Южный Буг, а если повезет, то от Березовки попытаемся прорваться к Одессе. Об этом мечтали все, от командира полка — у него там осталась семья — до последнего бойца, но после Котовска оторваться от противника мы уже не могли, и немцы принялись нас просто истреблять. Двигался обоз. По нему прямой наводкой били замаскированные батареи врага. Вспышки выстрелов отчетливо блестели перед нами. Колонна сразу сворачивала и неслась на полной скорости влево или вправо от дороги прямо по полям. Через 1–2 часа все повторялось сызнова, и мы снова куда-то сворачивали.

В первые дни августа майор Остриков поручил мне сейф полка. Это был небольшой оцинкованный металлический ящик размером с порядочный чемодан. Ключ находился у майора. Что было внутри, я не знал, да меня это и не интересовало. Мое дело — не потерять его. А как можно потерять? Очень даже просто: на каждом ухабе. Умные люди, считавшие, что сейф должен стоять в штабной комнате, не допускали мысли, что его когда-то придется привязывать к повозке — петелек или ручек не предусмотрели.

Но сейф, даже будучи кое-как привязанным, так и стремился при движении вылететь из телеги. К тому же повозку могло разбить снарядом, лошадей сразить осколком, что же мне в таком случае делать? Не на спине же тащить сейф вместо пулемета?

Определился и постоянный «экипаж»: Ваня Кучеренко, мой друг по бывшей учебной роте, учитель математики из-под Киева, и я — его начальник. Когда я отлучался, Ваня следил за сохранностью сейфа. На самом деле, ящик никому не был нужен — ни нам, ни немцам. Кому нужны «секретные» данные о полке, который уже не существует?..

У нас не было хлеба, патронов, медицинской помощи. Все обессилели от недоедания и недосыпания. Ели с полей, что находили.

А спать почти не приходилось: надо было спешить к переправам через Южный Буг, а то останемся на этой стороне. В Одессу уже не пробиться — она полностью окружена.

Мы тоже окружены со всех сторон, нас обстреливали и днем и ночью. Но мы сохраняли чувство юмора и бодрое настроение — человек до последнего момента надеется на лучшее.

Мне запомнилось 3 августа. Мы только что ушли от очередного артналета. Лежали в подсолнухах, переводили дух, курили. Майор решил посоветоваться: «Что делать дальше? Как вырваться из окружения?» Перекуривало нас около пятнадцати человек — ближайшее окружение командира полка. Все хорошо знали друг друга по довоенной службе и старались держаться вместе. Это были командиры разных рангов, но уже без подчиненных: сам комполка майор Остриков, начштаба капитан Овчинников, начальник особого отдела старший политрук Тараканов, физрук пол ка старший лейтенант Фрунжиев, начальник химслужбы полка лейтенант Белов и другие. Из приведенного перечня должностей видно, что батальонных, ротных и взводных командиров среди нас не было — они либо погибли, либо были ранены, либо они пропали без вести.

Я в той беседе не участвовал — лежал, курил, смотрел в синее небо. Не мне решать что делать — есть командиры постарше. И вдруг ко мне обратился Тараканов:

— Слушай, сержант, тебе надо вступать в партию. Как ты на это смотришь?

— Комсомол всегда был резервом партии! — ответил я с улыбкой, принимая его слова за шутку. Но это оказалось не шуткой. Овчинников подхватил:

— Мы насчет тебя решили: Остриков, Тараканов и я дадим тебе рекомендации. Возражений нет?

Теперь молчал я. Шутки в сторону. Дело серьезное. Так или иначе, рано или поздно, связывать свою жизнь с партией мне было на роду написано: я — передовой, сознательный, да еще из города трех революций… и так далее.

— Ну, что молчишь, сержант? — это опять Тараканов.

— А тут и вопроса нет. Что я в комсомол вступал так — войти и выйти?

— Тогда порядок. Мы в тебе не ошиблись. На днях подготовим партбюро, — сказал Овчинников. Все мы еще верили в лучшее.

Что касается порядка вступления в партию в то время, то, согласно Уставу ВКП(б), для того чтобы стать кандидатом в партию, требовались рекомендации трех коммунистов с трехлетним партийным стажем и знающих вступающего не менее года. В моем случае все условия были соблюдены, так как я служил в 674-м стрелковом полку с начала августа 1940 года.

Очень скоро, с 19 августа 1941 года, это положение изменилось: для действующей армии стали требоваться рекомендации трех коммунистов с годичным стажем…

Но партбюро так и не состоялось. Подходили наши последние дни. Кстати, комиссара полка батальонного комиссара Волкова и секретаря партбюро старшего политрука Тряпина я после Одессы таки не видел. Мы всех растеряли, но я продолжал считать: где командир полка, там и полк, и старался не потеряться.

У майора Острикова погиб пятый ординарец. Слава богу, комполка, целый и невредимый, успел выскочить из под огня, а ординарца сразило. Майор больше не в седле. Мы держались за него, как за «батю». Практически он давно уже не был командиром полка: без комбатов, без командиров рот, без самих рот — нет и полка. Осталось несколько старших командиров, пара сержантов, разрозненные группы бойцов из других частей — и все. Присоединившиеся к нам люди из других дивизий безропотно выполняли команды оставшегося в живых комсостава: дисциплинированные солдаты, они держались за него и боялись отстать от колонны.

В эту последнюю неделю Остриков уже не командовал. Он только своими «шпалами» отличался от нас. Он просто оставался хорошим старшим товарищем, уходил на восток вместе с нами, стараясь сохранить людей.

Мог ли Остриков организовать нормальную оборону на любом из приглянувшихся рубежей? Это явный абсурд. Он ничего не мог предпринять. Для боевых действий в обороне требовалось многое, чего у него не было. Фронта, как такового, тоже не существовало, управление частями отсутствовало, как и сами части. Наша группа — это не часть. Нормальное сопротивление врагу исключалось. Несопоставимы были и силы сторон. Еще оставались варианты перехода на партизанские методы борьбы с врагом и ухода на восток малыми группами по 2–3 человека и без обоза. Однако и это в те дни и в том районе было весьма проблематично.

Для ведения партизанской войны кадровые части были психологически не готовы, да к тому же для этого надо заранее организовать базы с оружием, запасами еды, медикаментов и прочего. Кроме того, во фруктовых садах партизанский отряд не скроешь. Плотность немецких войск в Одесской области была настолько велика, а воздушная разведка столь эффективна, что укрыться было невозможно. Даже позднее, когда немецкая группировка ушла дальше на восток, Одесская область оставалась не лучшим местом для партизанской войны.

Но все это мысли сегодняшнего дня, а тогда мы надеялись вырваться из окружения, перейти через Южный Буг и… достичь стабильного фронта. Увы! Стабильного фронта не будет даже на Днепре в начале сентября.

К 5 августа перед войсками Южного фронта находилось уже 46 вражеских дивизий (в их числе 4 моторизованных и 6 танковых), что создавало четырехкратное превосходство в пехоте. Об этом пишет бывший командующий Южным фронтом генерал И. В. Тюленев, но боюсь, что при этом он опирается на завышенный численный состав советских дивизий, имевших совсем мало активных штыков. Не мог Тюленев знать количество людей в дивизиях — они сами этого не знали, да и дивизий как таковых уже к этому времени не было.

Лучше всех сохранились только 25-я и 95-я стрелковые дивизии, которые смогли прямо с днестровских укреплений уйти почти без потерь и создать линию неприступной обороны вокруг Одессы. Они не блуждали в кольце окружения и не теряли людей зазря, как мы. Мы — это 30, 51, 150, 99 и 116-я стрелковые дивизии, которые от самого Днестра пытались вырваться из окружения, пробиваясь на восток, но достичь Южного Буга посчастливилось не многим. В основном от дивизий ничего не осталось. Пример тому — наша 150-я стрелковая дивизия, о которой я уже подробно рассказал.

6 августа немцы предприняли наступление на всем левом фланге Южного фронта. Форсировав Днестр, десять немецких дивизий прорвали оборону 9-й армии и к 8 августа разрезали фронт в стыке между 30-й (она была южнее) и 51-й (она была севернее) стрелковыми дивизиями в направлении Березовки. Между этими двумя дивизиями как раз и оказалась 150-я. Худшего было не придумать.

В образовавшийся прорыв вошла 11-я немецкая армия, оттеснив на восток 9-ю армию, а Приморскую армию — к Одессе.

В сторону Одессы сумели отойти и некоторые части 9-й армии, которые впоследствии пошли на пополнение 25-й и 95-й стрелковых дивизий, так как теперь самостоятельного значения не имели. Это были группы бойцов из 30-й и 150-й стрелковых дивизий, оторвавшиеся от своих частей. Мы тоже стремились прорваться к Одессе, нонам все пути перерезали немцы, стремительно продвигавшиеся к Южному Бугу.

8 августа немцы перекрыли шоссейную дорогу Одесса-Николаев. 10 августа остатки 9-й армии подошли к Николаеву и начали переправу через Южный Буг. «9-я армия истекала кровью, но не могла спешить с отходом, так как соседняя, 18-я, еще не успела переправиться через Южный Буг» (Тюленев И. В. Через три войны. С.139). Таков был приказ командования Южного фронта.

Об этих днях так говорится в шеститомнике «История Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.»: «К концу июля многие соединения Южного фронта понесли большие потери, особенно в вооружении и технике. Войска были утомлены длительными боями и тяжелым отступлением. К тому же часто возникавшая необходимость производить сложные перегруппировки для отражения ударов противника в условиях полуокружения привела к перемешиванию частей и не позволила армиям создать нужное оперативное построение».

О каком четком управлении могла идти речь? Штабы продвигались отдельно от своих разбитых частей, управлять им было некем. Все двигались на восток сами по себе. И далее там же: «В особенно трудных условиях отходила 9-я армия. С фронта ей пришлось отражать удары трех армейских корпусов 11-й армии (восемь дивизий), а с севера вести борьбу с 48-м мехкорпусом и венгерскими корпусами, стремившимися отрезать армии пути отхода. Это им удалось сделать, и 13 августа основные силы 9-й армии оказались окруженными в районе Николаева. Начались тяжелые бои».

С моей точки зрения, для характеристики тех дней слово «армия» не применимо, так как если штаб не в состоянии управлять своими соединениями, и они действуют самостоятельно, то армии как таковой нет, а есть разрозненные неуправляемые группы из состава этой бывшей армии. Весь механизм управления войсками был давно сломан входе боев, и восстановить его, а точнее, создать заново, можно было только в условиях стабильного фронта и при наличии свежих резервных частей.

И еще: если нет четкой линии фронта, которую должна занимать армия, то нет и самой армии. Выше я упоминал, что на картах-схемах периода начала войны стоят слова «Южный фронт», но линия фронта отсутствует на всем протяжении от Днестра до Днепра. Так оно и было. Это говорит о том, что нас уже нет, мы больше не существуем, нас неумолимая история списала «в расход». Мы — это бойцы и командиры бывших дивизий Южного фронта, все еще пытающиеся вырваться из кольца окружения.

Первая линия обороны войск Южного фронта после приграничных июльских сражений на Пруте появилась на картах Генштаба только к 10 сентября на Днепре, а в течение всего августа продолжалось планомерное уничтожение противником наших окруженных разрозненных групп…

Мы продолжали двигаться на юго-восток. Впереди — крупная узловая станция Березовка. Наши физические силы были уже на исходе, а моральные, как это ни странно, еще на должной высоте. Мы даже о хлебе не столько думали, как о том, чтобы не остаться без последних патронов. Я их всегда держал россыпью под гимнастеркой — так они в любой момент под рукой. Шинель давно утерял, никаких лопаток, противогазов, плащ-палаток и в помине не было. Все это нам уже не требовалось.

Мы были молоды, нам было легче, а нашим командирам — людям более старших возрастов — было намного тяжелее. Мы это понимали и оберегали их, как могли.

Как-то произошел прискорбный случай: где-то ребята достали пару ящиков с водкой. Борис Ткачук — учитель математики из бывшей учебной роты — «отвел душу» водкой, после чего застрелился. Не все выдерживали. Увидев такое, мы прикладами сокрушили содержимое ящиков.

Из-за непрекращающегося артогня нас оставалось все меньше и меньше, а до мифической Березовки — еще около 30–40 километров. Но мы совсем не продвигались в нужном направлении: немцы нас упорно не пускали на восток и при этом практически не несли потерь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.