Холмик у Дона

Холмик у Дона

Скончался Михаил Александрович Шолохов 21 февраля 1984 года глубокой ночью у себя дома, на втором этаже. Секретарь остановил маятник часов в час и сорок минут. Стоял лютый мороз, и заявлял о себе ударами по окнам свирепый степной ветер.

В столице начали готовиться к прощанию.

Уже по первым двум абзацам официального некролога можно понять, каким видела Шолохова верховная власть:

«Советская литература понесла тяжелую утрату… скончался великий писатель нашего времени, дважды Герой Социалистического Труда, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, лауреат Ленинской и Государственной премий СССР, лауреат Нобелевской премии, действительный член Академии наук СССР, секретарь правления Союза писателей СССР Михаил Александрович Шолохов.

Вся жизнь и творчество Михаила Александровича Шолохова — летописца советской эпохи — были отданы беззаветному служению советскому народу, делу коммунизма. Произведения Михаила Шолохова, покоряющие силой художественной правды, повествующие о революционном обновлении мира, оказали огромное влияние на судьбы всей прогрессивной культуры человечества…»

Создана комиссия по похоронам. Ее возглавил секретарь ЦК, тот самый, который пресек когда-то издание книги с разоблачением клеветы о плагиате. Установлен был церемониал прощания, утвержден список тех, кто будет выступать, а еще тех, кому разрешена поездка в Вёшки для прощания (далеко не всем, даже из числа близких соратников).

Министерство обороны приказало командованию Округа выделить комендантский взвод — не забыли, что классик имел с 60-х годов звание генерала.

Солдаты копали могилу неподалеку от дома — у Дона — между четырех берез. Шолохов сам их когда-то посадил и сам же недавно раслорядился здесь себя схоронить от суетного мира. Вкапывались очень старательно — не по команде, а по желанию добраться до первозданного песочка: белый, как сахар, и рассыпчатый, будто провеянный.

23 февраля. Прощание было проведено по высшему партийно-государственному чину. Так распорядилась власть по постановлению ЦК.

Траурный митинг во Дворце культуры. Музыка Чайковского. Почетный караул. Тело усопшего везли оттуда к площади для траурного митинга на артиллерийском лафете.

Тяжело было видеть его в гробу маленьким, иссохнувшим. Но высокий лоб и беркутиный нос держали образ прежним: величавым и гордым.

Семь скорбных выступлений перед станичниками заранее подготовившихся ораторов, вёшенцев было двое. Речи высокопоставленных гостей были преисполнены величественной патетики.

Станица прощалась с великим земляком на свой народный лад. Райком этому ничуть не мешал. Доступ пришедшим попрощаться не ограничивали. Впереди, казалось, нескончаемой ленты станичников и колхозников с близких и дальних хуторов шли бородатые старики-казаки с издали обнаженными — пускай стужа! — головами. Пока шествовали по этому морозу, могли кое-чем без всякого зазора и согреться. Было полно ребятни. У дома Шолохова горькие разговоры стихали и только слышались то всхлипывания женщин, то мужские вздохи.

Холмик запомнился — белый от песка. Он приподнялся еще выше от венков и цветов.

У могилы после прощальных речей — залп. Вздрогнули люди и взмыли птицы.

Сын Михаил раньше всех вернулся домой — надо было встретить еле живую маму и озябших гостей. И наткнулся на двух неизвестных — они торопливо просматривали какие-то отцовы бумаги. Сын с обидой к ним: «Зачем обыскиваете?! Ведь пойдет слух, что был обыск. Опозорите отца и себя». Ему ответили: «Мы из хороших побуждений. Вдруг в каком-нибудь пришедшем письме что-то может скомпрометировать великого советского писателя. Надо ли это допускать?»

На поминках по старому доброму обычаю много светлого вспоминалось о покойном.

— Он не отбился от родного гнездовья и прежнего своего характера не потерял. С молодости был понятливым к людской нужде…

— Всему свету известны Вёшки. А вот нашу станицу, Букановскую то есть, мало кто знает. А в ней сознательная жизнь начиналась… В энтот год огромадные уродились тыквы, неподъемные. Так вот, Михайло Ляксандрыч одну из них под стол приладил, другую под сиденье. На тыквах и писал. Чудной, ей-бо. Постель ему застелили в горнице, по-городскому, а он в сеннике устроился, там и ночевал все сухие ночушки…

— Уж сколько годов Шолоховы вместе и было любо взглянуть на их семью. Дружно жили и счастливо. Четырех деток вырастили. С внуками в другой раз замолодились. У всех бы так…

— Он любил рыбачить в артели. Чтоб весело. С казаном ухи. И рассказы, прибаутки. Слушает. И сам мастак. Подвернет чтой-то — по песку катаются. Артельный он, свойский…

— Песни любил. Слушал он как! И подтянуть могет, будь уверен…

— Смелость природная влюбила его в быструю езду. Молодым ишшо он верхи скакал отчаянно. Падал с коня, даже ногу сламывал. А посля пондравился ему автомобиль. Выучился править и лихо ездил окрест. Как заправский гонец. Даже любимец народа Юрий Гагарин, когда гостил в Вёшках и прокатил Шолохова по-космонавтски, сказывал, что оченно отчаянный автопассажир…

— Нет, сказать, что были приятелями, не могу. Просто хорошие знакомые. Зайдет, бывало: «Игнат Семенович, лодку дашь?» — «Конечно, берите». Порыбачит, вечером поставит, зайдет попрощаться, поблагодарит, дает деньги. Я не беру. А он: «Возьми на папиросы»…

— Наш бригадир выписывал наряд на чтение «Тихого Дона» по вечерам у бригадного костра прямо в поле… Тишина была какая!

…В Москве тоже многие ходили в горе. Леонид Леонов позвонил в редакцию «Известий» и продиктовал короткое, но значимое слово прощания: «Вместе с миллионами читателей глубоко скорблю о безвременном уходе из жизни…» Затем так обозначил величие его творчества: «Подарил стране самую замечательную книгу нашей эпохи».

…В Америке на смерть русского писателя откликнулся давний его недруг Гаррисон Солсбери: «При всех наших идеологических расхождениях я искренне считаю Михаила Шолохова поистине великим писателем… Будучи полемическим оппонентом политических убеждений Шолохова, я тем не менее отдаю дань уважения его писательскому мастерству и его вкладу в сокровищницу мировой литературы».

Над могилой стоит памятник — простая глыба камня с одной строкой по стесу: «Шолохов».

Рядом покоится Мария Петровна, верная в долгой совместной жизни Маруся-Марусенок.

Выражаю искреннюю признательность за содействие в написании книги семье писателя, работникам Государственного Музея-заповедника им. М. А. Шолохова (ГМЗШ) в станице Вёшенской, Российского государственного архива литературы и искусства, Российского государственного архива новейшей истории, Центрального архива Федеральной службы безопасности Российской Федерации.

Книга не была бы написана без использования ценнейших изысканий Ф. Абрамова, Ф. Бирюкова, Вл. Васильева, В. Воронова, Ю. Дворяшина, В. Гуры, Н. Глушкова, Г. Ермолаева, И. Жукова, А. Журавлевой, Л. Колодного, Н. Корниенко, Н. Корсунова, В. Котовского, Н. Котовчихиной, В. Кожинова, Ф. Кузнецова, О. Круглова, А. Ларионова, B. Литвинова, П. Палиевского, В. Петелина, К. Приймы, C. Семеновой, Т. Смирновой, Г. Сиволобова, Н. Федя, В. Чалмаева. С интересными открытиями многих других ученых и мемуаристов я познакомился в сборниках Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН, Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, Московского государственного открытого педагогического университета им. М. А. Шолохова, Ростовского государственного университета и ГМЗШ («Вёшенский вестник»), в журналах «Дон», «Молодая гвардия», «Роман-журнал XXI век», «Слово», в газетах «Тихий Дон» (Вёшенская) и «Молот» (Ростов-на-Дону).

Благодарю за помощь в компьютерной обработке материала Елену Кафарену и Дениса Минаева.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.