Трудные дни

Трудные дни

Плавание из залива Астролябия в Сингапур заняло более двух месяцев, так как шкипер шхуны «Флауэр оф Ярроу» должен был до возвращения из рейса посетить для меновой торговли несколько островных групп в Северо-Западной Меланезии. Уже на следующий день после выхода из залива, 11 ноября 1877 года, Миклухо-Маклай наблюдал впечатляющее зрелище — извержение вулканов на островах Лессон и Вулкан, расположенных недалеко от побережья Новой Гвинеи. Несмотря на недомогание, путешественник не только описал это интересное природное явление, но и, воспользовавшись штилем, запечатлел разные фазы извержения на острове Вулкан акварелью в своей записной книжке.

Шхуна ненадолго останавливалась у островов; она обычно ложилась в дрейф, а не бросала якорь, так что Николай Николаевич смог высадиться на берег, да и то на несколько часов, лишь на островах Хермит. Капитан спешил, так как на судне оставалось все меньше матросов, способных стоять на вахте. Чтобы предотвратить беду, он, сделав крюк, зашел в порт Замбоанга на филиппинском острове Минданао, где дал отдых команде и приобрел минимально необходимое количество свежих съестных припасов, а оттуда отправился кратчайшим путем в Сингапур.

Морское путешествие на сей раз не улучшило, а ухудшило состояние здоровья Миклухо-Маклая. Вследствие перемены пищи и плохого питания на борту к малярии прибавились скорбут и хронический колит, которые привели к общему упадку сил и серьезной анемии. 18 января 1878 года Николай Николаевич прибыл в Сингапур настолько больной, что мог с величайшим напряжением, урывками писать лишь самые необходимые письма. «Вот уже 1-я неделя, как я не встаю с постели, — сообщал он в марте в Петербург, — и пока перемены к лучшему и следов нет… О малейшей работе и думать нельзя»[657].

Телесные недуги привели к серьезному нервному срыву. «Анемия и общее истощение сил, которые были причиною постоянного головокружения, нередко внезапно наступающей бессознательности и сильнейшей гиперостезии (повышенной, болезненной чувствительности кожных покровов. — Д. Г.), -вспоминал путешественник после преодоления кризиса, — довели меня до крайней нервной раздражительности <…> почти истерического состояния»[658]. Его раздражала «глупейшая малость» — шум шагов, легкий кашель, голоса окружающих. Но, даже находясь в столь незавидном положении, он — неисправимый мечтатель — переносился мыслями «через годы, через расстояния». В марте, пожаловавшись на крайне расстроенное здоровье, Николай Николаевич написал Остен-Сакену, что надеется через два года отправиться на несколько лет в Африку. В дальнейшем исследователь ни разу не возвращался к этому замыслу, возникшему спонтанно в его затуманенном болезнью мозгу.

Несомненно, повышенной нервозности способствовали денежные затруднения. Сразу по прибытии в Сингапур Миклухо-Маклай, по его собственным словам, был «осажден» кредиторами[659]. Единственный местный негоциант, готовый бескорыстно помочь русскому путешественнику, — китаец Вампоа, к этому времени потерял почти все свое состояние, а потому смог выделить ему лишь небольшую беспроцентную ссуду. Отчаянные призывы Миклухо-Маклая к Остен-Сакену и Мещерскому помочь ему расплатиться с кредиторами («назойливость сингапурских и батавских торгашей — невыносима!») принесли результат: 9 апреля 1878 года он получил из Петербурга телеграфный перевод на 3577 долларов. Полученных денег хватило в основном на то, чтобы рассчитаться с Шомбургком. Около 450 долларов Николай Николаевич оставил на текущие расходы и «прожитие» в течение ближайших месяцев. Главный долг — батавскому негоцианту X. Я. Анкерсмиту, главе фирмы «Дюммлер и К°», не был погашен и продолжал увеличиваться из года в год.

Перевод, полученный Миклухо-Маклаем, стал возможным благодаря большой работе по сбору средств, которую провел в 1876 — 1877 годах Александр Мещерский под руководством и под контролем Остен-Сакена. Мещерский предупреждал Федора Романовича, что, не получив поддержки, путешественник вынужден будет продать свои уникальные коллекции иностранцам, уговаривал его исходатайствовать для своего друга пожизненную пенсию наподобие той, которой был удостоен Н.М. Пржевальский, и даже советовал через руководителей МИДа просить Александра II,помочь «не только мученику науки, но и политическому русскому деятелю на Тихом океане», предлагавшему установить протекторат над частью Новой Гвинеи. Остен-Сакен оставил без внимания советы Мещерского похлопотать насчет пенсии и обратиться за помощью к «обожаемому монарху». Но он употребил свое влияние и связи, чтобы обеспечить поступление пожертвований от частных лиц.

Во время кампании по сбору средств ярко проявились свойства сложной и неоднозначной натуры Александра Мещерского — как положительные, так и отрицательные. Князь, ставший в результате женитьбы бессарабским помещиком и участвовавший в Русско-турецкой войне в качестве представителя Красного Креста, был, несомненно, предан своему другу-путешественнику и приложил много усилий, чтобы найти необходимые средства. Вместе с тем в ходе кампании вновь обнаружились его необязательность, неорганизованность и отсутствие деловой закваски, которые причудливо сочетались с пристрастием к хитроумным комбинациям, граничащим с плутовством. Аккумулируя средства, поступающие для помощи Миклухо-Маклаю, он порой не спешил с ними расставаться и — из песни слова не выкинешь — использовал их, чтобы поправить свои запутанные финансовые дела. За его «художествами» зорко наблюдал Остен-Сакен, который в сердцах назвал князя в одной из своих записей «конфузии советником», спародировав почетное звание «коммерции советник», которое присваивалось тогда в России крупным промышленникам и купцам[660].

Одним из первых, к кому обратился Мещерский, был И.С. Тургенев, который принял близко к сердцу невзгоды Миклухо-Маклая. Не имея свободных средств, писатель не сразу внес свою лепту в фонд помощи путешественнику, но привлек к участию в этом деле купца-мецената П.М. Третьякова, а тот, в свою очередь, обратился к людям своего круга. Среди откликнувшихся на этот призыв мы видим знаменитого богача П.П. Демидова (князя Сан-Донато) и банкира Родоканаки, а также видных деятелей русской культуры, в том числе К.Д. Кавелина. Всего удалось собрать 7700 рублей, из которых по тысяче внесли Тургенев, Третьяков и совет РГО.

Поступление денег сняло часть озабоченностей Миклухо-Маклая. Но усилия сингапурских врачей, которые старались излечить его недуги и вывести его из нервной депрессии, не дали сколько-нибудь существенных результатов.

Больного путешественника, как коллегу, получившего медицинское образование, приютил в своем доме доктор Деннис. Однажды, когда Николай Николаевич, лежа в постели, читал в газетах сообщения о Русско-турецкой войне, его навестил Одоардо Беккари, возвращавшийся из путешествия по новогвинейской реке Флай. Миклухо-Маклай принял по возможности бодрый вид и начал расспрашивать итальянского ботаника о некоторых растениях, листья и плоды которых он привез из Бугарлома. Но от внимания Беккари не укрылось плачевное состояние его русского приятеля. Он сильно изменился и постарел со времени их первой встречи в Макасаре в декабре 1873 года, хотя и тогда Миклухо-Маклай был очень слаб и сильно страдал от приступов малярии и других тропических лихорадок.

В надежде на то, что «перемена воздуха будет иметь хорошее влияние на здоровье», Николай Николаевич перебрался в Джохор-Бару, снова воспользовавшись гостеприимством Абу Бакара. Он пробыл там около шести недель и смог отправить оттуда два коротких сообщения в географический журнал Петермана — о плавании на «Си берд» и втором пребывании в заливе Астролябия, а также о вулканических явлениях на северо-восточном берегу Новой Гвинеи. Однако чистый воздух и не столь изнурительный тропический зной не помогли путешественнику. Миклухо-Маклай вернулся в Сингапур, где три врача, в том числе упоминавшийся выше Требинг, собравшись на консилиум, единодушно поставили больного перед выбором: безотлагательно переехать в страну с умеренным климатом или умереть в Сингапуре.

Миклухо-Маклай неоднократно писал в Петербург о своем желании приехать на один-два года в Россию, чтобы отдохнуть, обработать и опубликовать собранные им материалы, и затем вернуться на Новую Гвинею для продолжения исследований. По прибытии в Сингапур в январе 1878 года он запросил начальника отряда русских судов на Тихом океане контр-адмирала О.А. Штакельберга, не ожидается ли в ближайшее время возвращение одного из судов в Кронштадт с заходом в Сингапур. В феврале он получил ответ, что «распоряжений от Морского министерства относительно возвращения в нынешнем году судов отряда на Балтику до сих пор не получено»[661], а в апреле Штакельберг известил его, что «в этом году судов, возвращающихся на Балтику, нет». Такое решение Морского министерства, несомненно, было связано с Русско-турецкой войной и вызванным ею обострением международной обстановки. Николаю Николаевичу, вероятно, хватило бы денег самостоятельно добраться до России. Но что он там будет делать, на какие средства существовать? Демонстративное молчание матери и других родных, от которых путешественник давно уже не получал писем, давало основание полагать, что его приезд едва ли будет приятен Екатерине Семеновне и старшему брату Сергею.

Миклухо-Маклай выбрал Австралию. Его выбор не был случайным. Ведь именно отсюда исходила тогда наибольшая угроза его новогвинейским друзьям, именно из австралийских портов чаще всего отправлялись к островам Океании корабли охотников за «черными дроздами». Николай Николаевич полагал, что, находясь в центре событий, ему будет легче наблюдать за этими злодеяниями и бороться за права папуасов и других океанийцев. Кроме того, он хотел провести антропологическое изучение австралийских аборигенов, что могло дать важный сравнительный материал для его аналогичных исследований в Океании. Интересовала его и австралийская фауна.

Со своими слугами он расстался. Сале оказался нечист на руку и был выгнан вскоре по прибытии путешественника в Сингапур. Что же касается Мёбли и Миры, то, щедро одарив их на прощание разными полезными вещами, Николай Николаевич отправил их на родину на британской шхуне «Монтиара». Зная о междоусобных войнах и вражде между вождями на Палау, путешественник позаботился о том, чтобы Мёбли и Мира были доставлены прямо в их родную деревню Малегиок на острове Бабелтуап, ибо «в противном случае они бы были ограблены, превращены в рабов и, возможно, убиты»[662]. Сохранились два любопытных документа: расписка капитана шхуны М. Рэвнскилда, датированная 17 апреля 1878 года, в получении 125 долларов за провоз на Палау двух слуг Миклухо-Маклая, а также заверенное двумя свидетелями его письменное обязательство хорошо обращаться в пути с Мёбли и Мирой и высадить их с багажом именно в Малегиоке, а не в каком-нибудь другом месте архипелага. Слуги путешественника благополучно вернулись домой; как мы увидим, Миклухо-Маклай встретится с ними в 1883 году во время кратковременного посещения Бабелтуапа.

По рекомендации своих сингапурских знакомых Николай Николаевич нанял нового темнокожего слугу по имени Джан — вероятно, малайца или метиса. Джан неплохо говорил по-английски и, главное, прошел необходимую выучку, так как служил раньше в доме британского джентльмена.

Миклухо-Маклай взял билеты на английский пароход «Сомерсет», который должен был доставить его с Джаном в Сидней. Всю последнюю неделю перед отплытием он находился в полузабытьи, плохо сознавая, что и как он делает. «Ослабел я <…> чрезвычайно, — рассказывал он впоследствии об этих днях, — голова у меня постоянно кружилась, и вообще я недомогал сильно, так что укладка вещей была для меня весьма утомительна и шла крайне медленно»[663]. Накануне выхода в море ему пришла в голову мысль оставить на сохранение в одном из местных банков запечатанный пакет с некоторыми рукописями и рисунками, привезенными из недавней экспедиции на Новую Гвинею. Путешественник выполнил свое намерение. При этом он не взял расписки и не записал название банка. «На другой день, — вспоминал он, — я уехал в Сидней и был так слаб, что меня на руках перенесли из экипажа в каюту»[664]. В 1882 году, будучи в Сингапуре, Миклухо-Маклай обошел все банки, но не смог отыскать пакет. Среди пропавших манускриптов были дневники, которые он вел в Бугарломе. Вот почему описание второго пребывания на Берегу Маклая, подготовленного им незадолго до смерти к печати, существенно отличается по структуре и степени детализации от описания первого пребывания — дневника, обработанного самим автором для публикации. Можно только догадываться, как много ценных наблюдений и фактов было безвозвратно утрачено.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.