Бросок через Вислу

Бросок через Вислу

По небу лениво плывут редкие перистые облака. День солнечный, жаркий. Легкий ветерок приятной свежестью обдувает вспотевшее лицо. Спешившись, передаю коня ординарцу, подхожу к штабной повозке. Свесив ноги, капитан Пресняков, заменивший убывшего в госпиталь капитана Охрименко, смотрит на пролегающие вдоль грунтовой дороги узкие полоски хлебов: зеленые — яровой пшеницы, проса, кукурузы; рыжеватые — ячменя; желтые — созревающей ржи. Время от времени изрекает многозначительно:

— Да-а…

— Что случилось, Игорь Тарасович?

Пресняков, выплюнув зажатую в губах травинку, спрыгнул с повозки, пошел рядом.

— Чересполосица. Отвыкли мы уже как-то от этого. Наше колхозное поле что твое море, за горизонт уходит. А тут заплаты, как на штанах у клоуна. Потеха!

— Единоличные хозяйства здесь как были, так и остались, если не считать того, что гитлеровцы себе лучшие участки поотхватили. Видел клин пшеницы у самой реки, которую недавно проезжали? Волостного коменданта сказывают.

— Как же, видел, гектаров пятнадцать будет.

— Не меньше. Похозяйничали тут фашисты. "Новый порядок" морем слез и крови полякам обошелся.

Поляки радушно встречали воинов Советской Армии. Мы сами ощутили тепло и сердечность поляков. Жители первой польской деревни на нашем пути — Оране встретили нас на околице: старики и мужчины — степенно-доброжелательно, женщины — с радостными улыбками, а вездесущие деревенские мальчишки восхищенными возгласами. Сельчане предлагали молоко, воду, девчата одаривали бойцов цветами… Помню, какой-то пожилой поляк долго смотрел на проходившую колонну тяжелых танков, наконец не выдержав, обратился ко мне:

— Пан капитан, нам говорили, что у Советов, кроме винтовок, кос да топоров, ничего не осталось. Вчера целый день наблюдал, как ваши самолеты били фашистов, а ныне — танки, артиллерия. А какие справные кони у вас! Куда уж тут бошам против такой силы!

Польский крестьянин был прав. Сейчас устоять против мощи нашей армии трудно, практически невозможно.

Наш разговор с Пресняковым продолжается. Игоря Тарасовича не оставляет мысль о чересполосице.

— Скоро, Александр Терентьевич, в этих местах наберет силу новая жизнь!

— К этому идет, Игорь Тарасович, польский народ.

К нам присоединяется лейтенант Елагин. Замполит опирается на суковатую палку: вчера во время переправы ушиб ногу. На предложение сесть в повозку Иван Иванович наотрез отказывается.

— Как я могу сидеть, когда другие идут! Нет уж, увольте. Пойду со всеми. О чем разговор?

— Обмениваемся мыслями о послевоенном устройстве поляков, — объясняет Пресняков.

— Резонно, тоже об этом успел не раз подумать.

Иван Иванович некоторое время идет молча, как бы собираясь с мыслями, потом продолжает:

— Безусловно, многое будет зависеть и от нас — полпредов Страны Советов. Да, да, я не оговорился. Именно мы, солдаты, представляем наше социалистическое государство в глазах польского населения. По нам, начиная от внешнего вида и кончая поведением и поступками, они судят о советских людях.

Елагин поправил выбившиеся из-под пилотки русые волосы, улыбнулся:

— Да вы и сами понимаете ситуацию. Но вот напомнить о том, что кое за кем есть должок, сочту нужным.

— Ну и хитер же ты, комиссар, — закрутил головой Пресняков. — Времени не было собрать сержантов. Да и сколько можно об одном и том же говорить! Собрание проводили, политинформацию тоже.

— Это хорошо. Но все-таки поговори, да подушевнее, с младшими командирами, Игорь Тарасович. Да и командиру нужно бы с офицерами потолковать.

Это уже камешек в мой огород.

— Знаю, Иван Иванович. На привале соберу.

Слово за слово, разговор перекинулся на наши заботы. Продолжая обсуждать дела, мы не заметили, как ротные колонны сошли на обочину дороги, а проезжую часть заняли машины дивизиона "катюш". Вплотную за ними шли тягачи с артиллерийскими орудиями. Нас догнал армейский истребительно-противотанковый полк. Километрах в трех левее клубилась пыль из-под копыт лошадей кавалерийской колонны, правее и несколько впереди по очертаниям машин, груженных понтонами, можно было определить, что выдвигаются саперы. И так до самого горизонта — пехота, артиллерия, кавалерия, танки. Части и соединения корпуса и армии, под надежной охраной висевших в воздухе краснозвездных истребителей, продолжали двигаться по польской земле.

— Смотрите, смотрите, товарищи! — окинув взглядом окрестность, не выдержал Елагин. — Силища-то! Разве устоит перед нами фашист?

Время было дорого. Командование стремилось не дать противнику возможности зацепиться за выгодные рубежи.

* * *

К исходу 24 июля противник перешел к обороне на левом берегу реки Вепш. Согласно приказу штаба корпуса, дивизия совершила форсированный марш и сосредоточилась у небольшого польского городка Красныстава, превращенного гитлеровцами в узел обороны. 828-й стрелковый полк получил задачу овладеть железнодорожной станцией, а 862-й — городом. Наш полк пока находился в резерве.

Началась подготовка к наступлению. В батальонах формировались штурмовые группы, занимали позиции артиллерия, минометчики. Велись рекогносцировочные работы, к которым были привлечены и мы. Перед выходом к переднему краю майор Павлюк сориентировал нас, командиров батальонов:

— Полк намечается ввести в действие при овладении центральной частью Краеныстава.

— В полосе наступления майора Кожевникова? — переспросил командир первого батальона майор Гуськов.

— Да. Однако не исключена возможность использования нас и в другом месте. Будьте внимательны, везде запоминайте местность. С началом боевых действий времени на организацию боя будет мало.

Между тем сгустились сумерки. Июльский вечер принес с собой короткий отдых. Короткий потому, что приблизительно в двадцать два часа полк по тревоге начал выдвижение на исходный рубеж. С целью усилить удар командир дивизии сузил фронт наступления 862-го стрелкового полка майора Кожевникова. Освободившийся участок заполнили первый и третий батальоны.

В половине одиннадцатого вечера заговорила артиллерия. Надрывно заухали гаубицы, повели огонь батареи 76-мм орудий, глухо ударили полковые минометы. В ответ забеспокоились фашисты, их передний край осветился гирляндами ракет, всплесками огня на позициях артиллерии и минометов.

Через полчаса началась атака. Первыми двинулись вперед штурмовые группы. Вслед за ними рванулись стрелковые роты. По выявленным в ходе артподготовки и в первые минуты атаки целям ударили орудия прямой наводки. Огонь артиллеристов был точен, и вражеские пулеметы замолкли. Это позволило нашим подразделениям без особых потерь ворваться в первую траншею и овладеть ею.

Нужно было не дать гитлеровцам прийти в себя. Подал команду ускорить движение. Но командиры рот и сами не хотели отрываться от противника. По вспышкам выстрелов, нетрудно было понять, что штурмовые группы и стрелковые цепи, перевалив первую траншею врага, движутся вперед. Аналогичная картина наблюдалась справа и слева. Соседи не отставали.

Немцы попробовали было задержать нас в третьей траншее; дело дошло даже до рукопашной, но нервы у врага не выдержали, и он отступил. Не удалось фашистам зацепиться и за крайние дома Красныстава. Стрелковые роты, блокировав частью сил засевшего в домах противника, вместе со штурмовыми группами продолжали вытеснять немцев с городских улиц.

В полночь Красныстав был полностью освобожден. Этому способствовало то, что артиллеристы надежно подавили цели, разрушили наблюдательные пункты, нарушили связь. Безусловно, сказалось и умение наших командиров, бойцов вести боевые действия в условиях ограниченной видимости. В ходе выполнения задачи осуществлялись обходы и охваты объектов, чего крайне боялись фашисты. Стоило небольшой нашей группе появиться в тылу противника или вклиниться глубоко во фланг, как гитлеровцы начинали отход.

Из подвалов, сараев, убежищ стали появляться люди. Жители вскоре заполнили тротуары, проезжие части улиц. Они обнимали, целовали наших солдат и офицеров. На одном из перекрестков мне встретились накрытые белыми скатертями столы с хлебом, свежими огурцами, зеленым луком, другой нехитрой снедью, кувшинами с вином. Два пожилых поляка и женщина лет пятидесяти в расшитых национальных костюмах настойчиво зазывали проходящих мимо солдат, сержантов и офицеров отведать угощения. На ломаном русском языке то в одном, то в другом месте слышалась наша "Катюша". Город не слал, город ликовал, город праздновал свое освобождение.

После Красныстава был получен приказ преследовать противника. Полк совершал марш в левой колонне дивизии. Батальон был выделен в передовой отряд.

Фашисты откатывались к Висле не только в нашей полосе, но и перед фронтом наступления соседних дивизий. В эти дни газеты и радио приносили радостные вести. 27 июля войска фронта освободили Львов, Перемышль и вышли к реке Сан.

Командование требовало не отрываться от противника, висеть на его плечах, навязывать ему свою волю. "Наша задача скорее выйти к Висле и форсировать ее", — не раз повторял майор Павлюк.

Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение, согласно которому войска 1-го Белорусского и нашего 1-го Украинского фронтов должны были форсировать Вислу от Варшавы до устья реки Вислоки с целью захвата плацдармов для последующего наступления к границам фашистской Германии. Войска ар-мин получили задачу форсировать Вислу и захватить плацдарм в районе Сандомира. Ее мы и выполняли, торопясь выйти к реке.

По мере приближения к Висле задача уточнялась. Вечером 28 июля полк получил приказ к исходу следующих суток выйти к реке и немедленно приступить к ее форсированию. На привале меня догнал помощник начальника штаба полка по разведке старший лейтенант Бородулин.

— Товарищ капитан, командир полка приказал ускорить темп марша, передал Георгий Николаевич. — Маршрут прежний. При подходе к реке сразу приступить к подготовке форсирования и захвату плацдарма на левом берегу.

Батальон оторвался от соседей и теперь двигался в большом лесном массиве. На флангах справа и слева в нашем тылу время от времени слышался гул боя.

На рассвете 29 июля командир головной походной заставы старший лейтенант Николай Чугунов донес: "Вышел на развилку дорог в двух километрах от местечка Юзефув. Разведгруппа доложила: немцев в населенном пункте нет. Продолжаю выполнять задачу". Я вытащил из полевой сумки карту. Пресняков лучом фонарика высветил на ней непривычное для русского языка название. Рядом пролегала извилистая линия — река.

— Что будем делать, Игорь Тарасович? Светает.

— Да, светает, будь оно неладно. Как бы преждевременно шуму не наделать.

— И я об этом. Стоит ли отсюда основные силы вытягивать?

Мы находились в лесу. Кроны деревьев надежно маскировали технику и людей.

— Дальше опушки, Александр Терентьевич, думаю, пока выдвигаться не стоит. Чугунов же с людьми укроется в Юзефуве. На берег Вислы вышлет дозор. Пусть как следует обследует местность, доложит. Потом решим, что и как.

— Пожалуй, верно, — согласился я. — Нужно предупредить Чугунова, чтобы до выяснения обстановки оставался с основными силами в Юзефуве.

— Сейчас пошлю связного.

Мы пробрались к лесной опушке. Рассвет все больше и больше вступал в свои права. В густом орешнике загомонили птицы, со стороны небольшой польской деревеньки отчетливо донеслась разноголосица петушиного крика.

— Ишь ты! — улыбнулся ординарец. — Как в старые добрые времена дома кричат.

— Старик нашелся, — обернулся к нему Елагин. — Лет-то тебе сколько?

— Двадцатый год пошел. Это я, товарищ лейтенант, к слову. Село вспомнил. У нас петухи ух какие голосистые! Заслушаешься на заре.

В лесу запахло дымком. Легким, свежим, от сухих поленьев.

— Никак, наши хозяйственники разворачиваются?

— Так точно, товарищ капитан, — вынырнул из-за моей спины старшина Горобец. — Завтрак готовим.

— Чем потчевать сегодня думаешь, Федос? — спросил у старшины Елагин.

— Картошечкой, товарищ лейтенант. Свежей. Крупа приелась порядком.

— Откуда картошка-то появилась? — насторожился Иван Иванович.

— Проходили через хутор. Попросил у местного жителя. Он разрешил накопать. Говорит, сбежавшего старосты огород.

— Ох, смотри у меня, Федос! Приказ знаешь?

— Честное комсомольское слово, товарищ лейтенант!

— Иван Иванович, — вступился за старшину Пресняков, — я был свидетелем разговора с поляком. Не лукавит.

В это время на поляне появились бойцы в маскхалатах.

— О, разведчики пожаловали! — произнес кто-то из штабного окружения. Никак, Блохин собственной персоной.

Командир остановил группу и, печатая шаг, подошел ко мне. Я узнал старшину Блохина.

— Товарищ капитан, старшина Блохин с группой бойцов в ваше распоряжение прибыл.

— Здравствуй, Петр Яковлевич, — протянул руку командиру взвода полковых разведчиков.

Блохин вырос в полку. Разведчик, старший разведчик, командир отделения, заместитель командира взвода разведки и командир. К моему прибытию в полк на его плечах были старшинские погоны. Вскоре начавшиеся бои, а с ними новые вылазки в тыл врага прибавили старшине новые награды, в том числе орден Красной Звезды. Однако, несмотря на славу, Блохин оставался простым и скромным человеком.

Вот и сейчас на старшину любо-дорого было смотреть — стройный, подтянутый, с перекинутым за спину автоматом, с ножом в аккуратном чехле на поясе.

— Садись, Петр Яковлевич. Начальник штаба о тебе уже справлялся. Говорит: "Куда разведчиков моих подевал?" Я в ответ: "Не игла в сене отыщутся".

— Беспокоится майор Модин, значит.

Мы присели на поваленное дерево. Блохин снял пилотку и аккуратно подоткнул ее под широкий армейский пояс, откинул упавший на лоб вихор непокорных волос, посмотрел на меня. Я у него спросил:

— Знаешь, зачем потребовался?

— В общих чертах, — ответил старшина.

— Тогда слушай. — Я обернулся к находившемуся рядом адъютанту старшему батальона: — Карту, Игорь Тарасович.

Капитан Пресняков подал карту.

— Смотри, Петр Яковлевич, за Вислой ровный участок местности, дальше старая протока, за ней после пологого берега подъем, небольшое поле и хутор Лесные Халупы. Нужно разведать: есть ли противник между Вислой и протокой, а также и дальше.

— Имеете в виду, товарищ капитан, включая и Лесные Халупы? — уточнил Блохин.

— Да. Сейчас на берегу разведдозор от Чугунова. С минуты на минуту первые данные от него должны поступить. Если ничего подозрительного нет, следует осторожненько с берега вести разведку наблюдением. Важно до начала форсирования не спугнуть фрицев. Понял меня?

— Так точно, понял.

Несколько минут ушло на уточнение маршрута выдвижения. Блохин намеревался уже встать, но я его удержал:

— Не торопись, старшина. Дождемся первого сообщения от разведдозора. Минутой раньше, минутой позже — сейчас уже не играет особой роли. Видишь, солнце встает. Вот-вот немецкие самолеты пожалуют. Даже небольшую группу людей они могут заметить на подходе к Висле. Да и я уверен: противоположный берег реки занят противником. Не такие уж фашисты простофили, чтобы не зацепиться за водный рубеж. Нам же важно захватить плацдарм. И сделать это неожиданно для немцев. А внезапность кроется в скрытности наших действий.

К нам подошел командир взвода снабжения, пригласил на завтрак.

— Пойдем, Петр Яковлевич, перекусим. Тем более вам на дорожку нужно подкрепиться. Зови своих орлов!

Под развесистым деревом на аккуратно разложенной плащ-палатке стояли котелки с покрапленной маслом картошкой. Рядом лежали зеленый лук, несколько свежих огурцов. У разведчиков заблестели глаза.

Мы сидели и с удовольствием ели картошку. Тогда я еще не знал, как и сам Блохия, что он уже не старшина, что ему в этот день присвоено звание младшего лейтенанта и что за бросок через Вислу он удостоится ордена Красного Знамени. Как не знал и примостившийся около меня разведчик Алексей Тюльга, что получит звание Героя Советского Союза. Отмечены будут высокими наградами и другие разведчики. А сейчас передо мной сидели люди, которым предстояло — и не в первый раз! — по долгу службы прокладывать путь стрелковым ротам, батальонам, полку.

Прибыло сообщение от Чугунова. Разведдозор доносил: за старицей вражеская траншея, на правом фланге, километрах в четырех, по понтонному мосту переправляются через Вислу отходящие части противника, над местом переправы висят фашистские самолеты.

— Ну вот, кое-что разъяснилось. Теперь твоя задача, Петр Яковлевич, вместе с дозором Чугунова наблюдать за Лесными Халупами и ниже. Все замеченное наносить на схему. Через час-полтора буду у тебя.

— Ясно, товарищ капитан. Старшина кивнул разведчикам:

— Погостили, ребята, и хватит. Спасибо за хлеб-соль, как говорят у нас на Калининщине. Пора за дело.

Блохин с группой ушел. Мы начали готовиться к форсированию Вислы. Переправочных средств не было, так что рассчитывать приходилось на то, что оказывалось под рукой. С капитаном Пресняковым и лейтенантом Елагиным еще и еще раз продумывали выход к реке и захват плацдарма. Трудноразрешимых вопросов было много.

— Куда ни кинь — везде клин, — почесал затылок адъютант старший батальона.

— Что имеешь в виду, Игорь Тарасович?

— Водная гладь реки, почитай, метров четыреста — пятьсот, а у нас даже утлой лодчонки — и той ни одной!

— Как ни одной, товарищ капитан?! — послышался голос парторга батальона лейтенанта Малыгина.

Мы оглянулись. Василий Федорович стоял в трех шагах от нас, рядом с ним двое мужчин в гражданской одежде и старшина Петров.

— Есть лодки! — Лейтенант Малыгин кивнул в сторону незнакомцев. — Вот местные польские товарищи предлагают указать, где их взять.

Мы встали, пожали руки полякам.

— Пан капитан, — заговорил пожилой поляк на ломаном русском языке, лодки есть.

— Так отдайте же их нам.

Крестьяне торопливо заговорили между собой, разводя руками в ответ на наши непонимающие взгляды. Наконец тот, который постарше, вновь обратился ко мне:

— Как вам лучше сказать, они находятся на дне реки. Мы их спрятали от фашистов.

— Сколько лодок-то? — спросил Пресняков.

— У этого — семь, — бросил взгляд в сторону пожилого крестьянина Малыгин. — И у него — две.

Молодой поляк согласно закивал.

— Ну это уже другое дело, — невольно вырвалось у меня. Мы угостили крестьян папиросами. Начали расспрашивать о немцах. Поляки понимали наши вопросы с трудом, на помощь пришел Малыгин. Парторг батальона вместе с ротой Чугунова побывал в Юзефуве, успел разобраться в обстановке. Фашисты оставили населенный пункт вчера утром, больше местные жители ничего не знали о них.

Время было дорого. С польскими товарищами на берег Вислы отправились лейтенант Малыгин и группа бойцов. Им предстояло разыскать и поднять лодки.

— Так, начало есть, — довольно потер руки лейтенант Елагин. — Как считаешь, Александр Терентьевич?

— И неплохое, Иван Иванович. Теперь нам нужно решить с местом и временем форсирования.

— Насчет места, — отозвался капитан Пресняков, — думаю, лучше будет решить непосредственно на берегу.

— И то верно, Игорь Тарасович, — согласился я. — Ну а время предлагаю ночью.

— Ясно, что не днем, — как само собой разумеющееся произнес Елагин.

На лесной дороге послышался стук копыт. К нам подъезжали командир полка с заместителем по политической части. Их сопровождали автоматчики. Майор Павлюк, не сходя с копя, кивнул мне:

— Ну и забрался же ты, Алтунин. Еле разыскали, спасибо твоему связному.

Полковое начальство спешилось.

— Выкладывай, комбат, что вы тут надумали? — спросил без обиняков Павлюк.

Начал докладывать соображения. Валентин Евстафьевич и Николай Афанасьевич внимательно слушали. Решение им понравилось.

— Сил хватит? Не получится так, что захватишь плацдарм, а немец оттуда тебя сковырнет?

— Риск есть, товарищ майор, но он оправдан. На нашей стороне внезапность. Зацепимся за западный берег. Вряд ли нас оттуда смогут сбросить фашисты, разве что по трупам дойдут до воды. Но этого, думаю, не допустим. Да и кто на войне не рискует, конечно, разумно!

Павлюк улыбнулся:

— Помнишь Оздютичи? Я тебе, Николай Афанасьевич, не рассказывал? обратился он к Кулябину. — Как комбат Алтунин водил в атаку роту, голову под пули подставлял?

— Нет. Правда, лейтенант Елагин доносил о том, что комбат лично поднял в атаку людей.

Случилось же тогда вот что. Рота старшего лейтенанта Ковалева оказалась в полуокружении. Бойцы залегли под перекрестным ружейно-пулеметным огнем. Взводы несли потери. Отойти назад — не выполнить приказ, да и подставить себя под фашистские пули. Вперед идти, видимо, тоже не хватало духу. Так уж устроен человек: поднялся в атаку — идет, залег нужно немалое мужество, чтобы встать, тем более первому. Смерть на войне почти все время рядом, однако каждому хочется выжить. Вот и стараешься о ней не думать. Хотя где-то подсознательно холодок страха в тебе живет, время от времени дает о себе знать, особенно когда огонь противника головы поднять не дает. Лежишь на земле, знаешь, что встать необходимо, но прижимаешься к ней и чего-то ждешь. Нужен толчок, внутренняя сила, что ли, но где ее в этот момент взять?

Послал в роту парторга лейтенанта Малыгина. Не успел он скрыться звонок. Интересуется продвижением начальник штаба майор Модин. Только доложил ситуацию, слышу в трубке голос командира дивизии: "И долго думаешь, капитан, еще лежать? Самому, что ли, твоих людей в атаку поднимать?" "Нет уж, лучше это сделаю я, товарищ полковник, — говорю ему в ответ. — Вам дивизией управлять нужно". "То-то, уразумел, значит. Пойми, садовая голова, от тебя зависит исход боя за Оздютичи".

Слышно было, как на противоположном конце хлопнулась на рычаг телефонная трубка. Такая досада взяла, что нет сил сдержаться. Схватил автомат.

— Куда, Александр Терентьевич? — только и успел воскликнуть капитан Охрименко.

— "Куда", "куда", закудакал! К Ковалеву иду. Передай минометчикам, чтобы прикрыли, да пулеметные взводы выброси на фланги роты. Будем прорывать.

Выбежал с НП — и прямиком в роту. Где в полный рост, где пригнувшись, а где и по-пластунски, минут через тридцать был на месте. И сразу почувствовал, насколько плотен огонь немецких пулеметов.

— Это еще ничего, — "утешил" Ковалев. — Молчат автоматчики. А то тут и голову нельзя поднять.

— Где лейтенант Малыгин?

— Коммунистов собрал, — отвечает командир роты и показывает вправо: Вон в той воронке из-под авиабомбы инструктирует. Сейчас пойдем в атаку.

— Теперь уж я поведу людей, раньше нужно было. Ковалев опустил глаза, тяжело выдохнул:

— Пробовал, не получилось. Огоньком бы артиллерийским сыпануть!

— Где ты его возьмешь? Две сорокапятки у тебя, третью — утром разбило. Полковая батарея далеко. Но минометчики помогут, а с флангов ударят пулеметы. Они сейчас будут на месте. Передай людям: по сигналу зеленой ракеты откроют огонь минометчики и пулеметчики, красная ракета — в атаку!

Не помню уже всех деталей боя, но хорошо отложилось в памяти, что после клича "В атаку — вперед!" встали все дружно. Встали и побежали. Бежали, падали и вновь бежали. Я за что-то зацепился штаниной, треска материи не слышал. Рота взяла траншею, и противник откатился в заросшую кустарником и высокой травой лощину. Разгоряченные боем, мы наблюдали за тем, как бойцы вылавливают попрятавшихся по окопам и щелям гитлеровцев.

— Ничего не скажешь, хорош, — услышал сзади голос Павлюка. — Кто тебе приказывал самому вести людей в атаку, позволительно спросить? Ты командир батальона, организатор боя…

Минут пять Валентин Евстафьевич отчитывал меня, в конце концов предупредил:

— На первый раз прощаю, но, если впредь что-либо подобное повторится, пеняй на себя. Мне нужен не труп, а живой комбат. Понял?

— Так точно, понял.

— То-то же!

И вот теперь командир полка напомнил об этом случае и с юмором обрисовал Николаю Афанасьевичу мой неприглядный вид в те минуты, вспомнив и дыру на брюках и прибавив кое-что для колорита от себя.

— Урок-то пошел впрок? — спросил меня Кулябин.

— Как же, товарищ майор, пошел.

— Тогда, Валентин Евстафьевич, можно, пожалуй, довести до капитана Алтунина цель нашего прибытия.

— Конечно можно. — Майор Павлюк расстегнул полевую сумку, вытащил из нее опечатанный конверт, протянул его мне: — Вот предварительное боевое распоряжение на форсирование и занятие плацдарма. Ознакомься с ним. Остальное решим на месте.

Пока я изучал документ, майор Кулябин разговаривал с подошедшим лейтенантом Елагиным. Николай Афанасьевич интересовался мероприятиями с личным составом по обеспечению выполнения боевой задачи, передал замполиту аккуратно свернутую пачку свежих газет:

— Кстати, вы получили листовки с описаниями подвигов. Героев Советского Союза сержанта Чегладзе и рядового Талалушкина? Политотдел дивизии приурочил их выпуск к форсированию Вислы. Чегладзе-то из нашего полка.

— Знаю, товарищ майор, что из нашего. Вчера на политинформации о нем вспоминал. Но почта пока не пришла к нам.

— Странно, — пожал плечами заместитель командира полка по политической части. — Ну хорошо. Я тут с собой прихватил два десятка листовок. Раздадите агитаторам. — Кулябин протянул Ивану Ивановичу еще небольшой сверток.

— Ознакомился с предварительным боевым распоряжением, Алтунин? спросил командир полка.

— Да, ознакомился.

— Ваш замысел утверждаю. Придаю батальону артиллерийский дивизион, истребительно-противотанковые батареи, саперный взвод. Они на подходе. Думаю, что к вечеру будут здесь. Так что артиллерией будешь обеспечен.

Майор Павлюк закурил, подождал, когда закончат разговор Кулябин с Елагиным, предложил:

— Ну что, выдвинемся на берег Вислы? Посмотрим, так сказать, своими глазами, что и как?

Нетерпение командира полка мне было понятно. Валентин Евстафьевич стремился до всего доходить сам. А в данной ситуации тем более: перед нами стояла труднейшая задача. И нельзя было допустить срыва.

— Я готов.

— Вот и хорошо. Идем. — Павлюк обернулся к Кулябину: — Николай Афанасьевич, мы с Алтуниным на берег Вислы.

— Хорошо, будьте осторожны. Автоматчиков с собой захватите.

Вышли небольшой группой: я, командир полка и три автоматчика. Вначале шли в рост, затем пригнувшись. Последние сотни метров двигались узкой неглубокой промоиной и мелким кустарником. Не доходя метров ста пятидесяти до реки, осторожно выбрались на гребень дамбы, и нам открылась удивительная панорама.

Омывая сочную береговую зелень, спокойно и величаво текла Висла. Искрилась, переливалась в солнечных лучах вода; темная на глубине, ближе к берегам она голубела, приобретала бирюзовый оттенок. Кустарник, которым густо зарос противоположный берег, смыкался с поймой. Дальше лежала старица с поросшими камышом берегами. Затем опять луг, заканчивающийся стеной круто уходящего вверх обрыва. Поверх него тянулось вглубь желтое хлебное поле. Хлеб большей частью был уже сжат, связан в снопы и выложен, но не в длинные, один к одному, как у нас в России, а в короткие кресты. Они казались крышами маленьких избушек на курьих ножках из детских сказок. К полю примыкали аккуратные домики Лесных Халуп с островерхой киркой посередине. За ними, через небольшое поле, краснели утопающие в садах черепичные крыши колонии Цишицы. Правее ее, вдоль витиеватых расчленений дорог, в позолоте солнечных лучей, вырисовывались дворы Гурно. Далеко, на самом горизонте, дрожали в горячем воздухе, расплывались очертания покрытых лесом холмов. Слева, выше по течению, за Вислой виднелась деревня Доротка.

Было жарко и тихо. И не хотелось верить в призрачность, обманчивость спокойствия, которым веяло от раскинувшейся перед нами картины…

Почти сразу за старицей извивалась зигзагообразно траншея; отсюда начинался передний край гитлеровцев. Над обрывом в глубине между желтеющими снопами были разбросаны отдельные окопы. У самых Лесных Халуп змеились контуры еще одной траншеи.

— Да, — вздохнул я невольно, — в руках противника козырная карта. Не только на реке, но и на западном берегу будем у него как на ладони.

— Не совсем так, Александр Терентьевич, — возразил Павлюк, рассматривая в бинокль местность. — Карта, может быть, и козырная, но вот ход-то наш. Внезапность многое значит. Не противник нам, а мы ему свою волю будем навязывать.

Валентин Евстафьевич выждал паузу, продолжил:

— Есть у нас и еще плюсы. По сути дела, пространство между рекой и ее старицей — большой остров, то есть место, требующее форсирования дважды. Да к тому же обрыв. Думаю, что немцы здесь ждут нас меньше всего. И оборона у них здесь, вероятно, послабее. Это учитываешь? Кроме того, смотри, вдоль того берега кустарничек какой добрый. В нем можно не один батальон укрыть.

Рядом зашуршала трава. Как из-под земли вырос старшина Петр Блохин.

— Чем порадуешь, разведчик? — спросил его Павлюк.

— Пока особенно ничем. В первой траншее признаков жизни нет. У самых Лесных Халуп наблюдали фрицев. Ходят — не маскируются. Непонятно ведут себя. Я уже и так и эдак прикидывал.

Мы вновь начали рассматривать реку и западный берег по установившейся уже привычке справа налево, от себя в глубину, намечая поэтапно выполнение задачи.

— Чего же тут, старшина, непонятного? — после солидной паузы заключил командир полка. — Немцы нас не ждут. По их расчетам, русские еще далеко. Вот и ведут себя пока вольготно. Но вы больно-то не маячьте здесь. Недолго и спугнуть противника. Нам это ох как невыгодно!

Прикинув место форсирования, выложил свое окончательное решение командиру полка: вначале через Вислу перебрасываю группу разведчиков, вслед за ней — стрелковые и пулеметную роты, петеэровцев, штаб батальона и затем минометчиков и артиллеристов. Здесь же уточнили вопросы взаимодействия, наметили использование приданных, но еще не подошедших артиллерийского дивизиона и истребительно-противотанковых батарей.

Беспокоило меня, что в ходе рекогносцировки, сколько ни всматривался в тот берег, не видел признаков непосредственного присутствия немцев в первой траншее и окопах. "Нет ли тут какого подвоха?" — мелькнула было мысль. Или немцы настолько уверены, что противник не станет переправляться через реку в этом месте?

Своими сомнениями поделился с командиром полка. Валентин Евстафьевич разделил мою тревогу.

— Да, о том, что этот участок берега реки немцы оставили без прикрытия, и речи быть не может.

Как бы в ответ на слова командира полка послышался голос старшины Блохина:

— Смотрите, у самой деревни открыто идут! Ну и нахалы! Командир полка и я почти одновременно вскинули к глазам бинокли. Неподалеку от Лесных Халуп шло до отделения солдат. Оживленно жестикулируя, немцы, очевидно, что-то обсуждали.

— Нет, они нас не ждут, — окончательно утвердился в своем выводе майор Павлюк. — Иначе так бы не прохаживались.

— По всем признакам так оно и есть, товарищ майор. На этом-то мы их и возьмем.

— Главное, — обратил мое внимание Павлюк, — до поры до времени не выдать себя. От того, сумеешь ли сегодня ночью незаметно для противника форсировать Вислу, зависит успех полка, дивизии, да и, если хочешь знать, корпуса в целом. Горячку не пори. Твое решение направить вначале на тот берег небольшую группу с задачей обеспечить высадку основных сил батальона правильное. Меньше вероятности, что противник сумеет обнаружить начало форсирования.

Для высадки подобрали место — небольшой, входящий в прибрежный тальник заливчик. От него по берегу шла тропа; в бинокль она хорошо просматривалась. Возможно, по ней спускались к реке крестьяне, а скорее всего, ее проложили солдаты противника. Враг оборону готовил заранее, о чем свидетельствовали поросшие травой брустверы траншей и окопов.

Майор Павлюк в ходе рекогносцировки вникал в мельчайшие детали выполнения предстоящей задачи. Форсировать Вислу предстояло фактически с ходу и пока что лишь нашему батальону, да и то без одной роты. Другие же подразделения, приданные и поддерживающие части, находились на марше.

С рекогносцировки возвратились после обеда. Командир полка, перед тем как сесть в седло, пожал мне руку:

— До вечера, комбат. Поеду подгонять остальных. Готовься тут. Кулябин остается у тебя.

Павлюк скрылся за деревьями. Я еще некоторое время подождал, затем свернул на просеку. Ухоженный лес обступил меня с обеих сторон. Запахло смолой и чем-то еще — далеким, родным. Защемило сердце. Вспомнились высоченные сосны, уходящие по широким распадкам в необозримую даль, одурманивающие запахи сибирского края в летнее время года. Природа щедро наделила мои родные места разнотравьем, красками пейзажей. Поздней весной бугры и опушки рощ в ярко-красном наряде, ранним летом в небесно-лиловом, а ближе к осени опять торжествует красный цвет. Здесь лес стройный, трава тоже высокая, но нет той необъятности, первозданности, которые у нас пленяют и тревожат душу, ночами не дают спать. "Побывать бы сейчас дома, пришла в голову шальная мысль, — взглянуть на наше приволье".

Минутный порыв радости вскоре уступил место сегодняшним заботам. Многие вопросы еще предстояло решить, но главной была подготовка людей. Их настрой предопределял успех выполнения боевой задачи.

Когда я уже подходил к расположению батальона, меня окликнул лейтенант Елагин:

— Александр Терентьевич, шестая рота подошла.

Еще утром наметил побывать в этой роте и поговорить с людьми.

— Иду, иду, Иван Иванович. Где расположилась шестая-то?

— Тут, — показал вперед рукой Елагин, — метрах в ста пятидесяти.

Стрелки разместились на небольшой лесной поляне. Недавно здесь росла густая трава. Сейчас она была скошена и сложена в небольшой стожок. Сено еще не потеряло свежести и отдавало пряными запахами. Уставшие люди намеревались было разобрать его для отдыха, но их остановил сержант Заточный.

Бойцы посмотрели на него, потоптались на месте, повздыхали да и разошлись. Признаться, мне особенно было радостно за людей, когда, прибыв в роту и услышав об этом эпизоде, я увидел стожок в целости и сохранности.

Командир роты Чугунов и парторг батальона Малыгин сидели опершись о ствол кряжистого дуба. При виде меня встали.

— Сидите. О чем разговор?

— Обсуждаем, товарищ капитан, заявления о приеме в партию. Десять человек подали.

— Это хорошо, раз люди перед выполнением столь ответственной задачи решили слить свою жизнь с жизнью партии. Даже очень хорошо! Как настроены люди? — поинтересовался я у Чугунова.

— Форсировать Вислу рвутся. Резолюцию на собрании приняли: "Бить врага по-сталинградски".

— Значит, Сталинград не забываете?

— Можно ли забыть такое, товарищ капитан!

Во время формирования в состав нашей дивизии влились подразделения, которым довелось участвовать в великой битве на Волге. Несмотря на то что люди попали в разные полки, дивизионы, батальоны и роты, традиции сталинградцев продолжают жить. Так было под Брянском, Уяечыо, на Днепре, во многих других местах. И это, на мой взгляд, хорошо, что люди помнят о Сталинграде, по мужеству его защитников равняют сегодняшние свои дела.

Прошли с Чугуновым по взводам. Бойцы уже отдохнули, привели себя в порядок. На их лицах не было той печати усталости и угрюмости, которые можно наблюдать в конце утомительного марша. Одни чистили оружие, осматривали боеприпасы, другие, собравшись в кружки, беседовали. Подошли к одной из групп. Среднего роста сухощавый солдат с газетой в руках что-то рассказывал товарищам.

— Агитатор взвода рядовой Овсянников, — представил мне его командир роты.

— Овсянников, что интересное рассказываете людям?

— Все сейчас интересное, товарищ капитан, — ответил солдат. — Фрицы драпают. Сводку Совинформбюро прочел. Крепко им всыпали в Белоруссии, да и наш фронт шагнул к Висле. Думаю, скоро по домам.

— До этого нужно еще расколотить немцев.

— Расколотим, товарищ капитан. Никуда они от нас не денутся. Вот нынче ночью форсируем Вислу, а там пойдем дальше. Интересно посмотреть, что она собой представляет, эта Германия.

Мысли Овсянникова пришлись мне по душе. Солдат уверен в том, что форсирование — дело, в общем-то, решенное, и мысленно уже на левом берегу. Уверенность же, по опыту знал, половина успеха, а то и больше. Но так ли думают остальные? По мере разговора выяснилось, что солдаты и сержанты взвода живут захватом плацдарма. Порадовало то, что бойцы по-серьезному относятся к выполнению предстоящей задачи, не считают, что противника легко можно одолеть.

Командир взвода старший лейтенант Серпухин показал мне изготовленный из сухостоя аккуратный плот:

— На каждое отделение думаем связать по одному — на случай, если не хватит лодок.

Задумка мне понравилась. Правда, мы наметили роту Чугунова переправить на лодках, но запас не бывает лишним. Тем более что пока никто из нас не знал, какой оборот примут дела. Противник своими действиями может "поправить" наши наметки, и тогда подручные плавсредства окажутся к месту.

— Плоты нужно готовить, — окинул я взглядом офицеров роты.

— Ясно, будем готовить, — ответил старший лейтенант Чугунов.

В батальон принесли обращение Военного совета армии. "Наша Родина, говорилось в нем, — ждет от вас, гвардейцы, новых успехов в боевых делах по освобождению народа Полыни. Перед нами стоит задача — форсировать Вислу, стремительным ударом опрокинуть противника и приблизить час победы над фашизмом…" Обращение Военного совета было зачитано во всех подразделениях. Офицеры, сержанты, солдаты батальона в своих выступлениях выразили непреклонную решимость добиться успеха.

Часам к девяти вечера небо затянули тучи. Начал накрапывать дождь, и стало легче дышать. Последние дни нещадно палило июльское солнце. Не приносили ожидаемого облегчения и душные ночи. И сейчас люди, истосковавшиеся по прохладе, с радостью подставляли каплям дождя потные лица.

Все больше и больше в свои права вступала ночь. Я заторопился на берег Вислы. В ходе рекогносцировки с командирами рот и взводов было выработано окончательное решение, в котором определялся порядок форсирования. Первыми на западный берег реки уходили разведчики с задачей выявить наличие противника непосредственно за старицей. В течение дня наблюдателям так и не удалось определить, занята первая траншея гитлеровцами или нет. Хотя чаша весов и клонилась в сторону того, что там нет противника, все же нелишне было еще раз убедиться. На фронте всякое приходилось видеть. Подчас в выполнение задачи противник вносит свои коррективы, и бой складывается не совсем так, как ты его планируешь. Возможно, что немцы сумели нас перехитрить в маскировке. Начнешь форсирование, а враг и преподнесет тебе "подарочек" со всеми вытекающими из него последствиями.

С поступлением от старшины Блохина сигнала о результатах разведки мы еще имели возможность внести, если бы это оказалось необходимым, коррективы в ход выполнения задачи. Потому я и спешил по знакомой уже тропе к Виоле.

Блохина встретил у самого уреза воды. Здесь же находились и остальные разведчики. Радом в прибрежных кустах, еще днем заметил, стояла в готовности лодка. Мы сверили время. До отхода группы оставалось несколько минут.

— Ничего нового, старшина?

— Нет, товарищ капитан, ничего. Все время ведем наблюдение — в первой траншее ни единой души. Правда, между Вислой и старой протокой полчаса назад заметили костер. Трудно сказать, кто его зажег. Послал к вам связного с докладом. Не прибыл?

— Пока нет, Петр Яковлевич. Очевидно, разминулись. Мы помолчали, вслушиваясь в вечерние шорохи.

— Вот еще что хотел тебе сказать, старшина, будь повнимательней при подходе к траншее. Вдруг фрицы заминировали местность.

— Я уже об этом думал, товарищ капитан, и ребят предупредил.

— Тогда, как говорят у нас на Руси, с богом. Пора!

Блохин подал команду. Разведчики на руках подтащили к берегу лодку, опустили в воду и начали в ней рассаживаться. На прощание пожал старшине руку, пожелал успеха.

Плеснула разок под веслами вода. Лодка бесшумно отошла от берега и постепенно растворилась в темноте. В ожидании первой группы десанта (с целью маскировки мы решили выводить подразделения к берегу Вислы не сразу) присел на камень. Рядом расположились ординарец и два автоматчика. Неподалеку хрустнула ветка: к нам кто-то приближался. Вскоре послышался голос лейтенанта Елагина:

— Здесь они должны быть.

— Я тут, Иван Иванович.

Замполит подошел, бросил взгляд кругом:

— Разведчики убыли?

— Да. Время. Люди далеко?

— Подходят.

— Хорошо. Пока все идет по плану. Как настроены люди? Хотя я и знал, что командиры и бойцы рвутся в дело, но все же от вопроса не отказался. Хотелось услышать подтверждение этого из уст товарища, чьим мнением я очень дорожил. Боевая жизнь настолько сдружила меня с Иваном Ивановичем, что подчас суждение, совет одного бывал другому просто необходим.

Лейтенант Елагин — учитель по профессии, политработник по призванию большинство солдат, не говоря уже о сержантах, старшинах и офицерах, знал по имени и отчеству. Это нелегко в боевой обстановке даже в таком воинском коллективе, как рота, а тут — батальон. Почти ежедневно люди выходят из строя, прибывает пополнение из маршевых рот, медсанбата, госпиталей, иногда с новенькими некогда и парой слов перекинуться, тем более поговорить по душам.

Елагин же десятки людей познал так близко, что их жизни и судьбы стали частицей его жизни. Бойцам и командирам это хорошо было известно. Потому они и относились к нему с уважением, ценили его советы, а между собой называли высоким и почетным словом "комиссар". В разговоре нередко можно было услышать: "Комиссар сказал", "Комиссар посоветовал", "Комиссар спросит". И хотя этот человек был прост в обращении, мягок по характеру (Иван Иванович никогда не наказывал), его боялись пуще любого строгого командира. Знали: он не пройдет мимо допущенной тобой ошибки, промаха, скажет об этом прямо, без всяких там обиняков, как и не потерпит несправедливости, от кого бы она ни исходила. Таков он, Елагин, доступный для всех, кристальной души человек.

И еще смелый. В этот день в батальоне состоялось партийное собрание, разговор шел о десанте. Взял слово Иван Иванович. Поставил перед коммунистами задачи по партийно-политическому обеспечению выполнения предстоящего боевого дела.

— И последнее, что хочу сказать, — обратился он к присутствующим, прошу вас, товарищи по партии, доверить мне идти с десантом вслед за разведчиками. В первую группу отобраны лучшие бойцы батальона, и для меня огромная честь быть вместе с ними.

На поляне, где проходило собрание, воцарилась тишина. Первым нарушил ее заместитель командира полка по политической части майор Кулябин:

— Ну что ж, товарищи, думаю, кандидатура подходящая. — Николай Афанасьевич обернулся ко мне: — Как, доверим, товарищ Алтунин?

Сказать откровенно, в душе я был против: в батальоне немало опытных офицеров, к тому же намного моложе Елагина. Кроме того, мне не хотелось потерять такого замполита. Но он оказался хитрее, чем я думал. Заведомо зная, что в обычном разговоре я не соглашусь с его просьбой возглавить группу, решил свое желанна высказать на собрании. Мне ничего не оставалось делать как согласиться.

Время отхода первой группы приближалось. К месту форсирования прибыли подразделения. Командиры вполголоса начали давать последние указания. Мы подошли к строю. В группе уходили в основном обстрелянные бойцы. У многих на гимнастерках ордена и медали, нашивки за ранения. Они знали толк в атаке и обороне, изведали на себе тяжесть давления превосходящих сил противника, умели найти выход там, где, казалось, его и вовсе не было. Потому и принимали происходящее, по крайней мере внешне, без лишних эмоций.

Я смотрел на спокойные лица и почти физически ощущал, как меня захватывает теплота, нежность ко всем этим людям. Понимают, на что идут, но ничем не выдают своих чувств. Первым в шеренге стоит лейтенант Елагин. За спиной Ивана Ивановича форсирование Десны, Сожа, Днепра, Западного Буга, бои за Брянск, Унечу, Дубраву, на правом берегу Турьи, в десятках других известных и неизвестных мест.

Протягиваю руку. Елагин крепко пожимает ее н чуть глуховатым голосом говорит:

— До встречи, командир.

— Попрощаемся, Иван Иванович.

По лицу Елагина скользнула улыбка: очевидно, мои слова и его тронули.

— На всякий случай попрощаемся, Александр Терентьевич, идем-то не к теще на блины.

Мы крепко обнялись.

Рядом с лейтенантом Елагиным вытянулся с пулеметом сержант Заточный.

— Не пожалел, сумчанин, что вызвался в первой группе идти?

— Нет, товарищ капитан, не пожалел. Я так мыслю, тут что первый, что последний — все одинаковы. Нам даже сподручней — фрицы не ждут. А стоит немчуре очухаться, тогда держись. Да и ждать, томиться не в моем характере.

Сержант переступил с ноги на ногу, бросил взгляд на стоявшего рядом рядового Прасова, толкнул его локтем:

— Так-то, Василь. — И тут же обернулся ко мне: — За нас, товарищ капитан, не беспокойтесь. Не подведем.

— Вопросы есть?

— Какие могут быть вопросы! — Сержант Заточный приподнял ручной пулемет: — Питание для него есть, для нас сухой паек старшина выдал, но от добавки бы не отказались.

Бойцы засмеялись. Лейтенант Александр Чикишев повел головой:

— Ну и жаднющий же ты, сержант.

— Запасливый, товарищ лейтенант. Отец сызмальства приучил: уходишь на день, запасайся на два. Жилка у нас такая, крестьянская: не от себя, а к себе.

Я подошел к Чиквшеву:

— Александр Николаевич, желаю успеха! Надеюсь на тебя, земляк!

Чикишев был родом с Омщины. Рос и воспитывался в небольшой деревеньке Наньково. От отца с матерью унаследовал природную силу и сметку, а суровый край выработал у него выносливость. Скупой на слова, Александр Николаевич прошел крутые перевалы войны, прежде чем стать офицером. И мне особенно было приятно, что лейтенант изъявил желание идти в первой группе.

Рядом с ним стояли младшие сержанты Иван Лунев и Василий Богомазов, свердловчанин рядовой Владимир Овсянников, другие бойцы, не раз крещенные огнем, проверенные в больших и малых боях. В каждом из них я был уверен и на каждого мог положиться как на самого себя. Но не посмотреть в их лица, не сказать слова, не пожать руку не мог. Люди уходили на опасное дело. И кто знает, придется ли увидеться вновь. Это хорошо понимал я, понимали и они. Потому лица бойцов были немного суровее обычного.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.