Во главе батальона

Во главе батальона

Ночь на 28 февраля выпала спокойной. Лишь время от времени передний край бороздили отсветы ракет да стучали кочующие дежурные пулеметы. Авиация не работала. Сеял мелкий снег. Сквозь бегущие по небу разорванные тучи мелькал тусклый диск луны. В расположении штаба дивизии царило оживление, хлопали двери землянок, то и дело отъезжали конники, перекликались вестовые, спешили по делам посыльные. Мелькали незнакомые лица солдат, офицеров, слышались чужие голоса.

Утром прибыл приказ из штаба армии: дивизия выводилась в резерв. Днем появились представители сменщиков, затем — командиры частей и подразделений 194-й стрелковой дивизии. Несколько часов кряду с нашей помощью они изучали передний край, систему огня, инженерные сооружения противника, знакомились с разведданными, поведением немцев. Наносили себе на карты и схемы систему нашей обороны.

В первой половине ночи началось перемещение подразделений и частей. Наши пехотинцы, минометчики, артиллеристы, саперы уходили в тыл, и их места в стрелковых ячейках, на пулеметных площадках, минометных и артиллерийских позициях, в окопах и землянках занимали люди, коим по рангу и должности они и предназначались.

В просторном, в два наката, штабном блиндаже, с раскаленной докрасна железной печкой-времянкой посредине, трещали телефоны. Нагрузка на линии связи оказалась двойной. Офицеры утрясали непредвиденные вопросы, которых в таких случаях всегда оказывается немало.

Над походными столами начальников служб — дым коромыслом. Офицеры штаба рассказывают сменщикам об особенностях обороны, поведении противника, оформляют документы, наносят на карты обстановку. И почти все курят. Ничего не поделаешь — фронтовая привычка.

— Надымили-то как! — пошел в помещение полковник Даниловский. — Хоть топор вешай.

Все встали.

— Садитесь, — махнул рукой Федор Семенович. — Продолжайте работать.

Федор Семенович Даниловский возвратился в дивизию еще в начале месяца. Мы искренне обрадовались этому. С ним сработались и, как говорят, понимали его с полуслова. Следом за ним вернулся и начальник штаба подполковник Абашев.

Отъезд в распоряжение корпуса комдива, а затем и начальника штаба в разгар боев до некоторой степени повлиял на нашу работу. К руководству дивизией пришли другие люди. Иными стали требования. Естественно, перестройка нашей работы коснулась полков, батальонов, других звеньев дивизионного механизма и вызвала определенную реакцию, толки. Теперь, выражаясь словами Петра Васильевича Румянцева, все стало на свое место.

— Товарищ полковник, — подошел к Даниловскому начальник разведки майор Коротаев, — боевое охранение доносит: немцы ведут себя спокойно. Полки сменились, разрешите моим ребятам сдать позиции?

— Да, Валентин Иванович, меняйте разведчиков и выводите их в тыл.

Смена прошла организованно. Противник не проявил беспокойства: видимо, ничего не заметил.

Утро части встретили на марше. Дивизия шла по маршруту: Заиваньево, Еланы, Капустевич, Заходы, небольшая железнодорожная станция Василевичи.

— Поредел строй, — пропуская колонну полка, не выдержал подполковник Абашев. — Ох как поредел!

Мимо нас следовали подразделения 828-го стрелкового полка. В батальонных колоннах по семьдесят — девяносто человек, не больше. В пулеметных расчетах и расчетах противотанковых ружей — по одному, в минометных и артиллерийских — по два-три человека. Солдаты шли усталым шагом, равнодушно смотрели вперед или себе под ноги. На буланом коне возле нас остановился командир полка.

— Николай Викторович, сколько активных штыков в строю?

— Триста сорок.

Подполковник Красовский снял шапку, вытер платком бритую голову, тяжело вздохнул:

— Нелегко дались нам Дубрава с Притыкой. Много людей потеряли, да и каких людей — опытных, настоящих бойцов.

Подъехала машина с командиром дивизии, начальником политического отдела, а вслед за ней подкатил видавший виды трофейный автобус с начальниками служб. Офицеры вышли из машин.

— Штаб в сборе, — произнес Петр Григорьевич Жеваго. — Начнем, Федор Семенович?

Даниловский согласно кивнул.

— Товарищи! — Голос Жеваго звучал взволнованно. — Получен приказ. Второго марта погрузка в эшелоны. Станция назначения — Нежин. Мы убываем на доукомплектование, отдых и учебу.

Петр Григорьевич помолчал, посмотрел вслед удаляющейся от нас колонне саперного батальона и продолжил:

— Трудное испытание выдержали мы с вами. Вспомните Унечу, плацдарм на правом берегу Сожа, Дубраву, Притыку, десятки других мест, где пришлось драться с врагом. Везде бойцы и командиры проявили отвагу.

С волнением слушали мы политработника. Действительно, в тяжелейших условиях нам довелось вести бои. Не случайно дивизию окрестили "болотная, непромокаемая". Ночами нас еще долго будут преследовать тревожные сны форсирование многих рек и речушек, болота, срывающиеся в трясину кони, техника, люди. Начиная от сорокапяток и кончая провиантом — бойцы все тащили на себе. Грязные, оборванные, уставшие, но непобедимые.

Начальник политического отдела дивизии рассказал нам о подвиге личного состава рот Тажимакина и Лягнева у местечка Бараков.

Вырвавшись вперед, подразделения вместе с поддерживающими их расчетами 45-мм орудий оказались в окружении. Одна за другой следовали атаки противника. Наши бойцы сдерживали натиск врага, истребляли немецкую пехоту, уничтожали его огневые средства, жгли танки и бронетранспортеры. Фашисты, не считаясь с потерями, лезли напролом. В полдень роты выдержали бешеную атаку усиленного батальона. Враг откатился с большими потерями. Наступила передышка. Но она длилась недолго. Гитлеровцы вновь нанесли по позициям рот артиллерийско-минометный удар, затем пошли ь атаку.

Боеприпасы на исходе, а у артиллеристов они уже кончились; принято решение идти на прорыв. Подпустив врага, пехотинцы забросали его гранатами и кинулись вперед. Завязалась рукопашная схватка. Штыком, прикладом, лопатой наши бойцы прокладывали себе дорогу. На рядового Дивака бросилось несколько гитлеровцев. Прикладом карабина артиллерист оглушил одного, затем другого. Но тут случилось непредвиденное: ложе приклада разлетелось в щепки от очереди фашистского автомата. Что делать? Взгляд упал на лежавшую рядом немецкую гранату с длинной ручкой. Дивак подхватил ее и бросил. Фашисты шарахнулись в стороны, попадали. Этого времени было достаточно, чтобы солдат выхватил из рук убитого гитлеровца автомат. С возгласом "Получай, гады!" он начал расстреливать окруживших его врагов.

Но как ни старались наши воины — силы оказались неравными. Большинство храбрецов погибло. Об их мужестве и стойкости рассказали прорвавшиеся через кольцо противника старшина Корнилов, старший сержант Ходиков, рядовой Мальчиков.

Подполковник Жеваго откашлялся и глуховатым голосом заключил:

— Каждый подвиг бойцов и командиров мы должны довести до оставшихся в живых. Не забудьте сказать спасибо солдату. Он достоин этого, наш солдат. Все вынес и сделал все, что смог.

Василевичи встретили нас черными проемами окон полусгоревших домов, грудами искромсанной, никому теперь не нужной воинской техники. Всего лишь несколько дней назад здесь шли бои.

* * *

2 марта началась погрузка в эшелоны. Первым убывал 862-й стрелковый полк. Управление дивизии вместе с ротой связи и саперным батальоном грузились во второй эшелон. На следующий день отправлялись артиллерийский, 889-й и 828-й стрелковые полки и остальные части и подразделения.

После бессонных фронтовых ночей сладко спится на вагонных нарах. Душисто пахнет сено, приобретенное заботливыми хозяйственниками у лесника под Василевичами. От сухой травы веет чем-то родным, близким. И если бы не мерное подрагивание теплушки да паровозные гудки, можно подумать, что находишься дома, на сеновале, на котором провел столько ночей за годы детства и юности!

Эшелон подолгу стоит на станциях и полустанках. "Зеленая улица" составам, идущим к фронту, поездам с красными крестами на вагонах.

Наша очередь — последняя.

— Вот уж действительно сонное царство, — машет в сторону теплушек на одной из остановок майор Румянцев.

Петр Васильевич проверял несение службы зенитчиками, караулом и внутренним нарядом.

— Завалились, как медведи в берлогах, — продолжает майор. — Храпят. И ты с ними, Алтунин?

Услышав фамилию, приподнимаюсь, говорю первое, что пришло на ум:

— Как все, так и я.

— Вижу. Сам бы тоже не прочь придавить эдак минуток шестьсот, но служба есть служба. У меня к тебе разговор. Слезай.

Сползаю с нар, черпаю котелком воду и лью ее на разгоряченный затылок.

— Не ровен час — застудишься. Вода-то небось ледяная.

— Нет, я привычный — сибиряк! Да и водица комнатной температуры.

Начальник оперативного отделения ждет, когда надену гимнастерку, и только потом приглашает сесть. Опускаюсь на сосновый пенек. Петр Васильевич раскуривает папиросу, как бы между делом говорит:

— Подошел ты нам, Саша. Есть штабная хватка, обрел некоторое умение…

— Вы это к чему, товарищ майор?

— Какой нетерпеливый! Ну да я тебя понял. По голосу понял: не останешься. — И, чуть помолчав, Румянцев продолжил: — На днях вызовет тебя кадровик, со мной он уже говорил. Не стану перечить твоему уходу, не в тыл идешь-то, а на передний край. Так-то!

Майор Румянцев затянулся дымком, вздохнул, махнул рукой, бросил недокуренную папиросу в дверцу пышущей жаром "буржуйки", поднялся:

— Пойду вздремну.

Вот так новость! Не стал задавать вопросов Петру Васильевичу, хотя и хотелось узнать, куда пошлют. Но тактично ли расспрашивать? И я не решился.

Вагон дернулся и покатился по рельсам. Чей-то зычный голос торопил отставших. В квадрате крошечного окошка промелькнул зеленый огонек семафора. Состав уходил от линии фронта.

В теплушке гудела печка. Дневальный, низенький щербатый боец лет пятидесяти, бросал в огонь дрова, разморенный теплом, довольно крякал и блаженно щурил редкие рыжие брови. Во сне ворочались штабные офицеры. Иногда кто-либо из них вскакивал, некоторое время непонимающе смотрел на огонь и вновь валился на сенник.

Утро встретило нас солнцем. Отодвинув в сторону дверь теплушки, невольно зажмурился. В лицо ударил влажный, густо пахучий воздух. С крыши вагона обильно падали крупные капли воды. Сорвалась и на десятки разноцветных искрящихся осколков разбилась сосулька. Весна!

Командирская подготовка, как назвал разбор прошедших боев подполковник Абашев, состоялась в соседнем вагоне. К нашему приходу на стене уже висела стертая на изгибах карта района Дубравы.

— Опять болота, — не выдержал капитан Герасимов. — Они и так у меня засели в печенках на всю оставшуюся жизнь. Зачем напоминать?

Но тут вошло руководство дивизии. Начался разбор. Полковник Даниловский дал оценку решениям командиров и начальников, разобрал меры обеспечения. Похвалил разведчиков 889-го стрелкового полка за инициативу при взятии Дубравы. В адрес дивизионной роты разведки сказал, что "глаза и уши дивизии не всегда держали в курсе событий штаб", подчас действовали медленно и нерешительно, отрывались от противника. Майору Валентину Коротаеву, да и другим начальникам служб, не раз пришлось краснеть во время выступления командира дивизии.

— Особенно меня встревожило то, — посуровел Даниловский, — что не все доклады об обстановке соответствовали реальному положению вещей. Отдельные товарищи подчас грешили против истины, по той или иной причине выдавали желаемое за действительное, а этого допускать нельзя ни в коем случае. Фактически это дезинформация вышестоящих командиров. Конечно, сказать правду, какая бы горькая она ни была, — тут тоже требуется мужество, как и подняться в атаку.

Командир дивизии имел в виду случай с начальником штаба 828-го стрелкового полка. Во время боя за Дубраву полк "споткнулся " на заполненной водой осушительной канаве. Не очень широкая (восемь — десять метров), но расположенная на открытом пространстве и пристрелянная противником, преграда эта попортила немало нервов. Несколько часов за нее шел бой. Штаб корпуса торопил со взятием деревни, а проклятая канава тормозила все дело. Мы, естественно, нажимали на командира полка Красовского. И наконец доклад: прошли канаву.

Начальник штаба дивизии довольно потер руки:

— Наконец-то, будь она неладна.

Румянцев соединился с 889-м полком — и вдруг у него вытянулось лицо. Оказывается, левофланговый батальон полка лежит перед канавой. Об этом сообщил начальник штаба Модин — человек, словам которого не верить нет причины. Рассерженный Абашев выхватил из рук майора трубку:

— Что вы там топчетесь, за канавой и немцев-то нет! Красовский давно их выгнал.

— Красовский за нами, на фланге лежит.

— Это точно?

— Точно, товарищ Второй.

— Хорошо. Сейчас к вам выедет офицер штаба. На месте разберемся.

Как выяснилось, виноват был начальник штаба 828-го полка майор Забазнов. Канаву преодолели несколько человек из роты Лаптева. Комбат сообщил об этом в штаб полка, а Алексей Прохорович Забазнов, донося нам, добавил от себя, что полк закрепился на рубеже. Пока же шли звонки, фашисты контратакой сумели оттеснить горстку наших бойцов на прежнюю позицию. Однако комбат не торопился докладывать о случившемся. Трудно сказать, чем он руководствовался. Одно было ясно — допущена халатность, граничащая с преступлением.

Во время боя может случиться всякое. Бывает, что он проходит не совсем так, как намечено на картах и заложено в планах. Но это не дает права командиру, какой бы он пост ни занимал, ни на йоту отходить от истины. Приукрашивание, несвоевременный доклад о состоянии дела вредны всегда, но особенно чреваты тяжкими последствиями и нетерпимы в боевой обстановке, где даже малейшее отступление от правды или минута-другая промедления могут обернуться лишними человеческими жизнями. От этого и предостерегал нас командир дивизии.

Разбор боев за Дубраву, а затем и Притыку дал многое всем, и особенно нам, молодым офицерам. Он заставил как бы со стороны взглянуть на себя, проанализировать свою работу и работу товарищей, нижестоящих командиров, штабов, соседей. Для меня это была большая школа командирского становления и обретения боевого опыта.

В один из дней меня попросил заглянуть начальник отделения кадров. Михаил Петрович Таранов встретил приветливо, пошутил насчет мартовской капели и скорой весны. Листая тонкую папку личного дела, с улыбкой произнес:

— Кончилась, Алтунин, твоя штабная служба, кончилась. Идешь комбатом. Рад небось? По лицу вижу, доволен. И правильно. Киснуть в штабе в твои годы да с твоим горячим характером негоже.

Капитан Таранов не спрашивал согласия, говорил о новом моем назначении как о деле уже решенном. Нетрудно было догадаться, что Михаил Петрович успел встретиться с майором Румянцевым, и они решили, по крайней мере на ближайший период, мою судьбу.

Нужно было представиться начальству.

— Командир дивизии нас ждет.

Вагон был разделен надвое солдатскими плащ-палатками. В одной половине размещалось отделение кадров, в другой — командир дивизии, начальник политического отдела и начальник штаба. Мы вошли туда. Помещение было аккуратно убрано. За покрытым красной материей столом что-то писал полковник Даниловский. По стенам стояли заправленные солдатскими одеялами кровати с белоснежными наволочками на подушках.

— Разрешите войти, товарищ полковник?

— Да, входите.

Даниловский приподнял от листа, исписанного мелким почерком, лицо, оглядел нас и, задержав взгляд на мне, произнес:

— А, Алтунин явился. Значит, бежишь из штаба. Нехорошо. — И уже к обоим: — Да вы, товарищи, садитесь.

Федор Семенович еще раз посмотрел на меня, продолжил:

— Разговор, Александр Терентьевич, у нас будет короткий. Вас мы знаем. В боях показали себя;"с хорошей стороны, а это — лучшая характеристика. Есть мнение назначить вас командиром второго батальона восемьсот восемьдесят девятого стрелкового полка. Как, потянете?

— Справлюсь!

— Другого ответа от вас и не ожидал. Принимайте батальон, вникайте в дела и ждите нас в гости.

Полковник поднялся, давая этим понять, что разговор окончен. Мы тоже встали. В это время в помещение вошел подполковник Жеваго.

— Петр Григорьевич, — обернулся к нему комдив, — у вас к новому комбату нет ничего?

— Алтунин! — улыбнулся подполковник Жеваго. — Что его напутствовать. Наш, знаем! Единственно, о чем бы хотел попросить вас, старший лейтенант: держитесь ближе к Елагину. Опытный, знающий у вас замполит. У такого не грех и поучиться работе с людьми. В общем, присмотритесь к нему, не пожалеете.

— Ну что ж, тогда желаю успеха, — пожал мне руку Даниловский. — И чтобы на новой должности долго не задерживаться, комбат. Теперь будем спрашивать с тебя не только за себя, но и за людей. Понял меня?

— Так точно, понял!

— То-то же!

Поздравил меня со вступлением в новую должность и начальник политотдела.

Я вышел из вагона. На сердце было и радостно, и тревожно. Состав стоял на перегоне, ожидая, когда семафор откроет путь. Светило солнце.

* * *

12 марта части дивизии закончили выгрузку на станции Нежин и в этот же день ушли из утопающего в садах небольшого украинского районного городка. Штаб убыл в Безугловку, 828-й стрелковый полк — в Куриловку, 862-й, 889-й стрелковые и 261-й артиллерийский полки и 418-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион соответственно расположились в населенных пунктах Пашковка, Дорогинка, Синдоровский, Талалаевка.

Дивизия вошла в состав 3-й гвардейской армии.

С вещевым мешком за плечом, легко соскочив с попутной подводы на кривой улочке Дорогинки, я пошел разыскивать штаб полка. Сады и огороды деревеньки еще были забиты снегом, а на выгоне уже появились проплешины с сырой, блестящей на солнце прошлогодней травой. Проваливаясь чуть ли не по колено в ноздреватый наст, подошел к первому попавшемуся дому, на широком дворе которого дымились две походные армейские кухни. Окликнул повара, помешивающего большим черпаком в котле.

— Где штаб полка, товарищ старший лейтенант? — переспросил веснушчатый солдат. — Эвон, дворов через пять, — показал вдоль переулка. — С большим крыльцом дом под зеленой железной крышей. Самый большой в здешней округе. Правление колхоза, а нынче там штаб.

— Полная информация, — улыбнулся я.

— А что, — не понял повар, — разве я лишнего сказал?

— Нет, нет, спасибо.

Минут через пятнадцать я вошел в помещение штаба. В комнате просторной пятистенной избы начальник штаба полка майор Модин (Николай Сергеевич получил очередное звание) проводил с офицерами занятие. Присев на свободный край широкой скамьи, стал дожидаться перерыва. Николай Сергеевич, заметив меня, улыбнулся:

— Слушаю вас.

Доложил о своем прибытии. Модин выслушал и в ответ радушно сказал:

— Кстати прибыл. Разбираем действия стрелковой роты в условиях лесисто-болотистой местности. Садись, послушай. Может, для себя что возьмешь. Тем более что майор Павлюк в отъезде. Докладывать некому, разве что представиться майору Кулябину, но и его сейчас нет. Решили баньку соорудить, пошел туда. Будет из раньше чем через час-полтора. Садись.

Николай Сергеевич продолжил занятие. Говорил спокойно, уверенно. Уставные положения подкреплял примерами прошедших боев, решений командиров и начальников в ходе выполнения поставленных задач. Часто обращался то к одному, то к другому из офицеров, не обошел вниманием и меня. Словом, шел деловой разговор.

После занятия Модин представил меня офицерам полка, познакомил с планами учебы части. Полумесячная подготовка личного состава в основном сводилась к практическим занятиям но действиям в различных условиях боя. Исключение составляли офицеры, для которых планировались теоретические лекции, тактические летучки, прием зачетов по уставам и наставлениям, семинарские занятия, да прибывающее пополнение, в основе работы с которым лежали изучение матеральной части оружия и одиночная подготовка. Свыше двух третей времени отводилось на тактическую подготовку, венцом которой являлись учения с боевой стрельбой. Много времени уделялось ведению боевых действий в условиях лесисто-болотистой местности, форсированию водных преград, особенно ночью.

Поздно вечером, когда мое знакомство с документами подходило к концу, вернулись майоры Валентин Евстафьевич Павлюк и Николай Афанасьевич Кулябин. Они были возбуждены и радостны. В дивизию еще прибыло пополнение, стало известно, что материальная часть истребительно-противотанковой артиллерии заменялась зарекомендовавшими себя с самой лучшей стороны 57-мм орудиями.

Увидев меня, Павлюк довольно сказал:

— Наконец-то явился, пропащая душа! Спрашиваю сегодня Румянцева: "Куда моего комбата девал?" — "Какого, — говорит, — комбата?" — "Алтунина". "Так ведь он еще приказом не утвержден в должности". — "Ну и что из этого? Приказ — бумажка, а мне человек нужен, комбат. Люди его ждут, живые люди". — "Да не кипятись ты, — отвечает. — Убыл твой Алтунин. Вчера вечером убыл. И наверное, уже на месте".

— Николай Сергеевич, — обернулся Павлюк к начальнику штаба, — ввел Алтунина в курс наших дел?

— Да, познакомил. Представил офицерам полка. — Вот и хорошо. В батальоне был?

— Нет еще.

— Вместе пойдем. Как ты, Николай Афанасьевич, не составишь нам компанию?

— Как же, составлю! С Елагиным переговорить нужно. У него там в четвертой роте не создана парторганизация, а политотдел жмет.

— Точнее, рекомендует, Николай Афанасьевич.

— Пусть будет так.

Спустя минут двадцать зашли в штаб батальона — небольшую, но уютную под тесовой крышей избу. Здесь нас поджидали. Среднего роста, худощавый, с черными усами капитан лет сорока подал команду.

— Вольно! — остановил его Павлюк и кивнул в мою сторону. — С новым командиром батальона прибыли. Вам его уже представляли. От себя хочу лишь добавить — фронтовик! Прошу любить и жаловать.

Валентин Евстафьевич взял меня под руку и представил капитана:

— Бухарин Николай Яковлевич, ваш заместитель по строевой части, Александр Терентьевич.

Мы крепко пожали друг другу руки.

— Адъютант старший батальона капитан Охрименко, — представился другой офицер, четко взяв под козырек.

— Заместитель командира но политической части лейтенант Елагин, встал по команде "Смирно" плотный мужчина.

— Иван Иванович, — добавил стоявший рядом майор Кулябин.

Сели за большой, вымытый до желтизны крестьянский стол. Командир полка поинтересовался ходом занятий в батальоне, подготовкой к взводным тактическим учениям с боевой стрельбой. Капитан Бухарин неторопливо начал докладывать. Все его внимательно слушали. Дело коснулось разработок. Адъютант старший представил несколько вариантов.

— Неплохо, — ознакомившись с ними, произнес Павлюк и передал мне: Как ваше мнение?

Разработки в основном были сделаны добротно.

— Разве что обстановку нужно усложнить на отдельных этапах.

— Вот и я об этом, — довольно улыбнулся Павлюк. — Только не немного, а до предела. Заставлять командиров и бойцов трудиться с полной отдачей и даже больше. В обучении должны следовать суворовской формуле: "Тяжело в учении — легко в бою!"

— Лучше пот, чем излишняя кровь, — вставил Кулябин.

Мы обсудили вопросы предстоящего тактико-строевого занятия, стрельб. Зашел разговор о кадрах.

— В ближайшие дни рядовой состав полностью получите, — заверил майор Павлюк. — Недокомплект сержантского состава решить за счет опытных и отличившихся в боях бойцов. Учебная рота понесла большие потери, и рассчитывать на нее не приходится. Офицерами вы укомплектованы.

— Парторга батальона нет, — вздохнул лейтенант Елагин.

— У себя разве не подобрали? — посмотрел на него майор Кулябин. Сколько в батальоне коммунистов — и на тебе…

— Выходит, не подобрали, раз прошу. Офицеры в основном комсомольского возраста. Среди старшин и сержантов есть с жизненным опытом, но грамотешки не хватает.

— Ну, Иван Иванович, тебе вынь да положь готовенького парторга. Неужели так-таки никого и нет?

— Был, и не один, на примете, Николай Афанасьевич, но сами знаете последние бои, а коммунисты шли впереди…

— Хорошо. — Кулябин помолчал. — Подберем вам парторга. Зашел разговор о создании партийной организации в 4-й роте.

И этот вопрос был решен положительно.

Павлюк с Кулябиным ушли.

Говорливая хозяйка лет пятидесяти накрыла стол.

— Нежинских огурчиков не откушать — грех, — начала она украинским говором. — Наш край на всю Россию ими известен. Садитесь и кушайте, я тут и бульбу с салом приготовила. Слава богу, немцы к нам заглядывали редко. Не разграбили, как в других местах.

Огорчать хозяйку не хотелось. Да и, признаться, давно домашнего харча не пробовал — все из солдатского котла, а то и вообще одни консервы. Сел, пригласил за стол ординарца. С удовольствием поели разваристой картошки с хрустящими огурцами, салом и свежей выпечки домашним хлебом, от запаха которого, когда вошли в дом, даже дух захватило.

Время было позднее, а назавтра предстояло рано вставать, поэтому решил лечь спать. Несмотря на хлопотный день, уснуть долго не удавалось: тревожили нахлынувшие дела и заботы. Не хотелось, как говорят, ударить лицом в грязь.

На рассвете мы были на ногах. Деревенская улочка встретила тишиной. Печные трубы выбрасывали в синь неба кудлатые струи белого дыма. Кричали запоздало петухи, в соседнем дворе неистовым лаем заливался пес. От всего этого повеяло родным, но уже порядком забытым. Радостно забилось сердце. Мирная жизнь, отчий дом, как мы мало ценим вас в юности!

Из белых украинских хат выбегали солдаты. Одни с ведрами бежали к колодцу, другие растирались снегом. Кричали, шутили, смеялись. То тут, то там разносились властные голоса — командиры торопили подчиненных.

— Взвод, строиться! — разнеслась команда.

Десятки сапог застучали по образовавшейся за ночь дорожной наледи. Зазвенел оброненный кем-то котелок, послышались взрыв смеха и голоса. Начался новый день, со своими трудностями и заботами, радостями и огорчениями, — день прифронтовой жизни.

Впечатление от расквартирования батальона осталось неплохое. Подразделения были размещены по крестьянским дворам. После траншей и окопов с грунтовыми водами, белорусских болот, морозов и оттепелей, непросыхающей обуви и одежды — это был рай. Люди выглядели бодрыми, в помещениях поддерживался порядок. Неплохо была налажена служба войск. Порадовало меня и то, что подчиненные знали, чем будут заниматься. Чувствовалась твердая рука штаба, офицеров батальона.

Мои заместители оказались людьми знающими. Капитан Николай Яковлевич Бухарин — человек с большим военным и жизненным опытом, много трудился, задавал тон командирам рот и взводов в требовательности, организации и проведении занятий и учений. Несмотря на разницу в возрасте — Николай Яковлевич был вдвое старше меня, — мы быстро нашли общий язык, стали хорошими товарищами и даже друзьями. Не могу не подчеркнуть: учился у него методике работы с подчиненными, выдержка.

Немало взял и у заместителя по политической части лейтенанта Елагина. Иван Иванович в прошлом — человек самой гуманной профессии — учитель. Родился на Волге. В 1928 году, когда я еще бегал мальчишкой, вступил в партию. На фронт пошел добровольцем. Был политбойцем, парторгом роты, батальона, агитатором полка. Через край хлебнул фронтовой жизни. Несколько раз контужен, ранен. Знал, как говорят, вдоль и поперек солдатскую душу. Потому и шли к нему бойцы за советом и помощью в ночь-полночь. И хотя он повторял: "Не ко мне идут — к партии", личность Ивана Ивановича, его авторитет значили многое в батальоне. Недаром его высоко ценили и знали не только в полку, но и в дивизии.

Много хорошего можно сказать о капитане Охрименко, других офицерах штаба и подразделений. В общем, командный состав батальона подобрался дружный, работоспособный. Дела у нас спорились, нареканий за ход учебного процесса мы не имели.

* * *

В первые дни пребывания в полку меня ждала и приятная неожиданность. Как-то, возвращаясь со стрельб, пришпорил коня и оторвался от общей колонны. Захотелось побыть одному, собраться с мыслями. К этому располагала и погода. После чуть ли не суточного снегопада выглянуло солнце. С деревьев падали первые капли. Ехал, радовался погожему дню, солнцу, свету, тому, что сегодня результаты стрельбы значительно выше, чем были в предыдущий раз.

Начались дома Дорогинки. Улица была забита рыхлым снегом, расчерченным многочисленными тропинками. На повороте появился боец. Солдат как солдат, разве что полушубок непривычной во фронтовой обстановке белизны да кубанка казачья. Скользнул равнодушно по фигуре солдата: мало ли разных людей наезжает в полк по делам службы. Так и проехал бы мимо, не останови меня мелодичный девичий голос:

— Саша!..

Меня словно током пронзило: "Неужели Марина!" Соскочив с седла, стремглав бросился к девушке и в двух шагах от нее, словно наткнувшись на невидимую преграду, остановился в нерешительности.

Марина! В этом имени для меня слились воедино и двухлетнее ожидание встречи, и радость, и удивление. Марина, она!

С жадностью всматриваюсь в милое лицо моей спасительницы, самоотверженно отстоявшей меня в марте 1942 года в госпитале от смерти.

Расставаясь, мы обещали переписываться, а при первой возможности встретиться, но успели обменяться лишь одним письмом. Внезапное продвижение фашистских войск на юге страны прервало завязавшуюся переписку. Территория, на которой находился госпиталь, оказалась в тылу врага. На все моя запросы о судьбе медсестры Марины получал неутешительные ответы. Сразу же после освобождения станции Лихой сделал новую попытку. Райвоенком потребовал сообщить адрес родителей девушки, которого я не знал. Комендант станции сообщил, что во время эвакуации фашисты разбомбили эшелоны госпиталя, поэтому вероятнее всего интересующая меня медсестра погибла. Лишь в глубине сердца оставалась надежда на встречу после войны. И вот встреча на фронтовой дороге!

Марина широко раскрытыми глазами молча смотрела на меня.

Видимо, тоже не верила в случившееся. По ее побледневшим щекам катились слезы.

С нежностью смотрю в почти не изменившееся лицо. Лишь побледневшие щеки, едва заметная сеточка морщинок в уголках глаз и словно застывшая в них боль говорили о пережитом.

— Здравствуй, Марина! — почти шепотом выговорил я. — Неужто это ты?!

Преодолев скованность от неожиданной встречи и испытывая чувство нежности, я обнял свою спасительницу и крепко прижал к груди.

— Сколько я разыскивала тебя, Саша! — глотая слезы, выдавила наконец Марина. — Куда только не писала…

— Я тоже, Марина, но ты как в воду канула.

— Госпиталь разбомбили… Много пришлось пережить при отступлении. Потом резерв. Попросилась на передовую. И вот теперь прибыла сюда.

— К нам?! — наконец выдохнул я. — Да!

— Значит, теперь почти вместе! Это же здорово, Маринушка! Я батальоном командую.

Улыбка, радостная улыбка осветила ее усталое лицо. Забыв обо всем, мы продолжали стоять посередине дороги, жадно расспрашивать друг друга о пережитом за время разлуки.

С этого дня мы продолжали шагать одной фронтовой дорогой, твердо решив, что только смерть может разлучить нас.

* * *

В один из последних мартовских дней я проводил тактические учения с 4-й ротой. Погода выдалась не весенняя. Низовой ветер риал полы шинелей, обжигал лицо, нес снежную крупку. В зыбкой пелене смутно просматривались предметы. Зима словно решила дать весне бой. Лощины, сады и кустарник забил мокрый снег. Занятия закончились в сумерках. Уставшие, мы возвращались в деревню. Подошли к околице. Здесь было тише. От крайних изб повеяло домашними запахами и теплом. Колонна ускорила шаг. Послышались говор, шутки. В одном из дворов, мимо которого проходили, я услышал оживленный разговор и смех. Желая узнать, что там происходит, свернул на подворье.

— Оце дыво так дыво! — донеслись до меня украинские слова.

— Маленке, а хоче тебе схватити зубами, да и копытом ударить.

Оказывается, была прислана новая партия лошадей.

Гнатенко, из полковой минометной батареи, облюбовав себе черненького жеребчика, подошел к нему, а конь — хвать его за полу шинели. Рванулись в разные стороны — аж треск раздался. Гнатенко вывалился кубарем за изгородь, а жеребчик — на спине.

— Цирк! — улыбнулся стоявший рядом солдат и пояснил: — Таких маленьких коньков до войны в цирке видел. А тут на тебе — к нам прислали.

Бойцы продолжали обсуждать подробности встречи с необычными лошадьми. Просторный крестьянский двор то и дело взрывался хохотом.

По прибытии в штаб поинтересовался у Ивана Ивановича:

— Что там еще за цирковых лошадей в полк пригнали?

— Да нет, Александр Терентьевич! — оживился лейтенант Елагин. — В полк прибыли лошади монгольской породы — низкорослые полудикие степняки. Начали разбирать их, а они — ни в какую! Не то что запрячь, поймать себя не дают. Чуть кто приблизится — бросаются. Представление.

Иван Иванович чему-то своему улыбнулся.

— Нам тоже несколько коней досталось. Завтра посмотрите. Думаю, что объездим, укротим норов, и они станут хорошими нашими помощниками.

Елагин как в воду глядел: невзрачные на первый взгляд лошадки оказались на редкость выносливыми, выручали нас в ходе боев. Бойцы и командиры, особенно артиллеристы и противотанкисты, не раз добрым словом вспоминали дар монгольских товарищей.

Мы продолжали готовиться к боям, радовались вестям с фронтов. В эти дни развернулся второй этап грандиозного сражения на Правобережной Украине. Несмотря на начавшуюся весеннюю распутицу, войска 1-го и 2-го Украинских фронтов громили фашистских захватчиков. Ежедневно радио и газеты сообщали об освобождении десятков населенных пунктов. В сводках Совинформбюро все чаще и чаще мелькали названия городов Черновцы, Каменец-Подольский… Помню, какое ликование вызвал у нас выход Советской Армии на границу. Да и не только у нас — у всех советских людей! 27 марта 1944 года газета "Правда" писала, выражая чаяния народа: "Вот она, долгожданная, трижды желанная государственная граница нашей Отчизны, тридцать три месяца назад попранная врагом…"

В честь выхода 2-го Украинского фронта к реке Прут — Государственной границе СССР — в полку состоялся митинг. Никогда не забуду взволнованные лица боевых товарищей: капитанов Ивана Вечтомова, Сергея Емельянова, старших лейтенантов Николая Чугунова, Дмитрия Одегова, лейтенантов Ивана Титова, Ахнара Шаймирданова, старший, сержантов и солдат, вместе с которыми в скором времени мне довелось сражаться с заклятым врагом. Наши мысли и стремления хорошо выразил майор Николай Афанасьевич Кулябин:

— Недалек тот день, когда мы с вами вступим в соприкосновение с противником, будем бить и гнать фашистскую нечисть. Гнать туда, откуда она пришла.

Николай Афанасьевич обвел нас взглядом:

— Боевые друзья, хочу сказать вам еще вот о чем. Недалек и тот день, когда мы вступим на земли народов Европы. Нам с вами предстоит высокая и почетная миссия освободителей от фашистского ига.

Нужно готовиться к ней. К нам будут присматриваться, с нас, людей, пришедших из мира социализма, будут брать пример. Буржуазная пропаганда наплела много о нас небылиц. Нужно всегда помнить об этом и достойно представлять наш советский строй за рубежом.

В планах боевой и политической подготовки личного состава с этих дней все чаще стали встречаться вопросы, связанные с предстоящими действиями на территории сопредельных государств. Темы информации, лекций, докладов, бесед нередко стали посвящаться политическому положению в Польше, Болгарии, Чехословакии, Венгрии, Югославии, Румынии, народы которых развернули антифашистскую борьбу. Материалы для выступлений командиры и политработники брали из периодической печати. Газеты "Правда" и "Известия", "Красная звезда" и другие, журналы тогда много вникания уделяли этому вопросу.

Мы понимали, что пребывание в резерве может кончиться в любой день, и торопились со сколачиванием подразделений. В батальоне прошли взводные и ротные тактические учения с боевой стрельбой, началась подготовка к полковым. Не помню точно, но где-то в первых числах апреля я проводил с батальоном тактико-строевое занятие. За день порядком устал, а личный состав и вовсе ног не чувствовал. Шутка ли, в беспролазной грязи по буграм и оврагам чуть ли не два десятка километров протопали, к тому же с развертыванием и многочисленными вводными. Фронтовики еще бодрились, а молодежь раскисла. Естественно, вид у всех нас оставлял желать лучшего.

Батальонная колонна втягивалась в деревенскую улицу. Пришпорив коня, поспешил на квартиру. Решил побыстрее привести себя в порядок: вечером должно было состояться совещание у командира полка. Только сбросил шинель, стал к рукомойнику — в избу вбежал посыльный из штаба.

— Товарищ старший лейтенант, вас генерал спрашивает! Ох и сердит, прямо страсть! Накричал на дежурного.

— Что случилось-то? За что ругает?

— Не знаю!

Надернув гимнастерку, на ходу заправляя под погон портупею, выскочил за ворота. На разбитой грунтовой дорого, разделяющей пополам небольшой деревенский выгон, застряла забрызганиг. н грязью легковая машина. Возле автомобиля стояла группа военных. Подбежал к ним, увидел генерала.

— Ваши? — кивнул он в сторону начинавших расходиться ио деревенским дворам подразделений батальона.

— Так точно!

— Цыганский табор! Каков вид солдат и офицеров! В грязи, расхлестаны!

— С тактико-строевых занятий возвращаемся.

— Пошехонцы! Распустили людей. Оружие держат, как палки! Не войска, а черт знает что!

— Но ведь…

— Как фамилия? — не стал и слушать меня генерал. Он обернулся в сторону одного из офицеров: — Запишите.

На этом моя встреча с командиром корпуса генерал-майором Донсковым закончилась. Не знаю, какое настроение было в этот день у Семена Ивановича, но "знакомство" с ним оставило у меня неприятный осадок. Тем более что через несколько дней прибыл приказ о моем несоответствии должности. Это взыскание было первым и последним за мою службу в армии.

Грубый окрик, поспешность принятия того или иного решения в отношении подчиненного не красит командира любого ранга. Никогда — так не поступит человек, уважающий людей и себя.

В дальнейшем военная служба сводила меня с командирами и военачальниками требовательными, но тактичными, умеющими вникнуть в существо вопроса и спокойно принять по нему решение. С теплотой вспоминаю полковника Ф. Ф. Абашева, генерала Ф. С. Даниловского, Маршалов Советского Союза Р. Я. Малиновского, А. А. Гречко, М. В. Захарова и многих других. Требовательность без оскорбления — вот что характерно для их работы. Так и должно быть.

Помню, тогда я был надолго выбит из обычной служебной колеи и тяжело переживал случившееся. Горький осадок не прошел даже спустя четыре месяца, когда Семен Иванович Донсков подписал на меня представление на Героя Советского Союза. Да и сейчас, спустя много лет, неприятно вспоминать это.

Продолжая боевую подготовку, мы проводили партийные, комсомольские и общие собрания в ротах, готовились к батальонному партсобранию. Иван Иванович Елагин предложил мне выступить на нем с докладом. Я начал было ссылаться на занятость.

— Нет, Александр Терентьевич, — настаивал Елагин, — вы коммунист, командир, направляете работу партийной организации. Кому как не вам задать тон. Насчет доклада не беспокойтесь — помогу.

Собрание прошло неплохо. Коммунисты по-деловому говорили о наших успехах, вскрывали недостатки в учебном процессе, вносили предложения по их устранению. За поздним ужином Иван Иванович ответил на беспокоивший меня вопрос:

— Доклад, Александр Терентьевич, получился. Сумел схватить главное и интересно его преподнести.

— Хвалишь, Иван Иванович. Многое не получилось. Хочется сказать, а выразить пока не могу.

— Не думаю тебя хвалить, говорю правду. Но то, что недоволен собой, хорошо.

Елагин отхлебнул глоток чаю, улыбнулся, предложил:

— Послезавтра у нас политическая информация для личного состава. Не выступишь ли с ней? Расскажешь о событиях в Крыму. Кстати, ты там воевал.

В эти дни войска 4-го Украинского фронта генерала армии Ф. И. Толбухина, Отдельной Приморской армии генерала армии А. И. Еременко, моряки Черноморского флота и Азовской флотилии громили фашистскую 17-ю армию в Крыму. Командующий этой армией генерал Енеке — специалист по созданию фортификационных сооружений — терял одну оборонительную позицию за другой. Несмотря на упорное сопротивление врага, нашими войсками были взяты Армянск, Керчь, Евпатория, Ялта, Симферополь, Бахчисарай, Судак. На очереди был овеянный славой Севастополь. Обо всем этом я рассказал бойцам и командирам на очередной политической информации.

Постепенно лейтенант Елагин втягивал меня в воспитательную работу с личным составом — дело нелегкое, но необходимое для каждого командира.

Настроение было отличное. Мечта выехать на фронт во главе подразделения осуществлялась. От отца и из дома получил добрые вести. Марина рядом.

Тем временем пребывание дивизии в резерве подходило к концу. В один из дней был получен приказ на марш. Конечным пунктом нашего перемещения оказалась небольшая железнодорожная станция Киверцы Ровенской области. Дивизия вошла в состав 3-й гвардейской армии.

Вновь дорога. Убегают назад километровые столбы, мечутся телеграфные провода, мелькают деревья. В низинах лугов, по берегам речушек, озер и прудов проглядывают опушенные белым вербы, а на буграх — косячки нежно-зеленой первой травы. Ласково обдувает прогретый весенний воздух. Сгрудившись у дверных проемов, бойцы смотрят на проносящиеся мимо весенние картины. Слышится под переборы гармоник и трофейных немецких аккордеонов песня.

— Веселая песня, Александр Терентьевич, — трогает меня, ча плечо лейтенант Елагин, — признак хорошего настроения и крепкого духа.

Мы слушаем задорный, со свистом, припев "Калинки" и невольно сами подхватываем мелодию. На остановках, пока ждем встречных поездов, слышим:

— "Наши войска расширяют плацдарм на правом берегу Днестра! Ведут бои на ближних подступах к Севастополю! Наша авиация наносит удары по резервам врага на территории Польши и Румынии, Чехословакии!"

— Начинается и на нашей улице праздник, Иван Иванович, — оборачиваюсь к Елагину.

Позади остались города Житомир, Новоград-Волынский, десятки других городов, сел и поселков. Разные по размерам, географическому положению, но почти одинаково опустошенные.

На станцию Киверцы прибыли ночью. Отдаваясь в близком лесу, разнеслась команда: "Приступить к выгрузке!"

Вагоны ожили, послышались лязг отодвигаемых дверей, хруст щебня и шлака под сотнями солдатских сапог. Чувствуя конец пути, заржали лошади. Не тронулись с места лишь зенитчики, у них задача прежняя — охрана полка.

Быстро разгрузили имущество. Недолгими были построение и перекличка. Нас с Иваном Ивановичем тревожили братья Горобцы. Феодосии и Мефодий попросили разрешения навестить родных (эшелон следовал мимо их села), заверили, что догонят. Под свою ответственность я отпустил сержантов.

— Неужто подведут, "воробьи"?

— Не думаю, ребята серьезные.

Как бы в ответ на наш разговор в конце деревянного перрона появились знакомые фигуры.

— Да вон и они!

Феодосии и Мефодий подбежали к нам. Запыхавшиеся, радостные, доложили о прибытии.

— Нашли родных?

— А як же, знайшлы! — ответил за обоих Феодосии.

— Хорошо, поговорим попозже, когда выпадет время. Сейчас идите по взводам, там вас заждались.

Братья четко повернулись и побежали разыскивать свои подразделения.

В этот же день, 23 апреля, корпус, дивизия, а следовательно, и полк вошли в состав 1-го Украинского фронта. Мы догадывались, что скоро развернутся крупные события: на станциях, полустанках, железнодорожных тупиках — везде разгружались личный состав, техника. Ночами войска, соблюдая все виды предосторожности, двигались в указанные им районы.

Мы не знали о том, что действиям наших войск в Белоруссии, Прибалтике, Карелии и других местах вскоре суждено вылиться в общее наступление Советской Армии по всему советско-германскому фронту.

Первого мая части сосредоточились в лесах. Нам предстояло сменить части Первой чехословацкой бригады. Мы были наслышаны о боевых делах чехословацких интернационалистов, участвовавших на стороне Советской Армии в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

И вот военная судьба свела нас. Мы с интересом смотрели на форму, прислушивались к незнакомому выговору солдат, унтер-офицеров и офицеров. Бодрые, веселые, подтянутые бойцы и командиры производили хорошее впечатление. После формальностей по приему участка обороны от 2-го отдельного батальона чехословацкой бригады были исполнены гимны двух стран. Необычная церемония надолго осталась в памяти каждого из нас.

В один из первых майских дней в батальон прибыл парторг — выше среднего роста, широкий в плечах, стройный, с северный выговором.

— Лейтенант Малыгин, — представился он. И после небольшой паузы: Василий Федорович. Прибыл в ваше распоряжение.

Нетрудно было догадаться: Василий Федорович не из кадровых офицеров. Это было видно по его развалистой походке и докладу. Мое внимание привлекли награды и свидетельствующие о ранениях нашивки на его гимнастерке. "Успел понюхать фронтового пороху", — мелькнула мысль.

— Кем до войны работали, Василий Федорович? — поинтересовался лейтенант Елагин.

— Лесничим в Архангельской области. Войну начал политбойцом.

Малыгин успел повоевать под Ростовом, в должности заместителя политрука роты участвовал в Сталинградском сражении, окончил курсы политработников.

— Впечатление производит неплохое, — высказал мнение после ухода лейтенанта Иван Иванович. — Боевой опыт имеет, в вопросах партийно-политической работы разбирается.

— У меня тоже такое мнение.

Так батальон пополнился еще одним офицером. Партийный вожак оказался человеком неробкого десятка. Василий Федорович не раз водил людей в атаки, помогал бойцам и командирам держаться в обороне. Но это было несколько позже.

Мы продолжали готовиться к предстоящим боям. Батальон участвовал в полковом учении на тему "Прорыв сильно укрепленной обороны противника в лесисто-болотистой местности с форсированием водной преграды". Учение выявило сильные и слабые стороны в подготовке личного состава. Допущенные ошибки и промахи постарались исправить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.