Глава 26 Нина Барбарова

Глава 26

Нина Барбарова

Однако, когда я с затекшими конечностями проснулся в мирной тишине раннего утра, ожесточенные бои и яростные рукопашные схватки, пережитые мной в Гридино, все еще оставались яркими воспоминаниями в моей памяти. На этом участке фронта длиной всего лишь два километра за короткий период с 2 по 17 января 1942 года полегло более 3 тысяч солдат – как немцев, так и русских. Зато как же хорошо было в Малахово, в каких-то пяти километрах от переднего края!

Мы снова находились в совершенно ином мире, спокойная жизнь которого нарушалась только взрывами случайно залетавших снарядов или авиабомб, которые время от времени сбрасывал наугад какой-нибудь сбившийся с курса вражеский самолет. Престарелый оберштабсарцт Вольпиус мог каждую ночь ложиться спать, будучи практически совершенно уверенным в том, что его храп до следующего утра ничто не нарушит. Ему не нужно было вскакивать с теплой постели от внезапного, громкого крика «Тревога!», не нужно было ночью выбегать на лютый мороз, он не видел серебристого сияния осветительных ракет и не вглядывался в налитые кровью белки глаз противника во время рукопашной схватки.

Но идущим в атаку русским было еще тяжелее, чем нам, подумал я. Снова и снова их гнали по заснеженным полям на немецкие позиции, и они тысячами погибали под разящим огнем наших пулеметов и стрелкового оружия. Но Жуков безжалостно гнал свое воинство вперед, в бой, в котором шанс уцелеть был лишь у немногих. Но смерть врага уже больше не отягощала мою душу, а спасенная жизнь боевого товарища или хорошо перевязанная рана снова возвращала мне душевное равновесие и приводила в согласие с миром, который, очевидно, уже сам потерял равновесие и летел в бездну.

Престарелый Вольпиус продолжал храпеть все так же спокойно и ритмично. Уже целых четыре недели он вот так же прекрасно спал и храпел. Его абсолютно не волновала судьба боевых товарищей в Гридино, если не считать того, что он охотно осведомлялся о том, держится ли еще фронт, гарантируя ему еще одну ночь безмятежного сна. Его непревзойденная профессиональная непригодность являлась его счастливым билетом для бесплатного проезда в безопасность тыловой жизни.

Наконец он проснулся, потянулся и сладко зевнул.

– У меня все тело чешется! – озадаченно заявил он. – Надеюсь, вы занесли сюда не слишком много вшей, герр коллега!

Его рука исчезла под одеялом, и он начал энергично чесаться.

– Самое большее – несколько фронтовых вшей, герр оберштабсарцт! – с невозмутимым видом ответил я. – Они помогут укрепить чувства солидарности и товарищества!

– Не хотите ли вы этим сказать, – парировал он, – что мы здесь не на фронте! Должен вам сказать, что вчера у нас здесь был довольно интенсивный артобстрел! И на нас сбросили несколько авиабомб! Но вы так крепко спали, что даже не заметили этого! – оскорбленно закончил он.

В 9 часов утра я уже был у полковника Беккера. Тщательный осмотр подтвердил поставленный вчера вечером диагноз: воспаление легких. Полковник должен был соблюдать строгий постельный режим. Однако вместо того, чтобы отправиться в госпиталь в Ржев, Беккер решил остаться в Малахово. До своего выздоровления он передал командование полком майору Хёке.

Ноак был чрезвычайно рад, что я вернулся на свое место военного врача в 3-м батальоне, а Вольпиус пришел в ужас от одной только мысли, что его могут оправить вместо меня в Гридино. И хотя это было почти что исключено, но, с другой стороны, держать двух врачей в таком небольшом подразделении численностью сто человек, как наш батальон, действительно было непозволительной роскошью. Поэтому Ноак хотел как можно быстрее избавиться от Вольпиуса, отправив его в какой-нибудь полевой или военный госпиталь. Он предложил, чтобы до того времени я взял на себя заботу не только о бойцах 3-го батальона, но и о штабе полка, штабной роте, музыкальном взводе и русском гражданском населении в деревнях, лежащих в тылу. Маленький Беккер был очень рад этому, так как в этих деревнях царил абсолютный хаос. Они были переполнены беженцами, которые страдали от голода и половина из которых была больна.

Но прошло несколько дней, прежде чем я смог заняться работой в тыловом районе армии. С северо-востока пришел снежный буран, засыпал снегом все дороги, и все движение по ним прекратилось. Наши снегоуборочные плуги, которые тянули местные лошаденки, просто не справлялись с таким количеством снега. Поэтому с раннего утра и до позднего вечера солдаты деревянными лопатами расчищали дороги, чтобы обеспечить бесперебойное функционирование прифронтовых коммуникаций.

Но в это же время происходили и гораздо более серьезные события. 22 января, когда с новой силой разгорелись бои в районе вокруг Малахово, из штаба дивизии сообщили, что сложилось чрезвычайно серьезное положение. На западе под Сычевкой Красной армии удалось совсем близко подойти к нашей жизненно важной транспортной артерии, к железнодорожной линии Вязьма – Ржев. Судьба Ржева и каждого немецкого солдата в этом обширном секторе фронта, выступающем далеко на северо-восток, повисла на волоске. На следующий день пришли еще более тревожные новости. Семь вражеских армий пытались закончить окружение наших войск в районе Ржева и непрерывно яростно атаковали немецкие оборонительные линии. 86-я пехотная дивизия, развернувшись фронтом на запад, отчаянно обороняла железнодорожную линию Ржев – Вязьма. Как только движение по этой железнодорожной ветке будет на длительное время прервано, нам останется только как можно дороже продать свою жизнь, сражаясь до последнего патрона и до последней крошки хлеба.

25 января совершенно неожиданно поступило большое количество посылок с сигарами, с натуральным кофе и можжевеловой водкой «Штайнхегер». Больше всего солдаты обрадовались «Штайнхегеру». Как выяснилось, национал-социалистический крайсляйтер Билефельда, Райнекинг, который до недавнего времени служил простым солдатом во 2-м батальоне нашего полка, организовал в Билефельде сбор пожертвований для нашей дивизии.

– Каждый приговоренный к смерти издавна имел право на последний обед в этой жизни! – с мрачным видом заметил старый Вольпиус, который постепенно начинал действовать всем нам на нервы.

– Если до нас дошли кофе и шнапс, то дойдут и боеприпасы! – заметил Ноак.

Для нашего полного счастья бои на фронте вокруг Малахово неожиданно пошли на убыль.

– Русские всегда с пониманием относились к пьянке! – шутили солдаты и добавляли: – Наконец-то они научились соблюдать приличие!

После нескольких стопок «Штайнхегера» у нас настолько поднялось настроение, что положение, сложившееся вокруг Ржева, казалось нам уже не таким безнадежным.

Полковнику Беккеру было гораздо лучше, и я мог уже подумать о том, чтобы заняться своими делами в прифронтовых деревнях. Маленький Беккер где-то раздобыл для меня сивую кобылу по кличке Веста и выдал мне составленное в шутливой форме «Удостоверение на право собственности». В нем говорилось, что эта лошадь является моей собственностью и что после войны в знак признания моих заслуг мне разрешается забрать ее к себе домой. Вероятность того, что мы с ней переживем войну, показалась мне довольно призрачной.

Веста оказалась самой лучшей лошадью из всех тех, что у меня были до сих пор. Это было умное животное среднего роста, с очень хорошей выучкой, с хорошо развитым чутьем и поразительным умением ориентироваться на местности и интуитивно чувствовать опасность. Если впереди находился опасный участок дороги, она фыркала, сразу же останавливалась как вкопанная и затем осторожно обходила опасное место.

На следующее утро я вскочил на Весту и нанес визит начальнику медико-санитарной службы дивизии, подполковнику медицинской службы, оберфельдарцту Грайфу. Я изложил ему проблемы ведения войны в зимних условиях со своей точки зрения, и он попросил меня составить подробный письменный доклад на эту тему. Он собирался отправить этот доклад в Берлин, так как он мог представлять интерес при подготовке военных врачей для Восточного фронта.

В деревне, которую занимал обоз нашего полка, все душно натопленные русские избы были забиты беженцами. Уже при первом поверхностном осмотре я обнаружил двух больных сыпным тифом, которые лежали рядом со здоровыми беженцами. Поскольку многие из этих гражданских страдали от недоедания и поэтому были особенно восприимчивы к инфекции, это мне совсем не понравилось. Недостаток белка проявлялся и в часто встречавшейся отечности ног. У многих младенцев был рахит, что являлось признаком авитаминоза. Сопровождавший меня фельдфебель рассказал, что молодая русская студентка медицинского института, которую звали Нина Барбарова, по собственной инициативе заботилась о гражданском населении. За эту помощь она получала еду из нашей полевой кухни.

– Ага! – сказал я. – Тогда выходит, что эта женщина ловко обвела всех вас вокруг пальца! Насколько я могу судить, за бесплатное питание она почти ничего не сделала!

– Это порядочная девушка, герр ассистенцарцт! – с серьезным видом заявил фельдфебель.

– Покажите мне ее!

Он отвел меня в русскую избу, которая, как и все остальные, была до отказа забита беженцами. На углу русской печи сидела высокая девушка лет двадцати, которая в этот момент влажной тряпочкой протирала лицо старушке. Увидев нас, она легко спрыгнула на пол и с естественной грацией подошла к нам, не проявив и тени беспокойства. Она выглядела здоровой и даже, пожалуй, упитанной. «Результат хорошей кормежки с нашей полевой кухни!» – невольно подумал я.

На девушке была простенькая блузка и толстая юбка из грубой материи. Сквозь дешевую ткань блузки угадывалась девичья грудь прекрасной формы. Длинные светлые волосы были зачесаны набок и падали на одно плечо. Кожа девушки была чистой, а черты лица гораздо интереснее, чем это обычно встречалось у русских женщин. И хотя она, в сущности, не была красавицей, но в ней было что-то притягательное. Неожиданно я понял, что это были ее глаза. У нее были раскосые глаза кошки… Или какого-нибудь другого животного из семейства кошачьих… Да, да, глаза пантеры! На какое-то мгновение мне показалось, что в ее глазах промелькнуло пренебрежительное выражение, означавшее что-то в смысле «Попробуй дотронуться до меня, если осмелишься!», а ее яркие губы искривились в еще большем пренебрежении. Я невольно отвел от нее взгляд и снова посмотрел на фельдфебеля.

– Она говорит по-немецки! – поспешно сказал тот.

Девушка все так же спокойно и скромно стояла перед нами, но чувствовалось, что все ее тело исполнено напряженного внимания.

– Вы хорошо говорите по-немецки? – спросил я, невольно сердясь на самого себя, так как мое сердце вдруг заколотилось в груди.

– Только совсем немного! – ответила она низким, слегка севшим грудным голосом с очень приятным акцентом.

– Она очень хорошо говорит по-немецки и понимает буквально все! – поспешил вставить фельдфебель.

– Я вижу, что вы очень хорошо осведомлены об этой даме, герр фельдфебель! – едва заметно усмехнувшись, сказал я, и от моего взгляда не ускользнуло, что она поняла мою иронию.

– Вы действительно изучали медицину? – продолжил я свой допрос.

– Два года, в Москве! – ответила она. – Но занятия были прерваны, когда немецкие войска приблизились к Москве. Тогда вообще все прекратилось!

– А почему вы оказались здесь, а не остались в Москве?

– Я бежала, когда в конце октября начались репрессии против так называемых «врагов народа».

– Бежали? Хм!.. Интересно!

– Что в этом интересного? – удивленно спросила она, и ее глаза вызывающе сверкнули.

– Дело в том, что меня интересует все происходящее в России! Прежде всего, меня интересует, где правда, а где обман, моя девочка!

– Я не ваша девочка, герр доктор, а то, что я говорю, правда!

Фельдфебель с довольным видом ухмыльнулся. Ее быстрый ответ застал меня врасплох, и, заметно смутившись, я сказал:

– Я тоже хотел бы подчеркнуть, что вы не моя девочка! С этого момента вы моя ассистентка по медицинской части, если, конечно, вы действительно что-то понимаете в этом! А со временем само выяснится, на чьей вы стороне – на нашей или на стороне красных. В связи с ужасным состоянием медицинского обеспечения гражданского населения нас с вами ожидает тяжелая работа!

Немного помолчав, я продолжил:

– Я хотел бы, чтобы вскоре медицинское обслуживание было налажено здесь надлежащим образом и чтобы мне приходилось появляться здесь не чаще чем один раз в неделю!

– Но у меня вообще нет никаких медикаментов, герр доктор! – сказала Нина.

– Вы получите все необходимое для лечения своих пациентов.

После обеда Нина, фельдфебель и я обсудили все возникшие проблемы и составили программу работы. Нужно было немедленно полностью освободить от жителей один дом и в дальнейшем использовать его только как палату для больных сыпным тифом. Нина должна была переселиться в один из соседних домов и организовать там амбулаторный прием больных. Фельдфебель должен был установить, сколько в деревне коров и коз и сколько молока они дают. Половина этого молока должна была сдаваться Нине для распределения его среди матерей, имевших грудных младенцев. Во второй половине следующего дня я собирался еще раз заехать в деревню, чтобы проверить, как выполняются мои указания. Потом я вскочил на лошадь и поскакал назад в Малахово.

Поздно вечером на командный пункт батальона заглянул Руди Беккер. Я рассказал ему о положении, сложившемся в тыловом районе, и о принятых мной мерах.

– А какого ты мнения о Нине? – хитро улыбаясь, спросил он. – Я был прав?

Я решил избежать прямого ответа на этот вопрос.

– Для меня она просто сотрудница. Как медсестра в больнице!

– Да, но ведь и медсестры бывают иногда довольно привлекательными!

– Но только не для врача! Старый главврач в моей больнице настоятельно рекомендовал нам запомнить в качестве первого правила: никогда не заводить шашни с медсестрами! И он был абсолютно прав. Разумеется, я всегда буду вести себя с этой юной девушкой прилично, но она должна работать!

– Хорошо сказано, герр доктор! – воскликнул Беккер и улыбнулся еще шире.

– А теперь послушай меня, Руди! – продолжил я. – Это просто смешно, как эта сбежавшая из Москвы женщина всем вам задурила голову! Ты никогда не увидишь, что и я буду увиваться за ней, как наши повара или эти идиоты артиллеристы, которые думают, что она их святая-заступница, этакая российская святая Барбара!

С большой стопкой газет и журналов в руках на командный пункт пришел Ноак. Теперь окончательно прояснилась тайна пожертвований из Билефельда. Тем временем крайсляйтер Райнекинг получил лейтенантские погоны, и его снова перевели к нам. И это он позаботился о том, чтобы посылки с сигарами, кофе и «Штайнхегером» были отправлены по железнодорожной линии Вязьма – Ржев, которую с трудом удерживали наши войска. Он же привез и свежие газеты.

В одной из них сообщалось о гибели воздушного аса, кавалера дубовых листьев к Рыцарскому кресту, Эрбо графа фон Кагенека. Брат Кагенека, командир авиационной группы, насчитывавшей три эскадрильи и действовавшей в составе истребительной авиаэскадры, одержавший 65 побед в воздушном бою, был сбит в небе над Северной Африкой 28 декабря 1941 года. Две недели спустя он умер от полученных ран. Я невольно вспомнил Щитниково, где Кагенек говорил о старинных часах с маятником и о своей близкой смерти. Это происходило 28 декабря 1941 года – в день, когда был сбит самолет его брата, и за день до того, как он сам получил смертельное ранение.

Я вспомнил полковника Беккера и его слова о солдатской смерти. Он был прав. Теперь вид смерти уже не трогал меня так сильно, как раньше. Я привык к ней. Раньше погибшие были хорошими, слишком рано ушедшими друзьями – теперь же они стали лишь одними из многих немецких солдат, уже павших на этой войне. Ах, эти там, это потери строительной роты! Или те, так это остатки разведывательной группы, которой угораздило напороться на русских! А вот здесь лежат мертвецы из свежего пополнения! Погибшие стали обезличенными – превратились в личные жетоны военнослужащих, которые пересылались на родину, а раненые превратились в статистические данные, передаваемые в вышестоящие инстанции.

Мне очень повезло с моими товарищами по 3-му батальону. Даже в самых безнадежных ситуациях, когда мы отчаянно отбивались от противника, имевшего подавляющее численное преимущество, у нас не было ни одного случая проявления трусости перед лицом врага. В самом начале бывало, что у того или иного солдата не выдерживали нервы, но бойцы брали себя в руки или же от таких солдат быстро избавлялись под каким-нибудь благовидным предлогом. Не раз бывало, что командиры рот присылали ко мне своих солдат с просьбой побыстрее отправить их в тыл, поскольку гораздо лучше было лишиться одного-двух человек, чем иметь у себя в роте бойца, сеющего панику среди остальных. Конечно, в тылу и в тыловых гарнизонах было полно таких офицеров и рядовых, которые увиливали от службы на передовой. Но трусость перед лицом врага – это совсем иное дело. Со временем для любого фронтовика было гораздо труднее сносить презрение своих боевых товарищей, чем опасаться вражеских пуль. В какой-то момент, видимо, каждый из нас был близок к тому, чтобы от страха потерять голову и обратиться в бегство. Но здоровое начало побеждало и заставляло до конца оставаться со своими боевыми товарищами, чтобы вместе с ними выстоять или погибнуть, если это предначертано судьбой.

В этот вечер на передовой было относительно спокойно, и Ноак, Беккер и я засиделись до поздней ночи на командном пункте. Старый Вольпиус отправился спать после того, как мы не прореагировали на его многократные попытки завести разговор на его любимую тему: войну 1914–1918 годов. Добрый немецкий «Штайнхегер» лился рекой. Видимо, в результате ночного пьянства и долгой застольной беседы на следующее утро я снова почувствовал непреодолимое желание отправиться домой в отпуск. Ведь мой очередной отпуск должен был начаться еще в середине декабря, а сейчас уже было начало февраля, но никто даже не заикался об отпуске. Я вспомнил фамилии нескольких офицеров, которые уже побывали в отпуске и, как мне казалось, у них было гораздо меньше оснований для этого, чем у меня. Моя рана на левой ноге все еще гноилась. Да и тяготы и запредельные нагрузки зимней войны начинали сказываться на состоянии моего здоровья. Я обнаружил у себя неравномерный пульс и экстрасистолы сердца – наиболее часто регистрируемый вид аритмии. Ага! Неравномерность пульса и экстрасистолы – вот теперь я мог бы отправиться домой!

После обеда я с радостью убедился в том, что в тыловых деревнях все мои указания были уже выполнены. Четверо больных сыпным тифом лежали в только что оборудованном в отдельном доме инфекционном отделении. Нина проживала теперь в соседнем домике и вела там амбулаторный прием. Я разъяснил ей и фельдфебелю медико-санитарной службы, что мы мало что можем сделать для устранения опасности распространения сыпного тифа. Ведь мы сами получили слишком мало вакцин, и их не хватает для вакцинации даже наших военнослужащих. Я посоветовал использовать против вшей порошок «руслапудер» и распорядился, чтобы гражданские вывешивали свою одежду на улицу, в самый сильный мороз. А больным сыпным тифом мы могли дать только средства для поддержания кровообращения, пирамидон для снижения температуры и средства для снятия нервного возбуждения. Я вручил Нине медикаменты и начал осмотр рахитичных младенцев и беременных женщин. Гражданскому населению я дал понять, что Нина действует по моему поручению и уполномочена отдавать больным необходимые предписания.

За все это время я почти не удостоил Нину ни единым взглядом. Однако неожиданно я отметил, что мне приятно находиться в ее обществе. Мне бросилось в глаза, что сегодня она надела на голову ярко-красную косынку, которая обрамляла ее привлекательное лицо так же мило, как и длинные светлые волосы накануне.

– Вы должны делать здесь именно то, что считаете нужным, и уметь всегда настоять на своем! – поучал я ее. – При этом вы всегда можете рассчитывать на мою полную поддержку! Мы сможем помочь этим людям только в том случае, если будем поддерживать дисциплину! А вот этим должны заниматься вы сами!

Она спокойно ответила мне своим грудным голосом:

– Я все поняла, герр доктор, и сделаю все, как вы говорите!

При этом она посмотрела на меня без того вызова, который я заметил в ее глазах вчера. Ее манера держать себя выдавала спокойный веселый нрав, и мне было чрезвычайно приятно слушать ее голос с легким акцентом. Мне понравилась та серьезность, с которой она подбирала нужные немецкие слова, и та уверенная манера, с которой она двигалась в переполненном помещении. Неожиданно меня охватило желание узнать об этой юной даме как можно больше. Мне захотелось узнать, какие мысли, воспоминания, надежды скрываются за этим загадочным взглядом ее необычных глаз. Я бы с удовольствием провел за разговором с ней целый вечер, чтобы выявить общие интересы и хотя бы несколько часов побыть в обществе милой и интеллигентной женщины.

Обуреваемый такими мыслями, я несся карьером назад в Малахово.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.