Глава 22 Бой за Щитниково
Глава 22
Бой за Щитниково
Мы правильно предугадали действия русских. Они подождали, пока зайдет луна, а потом пошли в атаку. Однако мы были к этому готовы. Наши бойцы сняли с теплых печей свои пулеметы, и начался бой. В официальном отчете 3-го батальона о боевых действиях буднично сообщалось:
«Ночью 29.12.1941 в 3:30, после того как зашла луна и стало совершенно темно, под прикрытием темноты русские атаковали наши позиции силами до двух батальонов. Атака проводилась непривычно большими силами и отличалась особой стремительностью.
Воспользовавшись темнотой и мощью своего массированного удара, противник быстро подошел к деревне с северо-востока и востока.
Находившаяся на направлении главного удара противника наша разведывательная группа сумела подать сигнал тревоги и с боем отошла назад. Установленный справа от деревни пулемет вскоре был выведен неприятелем из строя, его расчет частично погиб, частично получил тяжелые ранения.
Как и накануне, несмотря на возникшие трудности, обер-лейтенанту графу фон Кагенеку удалось быстро сконцентрировать имевшиеся в его распоряжении силы в восточной части деревни.
Из-за более низкой температуры пулеметы стреляли в эту ночь значительно хуже, их часто заклинивало. Телефонный кабель, ведущий к огневой позиции артиллерии, был поврежден вражеским минометным огнем в самом начале атаки, так что из-за поиска места повреждения было потеряно время, и заградительный огонь был открыт с роковой задержкой.
Не считаясь с потерями, противник сумел захватить первые три дома на северо-восточной окраине Щитниково. Однако немедленно подготовленная командиром батальона отсечная позиция выдержала яростный натиск противника. Используя личное стрелковое оружие и гранаты, защитники сумели нанести неприятелю большие потери. Атака была на какое-то время остановлена. Наш артиллерийский огонь оказался очень эффективным и прицельным.
В то время как наши главные силы вели бой с наступавшими с северо-востока частями противника, имевшими десятикратное превосходство в живой силе, неожиданно с северо-запада русские предприняли вторую атаку силами двух рот на левую окраину деревни. Для отражения этой атаки в бой были брошены части 2-го батальона 37-го пехотного полка.
Бросив в бой последние резервы, удалось отбить эту атаку только в ожесточенном уличном бою за каждый дом с использованием гранат и пистолетов.
В ходе контратаки в восточной части деревни получил ранение командир 11-й роты, обер-лейтенант Бёмер, который выбыл из дальнейшей борьбы. Благодаря своевременному вводу в бой своих последних резервов командиру батальона удалось отбросить неприятеля, атаковавшего с северо-запада. Контратака с юго-востока, организованная командованием полка силами последних резервов, не получила дальнейшего развития. Эта контратака под командованием лейтенанта Шееля натолкнулась на упорное сопротивление противника, которого пришлось последовательно выбивать из каждого дома в юго-восточной части деревни. При этом потери роты составили 50 процентов личного состава, в том числе были ранены командир роты, командиры двух взводов и командир отделения управления роты.
Совершенно неожиданно противник силой до роты атаковал центр деревни с севера, двигаясь вдоль дороги Горки – Щитниково. Тем самым он сковал наш слабый гарнизон, державший оборону с севера, который тем временем получил незначительное подкрепление из 2-го батальона 37-го пехотного полка. И в средней части деревни несколько домов, находившиеся в непосредственной близости от батальонного перевязочного пункта, попали в руки неприятеля. Между тем большинство домов в восточной части деревни также оказались в руках прорвавшихся русских. После того как обер-лейтенант граф фон Кагенек пришел в себя после ранения и ему была наложена повязка на голову, он снова взял на себя командование батальоном.
Поскольку командир батальона пока еще не мог рассчитывать на победный исход боя, он распорядился эвакуировать раненых, уже получивших медицинскую помощь. Пользуясь последней возможностью, ассистенцарцт доктор Хаапе сумел переправить раненых по непроходимому снегу в Терпилово, где немедленно был оборудован второй батальонный перевязочный пункт. Там же была оказана необходимая медицинская помощь довольно большому числу раненых из 2-го батальона 329-го пехотного полка.
Руководство перевязочным пунктом в Терпилово было поручено унтер-офицеру медицинской службы Баумайстеру (зубному врачу). Военный врач 3-го батальона 18-го пехотного полка, доктор Хаапе, вновь возглавил перевязочный пункт в Щитниково, которым временно руководил штаб-сарцт Лиров».
Чуть более чем за час после захода луны противник, бросивший в бой около 2500 красноармейцев, сломил сопротивление нашего маленького гарнизона защитников Щитниково, насчитывавшего лишь около трехсот человек, и захватил большую часть деревни. Как и ожидалось, его первая атака последовала из леса, находившегося в опасной близости от восточной окраины деревни. Наш гарнизон оказался слишком малочисленным, чтобы противостоять этой массированной атаке, за которой через пятнадцать минут последовала вторая атака на находившийся в полутора километрах западный выезд из деревни. А мощный удар по центру деревни должен был окончательно добить нас.
В юго-восточной части деревни, у ответвления дороги на Терпилово, остатки 10-й роты Штольце сражались плечом к плечу с бойцами дивизиона пехотных орудий. Маленький Беккер и обер-фельдфебель Шниттгер организовали здесь яростно обороняющийся очаг сопротивления. Окружившие их красноармейцы имели подавляющее преимущество, но наши бойцы упорно защищали каждый сантиметр земли. В западном секторе наступление русских пыталась остановить небольшая группа бойцов, состоявшая в основном из солдат 37-го пехотного полка. В центре деревни Ламмердинг всего лишь с несколькими бойцами отчаянно отбивал яростные атаки противника на командный пункт батальона и на наш перевязочный пункт, который был переполнен ранеными. Весь наш медицинский персонал был слишком занят своей работой, чтобы следить еще и за тем, что происходило снаружи, пока в переполненное помещение не вошел, пошатываясь, солдат с зияющей раной бедра. С искаженным от ужаса лицом он крикнул: «Русские уже здесь!».
Раненых мгновенно охватила паника, так как каждый из них знал, какой конец его ждет, если красные захватят перевязочный пункт. С отчаянием в глазах даже тяжелораненые пытались привстать со своих соломенных подстилок и беспомощно снова падали назад. Я бросил быстрый взгляд на Наташу, стоявшую в том углу, где находилась печь. Она насмешливо смотрела в мою сторону. На ее лице не было ни тени страха или благодарности, которые мы видели вчера во время допроса. Я пришел в ярость. В этот момент я был готов с удовольствием пустить ей пулю в лоб.
Мы не заблуждались на счет грозившей нам опасности. Выстрелы из стрелкового оружия, взрывы гранат и яростный стрекот автоматов раздавались не далее чем в пятидесяти метрах от нашего дома. Шум боя постепенно приближался. Одна граната взорвалась прямо перед нашим домом, на пол посыпались оконные стекла. Русские были уже у самого порога.
В комнате воцарилась мертвая тишина. Красивые, холодные глаза Наташи неотрывно следили за мной, и все раненые с надеждой смотрели на меня.
Мне стало ясно, что теперь все дальнейшее зависит только от меня самого. Раненые ожидали, что я, как единственный находившийся здесь офицер и один из немногих боеспособных мужчин, предприму какое-то действие. Осознание этого каким-то образом придало мне сил и мужества и способность ясно мыслить и быстро действовать. Сейчас у нас не оставалось ничего другого, кроме как сражаться или умереть.
– Посмотрю-ка я сам, что там действительно происходит! – сказал я, надевая каску и беря автомат. В моих карманах еще оставалось достаточно патронов и гранат. – Генрих, отправляйся к хлеву и посмотри, что происходит с северной стороны дома! Немедленно сообщай мне о любом подозрительном перемещении! Пока за ранеными будет присматривать только Баумайстер! Тульпин, позаботьтесь о том, чтобы каждый раненый, способный держать в руках оружие, получил его! Вместе с ними вы будете защищать дом! Любой ценой не давайте противнику бросать в окна гранаты – иначе всем нам конец!
Каждого, кто мог еще двигаться, охватил необыкновенный подъем. Я вышел из дома на крыльцо, снял с предохранителя автомат и осторожно спустился по деревянным обледеневшим ступенькам на дорогу. На улице царил ужасный холод. Было темно, хоть глаз выколи. Несмотря на осветительные ракеты, то и дело взлетавшие над восточной и западной окраинами деревни, несколько секунд я абсолютно ничего не видел, но потом мои глаза привыкли к темноте. Неожиданно недалеко от перевязочного пункта в небо с шипением взлетела осветительная ракета, залившая все вокруг ярким белым светом, и я смог окинуть взглядом близлежащие дома, в которых располагался батальонный командный пункт и моя медсанчасть.
Там! На другой стороне улицы, метрах в тридцати от меня, стоял какой-то русский! Он первым заметил меня и выстрелил. Пуля со звонким щелчком впилась в стену над моей головой. Я увидел, как он передернул затвор и вскинул свою винтовку для второго выстрела. «Спокойно, не суетись!» – промелькнуло у меня в голове. Прежде чем русский успел прицелиться, я послал в его сторону короткую очередь из своего автомата. Он рухнул ничком в снег и остался лежать темным пятном на заснеженной улице. Я бросился за угол дома, в несколько прыжков оказался у стоявших там саней и укрылся за ними. Между перевязочным пунктом и стоящей позади него баней я увидел двух наших лошадей, запряженных в сани. Русский хиви Ганс лежал на снегу рядом с санями и крепко сжимал в своих сильных руках вожжи.
Убитый мной красноармеец подобрался к нам с южной стороны улицы. И вряд ли он был там один. Это означало, что мы были почти окружены! Из-за своего укрытия я пристально вглядывался в темноту. Насколько я смог разглядеть в слабом свете далекой осветительной ракеты, следующий дом, находившийся метрах в двадцати восточнее, все еще был в наших руках. В следующем за ним доме размещался командный пункт батальона, который мы, по-видимому, тоже пока удерживали. Это было отрадно и вселяло уверенность.
Большинство из домов к западу от нас казались покинутыми, по крайней мере, вокруг них не велись никакие боевые действия. Исключением являлся западный конец деревни, где бойцы из 37-го пехотного полка все еще держались. В данный момент главная опасность грозила нам с востока: пользуясь своим подавляющим преимуществом, русские пытались оттуда ударом во фланг смять наши позиции. Но между перевязочным пунктом и наступающим противником находился Ламмердинг со своими людьми. Я узнал его по голосу, когда он спокойно отдавал своим бойцам команду: «Огонь!»
Каждая осветительная ракета, взлетавшая высоко в небо, служила своеобразным сигналом для короткой, ожесточенной дуэли не на жизнь, а на смерть. Затем разгоралась яростная перестрелка между нашими солдатами и красноармейцами, звучали команды на русском и немецком языках, тонувшие в грохоте взрывов ручных гранат. Я был очень рад, что Ламмердинг все еще продолжал бой.
– Здесь русские! – крикнул мне Ганс с другой стороны дома.
На противоположной стороне улицы я увидел еще одного красноармейца. Очевидно, он и убитый мной его товарищ входили в состав вражеской штурмовой группы, которая пыталась зайти в тыл Ламмердингу и его бойцам. В ярком свете осветительной ракеты русский был хорошо виден и был такой же легкой мишенью, как и первый. Я нажал на спусковой крючок. Когда он рухнул в снег, сраженный очередью моего автомата, раздались выстрелы и со стороны перевязочного пункта. Тульпин и легкораненые тоже вступили в бой! Потом все снова погрузилось во тьму.
Над деревенской улицей, расположенной несколько восточнее, одна за другой в небо с шипением взлетали осветительные ракеты и освещали своим призрачным светом группы немецких солдат, отчаянно сражавшихся за свою жизнь. Громкий шум боя доносился и с ответвления дороги на Терпилово, где Маленький Беккер и бойцы 10-й роты все еще удерживали свои позиции. Неожиданно до меня донеслись немецкие голоса, приближавшиеся с запада. В меркнувшем свете очередной осветительной ракеты я успел рассмотреть Кагенека и около дюжины солдат, которые следовали за ним по пятам.
– Привет, Франц! – крикнул я. – Осторожно! Идите сюда!
Через несколько секунд Кагенек был уже рядом со мной. Присев на корточки, он спросил:
– Что здесь происходит? Новая атака?
В нескольких словах я рассказал ему об опасности, которая грозила нам теперь с севера.
– Проклятие! – в сердцах чертыхнулся он. – Лобовая атака на центр деревни! Этого нам только не хватало!
– Ламмердинг вон там, у того дома! – пояснил я. – Он пытается защитить центр деревни от русских, наступающих с востока. Но на другой стороне улицы тоже окопались русские, они намереваются зайти в тыл Ламмердингу и его группе!
– Если мы не покончим с ними, мы потеряем командный пункт батальона, а вместе с ним и перевязочный пункт! Ламмердинг должен любой ценой продержаться, пока я не разберусь с этими русскими!
Кагенек начал собирать вокруг себя своих людей.
– А как дела на западной окраине деревни? – спросил я его.
– Более или менее! Вражескую атаку удалось кое-как остановить. Бойцы из 37-го пехотного полка сумели отбить все оставленные ранее дома. А теперь они отправляют на тот свет каждого красного, который пытается атаковать их со стороны заснеженного поля!
Кагенек установил с моей стороны дома пулемет и крикнул:
– Всем приготовиться открыть огонь!
Потом он выпустил осветительную ракету в сторону домов, расположенных напротив нас на другой стороне улицы. Она осветила своим мерцающим светом около пятнадцати красноармейцев. Пулемет выпустил по ним длинную очередь, а пехотинцы открыли шквальный огонь по всему, что хоть отдаленно напоминало русского. Большинство красноармейцев рухнуло в снег. Наконец осветительная ракета, выпущенная Кагенеком, погасла, а ракеты, взлетавшие вдали, слабо освещали окрестности лишь тусклым, призрачным светом. Кагенек в сопровождении своих бойцов бросился на другую сторону улицы. Загрохотали взрывы гранат, застрочили автоматы, раздались одиночные выстрелы из карабинов и винтовок. Но я был уверен, что теперь с этой стороны нам ничто больше не угрожает.
Под покровом темноты я побежал назад на перевязочный пункт. Стараясь говорить как можно более убедительно, я заверил раненых в том, что русских уже снова выбили с западной части деревни, и что наши товарищи на востоке продолжают держаться, и что скоро будет организована контратака, чтобы окончательно выбить иванов из деревни. Царившая среди раненых нервозность заметно спала. Ведь если солдат не в состоянии защитить самого себя, то он легко поддается панике и быстро становится жертвой неконтролируемого страха. Я снова заметил обращенный на меня холодный взгляд Наташиных темных глаз. В нем не было и намека на смертельный страх! Она в любом случае осталась бы жива, если бы даже все мы погибли. Стараясь успокоить раненых, я слишком упростил сложившееся положение. В действительности исход боя был еще далеко не решен.
С западного края деревни доставили нескольких раненых. Это было хорошим знаком, значит, у наших бойцов снова была возможность позаботиться о своих раненых. Но вот с восточного конца деревни к нам еще не поступил ни один раненый, – видимо, там бой был в самом разгаре. Вероятно, группа Маленького Беккера все еще отрезана от основных сил батальона! Не теряя время на разговоры, мы принялись перевязывать раненых. Потом мы услышали выстрелы позади дома, где по моему приказу стоял на посту Генрих, который должен был докладывать обо всем необычном. Я поручил Баумайстеру закончить перевязку раненого, которым как раз занимался в этот момент, и выбежал наружу. Генрих стоял за полуоткрытой дверью хлева и целился из своего карабина в сторону заснеженного поля.
– Что здесь происходит, Генрих? – спросил я.
– Там русские!
– Почему ты не доложил мне об этом?
– Я подумал, что смогу и один с ними справиться, герр ассистенцарцт! – спокойно ответил он.
Перед хлевом в снегу лежало восемь трупов. Не теряя самообладания, Генрих одного за другим хладнокровно застрелил всех нападавших русских. Красноармейцы могли подобраться к нам только через открытое заснеженное поле, и при свете осветительных ракет ефрейтор медико-санитарной службы Аппельбаум вступил с ними в неравный бой. Он все время оставался холоден как лед и, казалось, в случае необходимости был готов вступить в перестрелку с целой русской ротой. Тем не менее я отругал его за то, что он не доложил мне об опасности, и прислал ему на помощь шестерых легкораненых.
Дверь перевязочного пункта с грохотом распахнулась, и к нам ворвался Бруно, ординарец Кагенека.
– Быстро, дайте мне карабин и каску! – потребовал он. – Иваны отобрали их у меня, они хотели и меня прихватить с собой!
Тульпин дал ему карабин и каску.
– Что там стряслось, Бруно? – спросил я.
– На другой стороне улицы мы выбивали русских из домов, когда я по глупости забежал за баню и угодил прямо в толпу красных. Они тотчас схватили меня, и я заорал во все горло. Через несколько секунд появились герр обер-лейтенант и ребята и отбили меня у русских. Но одному из них удалось скрыться с моим карабином и каской!
Мы дали Бруно еще патронов, и он со всех ног бросился к Кагенеку, который как раз стоял вместе с артиллерийским наблюдателем у крыльца перевязочного пункта и быстро говорил:
– Если вы не можете точно определить цель, тогда просто стреляйте по деревне! По любому дому, если вы считаете, что там могут быть русские!
– Но тогда могут пострадать и наши солдаты? – возразил наблюдатель.
– Мы должны рискнуть! В любом случае мы находимся в опасности! Так что стреляйте и стреляйте, пока не израсходуете все снаряды!
Оба офицера бросились к двери перевязочного пункта, так как вражеский пулеметчик послал длинную очередь вдоль деревенской улицы. Кагенек направил посыльного к бойцам из 37-го пехотного полка с приказом оставить только несколько человек для обороны западного въезда в деревню, а всем остальным собраться у перевязочного пункта. Тем временем офицер-артиллерист устроил наблюдательный пост на чердаке командного пункта батальона.
– Сколько у тебя раненых? – спросил меня Кагенек.
– Больше сорока! Перевязочный пункт забит до отказа!
Мы услышали, как в восточной части деревни открыли огонь пехотные орудия обер-фельдфебеля Шайтера, они посылали в сторону русских один снаряд за другим. Это означало, что Маленький Беккер и горстка его бойцов все еще были живы!
– Надеюсь, мы вовремя придем им на подмогу! – сказал Кагенек. – Как только бойцы из 37-го полка подтянутся сюда, мы пойдем в контратаку! Нам придется выбивать иванов поочередно из каждого дома, пока мы не подойдем к Беккеру. Когда он со своими людьми присоединится к нам, тогда у нас появится шанс отбить у противника всю деревню!
До нас докатился грохот артиллерийского залпа наших орудий, которые занимали позицию в нескольких километрах позади нас на другом берегу Волги. Первые снаряды упали недалеко от северной окраины деревни на опушке росшего там леса. Второй залп взметнул снег уже у самых домов, а затем снаряды начали рваться уже в самой деревне. Артиллеристы стреляли со смертоносной точностью. Все снаряды падали в той части деревни, которая была занята русскими, между нами и окруженным подразделением Беккера. Наши пехотинцы, сняв свои каски, радостно размахивали ими и кричали «Браво!» в адрес офицера-артиллериста, который сидел на чердаке командного пункта и корректировал огонь артиллерии.
Тем временем перед перевязочным пунктом собралось около тридцати солдат из 37-го пехотного полка. Двадцать из них были посланы на подмогу Ламмердингу на северную сторону улицы, остальные остались с группой Кагенека. Через десять минут началась наша контратака. Сражаясь за каждый дом, Кагенек и Ламмердинг со своими бойцами продвигались вдоль деревенской улицы на восток. Одновременно усилился шум боя позади нашего перевязочного пункта. Генрих и его полдюжины раненых открыли шквальный огонь из своих карабинов и автоматов. В свете осветительных ракет, которые без устали запускал Ламмердинг, мы увидели от сорока до пятидесяти красноармейцев, которые продвигались по снежной целине от северной опушки леса к перевязочному пункту. Теперь уже все зависело только от нас самих, сможем ли мы живыми выбраться отсюда.
Раненые немецкие солдаты стреляли как могли. Простреленная левая рука одного бойца безжизненно свисала вдоль тела – он перезаряжал свой карабин, зажив его между колен, а затем стрелял с одной правой руки. Другой солдат с раздробленным бедром прислонился к дверному косяку, чтобы не упасть. Он вел огонь со смертоносной точностью, не обращая внимания на мучительную боль, которую должен был испытывать при этом.
Хотя мы вели огонь по находившимся на открытом пространстве русским из-за укрытия, они неумолимо приближались. Нам не хватало огневой мощи, кроме того, у нас не было своей ракетницы. После того как гасла очередная осветительная ракета Ламмердинга, противник, пользуясь темнотой, продвигался вперед.
Вокруг нас свистели пули, со звоном впивающиеся в толстые бревенчатые стены хлева. Надо было срочно что-то предпринять. Поэтому я отобрал еще восьмерых раненых, которые могли кое-как передвигаться, и бросил их в бой. Они стреляли из-за большой поленницы дров, которую крестьяне сложили между нашим и соседним домами. У наших бойцов было хорошее укрытие, и они смогли положить свои карабины для прицеливания на поленницу. Я тоже взял карабин, и теперь при вспышке каждой осветительной ракеты, которую запускала группа Ламмердинга, шестнадцать наших карабинов открывали прицельный огонь по противнику. Дополнительная огневая мощь склонила чашу весов в нашу пользу. Вскоре стало ясно, что у красных не было шансов добраться до перевязочного пункта. И если бы кому-то из них это все-таки удалось, мы бы справились с ним в рукопашной схватке. Я был полностью уверен в своих людях, так как каждый из них знал, что сражается за свою жизнь.
На меня нахлынула волна гордости. Наш перевязочный пункт проявил себя как настоящий мощный форт. Через два с половиной часа начнет светать, и тогда мы снова станем хозяевами положения.
К нам поступила новая партия раненых. На этот раз это оказались те бойцы, которые принимали участие в контратаке на восточную часть деревни. Они принесли ободряющие вести о развитии контратаки. Мы постарались разместить раненых как можно плотнее, чтобы оставить в центре помещения хоть немного места для операций и перевязок.
Все это время темные глаза Наташи неотступно следили за мной.
Неожиданно снова распахнулась дверь, и в комнату ворвался запыхавшийся Бруно:
– Мой обер-лейтенант ранен! В голову!
– Он мертв? – быстро спросил я.
– Нет! Он лежит на снегу, но еще дышит!
– Тульпин! – крикнул я.
Он тотчас последовал за мной с медицинской сумкой и запасом перевязочного материала. Не обращая внимания на огонь, мы перебежали через улицу и увидели Кагенека. Он лежал на снегу! Два бойца оттащили Кагенека за дом, он был еще в сознании, но из его виска струилась кровь.
– Все не так уж и страшно! – едва слышно пробормотал он.
Я с облегчением отметил, что пуля лишь оцарапала висок. Но поскольку русские находились всего лишь в нескольких метрах от нас, я хотел бы тщательно осмотреть его в более подходящем месте. Мы наложили давящую повязку и отнесли Кагенека на перевязочный пункт. При этом мы старались держаться как можно ближе к стенам домов.
Оказавшись внутри перевязочного пункта, я снял временную повязку. Из раны тотчас брызнула свежая кровь. Исследование кости черепа с помощью канюли показало, что она была не повреждена. Рана оказалась нетяжелой.
– Это всего лишь касательное ранение, Франц! – сказал я. – Тебя оглушило, а кровь идет так сильно из-за того, что надорвана височная артерия. Но это несерьезно. Через несколько дней ты снова будешь в строю! Я очень рад этому!
Кагенек слабо улыбнулся:
– Должен тебе признаться, что у меня было такое ощущение, словно меня лягнула лошадь! Я сначала сразу же отрубился, а потом почувствовал, что по лицу ручьем течет кровь, и подумал, что пришел мой последний час!
На голову Кагенека была наложена толстая повязка. Он ощупал голову руками.
– Замечательно! – сказал он. – Повязка держится прочно. Знаете, со мной все в порядке, вот только голова гудит, а это не так уж и страшно! – Немного помолчав, он продолжил: – Выбивать иванов из домов оказалось гораздо легче, чем я думал!
– Почему? – удивленно спросил я.
– Они постоянно совершали одну и ту же большую ошибку! – Он усмехнулся. – Им так хотелось как можно быстрее попасть в тепло! Как вы заметили, сегодня чертовски холодная ночь. Мороз действительно пробирает до костей, а русские уже несколько часов провели на улице, в чистом поле! Захватив несколько домов, они не смогли отказаться от искушения зайти в них и погреться вместо того, чтобы продолжать бой. Кажется, в царившей вокруг суматохе их офицеры и комиссары полностью потеряли контроль над ситуацией. Все русские сидели по теплым избам. Так что нам оставалось только подбежать к очередному дому, швырнуть в окна пару гранат и одного за другим перестрелять тех красных, которые выбегали из дома!
Я бросил быстрый взгляд на Наташу. Она внимательно прислушивалась к нашему разговору.
– Она понимает по-немецки, Франц! – напомнил я ему.
– Плевать! – ответил он и, ухмыльнувшись, посмотрел в ее сторону. – Все равно такая возможность представится нам снова не так уж скоро! Впрочем, она должна благодарить нас за то, что мы так элегантно избавляем ее от тех, кто ее преследует!
Кагенек окинул взглядом помещение перевязочного пункта.
– Здесь слишком много раненых! – с тревогой в голосе отметил он. – Держать столько людей в одном месте слишком опасно! Представь себе, Хайнц, если сюда через окна влетит пара гранат! Что это там за стрельба? – неожиданно спросил он, когда Генрих и его команда снова открыли огонь со стороны хлева.
– Не беспокойся! Это наша частная война! Генрих и несколько легкораненых уже минут сорок пять обстреливают русских, которые пытаются приблизиться к деревне с севера. И они отлично справляются с этим! Как только стрельба за домом прекратится, я сам собираюсь эвакуировать отсюда всех раненых. Тяжелораненых я планирую перевезти на санях в деревню, расположенную западнее, к штабсарцту Лирову, а всех остальных, кто может ходить или хотя бы ползать, я хотел бы сам отвести на сборный пункт раненых в Терпилово!
– До Терпилово довольно далеко! – заметил Кагенек.
– Всего лишь около трех километров. Но там они будут в большей безопасности, чем здесь. В любом случае рано или поздно, но им придется проделать этот путь. Ты тоже пойдешь с нами, чтобы отдохнуть хотя бы несколько дней!
– Я? Исключено! – воскликнул Кагенек почти испуганно. – Как такое могло прийти тебе в голову? Я должен держать в руках своих бойцов здесь, и мы обязаны вызволить Беккера и его группу!
– Но ведь ты…
– Я снова чувствую себя на сто процентов хорошо! Большое тебе спасибо, Хайнц! Занимайся лучше теми, кто действительно ранен, а не такими людьми, как я!
Кагенек встал и надел на забинтованную голову свою пилотку, так как каска на нее уже не налезала.
– Я должен немедленно связаться с артиллеристами! Самое время перенести огонь дальше на восток, иначе наши штурмовые группы могут попасть под обстрел своей же артиллерии!
Я проводил его до двери. В темноте еще некоторое время мерцала его белая повязка, выступавшая из-под пилотки, пока он не исчез на командном пункте батальона.
Бой продолжался уже более двух часов. Отовсюду доносились взрывы снарядов и мин, залпы пехотных орудий и минометов, треск пулеметов и автоматные очереди, одиночные выстрелы из карабинов, винтовок и пистолетов, а в редкие минуты затишья слышались обрывки команд, крики и проклятия на русском и немецком языках. Хорошо еще, что не каждая пуля находила свою цель!
Пробежав мимо тел нескольких погибших русских, я оказался на другой стороне улицы и в призрачном свете осветительных ракет осмотрел заснеженное поле между нашей деревней и Терпилово. Когда я попытался сойти с дороги на снежную целину, то утонул по колено в снегу. Но если колонна легкораненых пойдет гуськом и каждый будет шагать по следам впереди идущего человека, то тогда действительно трудно будет идти по глубокому снегу только первым трем-четырем солдатам. Все должно было получиться.
Бой за перевязочный пункт закончился. Несколько оставшихся в живых русских поспешили отойти назад и укрылись в лесу. Мы же потеряли только одного человека: раненый, стрелявший из-за поленницы дров, получил еще одну пулю в грудь. Он собственной жизнью заплатил за спасение тяжелораненых товарищей.
Я приказал Тульпину и Гансу перевезти тяжелораненых на двух санях, в которые были запряжены наши лошадки, на перевязочный пункт соседнего батальона штабсарцта Лирова, как только двухкилометровая дорога между нашими батальонами будет очищена от красных. На нашем перевязочном пункте оставались зубной врач Баумайстер и Генрих, которые должны были позаботиться о вновь поступающих раненых. А я сам отправился в путь вместе с примерно двадцатью легкоранеными, которые отважились пойти в Терпилово по нехоженой снежной целине. Как единственный здоровый среди всех, я шагал самым первым, за мной шла Наташа. Не говоря ни слова, мы топали по глубокому снегу, медленно продвигаясь вперед. Все были вооружены, поскольку мы не были уверены в том, что местность между Щитниково и Терпилово была полностью очищена от русских. Некоторые раненые могли передвигаться лишь с большим трудом. Их сил должно было хватить только на то, чтобы кое-как доковылять до сборного пункта. Поэтому я очень надеялся, что по пути нам не придется вступать в перестрелку с противником.
С расстояния в один километр все еще продолжавшийся бой за Щитниково походил на сцену из какого-нибудь фильма о войне. Два дома пылали ярким пламенем. Светлое сияние на горизонте возвещало о приближающемся рассвете. Над деревней, за которую шел бой, кружилось в причудливом танце множество осветительных и сигнальных ракет. Судя по всему, бойцы Кагенека находились уже в пятидесяти метрах от окруженной группы Маленького Беккера.
Через полчаса марша мы вышли на хорошо укатанную обледеневшую дорогу, которая вела на Терпилово. Наша колонна медленно тащилась в жуткий холод по этой скользкой дороге. Некоторые из моих раненых уже находились на грани физического истощения и с огромным трудом переставляли ноги только благодаря помощи своих товарищей. Раненые со здоровыми ногами поддерживали тех, кто с трудом мог ходить. У одного из них было прострелено бедро, и, несмотря на укол морфия, он должен был испытывать ужасную боль при каждом шаге. В конце концов я приказал Наташе помочь ему. Пусть вражеская шпионка сделает хоть что-то полезное для наших солдат! Мы с ней подхватили раненного в бедро солдата под руки, и, преодолевая боль, он заковылял дальше.
Прежде чем свернуть на дорогу к сборному пункту раненых, я бросил еще один взгляд на Щитниково. Теперь боевые действия велись только в восточной части деревни. Наша артиллерия снова вела огонь по опушке леса, находившегося за деревней. Это означало, что она отрезала путь отступления разгромленному неприятелю. Очевидно, группы Кагенека и Беккера сумели соединиться и теперь совместными усилиями оттесняли русских назад в лес, откуда те и пришли.
Мои раненые доковыляли до сборного пункта. Их быстро разместили в теплом помещении, где были соломенные подстилки, на которые они тотчас попадали в изнеможении. Скоро их отвезут на санитарных машинах дальше в тыл. Поскольку напряжение последних часов спало, многие из них от усталости тотчас забылись тяжелым сном.
– А что же мне делать с тобой? – спросил я стоящую рядом со мной Наташу.
– Я не знаю! – ответила она мне с улыбкой, которую при иных обстоятельствах можно было бы назвать обворожительной.
Мы вышли на улицу. На востоке уже забрезжил рассвет.
– Интересно, русские обращаются с нашими шпионами так же хорошо, как мы обошлись с тобой?
– Я же вам говорила, герр доктор, что спасаюсь от комиссаров! Почему вы мне не верите?
Она посмотрела на меня и с улыбкой приблизилась ко мне вплотную. Я взял ее за плечи и остановил на расстоянии вытянутых рук.
– Я очень рад, девочка, что мне не пришлось быть твоим судьей! А теперь отправляйся в тыл, в очень, очень далекий тыл, и держись подальше от линии фронта, если тебе дорога твоя жизнь! Ну а если ты вернешься к своим большевикам, тогда расскажи им, как гуманно с тобой обошлись немцы!
Она ничего не ответила.
– Ну, давай ступай, Наташа! И не забывай: я не хотел бы снова встретить тебя с петлей на твоей нежной шейке!
Она медленно двинулась вниз по улице. У меня было достаточно других забот, и я не хотел забивать свою голову мыслями об этой девушке.
Четыре дня спустя Наташа была арестована вместе с группой просочившихся вражеских солдат на участке нашего соседа слева, в шести километрах от линии фронта. Она прекратила игру и призналась, что является большевистской шпионкой. Наши солдаты повесили ее на первом же попавшемся дереве.
Шум боя в Щитниково окончательно стих. Бледно-серый свет наступающего дня разливался над заснеженными просторами, когда я медленно шагал назад. Над деревней все еще висела пелена дыма, из руин домов вырывались языки пламени, и шальные снаряды время от времени с шипением зарывались в снег. Это была картина полной безысходности и бесконечного одиночества.
Со стороны Щитниково навстречу мне медленно двигалась лошадка, запряженная в легкие сани. На санях лежал раненый. Когда сани поравнялись со мной, я остановил ездового. Ездовой оказался из соседнего 37-го пехотного полка, но я был с ним незнаком.
– Как обстоят дела в Щитниково? – спросил я его.
– Все в порядке! Теперь там нет ни одного русского! – ответил тот.
– И куда вы теперь едете?
– Штабсарцт Лиров поручил мне как можно скорее доставить этого раненого на дивизионный медицинский пункт!
– Значит, штабсарцт Лиров сейчас находится в Щитниково?
– Так точно, герр ассистенцарцт! Он прибыл сегодня утром с несколькими санными упряжками, чтобы помочь нам.
– А кто этот раненый? – поинтересовался я.
– Я не знаю. Он не из нашего полка!
Я склонился над санями и откинул шерстяное одеяло, почти целиком закрывавшее голову раненого. С первого взгляда было видно, что ранение очень тяжелое и что вскоре этот воин покинет наш мир.
Это был Кагенек.
– Франц! – испуганно вскрикнул я, а затем уже настойчиво позвал еще раз: – Франц!
Но он тяжело дышал и вряд ли мог слышать меня.
Я опустился на колени и осмотрел рану. Пуля вошла в левый висок, прошила всю голову насквозь и снова вышла через правый висок. Никакой надежды! Обер-лейтенант граф фон Кагенек получил смертельное ранение в голову.
Я вдруг с ужасом осознал, что повязка, наложенная мной на его голову, стала причиной его смертельного ранения. Во время последовавшего ближнего боя белевшая в ночной тьме повязка, видимо, послужила хорошей мишенью для какого-нибудь красноармейца. Когда я снова прикрывал его голову одеялом, мои руки впервые за всю кампанию в России дрожали. Все мои чувства притупились, и я никак не мог до конца осознать, что же произошло. Словно ребенок, я надеялся на чудо. Разумом врача я понимал, что у Франца нет шансов, однако вопреки здравому смыслу мое сердце надеялось, что может произойти чудо.
– Мы должны как можно быстрее доставить его на дивизионный медицинский пункт! – сказал я ездовому. – Как можно быстрее, но в то же время и как можно осторожнее… Ему противопоказана любая тряска!
– Так точно, герр ассистенцарцт! Я обязательно доставлю его туда! – ответил незнакомый ездовой.
– Так давайте же быстрее! Поехали!
– Так точно, герр ассистенцарцт! Но я могу и один справиться с этим! – удивленно ответил солдат и как-то странно посмотрел на меня.
– Не теряйте время на разговоры! Поехали!
Я схватил лошадь под уздцы, и мы быстрым шагом прошли мимо Терпилово, обогнули деревню справа и двинулись в направлении Волги, на другом берегу которой где-то должен был находиться дивизионный медицинский пункт Шульца. Никто из нас не проронил ни слова. В моей голове проносились путаные мысли о том, как можно было бы спасти моего друга: специальным самолетом из Старицы, к специалистам, нейрохирургическая операция на мозге…
Наконец мы подошли к замерзшей реке. Я осторожно придерживал сани, чтобы спустить раненого с крутого берега без большой тряски. Мы пересекли реку по заснеженному льду и с трудом снова взобрались на противоположный берег. Однако неожиданно я осознал, насколько тщетны все наши усилия. Я вынул из своей медицинской сумки чистую карточку раненого и написал несколько строк оберштабсарцту Шульцу, умоляя его сделать все возможное. В сущности, это тоже не имело никакого смысла, так как Шульц в любом случае сделал бы все, что в его силах, и, кроме того, он был лично знаком с Кагенеком. Тем не менее я прикрепил карточку к пуговице нагрудного кармана его мундира и, словно прощаясь, несколько секунд вглядывался в его лицо. Его дыхание было глубоким и ровным. Однако для него Россия, будущее нашего народа, 3-й батальон и его друзья принадлежали уже к иному миру.
Лошадка стронула сани с места, а я остался на берегу Волги и смотрел им вслед, пока они не исчезли вдали. Тогда я повернулся и снова одиноко побрел по дороге в Щитниково. Я даже не помню, как добрался до места. Словно сквозь дымку я видел нечеткие контуры людей и в то же время не видел их. Кто-то сообщил мне, что Петерман погиб; но я так и не смог до конца осознать это. И даже если бы мне сейчас сказали, что скоро для всех нас пробьет последний час, это не смогло бы тронуть меня.
Множество погибших русских и немцев лежало вперемешку в Щитниково и вокруг деревни. Их трупы громоздились на покрытой льдом дороге, лежали между домами, свисали из окон, торчали из сугробов, наполовину погрузившись в снег. Но одного из погибших я сразу узнал. Это был Бруно. Он лежал на спине, направив взор своих остекленевших глаз в небо. Когда бой уже почти закончился и проводилась зачистка деревни от последних вражеских солдат, был ранен Кагенек и погиб находившийся рядом с ним Бруно. Через полчаса вся деревня Щитниково снова была в наших руках.
Я рассеянно побрел на свой перевязочный пункт. Все раненые были уже эвакуированы в тыл. Штабсарцт Лиров сдержал слово – он тотчас прибыл к нам и помог всем, чем только мог.
– Что с вами случилось? – спросил он, увидев меня. – Вам плохо?
– Да нет! Просто немного устал, герр штабсарцт! Видимо, это было уже слишком для моих нервов, вот они и сдали!
– Хмм… У вас тут такое творилось, такая кутерьма, с тех пор как я заходил к вам пару дней тому назад!
– Так точно, герр штабсарцт! Верно подмечено!
В бою за Щитниково 3-й батальон вместе с подчиненным ему подразделением 37-го пехотного полка и артиллерийским дивизионом лейтенанта Шееля потерял 52 человека убитыми и 40 человек ранеными. Теперь батальон состоял из 4 офицеров, 31 унтер-офицера и 106 рядовых, от его первоначальной численности более 800 военнослужащих остался только 141 человек. Красная армия оставила в деревне и на подступах к ней более 300 убитых. Кроме того, не менее 200 раненых русские сумели эвакуировать из деревни и с близлежащих заснеженных полей. Наверняка потери неприятеля были бы еще больше, однако из-за опасения попасть в засаду мы с нашими малочисленными силами не решились заходить глубоко в лес. Кроме того, мы взяли в плен 27 красноармейцев и 1 офицера. С начала немецкого отступления от Москвы ведение боевых действий сильно изменилось, и русские пленные стали большой редкостью.
Несмотря на тяготы последних дней, Ламмердинг, принявший на себя командование батальоном, и Маленький Беккер энергично принялись заново оборудовать наши оборонительные позиции. Обоим очень хотелось узнать что-нибудь о судьбе Кагенека. Но мне казалось, что они и без того были слишком загружены другими делами, и я не стал рассказывать им о своей встрече с Францем на дороге в Терпилово и о том, что он вряд ли когда-нибудь очнется из своего забытья. Я лишь обещал им как-нибудь наведаться на дивизионный медицинский пункт и узнать, как обстоят дела с ним и с раненым Бёмером.
Наши солдаты все еще продолжали сносить в одно место тела убитых и готовились к отражению новой атаки русских. Я снова отправился в Терпилово.
На этот раз дорога показалась мне значительно длиннее. Ноги налились свинцом, при каждом шаге все тело дрожало от напряжения, а тяжелый кожаный плащ и поддетая под него шинель давили на плечи, и я с трудом передвигал ноги. Еще не успевшее полностью взойти утреннее солнце создавало мрачный фон для моих невеселых мыслей.
За последние два дня я пережил самое большое внутреннее потрясение с начала войны. До боя за Щитниково то обстоятельство, что я нашел в батальоне добрых друзей, как-то смягчало для меня жестокость и ужасные зверства войны. Благодаря общению с такими по своей природе добрыми людьми, как Кагенек и Штольце, весь ужас происходящего воспринимался не так остро. Теперь их, как и многих других близких мне людей, не стало. И возникшую пустоту невозможно было заполнить никем. Я не хотел больше терять своих самых близких друзей! Поэтому я решил, что во время этой войны никогда больше не буду ни с кем завязывать таких близких дружеских отношений. Это была необходимая мера внутренней самозащиты.
На сборном пункте раненых в Терпилово я узнал от одного из унтер-офицеров санитарной роты, который в этот момент находился там с только что прибывшей санитарной машиной, что Кагенека перевезли с дивизионного медицинского пункта в полевой госпиталь в Старице. Поэтому мне не имело никакого смысла продолжать свой путь. Находясь все еще в каком-то полузабытьи, я вошел в ближайший дом, чтобы немного согреться. Несколько пехотинцев, сидевших у печи, потеснились, давая мне место. Через несколько минут, когда напряжение последних часов несколько спало, мое тело обмякло, и я мгновенно провалился в глубокий сон. Незнакомые солдаты, проявив сострадание, накрыли меня одеялом.
Уже наступил, по-видимому, полдень, когда незнакомый унтер-офицер разбудил меня.
– Что случилось? – растерянно спросил я.
– Мы оставляем Терпилово, герр ассистенцарцт!
– Что? Вы с ума сошли? Мы уходим из Терпилово? – не веря своим ушам, переспросил я.
– Собственно говоря, уже все ушли, герр ассистенцарцт! Мы с вами последние!
– Как долго я спал?
– Около трех часов. Полтора часа тому назад пришел приказ об эвакуации. Мы отступаем!
Кивнув мне на прощание, унтер-офицер вышел из комнаты. Я сидел как громом пораженный. Мы бились из последних сил, чтобы удержать свои позиции и не отступить под напором многократно превосходившего нас по численности противника, в конце концов справились с этим, и вот теперь мы отступали!
Прошло несколько минут, прежде чем я окончательно пришел в себя. Все-таки я хорошо согрелся, немного поспал и чувствовал себя гораздо лучше. Внезапно я ощутил, как же голоден был, я уже забыл, когда ел в последний раз. Я отправился на поиски полевой кухни, но все было напрасно. Терпилово уже опустело.
Насколько мне было известно, командный пункт полка располагался на маленьком хуторе примерно в двух с половиной километрах северо-восточнее Терпилово. Видимо, лучше всего было отправиться прямо туда и разузнать, где же теперь искать мой 3-й батальон.
Когда я зашел на командный пункт, полковник Беккер разговаривал с фон Калькройтом. Он справился о моем самочувствии, и мне показалось, что ему действительно жаль, что я потерял своего лучшего друга Кагенека. Однако он выразил свое сочувствие с таким непоколебимым хладнокровием, что это меня почти рассердило. Очевидно, для него Кагенек был всего-навсего одним из многих дельных офицеров его полка, которому, к сожалению, не повезло. Сочувствие фон Калькройта было гораздо искреннее.
– Как вы считаете, доктор, может быть, он сможет выжить после такого ранения в голову? – спросил он.
– Нет, герр обер-лейтенант! – вынужден был признаться я. – Насколько я понимаю, нет никакой надежды!
– А теперь послушайте-ка меня, господа офицеры! – вставил полковник Беккер. – Я хорошо понимаю вас! Во время Первой мировой войны 1914–1918 годов меня обуревали такие же чувства, и я переживал гибель друзей так же сильно, как и вы сейчас. Но солдат должен твердо усвоить, что смерть на войне обычное дело! И если мы не хотим, чтобы смерть захватила полную власть над всеми нашими чувствами и помыслами, мы должны признать как само собой разумеющееся, что она в любой момент может нанести удар – по нам самим или по нашим лучшим товарищам! И если такое происходит, мы не имеем права слишком долго предаваться скорби, убиваясь понапрасну, в противном случае мы никогда не переживем войну! Ведь, с другой стороны, ничего уже не изменишь!
Сначала меня покоробила такая хладнокровная точка зрения, противоречившая всей моей природе. Однако потом я постепенно осознал, что старый полковник был совершенно прав.
Беккер подтвердил, что поступил приказ к общему отступлению. Было принято решение оставить оборонительный рубеж Старица и отвести фронт на сто двадцать километров западнее[93] на так называемую оборонительную линию Кёнигсберг у города Ржева. И хотя на этом оборонительном рубеже тоже не было каких-то особых оборонительных укреплений, однако с точки зрения тактики и стратегии он превосходил наши нынешние позиции.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.