ОТЧИМ

ОТЧИМ

Пока Джордж решал множество проблем — заказы Кэри при соблюдении ограничений Виргинской ассоциации, уплата долгов тому же Кэри, повышение урожайности, развитие кустарных промыслов, приобретение новых земель, розыск беглых рабов и законтрактованных рабочих, — Марту занимало лишь одно: ее дражайший сын Джеки. Преподобный отец Баучер перебрался в Аннаполис в штате Мэриленд, и «мастер Кастис» уехал вместе с ним. Марта очень тяжело переживала разлуку, ей постоянно казалось, что с ее дорогим мальчиком что-то случится, поэтому Джорджу приходилось даже скрывать от нее некоторые вещи — сущие пустяки, — которые, однако, могли лишить ее сна.

Например, Вашингтон настаивал на том, чтобы Джеки сделал себе прививку от оспы (он знал на собственном опыте, насколько коварна и опасна эта болезнь). Для этого нужно было съездить в Балтимор, а Джеки было неохота, да и сама процедура вызывала у него страх: на теле делали небольшой надрез, куда помещали гной из созревшей пустулы больного оспой; пациент переносил заболевание в легкой форме и получал иммунитет. Марта тоже воспротивилась этой затее: мысль о том, что единственный сын будет подвергать свою жизнь опасности, была ей невыносима. Поэтому Джордж уладил всё втихую с Баучером, который сумел уговорить своего подопечного подвергнуться операции в апреле 1770 года, заявив, что это необходимо, чтобы потом предпринять длительное путешествие за границу. Поблагодарив Баучера, Джордж просил его, вплоть до полного выздоровления Джеки, присылать письма на имя Лунда Вашингтона, да еще и написанные чужой рукой, чтобы жена случайно их не перехватила и оставалась в счастливом неведении. Если бы она прознала о том, что Джеки в Балтиморе, да еще и заражен оспой, то непременно отложила бы поездку в Уильямсберг, куда Вашингтон собирался по делам, и помчалась к сыну.

С прививкой всё обошлось благополучно: образовалось в общей сложности не больше десятка пустул на груди, руках и ногах, лицо совсем не пострадало. Баучер тут же составил план большого образовательного тура по Европе (в те времена подобные поездки были завершающей частью программы обучения). В свое время Вашингтон был лишен возможности своими глазами увидеть Англию, о чем сильно сожалел, но тут он ответил категорическим отказом. Причин, скорее всего, было несколько. Возможно, Джордж чувствовал, что просто не выдержит жизни рядом с Мартой, постоянно терзающейся разными страхами. Больше всего на свете она боялась, что Джеки утонет; мыслимое ли дело посылать его за океан, по бушующему морю, на утлом суденышке? Баучеру же Вашингтон ответил:

«Родной отец руководствуется только двумя соображениями: развитием своего сына и изысканием средств для этого; если он потерпит неудачу в первом (не по собственному небрежению), он жалуется на свою беду; если он выйдет за рамки во втором, то приложит усилия для исправления злоупотреблений, никому не давая отчета и невзирая на то, что скажет свет, который не сможет заподозрить его в дурных намерениях, ибо он действует в собственных интересах. Но не так обстоят дела с опекунами: они должны не только придерживаться тех же правил, но еще и думать о том, как отнесутся к их действиям те, кто по конституции наделен правом контроля над ними, поскольку допущенный ими промах часто влечет за собой суровые меры, иногда наказание, хотя намерения могли быть самыми похвальными».

Путешествие могло продлиться не меньше года, а то и двух; если окажется, что денег не хватит (а такое вполне могло произойти с учетом избалованности и безответственности юного Кастиса), как тогда быть? Не то чтобы он противился этой поездке, которая «весьма желательна для воспитания манер и увеличения познаний наблюдательного юноши»; но Джеки нельзя отправлять одного, а ведь наставник не сможет его сопровождать и быть его казначеем. Но самое главное — где взять средства? Хотя «мастер Кастис» «является владельцем имения, которое называют хорошим, оно не приносит дохода. Его земли бедны, соответственно, урожай невелик, и хотя у него много рабов, в данном случае рабы — только лишние расходы». В год можно собрать 60–80 тюков табака; за вычетом налогов этого едва хватает на покрытие текущих расходов и содержание рабов. Отчим мог бы добавить, что пора бы «мастеру Кастису» начать интересоваться тем, откуда берутся деньги на его содержание; вот он в его годы… Ну да ладно.

Сессия палаты в Уильямсберге затянулась до конца июня. Депутатами было подано очень много законопроектов, на рассмотрение государственных дел оставалось мало времени, поэтому некоторые важные документы приняты не были. Джордж исправно ходил на заседания, а вечером так же исправно посещал театр: за неделю он провел там пять вечеров, в очередной раз посмотрев свои любимые пьесы — «Катона» Джозефа Аддисона и «Школу злословия» Шеридана.

Была создана новая ассоциация — в целом придерживаясь прежнего плана, но с большими поблажками. В каждом графстве предстояло сформировать комитеты по надзору за импортом, о чем Вашингтон не преминул известить своих друзей в Бельвуаре, передав поклон сэру Томасу Фэрфаксу.

Двадцать девятого июня с Пэтси случился новый приступ, затем они начали повторяться с пугающей регулярностью (26 раз за три месяца!). Мучась от бессилия, Вашингтон пытался хоть как-то скрасить жизнь своей любимицы: вернувшись в Уильямсберг, где возобновились заседания палаты, он купил ей золотые серьги и черепаховый гребень.

Тяжелые мысли не помешали ему внести на рассмотрение палаты законопроект о превращении Потомака в судоходную реку. Если построить на ней шлюзы и переправы, река станет важной транспортной артерией, что повысит ценность западных владений Вашингтона. Собственно, идею ему подал присяжный поверенный Томас Джонсон, также владевший тысячами акров земли на Потомаке, но Вашингтон загорелся ею, развил и стал продвигать «в массы». Взывая к «богатым людям», которые выиграли бы от реализации его проекта, он даже составил план акционерного общества, уполномоченного Виргинией и Мэрилендом сделать Потомак судоходным от Тайдуотера до страны Огайо. Инвесторам вернули бы деньги, обложив пошлиной речные перевозки. Но, несмотря на всю его настойчивость, мэрилендские законодатели проект не поддержали, поскольку дельцы из Балтимора опасались, что Потомак перетянет на себя часть торгового потока из Чесапикского залива.

Между тем на берегах Огайо и Большой Канавги начали наперегонки селиться колонисты, и Вашингтон боялся, что самые плодородные земли вскоре окажутся разобраны. Кроме того, прошел слух о том, что английские инвесторы намерены завладеть 2,5 миллиона акров земли для создания новой колонии — Вандалии[17], еще более обкорнав «наградные» земли. В начале октября, взяв с собой доктора Крейка и капитана Кроуфорда, трех рабов (Билли Ли заболел и был вынужден остаться дома) и вьючную лошадь, он отправился на разведку в страну Огайо, чтобы присмотреть лучшие земли для себя и бывших сослуживцев.

Девятнадцатого октября, миновав Питсбург, Вашингтон получил записку от полковника Крогэна о том, что индейский вождь Белый Минго и другие вожди шести наций пожелали его увидеть. Он отправился на встречу, получил от вождя нитку вампума и выслушал речь Белого Минго, которую потом подробно записал в дневнике: «…многие помнят меня, потому что видели, когда я был послан с посольством к французам, и многие слышали обо мне; они пришли приветствовать меня в своей стране и выразить пожелание, чтобы народ Виргинии считал их друзьями и братьями, связанными с ними одной цепью; чтобы я сообщил губернатору, что они хотят жить в мире и гармонии с белыми людьми, и хотя между ними и другими людьми, из других пределов, существовали разногласия, все они были надуманными и, как следует надеяться, будут забыты».

Поблагодарив за прием, Вашингтон отвечал, что всё плохое, что между ними было, поросло быльем, что народ Виргинии искренне желает жить с ними в мире и, хотя виргинцы не столь вовлечены в торговлю, как пенсильванцы, это не помешает упрочить дружеские связи.

Дальнейший путь, на каноэ вниз по реке, белые в количестве восьми человек проделали вместе с проводником-индейцем Фазаном, переводчиком Джозефом Николсоном и еще одним молодым индейским воином.

Каждое утро снимались с лагеря еще до рассвета. Вашингтон подробно описывал все бухточки, островки, холмы и редкие пороги, попадавшиеся им по пути. Иногда встречались индейские селения, реже — участки, застолбленные белыми поселенцами. Птицы, рыбы и звери водились в изобилии: проголодавшись, участники экспедиции с легкостью могли настрелять на обед диких гусей или уток, правда, они отдавали предпочтение диким индейкам; к самой воде подходили олени; стоило закинуть удочку — и можно было выловить сома, причем довольно крупного. Но при этом путешественники постоянно были начеку и, прежде чем продолжить путь, высылали кого-нибудь на разведку. Индейцам они по-прежнему не доверяли. И даже когда слухи о трех якобы убитых краснокожими поселенцах не подтвердились (на самом деле погиб только один, да и тот утонул, пытаясь перебраться через реку вброд в неудачном месте), бдительности никто не потерял. Однако индейцы вели себя подчеркнуто дружелюбно (по пути Вашингтон повстречал еще одного старого знакомого — Киашуту, который подарил белым четверть туши бизона и даже перенес свою стоянку дальше по реке, чтобы не слишком долго задерживать их обрядами гостеприимства). 1 декабря Вашингтон вернулся домой, где его не было «девять недель и один день».

В Маунт-Верноне он застал Джеки и, поговорив с ним, убедился, что в голове у шестнадцатилетнего юнца не учеба, а только собачьи бега и стрельба из ружья; все перемены свелись к тому, что теперь он больше внимания уделял своему костюму и внешнему виду, хотя раньше это его мало занимало. Отправляя пасынка обратно в Аннаполис, Вашингтон написал письмо Баучеру, связывая с ним последнюю надежду на исправление нравов (сам он, видно, не был для Джеки авторитетом): «Сейчас он вступает в такой период жизни, когда ему необходимы дружеская помощь и совет (особенно в таком месте, как Аннаполис); в противном случае жар его страстей, вкупе с дурным примером, подаваемым прочими юношами, может заставить его отклониться от пути, на котором его еще могли удержать добродетель, невинность и манеры. Посему прошу Вас проследить, чтобы он ночевал только в Вашем доме или же в таких местах, относительно которых Вы были бы уверены, что на него не окажут дурного влияния; не позволяйте ему шататься по ночам в обществе людей, способных развратить его и направить по пути порока».

Ответ Баучера развеял последние иллюзии, если они еще оставались: «Должен признаться, я в жизни не знал столь праздного и удивительно сладострастного юноши. Можно подумать, что ему природой уготовано быть неким азиатским правителем». Оставалась единственная возможность держать Джеки в узде — отослать его лошадей обратно в Маунт-Вернон, лишив свободы передвижения, однако Марта резко этому воспротивилась.

Она по-прежнему души не чаяла в сыне и отмахивалась от предупреждений о том, что, балуя, портит его. Приехав домой на Рождество, Джеки отсрочил свой отъезд обратно в школу, чтобы вдоволь натешиться охотой, тем более что Баучер покинул Аннаполис и жил теперь не так далеко от Маунт-Вернона. Отчима он уверял, что потом засядет за книги, о чем тот и уведомил Баучера, попросив проследить, чтобы так оно и было. Вашингтон даже позволил себе дать кое-какие советы по поводу программы обучения: греческий — это, конечно, хорошо, но только если не идет в ущерб «более полезным» предметам: «Знакомство с французским языком стало частью благородного воспитания, совершенно необходимого человеку, намеревающемуся вращаться в широких кругах. Без арифметики не справиться с повседневными делами. Изучение геометрии и математики (в известных пределах) также полезно. Основы философии, естественных наук и т. д. — вполне желательные познания для джентльмена, но, как я уже сказал, я во всём полагаюсь на Вас и прошу лишь об одном: к какой бы науке Вы ни сочли нужным его приобщить, добейтесь от него прилежания, ибо ему в самом деле нельзя терять времени».

Сам Вашингтон не терял ни секунды: для осуществления идеи о бойкоте британских товаров он развивал мелкое производство в своих владениях. В 1771 году он начал получать доход от мельницы, выстроенной на ферме Дог Ран. Капитальное каменное строение в три яруса (камень по дружбе поставлял Джордж Уильям Фэрфакс из своих каменоломен) перекинулось через ручей. Кукурузную и пшеничную муку упаковывали в большие бочки и маленькие бочонки для вывоза в Англию, Вест-Индию и даже Португалию. Соседи тоже везли сюда свое зерно для помола — разумеется, не бесплатно.

Кроме этого, Вашингтон завел кустарное текстильное производство, снабжавшее домотканой одеждой рабов и производившее ткани на продажу. В Маунт-Верноне появилась и кузница, обслуживавшая соседей.

Деньги если не валяются на земле, то в буквальном смысле плывут в руки: Потомак просто кишел рыбой — шед, сельдь, окунь, карп, даже осетр водились в изобилии. Летом к вечеру река будто вскипала, когда сотни осетров одновременно выпрыгивали из воды. В верши попадало столько рыбы, что сам Вашингтон удивлялся. «В невод набилось много белорыбицы; в один прием вытащили около трехсот штук», — записал он как-то в дневнике. Каждую весну сельдь шла на нерест, поднимаясь вверх по течению. В апреле за один прием в сети поймали 100 тысяч сельдей.

Естественно, съесть всё это самим было немыслимо. Сначала рыбу солили и слали в бочках в Вест-Индию. Для этой цели Вашингтон обзавелся небольшой флотилией судов, включая вельбот и шхуну. Большую часть улова он продавал фирме «Карлейль и Адам» в Александрии; в мае 1771 года за один раз удалось сбыть 679 200 сельдей и 7760 шед. Но и здесь не обходилось без проблем: лучшая соль для обработки рыбы была в Лиссабоне, но британские власти принуждали колонистов покупать соль в Ливерпуле, хотя она и была ниже качеством. Вот и выкручивайся, как можешь.

Миссис Вашингтон не уступала в деловитости и предприимчивости своему рачительному супругу. Из лепестков роз гнали розовую воду; древесную золу собирали для варки мыла. Джордж любил говорить, что «виргинские дамы гордятся качеством своего бекона», и Марта с особым удовольствием подавала на стол бекон и ветчину из собственной коптильни. Она надзирала за всеми работами, кухарками и швеями, а сама умудрялась целую неделю ходить в одном платье, не посадив на него ни одного пятна.

Единственной тучкой на горизонте оставалась судьба бедной Пэтси. Вашингтон выписал для нее из Лондона настойку опиума — говорили, что это весьма эффективное средство; но Марта, похоже, уже смирилась с тем, что дочь долго не проживет, и ее единственной надеждой оставался Джеки.

Тот всегда был подчеркнуто любезен и нежен с матерью и уважителен с отчимом. Полковник же толком не знал, как вести себя с пасынком: он признавался одному из друзей, что ему легче командовать солдатами, чем управляться с мальчиками. В июне Джеки снова подзадержался дома, и хотя отчим торопил его вернуться в Аннаполис и продолжить учение, ему пришлось смириться с этой задержкой, вызванной тем, что «мастеру Кастису» стирали и чистили платье в дорогу. Тем временем Вашингтон скрупулезно вел счета и подсчитывал убытки: за обучение Джеки надо было платить мэрилендской валютой, и он терял некоторую сумму при обмене. Вновь возникший вопрос о поездке в Англию опять уперся в денежную проблему, к тому же, «будучи практически последним представителем рода, он не должен подвергаться риску, которого можно избежать».

«Как бы ни было желательно, чтобы он отправился в путешествие под присмотром джентльмена, который обязался бы направлять его и удерживать от всех безумств и пороков, в которые молодежь впадает почти незаметно для себя, и в то же время утверждать его в стремлении к полезным знаниям и улучшению нравов, я всё же не хочу, чтобы он отправился в Англию в такую пору жизни под присмотром только владельца торгового судна или совершил поездку такого рода, как вы рекомендуете, без наставника, поскольку наслаждения и развлечения без всякого удержу оставят мало времени для занятий и, более чем вероятно, разорят его».

Между тем за все эти годы юный Кастис практически не продвинулся в освоении наук: по-латыни и по-гречески он знал только то, чему его успел обучить домашний учитель Магоуэн, «плавал» в арифметике, а расходы на его содержание в Аннаполисе выросли вчетверо! Просто удивительно, почему Вашингтон продолжал оплачивать такое «обучение»: уж кто-кто, а он не был склонен бросать деньги на ветер… Возможно, ему не хотелось ссориться с Мартой, для которой Джеки был светом в окошке, а может быть, он старался сохранить добрые отношения с Баучером, который мог быть полезен (например, в сентябре того же года Вашингтон сам поехал в Аннаполис на недельку «проветриться» — на бега; жил он у Баучера и каждый день ходил на званые ужины, в том числе к губернатору, в театр или на бал).

В октябре 1771 года Вашингтон был в очередной раз переизбран в палату горожан от графства Фэрфакс. Чтобы сохранить за собой депутатское кресло, он заплатил четыре фунта трактирщику Джону Ломаксу за щедрый обед для избирателей, 12 шиллингов Гарри Пайперу, чтобы его раб Чарлз играл для них на скрипке, и еще один фунт, для ровного счета, кондитеру Янгу, снабжавшему проголодавшихся избирателей бесплатными булочками. Он постарался также снискать благосклонность нового губернатора Джона Мюррея, графа Данмора, рыжего шотландца с широким носом и пламенным взором.

В декабре Баучер снова переехал, на сей раз в графство принца Георга в Мэриленде, и взял с собой трех учеников, в том числе Джеки и Чарлза Калверта, сына богатого плантатора. Джеки окончательно забросил учебу и стал ухаживать за сестрой своего друга Элеанор (Нелли). Преподобный отец написал тревожное письмо Вашингтону, предупредив, что «Джек имеет склонность к плотской любви, о которой я не берусь судить, тем более описывать».

Вашингтон не обратил на его сигнал должного внимания, поскольку в тот момент был поглощен другим делом. Его мать, которой исполнилось 63 года, уже не могла, как раньше, жить на ферме, самой себе хозяйкой, и Джордж уговаривал ее переехать в город. Их отношения никогда не были особенно нежными, а во время редких визитов разговор шел только о деньгах, которыми Джордж исправно ссужал мать, не надеясь когда-либо получить их обратно. Теперь же он уплатил 275 фунтов за очаровательный белый домик на участке в один акр на углу улиц Чарлза и Льюиса, пристроив к нему широкое крыльцо под крышей, выходившее в сад. Дом должен был подойти Мэри идеально: дорожка, выложенная кирпичом, вела от него прямо к особняку ее дочери Бетти с мужем Филдингом Льюисом, владевших 1100 акрами земли и 125 рабами. Дома ее сыновей — Чарлза, судьи в графстве Спотсильвания, и Сэмюэла — тоже находились неподалеку.

Джордж лично занялся продажей Паромной фермы и согласился взять на себя управление фермой Литл Фоллс, в двух милях вниз по реке, которую Мэри унаследовала от своего отца. Они с матерью заключили договор, по которому десять рабов и скот должны были отойти Джорджу, обязавшемуся выплачивать ей ренту в 30 фунтов в год. Свидетелями выступили Чарлз и зять Филдинг Льюис. Верить Мэри на слово было нельзя, поэтому Джордж всегда передавал ей деньги в присутствии сестры Бетти.

Покончив с этим делом, он отправился на сессию в Уильямсберг, где дал себе нервную разрядку за карточным столом. Проигрывал он в два раза чаще, чем выигрывал, однако умел держать себя в руках и никогда не спускал всё до последнего.

Вечером 18 мая 1772 года все обитатели Маунт-Вернона уже собирались ложиться спать, когда кто-то забарабанил в двери. Джеки! Вот радость-то! Да не один!

С ним был необычный спутник — 31-летний художник Чарлз Уилсон Пил из Аннаполиса, снабженный рекомендательным письмом от преподобного Джонатана Баучера. Красивый юноша отказался от карьеры седельщика и отправился в Лондон учиться на художника под руководством бывшего соотечественника Бенджамина Уэста, чтобы потом заняться написанием портретов членов влиятельных семейств.

Понукаемый Мартой, Вашингтон согласился позировать для своего первого в жизни портрета — в сорокалетием возрасте. Несмотря на то что он уже 13 лет как вышел в отставку, его всё еще называли полковником, и для сеансов Пилу он облачился в синий мундир с красными обшлагами поверх алого камзола.

Сидеть неподвижно для него было так непривычно, что он часто задремывал во время сеанса. Однако Пил, уже несколько набивший руку в парадных портретах, подошел к делу творчески. Он перенес своего героя во времена его боевой юности: с мушкетом за спиной и портупеей через плечо, Вашингтон, изображенный в три четверти, стоит на фоне живописного пейзажа и романтично смотрит вдаль, заложив правую руку между пуговицами камзола, а из кармана торчит сложенный приказ о выступлении: скоро в бой. Джорджу так понравился портрет, что он сразу повесил его в гостиной Маунт-Вернона.

Художник провел в имении неделю и написал миниатюры Джеки и Пэтси. По просьбе Джеки он выполнил и миниатюрный портрет Марты в лиловом платье, отделанном кружевами, с жемчугом на шее и в волосах. Возможно, Марта не одобряла эту идею (она и изображена с поджатыми губами и строгим взглядом), но ее супруг повесил этот медальон себе на шею и больше никогда с ним не расставался.

Марта старалась не терять из виду свою дочь, чье здоровье внушало ей всё больше опасений. Визит молодого художника пришелся очень кстати: круг общения Пэтси был очень узким, семейным, а тут можно было устраивать танцы, после которых все вместе ходили гулять, чтобы подышать свежим вечерним воздухом… Джеки же не отказывал себе ни в каких развлечениях и запросто мог отложить отъезд обратно в школу ради бала в Александрии.

Потом он, наконец, уехал. Его отчим вернулся к своим постоянным заботам: какая-то напасть вызвала падеж скота и всего за месяц выкосила сотню овец. Из Англии доходили тревожные слухи о том, что земли в стране Огайо к западу от Аллеганских гор выделят в отдельную губернию под неизвестно чьим управлением, и Вашингтон засыпал письмами губернатора Данмора, прося его вступиться за права боевых офицеров. Неопределенная ситуация сохранялась всё лето, и лишь 5 ноября Вашингтон смог известить губернатора и совет о том, что «все 200 тысяч акров земель, предоставленных по прокламации его превосходительства Роберта Динвидди от 19 февраля 1754 года, были получены полностью», хотя не все владельцы еще имели на них документы. Около 19 тысяч акров были распределены между теми, кто «подвергался наибольшей опасности», в следующем соотношении:

Джорджу Вашингтону — 3500 акров

Джорджу Мьюзу — 3500

Джорджу Мерсеру — 2800

Адаму Стивену — 2100

Эндрю Льюису — 2100

Питеру Хогу — 2100

Джону Уэсту — 1400

Джеймсу Крейку — 1400.

Тем временем припадки Пэтси случались всё чаще, и доктор Рамни стал частым гостем в Маунт-Верноне. В конце января 1773-го он даже прожил там неделю кряду.

Джеки тоже приехал. Пока он носился по полям с приятелями и сворой охотничьих собак, Вашингтон обдумывал, в какой колледж его пристроить. Марта конечно же хотела бы, чтобы любимый сын поступил в Колледж Вильгельма и Марии в Уильямсберге и был у нее под боком, но Джордж знал, что добра из этого не выйдет: нужно обязательно оторвать Джеки от его виргинской компании, предпочитающей учению развлечения, и отправить его на север, в Нью-Джерси. Баучер был с ним согласен, но ратовал за Королевский колледж в Нью-Йорке — «самое фешенебельное и культурное место на континенте»; к тому же ректор, доктор Майлз Купер, был его личным другом. И тут Джеки, как обухом по голове, огрел их сногсшибательной новостью: не собирается он больше нигде учиться, а хочет обзавестись семьей и уже сделал предложение мисс Нелли Калверт.

Что?! Он в своем уме? Как? Никому не сказав ни слова, не посоветовавшись, не спросив благословения! Да он вообще представляет себе, что это такое — быть главой семьи? Мальчишка, сопляк!

Опамятовавшись и взяв себя в руки, Вашингтон засел за дипломатичное письмо отцу невесты Бенедикту Калверту:

«Маунт-Вернон, 3 апреля 1773 г.

Дорогой сэр!

Я решился написать Вам по вопросу большой важности, приведшему меня в замешательство. Мне стало известно, что мой пасынок, находящийся под моей опекой, м-р Кастис, ухаживал за Вашей средней дочерью и, добившись некоторой взаимности с ее стороны, просил ее руки. Насколько приятным может быть такой союз для Вас, Вам виднее; со своей стороны должен честно признать, что любезные свойства характера мисс Нелли известны всем и что союз с Вашей семьей доставит нам радость.

Вместе с тем позвольте мне добавить, сэр, что в ближайшее время его молодость, неопытность и незавершенное образование есть и будут, на мой взгляд, непреодолимыми препятствиями для совершения брака. Как его опекун я полагаю своим долгом заставить этого юношу пройти полный курс наук (во многих из которых, с сожалением вынужден признать, он совершенно не преуспел) и оградить до более зрелого возраста от события, от которого будут зависеть его собственный покой и счастье другого человека. Не то чтобы я сомневался в пылкости его чувств или опасался, что он переменится, однако в настоящее время я не считаю, что он способен уделить достаточно внимания важным последствиям семейного положения, как подобает человеку, собирающемуся вступить в брак; и, разумеется, я не желал бы, чтобы он это сделал, пока не будет к этому готов. Если у любви, в которой они поклялись друг другу, прочная основа, она не поколеблется за два-три года, в которые он сможет продолжить учебу и тем самым стать более достойным своей дамы и полезным обществу. Если же, к несчастью (ведь они оба так юны), любовь ослабнет с одной из сторон, или же с обеих, пусть лучше это случится прежде заключения брака, чем после.

Говоря с Вами столь откровенно, надеюсь, что у Вас не сложится впечатление, будто я хочу разрыва этого союза. Я лишь намерен его отсрочить и посоветовать юному джентльмену, со всей теплотой честного человека (хотя он не счел нужным посоветоваться ни со своей матерью, ни со мной), считать себя настолько прочно связанным с Вашей дочерью, как если бы они были соединены неразрывными узами; а самый верный способ для этого — прилежно взяться за учебу (надеюсь, что Вы присоединитесь к этому моему совету), благодаря чему он будет избегать любезничанья с другими юными леди, что, рассеивая внимание, может и развеять любовь.

Возможно, мне следует сказать кое-что о его собственности; но в данный момент мне кажется преждевременным вдаваться в детали. Посему сообщаю Вам в общих чертах, что имение м-ра Кастиса состоит из полутора десятков тысяч акров земли, по большей части в окрестностях Уильямсберга, не далее чем в сорока милях от сего места; нескольких участков в оном городе; двух-трех сотен негров и примерно восьми-десяти тысяч фунтов в ценных бумагах и в руках его торговых агентов. Этим имением он обладает помимо вдовьей части наследства его матери, которая перейдет к нему после ее смерти; в общем, состояние таково, что позволяет ему, согласитесь, претендовать на хорошее приданое. Но поскольку я никогда не потребовал бы от своего родного дитя принести себя в жертву имущественным интересам, то и не считаю пристойным советовать подобное как опекун.

Мы всегда будем рады видеть Вас, миссис Калверт или юных леди у себя, если Вы сочтете возможным удостоить нас своим посещением. Миссис Вашингтон и мисс Кастис передают Вам через меня свои наилучшие пожелания.

Ваш покорный слуга

Джордж Вашингтон».

В середине апреля пришел ответ от доктора Купера из Королевского колледжа: он согласен принять Джеки на обучение. Во избежание недоразумений Вашингтон решил лично доставить пасынка в Нью-Йорк и сдать с рук на руки новому наставнику. Как на грех, губернатор Данмор, проникшись идеей о предоставлении земель колониальным офицерам по Королевской прокламации 1763 года, решил лично осмотреть страну Огайо и просил Вашингтона его сопровождать. Тот был вынужден умолять лорда Данмора повременить с отъездом до его возвращения из Нью-Йорка и Филадельфии, предлагая «поработать почтальоном» и передать адресатам в этих городах письма его превосходительства. Дело только-только сдвинулось с мертвой точки, а он вынужден пропустить сессию палаты! Причем в самую горячую пору сбора урожая! Да еще и Джеки не торопится с отъездом: вот уже и 1 мая прошло, и 8-е, и лишь 10-го числа они отправились в путь, заночевав в тот день у будущего свата — господина Калверта. Бенедикт Калверт был побочным отпрыском Чарлза Калверта, пятого лорда Балтимора, и жил в огромном доме, в холле которого висели портреты его предков — основателей и губернаторов Мэриленда — работы Антонина ван Дейка.

Шестнадцатого к вечеру путешественники были в Филадельфии, и Вашингтон обедал в доме губернатора Ричарда Пенна. Как он ни спешил, но поддерживать хорошие отношения с влиятельными людьми было важно, и в Филадельфии он задержался на целых шесть дней: посещал губернатора, проводил вечера в клубе или дворянском собрании, побывал на балу. Только 23 мая, позавтракав с губернатором Пенном, Вашингтон и Джеки Кастис с его негром Джои выехали в Нью-Йорк в сопровождении лорда Стерлинга и майора Байярда. Обедали в Берлингтоне у губернатора Нью-Джерси Уильяма Франклина — побочного сына Бенджамина Франклина и убежденного тори. Ночь провели в Трентоне, завтракали в Принстоне, обедали в Баунд-Бруке и в начале вечера прибыли в роскошное поместье лорда Стерлинга «Баскин Ридж» (Стерлинг жил не по средствам и был в долгах как в шелках). Еще через два дня, наконец, добрались до Нью-Йорка, граждане которого как раз устроили праздник в честь генерал-лейтенанта Томаса Гейджа, назначенного главнокомандующим британскими войсками в Северной Америке. Вашингтон пил за здоровье бывшего сослуживца, вместе с которым сражался под началом Брэддока. На следующий день он познакомился с капитаном Джеймсом Делансеем, бывшим адъютантом генерала Аберкромби во время Франко-индейской войны, а ныне известным политиком, лидером большинства в Законодательном собрании Нью-Йорка, оказывавшим явную поддержку «Сынам свободы». Вечером Вашингтон не упустил возможности побывать в театре на Джон-стрит и посмотрел «Гамлета» в исполнении местной труппы.

Преподобный Майлз Купер, видный ученый и поэт, в совершенстве владеющий классическими языками, много сделал для развития Королевского колледжа: пригласил новых преподавателей, открыл медицинский факультет и существенно пополнил библиотеку. Вашингтон не скрыл от него склонности Джеки к безалаберной, праздной и распутной жизни, попросив «дружескими увещеваниями» оградить пасынка от мотовства и вообще попытаться его исправить. Джеки клятвенно уверял, что семье не придется за него краснеть, и Вашингтон, хотя и не вполне успокоенный, 31 мая отправился домой, а прибыл в Маунт-Вернон 8 июня в два часа пополудни — как раз к обеду, чтобы дать Марте подробный отчет обо всём.

Через десять дней, 19 июня, семья, как обычно, собралась за обедом. У Вашингтонов гостила невеста Джеки — Нелли Калверт. В четыре часа встали из-за стола. И тут у Пэтси, которая, казалось, была в тот день совершенно здорова, неожиданно случился припадок. Через две минуты она была уже мертва — не успев ни охнуть, ни вздохнуть. Возможно, у нее было слабое сердце, а в те дни стояла страшная жара…

Марта была убита горем, но и Джордж, повидавший немало смертей, плохо владел собой. Бедняжку Пэтси перенесли на кровать, и Вашингтон, стоя перед ней на коленях, читал молитвы за упокой ее души: его щеки были мокры от слез, а голос прерывался от рыданий.

Похороны состоялись на следующий же день: обитый черным гроб замуровали в кирпичном склепе под холмом, на котором стояла усадьба Вашингтонов, со стороны Потомака. Марта облачилась в траурное платье — на целый год. На ней лица не было. Вашингтон отменил поездку с губернатором в Огайо: он чувствовал, что должен сейчас быть рядом с женой.

Нелли тоже задержалась в Маунт-Верноне еще на неделю. Присутствие этой доброй, нежной, тактичной девушки помогло хоть как-то заполнить пустоту, возникшую после безвременного ухода Пэтси. Она стала для Марты второй дочерью. Джеки не приехал — прислал письмо. Напоминая матери о том, что она христианка, он уверял, что его покойной сестре надо позавидовать, вместо того чтобы скорбеть о ее судьбе, «ибо если смертные способны различать достойных и недостойных благодати, я уверен, что она наслаждается безмятежностью, уготованной лишь добрым и добродетельным людям».

Был еще один важный момент, о котором помнили и Вашингтон, и его пасынок, предпочитая не говорить об этом Марте. После несчастной Пэтси осталось наследство, которое, благодаря умелому управлению ее отчима, оценивалось в 16 тысяч фунтов. Половина перешла к брату, половина — к матери, а значит, к ее супругу. Вашингтон передаст свою часть наследства Роберту Кэри в уплату долга — и наконец-то вздохнет свободно.

Наследство не всегда разрешает проблемы, иногда оно, напротив, доставляет хлопоты. В августе Фэрфаксы отправились в Лондон, чтобы вести запутанную тяжбу в суде лорда-канцлера. Вашингтоны были последними, с кем они виделись на американской земле. Джордж и Марта проводили Салли и Джорджа Уильяма до самого порта и махали им вслед. Салли сильно сдала, у нее обострились хронические заболевания, к тому же она еще и переболела оспой. У Вашингтона было тяжело на сердце. Как верный друг, он согласился присматривать за поместьем Фэрфаксов в Виргинии, взяв на себя обязанности их поверенного. Он искренне надеялся, что они вернутся, хотя у его лучших друзей уверенности в этом не было — не зря же они выписали ему доверенность на распродажу с аукциона мебели из Бельвуара…

Тем временем, вступив в права наследства, Вашингтон затеял вторую перестройку Маунт-Вернона и выписал 60 тысяч кирпичей и кровельную дранку. Господский дом был, на его вкус, чересчур мал, банален и непривлекателен. Вашингтон решил увеличить его вдвое, пристроив фронтон с западного входа, купол и просторную веранду со стороны реки. С южной стороны дома он планировал добавить библиотеку на первом этаже и спальню на втором: не сообщаясь с остальным домом, они позволили бы ему уединиться и оградить себя от вторжения чужаков. С севера должна была появиться двухэтажная банкетная зала с великолепным палладианским окном в три просвета, в которой можно будет достойно принимать гостей. Главный дом предстояло соединить с флигелями изящно изогнутыми аркадами. В архитектуре Вашингтон был любителем-самоучкой. Поскольку новые помещения пришлось пристраивать к уже существующим, в облике дома ощущалось отсутствие единого стройного замысла: фасад не вполне симметричен, фронтон неловко нахлобучен поверх окон; однако большой портик с колоннадой сразу превратил его в образец южной архитектуры, а веранда с роскошным видом на Потомак и поросшие лесом окрестные холмы стала любимым местом Вашингтона.

От доктора Купера приходили положительные отзывы о его новом воспитаннике, перекликавшиеся с прежними посланиями Баучера. В сентябре он сообщал Вашингтону, что «усердие к учебе м-ра Кастиса не уступает его принципиальности» и что он надеется, что Джеки удастся быстро наверстать упущенное. На самом деле в чудесное преображение лентяя верить конечно же не следовало: благодаря тому, что у Джеки всегда водились деньги в карманах, он был запанибрата с учителями, которые потворствовали его прихотям. Вместо того чтобы подружиться с однокашниками, Джеки похвалялся тем, что обедает за одним столом с Купером и другими преподавателями. «Скажу без ложной скромности, что ко мне здесь особое отношение», — писал он матери, упивавшейся его словами. Джеки со слугой-негром проживал в отдельных апартаментах с большой гостиной и двумя спальнями. Колледж был для него не местом учебы, а роскошной гостиницей с услужливой челядью: «Мой добрый друг доктор Купер не упустил из виду ничего, потребного для моего удовлетворения».

У Вашингтона в то время были совсем другие заботы: в том же сентябре стало известно, что лорд Данмор начинает раздавать патенты на земли, лежащие за рекой Сциото, по прокламации 1763 года. «Если это так, нельзя терять времени, пока в нашей политической системе не произошел новый переворот», — писал Вашингтон Уильяму Кроуфорду. Он жаждал завладеть самыми хорошими участками; к тому же на реке Кентукки были обнаружены соляные источники. «Мне бы хотелось получить один из участков там; я бы немедленно обратил его к большой общественной пользе, равно как и к частной выгоде». Он рвался туда, разузнавал, где взять хороших проводников среди индейцев — а вдруг таких источников там много?

Двадцать девятого ноября 1773 года в старом Южном зале собраний Бостона собралось несколько тысяч горожан по призыву лидера вигов Сэмюэла Адамса. Причиной послужил заход в порт корабля «Дартмут» с грузом чая. По британским законам в течение двадцати дней должны были состояться разгрузка судна и уплата ввозной пошлины, иначе груз подлежал конфискации таможенниками. Собрание приняло резолюцию, составленную Адамсом на основе похожих документов, уже принятых в Филадельфии: капитану «Дартмута» предписывалось отправить корабль обратно, а пошлину не платить. Были назначены 25 человек для присмотра за судном, чтобы груз как-нибудь не оказался на берегу.

Губернатор Хатчинсон не дал своего позволения на уход «Дартмута» без уплаты пошлины. В порт Бостона зашли еще два «чайных» судна — «Элеанор» и «Бивер». 16 декабря, когда истекал срок стоянки «Дартмута», возле дома собраний столпились семь тысяч человек. «Собрание больше не может ничего сделать, чтобы спасти страну», — заявил Адамс.

Тогда народ решил перейти от слов к делу и, несмотря на все усилия Адамса его удержать, ринулся в порт. «Сыны свободы» нарядились индейцами из племени могавков. Около сотни человек поднялись на три корабля и часа за три побросали за борт 342 тюка с чаем. Больше они не тронули ничего и никого.

Новости из Бостона добрались до Маунт-Вернона ближе к Новому году. Вашингтон был раздосадован методами «Сынов свободы», хотя и считал налог на чай категорически неприемлемым. Он знал, что Лондон этого так не оставит. Не дай бог наступит тот самый переворот, которого он опасался…

Тут как раз пришло письмо от доктора Купера: он не может противиться желанию Джеки покинуть колледж и вступить в законный брак. Вашингтон остался в одиночестве, лишившись последнего союзника. Марта была на стороне сына, к тому же тот был последним из рода Кастисов. Бог с ним, пусть женится.

Второго февраля 1774 года в Маунт-Эри, Мэриленд, вотчине клана Калвертов, состоялось бракосочетание девятнадцатилетнего Джона Парка Кастиса и шестнадцатилетней Элеанор Калверт. После смерти Пэтси прошло всего полгода; Марта Вашингтон не сочла возможным явиться на свадьбу в трауре и осталась дома, передав новобрачным через своего супруга поздравительное письмо. Разумеется, она с нетерпением ожидала их в Маунт-Верноне. А Джордж поехал. Теперь он больше не опекун и ни за кого не отвечает.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.