Макар МАЗАЙ

Макар МАЗАЙ

Уже вышли из цехов новых советских заводов первые сотни тысяч тракторов и первые десятки тысяч комбайнов; по дорогам и проселкам страны неслись автомобили с эмблемами Горьковского и Московского автомобильных заводов.

С лихвой перевыполнен был план ГОЭЛРО. Новые железнодорожные пути соединили Сибирь со Средней Азией и Уралом. Поднимались громады новых и новых заводов.

Взятый советской экономикой старт не знал прецедентов. И при всем том темп экономического роста мог быть еще более высоким. Но в стране не хватало стали, хотя выплавка ее выросла по отношению к самому высокому уровню дореволюционного времени (1913 г.) в три раза. Уже варили сталь Магнитогорск и Кузнецк, «Азов-сталь» и «Запорожсталь»… Омолодились и старые заводы — Макеевский, Днепродзержинский. А стали все не хватало. Недостаток черного металла приходилось восполнять ввозом из капиталистических стран.

Задачей задач было отыскать резервы для дальнейшего повышения выплавки стали. О том, что такие резервы имеются, обстоятельно говорили на состоявшемся в ноябре 1935 года Первом Всесоюзном совещании рабочих и работниц — стахановцев новаторы этой отрасли.

Участник Всесоюзного совещания стахановцев, сталевар завода имени Дзержинского Денис Дегтярев добился небывалого в то время съема — почти десять тонн с квадратного метра вместо трех-четырех тонн, которые давали на других печах. На вопрос, в чем состоит его метод, Дегтярев в своей речи на совещании сказал просто: «В том, что стали лучше работать, больше заботиться, чтобы задержек не было».

И в Таганроге тоже сделали попытку перейти до тех пор неприступный рубикон — съем в три-четыре тонны с квадратного метра. Сразу же за Дегтяревым на кремлевскую трибуну поднялся таганрогский сталевар Дмитрий Бобылев.

«Мы не рекордисты и не спортсмены, — говорил он. — Но мы задались целью обнаружить прорехи, через которые утекает время — часы и минуты. Ведь потерянные минуты и часы — это потеря десятков, сотен килограммов стали».

Бобылев говорил уже о съеме в 12 и даже 14 тонн с квадратного метра пода печи. А затем сталевар с завода имени Коминтерна в Днепропетровске Алексей Сороковой привел цифры — сколько минут и часов удается им сэкономить на каждой плавке.

И Бобылев, и Дегтярев, и Сороковой объясняли свои первые успехи лишь тем, что они навели на рабочих местах элементарный порядок, стали считать и беречь минуты — и ничего более. И на других заводах крепко задумались о том, как повысить выплавку. Сталь нужна была стране до зарезу. И вот первые вести: 8, 9, 10, 12 тонн с квадратного метра пода мартеновской печи.

Вопрос о том, как добиться увеличения выплавки стали на действовавших печах, был в центре внимания состоявшегося в июне 1936 года совета при наркоме тяжелой промышленности — этом хозяйственном парламенте страны.

«Мы сегодня даем, — говорил народный комиссар тяжелой промышленности СССР Г.К. Орджоникидзе, — 42, 43, 45 тысяч тонн стали в сутки. Нам этого мало. Надо давать в сутки в календарное время 60 тысяч тонн стали в натуре.

Могут ли это дать наши металлурги? Могут!»

Товарищ Орджоникидзе привел убедительные цифры.

«Мы имеем, — говорил он, — около 10 тысяч квадратных метров площади пода мартеновских печей… Надо для получения 60 тысяч тонн в сутки снимать с квадратного метра площади пода мартеновских печей только 5,5. А мы сегодня имеем больше 33 мартеновских печей, дающих от 5,5 до 8 1/4 тонны съема с квадратного метра площади пода мартеновской печи, а нам надо для выполнения суточной выплавки — 60 тысяч тонн — только 5,5 тонны.

То, что достигнуто на 33 печах, надо распространить на все печи».

Обратите внимание: в обоих случаях ударение на слове «только».

Пять с половиной тонн с квадратного метра пода! Кажется, не так уж и много, если давали уже и по девять, и по десять тонн. Однако средний съем на всех мартеновских печах Союза тогда был меньше четырех. Подъем предстоял нелегкий. Все говорило, однако, за то, что нашей индустрии он посилен.

Кто же первый поднимется в наступление?

В дореволюционное время все металлургические заводы юга страны принадлежали иностранному капиталу. Места для постройки заводов выбирали там, где залегают уголь или железная руда — два главных компонента, необходимых для производства металла. Несколько заводов расположилось у моря — не так далеко от руды и угля и благоприятные возможности для вывоза металла за границу.

Вблизи города Мариуполя (ныне город Жданов) обосновались два завода: один «Русский провиданс» (бельгийский капитал), другой — Никополь-Мариупольский (капитал американский). В короткий срок на просторных приазовских степях стали дымить заводы. Оборудование привезли не новое, а бывшее в употреблении.

Заводы эти, как и все другие капиталистические предприятия, росли и развивались за счет зверской эксплуатации рабочих.

В годы гражданской войны они были порядком разрушены. Советская власть их восстановила и объединила в одно предприятие, ему дали имя Ильича.

Металлургический завод имени Ильича не вошел в список подлежащих реконструкции или модернизации. Производство на нем оставалось почти таким же, каким оно было в дореволюционное время.

Здесь и встретились два молодых человека: сталевар Макар Мазай и инженер Яков Шнееров. Впрочем, в момент их встречи, в 1932 году, Мазай был лишь третьим подручным сталевара.

…Макару Мазаю было двадцать лет, когда он впервые попал на металлургический завод, но он уже успел много пережить, много перенести.

Отец и дед Макара переехали на Кубань в начале 900-х годов. Малоземелье и голод погнали их с родной Полтавщины в этот край. О Кубани говорили как о стране чудесных богатств. Вот и потащились они туда со своим скудным скарбом. Однако их надежды зажить сытой жизнью не оправдались. Мазаи поселились в станице Ольгинской, вблизи Азовского моря. Там было много полтавских. Это была кулацкая станица. Несладко было бедным, бездомным людям смотреть на чужую сытую жизнь. Мазаи жили на хуторе в семи километрах от станицы, батрачили у попа. Так хутор и назывался — Поповским. Зимой Никита Мазай уходил на заработки на железную дорогу. Ездил он в Баку. И где он только не перебывал в поисках куска хлеба!

Когда Макару было четыре года, отца взяли на войну, вернулся он зимой 1918 года в крещение, или, как говорили, в «холодную кутью». Его уже и не ждали. Мать решила, что он убит, — ведь долгие месяцы от него не было никаких вестей. Первая радость встречи прошла, и снова надо было думать о куске хлеба. Никита Мазай ходил сумрачный. Были у него в то время стычки с дедом.

— Так, стало быть, ты в большевики вышел?! Антихристом стал, — корил его дед.

В начале весны дед сказал, что надо бы сходить к попу, договориться о работе, тогда у них крупная ссора и вышла.

— Весь век мы будем холопами, что ли? Землю переделить надо, вот что! — кричал отец.

Дед не соглашался. Он говорил, что земля искони казачья.

Тогда Макар впервые услышал из уст отца слово «Ленин». Отец говорил, что бедняки должны объединиться и взять землю.

Однако весной 1918 года станица сеяла еще по-старому. Кулаки понимали, что пробил их последний час, и стали организовываться в отряды. И беднота организовала свой военный отряд, в который вошло около двухсот человек. Командиром избрали казака из бедняков Планиду, а Никита Мазай был у него в помощниках.

Началась гражданская война. В 1919 году возле станицы Прохладной Терской области Никита Мазай попал в плен, беляки его долго мучили и зарубили.

Макар перешел жить к тетке. Держала она его не из милости, он у нее работал по хозяйству. Но это продолжалось недолго. Не научился еще Макар читать — только полгода походил в школу, как его отдали батрачить на соседний хутор Бейсуг, к кулаку, фамилия его была Черныш. Работать приходилось много, хозяин выматывал из парнишки все силы, бил нещадно. Макар попал в больницу. После выхода из больницы вернулся к матери, но она снова вышла замуж, а отчим смотрел на парня косо, куском хлеба попрекал.

Пришлось Макару уйти из дому. У него было немного денег — профсоюз Работземлес помог ему взыскать за работу у Черныша, и он поехал в Ростов-на-Дону. Там попал в компанию беспризорных.

Беспризорничал полтора года. Думал все о том, чтобы вернуться домой, но не решался. Написал письмо. Вскоре пришел ответ — мать писала: пусть приезжает, отчим выгонять его больше не будет. Все же, когда приехал, он не решился войти в дом. Дождался, пока из дома вышел младший брат. Макар его окликнул. На задворках в укромном месте они вели беседу о… жизни.

Брат спросил его:

— Хорошо так жить?

Макар задумался и тихо, очень тихо ответил:

— Нет, не дюже. Плохо так жить. Как затравленная собака.

Макара давно тянуло к комсомольской молодежи. Вечером он пошел в станичный комитет, рассказал обо всем: как жил, как попал к беспризорным. Вспомнил, конечно, и об отце. Слушали его хорошо, внимательно. «Исповедь» свою Макар кончил так:

— Отбился я от людей. Вы как знаете — примете к себе или же мне к беспризорным возвращаться?

Макара устроили на работу в сельскохозяйственное товарищество. Он пас скот, работал в хлебопекарне, ездил помощником проводника эшелона со скотом из Кубани в Москву. Три дня пробыл он в Москве и решил перебраться в город, на завод.

Вернувшись в свою станицу, Макар пришел в комсомольский комитет, попросил, чтобы его послали на завод. Уже шла индустриализация, люди на заводах нужны были. Ему вместе с четырьмя односельчанами, его ровесниками, дали направление на завод.

И вот они пятеро едут из станицы Ольгинской на металлургический завод в город Мариуполь. Их путь лежит через Ростов-на-Дону. Там пересели на пароход, расположились на корме.

Наступил вечер. Поели, напились чаю. Макар лежал на спине и смотрел на звездное небо.

— Который здесь будет Марс? — спросил он у оказавшегося рядом человека в пенсне.

— А почему вы об этом спрашиваете меня? И к чему вам Марс понадобился? — вопросом на вопрос ответил незнакомец.

— Вы мне показались человеком ученым, — сказал Макар. — А о Марсе я в книжке читал.

В больнице, в которую Макар попал после того, как его избил хозяин, ему кто-то дал книжку о марсианах. И хотя читал Макар по складам, книга эта его заинтересовала и запомнилась.

Человек посмотрел на небо, долго искал и наконец смущенно ответил:

— Не найду. Небо сплошь усеяно звездами, и откуда их столько! А вот и звезда упала…

— И что с ней будет? — спросил Макар. Незнакомец задумался, стал объяснять:

— Это я зря так сказал — не звезды падают, а метеориты. Они приносят нам из вселенной железо, какого на земле нигде не найдешь.

Макар был удивлен.

— То есть почему это не найти?!

— А потому, что чистое железо в земной атмосфере не сохраняется.

— То есть как? — продолжал допытываться Макар. — А вот мой нож, например?..

— Это ты ошибаешься, брат. Нож у тебя стальной. А сталь — это железо с примесями. Чистое же железо на земле не сохраняется.

— Вы, хлопцы, куда направляетесь-то? — спросил незнакомец, чтобы окончить разговор о Марсе. — Не в Мариуполь ли? Вот там на заводе вы увидите, сколько человеческого труда требуется, чтобы из бурого камня получить такую сталь, какая нужна хотя бы для этого ножичка. Повидаете и поймете.

— А вы-то не с завода?

— Оттуда.

— Верно, инженер?

— Нет, бухгалтер. Только дело это мне знакомо. На этом заводе я родился. Сам металл не варю и не катаю — здоровьем не вышел. Там здоровые нужны, такие, как вы…

Оба замолчали. Волны тихо плескались о борт судна.

— Сегодня тихо, — сказал немного погодя человек в пенсне. — Попали бы вы в шторм, тогда так не разлеживались бы. И машине легко сегодня. А в шторм машине нагрузка большая, выдерживает ее сталь — в ней силища…

Макар с интересом слушал.

Ему очень понравилось, когда незнакомец сказал: «Там нужны здоровые, такие, как вы». Да, он был здоров и подумал: «Я бы мог сталь варить, у меня силища вон какая!»

С этим приятным сознанием он уснул и проснулся, когда пароход загудел и народ уже готовился к выходу.

Вечером станичники сидели у своего земляка Подрезова. Тот уже несколько лет работал на заводе. Говорили о станичных делах и больше всего о том, куда бы им лучше устроиться.

— Дел тут хоть отбавляй, — рассказывал Подрезов. — Но за какое вам взяться — это уж сами решайте.

Сам Подрезов работал на прокате. Образно рассказывал он, как кусок металла весом пудов эдак в двести сплющивается, вытягивается, превращается в лист. А там его скрутят — и готова труба…

Назавтра пошли на завод, в отдел кадров. По дороге им встретился сосед Подрезова по дому, старый сталевар Камольников. Он стал расспрашивать, что это за «команда» и куда Подрезов ее ведет. А узнав, что парни только из станицы и собрались на завод, Камольников стал их убеждать, что им надо проситься в «мартын» — главный корень завода в нем!

…Им дали направление в мартеновский цех номер один.

Макар стал работать на шихтовом дворе. Было это 16 августа 1930 года.

В обязанности Макара входило следить за тем, как магнитный кран заполнял мульды с железным ломом; иногда он подправлял куски металла, которые неправильно ложились, а затем по узкоколейным рельсам подкатывал их к печи. Так Макар оказался рядом с теми людьми, которые варят сталь. Как-то он попытался заглянуть внутрь печи, но его обожгло, и он, конечно, ничего не увидел. Попросил у подручного сталевара фуражку с синим стеклом. И тогда перед ним открылась феерическая картина: казалось, что печь бесконечна, что в ней бурлит море — не синее и не голубое, а огненное, всепожирающее.

Позже Макар где-то раздобыл свое синее стеклышко. Ему нравилось засматривать в печь, наблюдать, как тает металл. И, загружая мульды, укладывая непослушные куски железного лома, он порой приговаривал: «Эй ты, не брыкайся!»

Несколько недель работы на заводе разбудили в Макаре интерес к процессам производства стали. Товарищи же его испугались горячей работы и вскоре отбыли домой, в станицу.

Макар частенько спрашивал:

— А внутри в печи здоровая жара?

— Ты поближе подойди, тогда и почувствуешь. А то, может быть, перейдешь с шихтарника на печь?

Макару дали место в общежитии. Однако он перебрался на квартиру к старому сталевару Тихону Сергеевичу Камольникову. Как раз в то время Камольников вышел на пенсию. Молодой парень ему приглянулся. Макар часто бывал в гостях у старого сталевара. И жена Тихона Сергеевича Пелагея Сидоровна предложила Макару:

— Чем тебе по общежитиям слоняться, переезжай к нам.

И Тихон Сергеевич рад был этому: будет ему с кем толковать, от кого узнавать, что происходит в цехе. Стал Макар вроде его приемного сына.

Интерес Макара к процессам сталеварения был замечен. Как-то, когда Макар в очередной раз любовался картиной плавления стали, к нему подошел начальник смены и спросил:

— Не пора тебе к печи стать? Не хочешь настоящему делу учиться?

Начальник смены попал в точку. Макар как раз и думал о том, чтобы ему настоящему делу научиться.

Мазая определили четвертым подручным. Работал он со сталеваром Махортовым. В его обязанности входило подносить к печи заправочные материалы, поднимать и опускать крышки окон печи. Порой приходилось, как говорил мастер, «побеспокоить» металл. Тогда Макар вместе с другими подручными, вместе со сталеваром брался за штангу. И хотя руки его были от печи последними и от огня он стоял дальше всех, но и его обжигало жаром, которым дышала печь. В несколько минут рубаха становилась мокрой. Но именно тогда, когда людям становилось почти нестерпимо жарко, сталевар покрикивал, что печь «застудили». А приходя домой, Макар вел долгие разговоры с Камольниковым; и тот рассказывал ему, как плавили сталь раньше, намекал, что со временем передаст ему какие-то «секреты». Макар, в свою очередь, делился новостями цеха.

А Тихон Сергеевич рассказывал, как работали во времена, когда хозяевами на заводе были бельгийцы, о том, что печи загружали лопатами и что лично ему печь доверили лишь спустя не то десять, не то двенадцать лет, после того как он попал на завод. И главное, к чему много раз возвращался старик, — это что не каждому дано совладать с тайнами сталеварения и что тут нужен… талант.

После таких разговоров Макар начинал сомневаться: а сможет он овладеть этой профессией? Все же он решил во что бы то ни стало добиться цели. Разговоры насчет того, что «секреты» производства передаются будто бы по наследству, Макар всерьез не принимал. Он тогда уже знал, что страна выполняет пятилетку и все делалось по плану. Не мог он поверить, чтобы такое важное дело, как выплавка стали, зависело от того, захочет или не захочет какой-то сталевар передать ему «секреты».

«А если мой отец или дед не были сталеварами, так что же, мне тогда никогда и не быть сталеваром, не научиться атому делу?.. Не может этого быть!» — так думал Макар.

Он пришел в комсомольский комитет и заявил, что хочет стать сталеваром. Не четвертым и даже не первым подручным, а сталеваром! Там над ним посмеялись: «Высоко сразу метишь». Но напористость его понравилась. И Макара направили на курсы техминимума.

Трудное это было для него слово — техминимум. Невзлюбил его Макар. А когда узнал, что это слово означает, он и вовсе расстроился:

— Разве я за тем на завод пришел, чтобы самую чуточку узнать? Мне все знать надо, все!

Макар учился настойчиво. Занятия перемежались долгими беседами и со своим сталеваром Махортовым, и с Камольниковым.

Камольников рассказывал Макару случаи из практики своей работы. Между ними случались и ссоры, и тогда старик сердито покрикивал:

— Где это видано, чтобы яйца курицу учили?!

Пелагея Сидоровна верно как-то сказала: старый сталевар немного завидовал молодому. Для молодых уже не было «секретов», за которые держались в старику. Над ними не висела угроза, что придет мастер и ни за что ни про что оштрафует или вовсе из цеха прогонит.

А когда Макар раскладывал на столе свои тетрадки и книжки или когда он рассказывал о разных новшествах, которые вводили в цехе, чтобы облегчить труд рабочих, Тихон Сергеевич порой вроде бы наперекор говорил:

— И к чему все это? Настоящий сталевар и без анализов узнает, поспел ли металл. А теперь завели мороку — бегай по десять раз в лабораторию.

Макар перешел из третьих подручных во вторые, затем уже и в первые.

— Первым подручным тебя уж поставили? — непритворно дивился Тихон Сергеевич. — Ну, теперь держись, а то снова на шихтарник пошлют. Тогда сраму не оберешься.

И видно было, что от доброты своей, от любви он парня и пугал, и ругал, и холил.

Макара избрали комсоргом печного пролета, и он стал бывать на заседаниях заводского комитета комсомола. Обсуждалось положение дел в мартеновском цехе. Были они тогда неважными: плавки задерживались, выходило много брака, за короткое время произошло несколько случаев ухода жидкого металла из печи. Как нередко бывает, причины цеховых неполадок стали искать где-то на стороне: все дело будто бы было в том, что огнеупорные материалы очень низкого качества. Решили обратиться с письмом к поставщикам огнеупора. В составе комитета был паренек с бойким пером, любил он письма строчить.

Секретарь комитета комсомола уже стал голосовать за предложение об отправке послания, когда Макар не то про себя, не то обращаясь к собранию, но настолько громко, что все слышали, сказал:

— Вот и нашли козла в чужом огороде.

Реплика Макара вызвала замешательство. Члены комитета, уже поднявшие было руки, чтобы проголосовать, непроизвольно их опустили.

— А почему до сих пор молчал? — спросил недовольный вмешательством Мазая секретарь заводского комитета комсомола Дугин. — Расскажи нам, в чем, по-твоему, причины неполадок?

Дугин спешил: он намеревался на этом заседании «провернуть» еще много разных вопросов.

Но Макар уже знал, что к чему.

— Разве в одном огнеупоре дело? — сказал он. — А как мы печи загружаем?! Шихта-то какая? — Одним сталеварам одну стружку дают, а она как солома горит. Другие же получают сплошь обрезки готового проката. А отчего у сталевара Гармаша плавка в под ушла?! Тоже из-за огнеупора или он решил обогнать Махортова?

— Ты что же, против социалистического соревнования выступаешь? — оборвал Макара секретарь комитета комсомола.

У Макара внутри все кипело. Пробудившаяся в нем ответственность за дело, которое он теперь делал, внутреннее чутье подсказывали ему, что в цехе нарушены главные принципы социалистического соревнования. Ведь он слышал и читал, что социалистическое соревнование — это не состязание вперегонки. Соревнование тогда только достигает цели, когда каждый болеет за всех, когда идущие впереди помогают отстающим, а не ставят им подножки.

— Это же не соревнование, когда плавки уходят в под! — выкрикнул он в сердцах.

— А ты бы картуз свой подставил, — раздался чей-то насмешливый голос из-за колонны.

Макар посмотрел в ту сторону, откуда донеслась реплика.

— Кто там за столбом прячется? Пусть выйдет да расскажет, отчего у нас такие безобразия, — вызвал он.

Было ясно, что в схватке с секретарем комитета комсомола верх взял Макар. И сам Макар чувствовал это и с усмешкой сказал:

— Видите, глаза показать боится.

Тогда секретарь стал выговаривать Мазаю:

— Кто тебе право дал такое говорить? На любой печи уход плавки случиться может.

Сильно рассердившись и потеряв над собой контроль, Мазай ударил кулаком по спинке стоявшего перед ним стула и выкрикнул;

— Нет, не может уйти!

Удар был таким сильным, что стул рассыпался. Дугин еще пуще стал кричать:

— Держать себя не умеешь! Смотри, комсомольский билет отберем…

Макар не стал дослушивать. Схватив шапку и выкрикнув какие-то грубые слова, он выбежал из помещения, где шло заседание.

А очутившись на улице, Макар понял, что совершил непростительную ошибку, и решил: теперь у него один выход — уехать с завода.

«Все кончено», — сказал он себе и поплелся по улицам куда глаза глядят. Так он дошел до «Павильона минеральных вод». Там всегда толкались любители выпить. Макар несколько минут постоял у входа и… вошел внутрь. Сколько он там пробыл, Макар потом и сам не мог вспомнить. Где еще бывал — тоже сказать не мог. Домой он пришел под утро, растерзанный, в рваной рубахе, без пиджака, с большим синяком под глазом.

Пелагея Сидоровна только руками всплеснула:

— Тебе же в ночь на смену надо было.

Но Тихон Сергеевич буркнул:

— Дай ему выспаться, разговор будет потом.

Макар, однако, не стал ложиться, он начал собирать свои вещицы.

Тихон Сергеевич строго спросил его:

— Куда это ты собираешься-то?

— Не вышла моя жизнь, — глухим голосом ответил Макар. — Уеду куда глаза глядят.

Он рассказал Тихону Сергеевичу о собрании и о том, как на него взъелся секретарь комитета комсомола и как он, Макар, в конечном счете не выдержав, выругался и удрал с собрания. А теперь ему больше мартена не видать.

Тихон Сергеевич долго молчал, потом сказал:

— Выходит, не тебе с завода уходить надо, а Гармашу. Дожил человек до седых волос, а плавку упустил. А тебе зачем уходить? Молодой ты, чересчур горячий! Я сам в цех пойду. К Боровлеву пойду. Поговорю с ним. Заодно узнаю, как они до такой жизни дошли.

Камольников и в самом деле собирался в цех. Положение в мартеновском цехе давно беспокоило заводской партийный комитет. Об инциденте, происшедшем на заводском комитете комсомола, стало известно секретарю парткома. Решили создать комиссию, чтобы разобраться в причинах участившихся в цехе аварий. В состав комиссии включили ушедшего на пенсию старого сталевара коммуниста Камольникова. Тихон Сергеевич от души порадовался, когда к нему зашел секретарь заводского партийного комитета и предложил принять участие в комиссии — конечно, если здоровье это ему позволяет.

И на второй день Камольников вместе со своим подопечным отправились в цех. Пришли к началу предсменного собрания.

В помещение красного уголка они вошли в момент, когда председатель только что объявил открытым сменно-встречное собрание. Народу набилось много. Не всем хватило места на скамьях, многие устроились на подоконниках или сидели на корточках прямо на полу. Окна были открыты, но было сильно накурено, и дым плыл над головами. Тихона Сергеевича пригласили занять место за столом.

Заступившие на смену сталевары поочередно докладывали о положении на печах. Оказалось, что к трем часам поспеют плавки сразу на трех печах. Принять сразу три плавки нет возможности — не хватит ковшей. Начальник смены обещал принять меры, чтобы выйти из трудного положения, но всем было ясно, что придется задержать готовые плавки.

— А потом будете спрашивать, с чего под разъедает?! — с места сказал Гармаш.

— На спрос, Никита Иванович, обижаться нельзя, — ответил мастер.

До начала смены еще оставалось минуты три, народ стал расходиться по рабочим местам. В цех направился и мастер; он остановился возле печи, на которой вторым подручным в эту смену стоял Мазай. Из нее вот-вот должны были выпустить плавку.

Макар взял пробу, сталь оказалась мягкой — такой, какая требовалась по заказу. Решили металл выпускать. Камольников тоже подошел к этой печи, посмотрел пробу. Но его интересовала не проба. Хозяйским глазом он окинул площадку возле печи и не обнаружил заправочных материалов.

— После выпуска металла вы разве печь не заправляете? — спросил Тихон Сергеевич.

Если бы такой вопрос задал кто-нибудь другой, то можно было бы подумать, что человек азов сталеварения не знает. Но этот вопрос задал опытнейший сталевар.

— Как же без заправки-то?!

— Я и подумаю. Однако не вижу нигде заправочных материалов.

А тем временем у задней стенки печи собрались мастер, технолог. Первый подручный раз-другой ударил по выпускному отверстию — оно не поддавалось. Пришлось применить кислород, но и с его помощью не скоро удалось прожечь отверстие. И только когда сталь пошла, вспомнили, что печь надо готовить к следующей плавке, а на площадке все еще не было заправочных материалов.

Теперь уже и сталевар взволновался и стал кричать на подручных. Те куда-то побежали, на носилках стали подносить к печи что требовалось.

Печь опорожнилась. Сталевар и его подручные взялись за лопаты, чтобы забросать в печь доломит. Делали они это кое-как, как бы выполняя скучную обязанность. Камольников это почувствовал, он быстро подошел к печи и сказал:

— Это же не заправка! Давайте-ка цепочкой! Расставив людей по цепи, он сам взял в руки лопату.

Он забросил лопату, за ним то же самое сделал сталевар, затем первый, второй подручные. Камольников следил за тем, чтобы материал ложился в печь ровно, без бугров, чтобы он быстро и хорошо приваривался. Те самые люди, которые еще несколько минут назад вяло, едва передвигая ноги, тащились к печи, теперь ритмически, словно они делали гимнастические упражнения, забрасывали материалы в печь.

Тихон Сергеевич работал в цепочке. Дело подходило к концу, когда у печи снова появился мастер Боровлев. Увидев среди шедших в цепочке Камольникова, он его почти силой потянул к себе и строго стал выговаривать:

— Разве вам можно такое делать, Тихон Сергеевич?! Кладите лопату!

Но Камольников не хотел отдавать лопату. И только закончив заправку, Камольников пошел к следующей печи. Он давал советы, сам брался то за лопату, то за штангу, смотрел пробы стали.

Кончилась смена, и вместе со сталеварами он пошел на рапорт к начальнику цеха. Он не умолчал о всем том, чего навидался за эту ночь, хотя первоначально решил, Что будет только смотреть, накапливать материал для парткома.

— Как вы дошли до жизни такой, — горячо говорил Камольников на рапорте, — что в течение получаса не могли открыть выпускное отверстие? Лишних полчаса в печи держали сталь, а ведь в это время металл ест подину.

Больше недели день за днем ходил Камольников в цех. Боровлев пытался убедить его, что дела в цехе не так уж плохи.

— Мы же теперь выдаем гораздо больше металла, чем при бельгийцах, — доказывал Боровлев. — Факт это или не факт? Факт! Зачем же народ зря ругать?

— А кто же его ругает? Но ты же сам говоришь, что то было при капиталистах! Как же сравнивать можно? Советское государство о народе как заботится! Чем вы отплачиваете? Металл в под выпускаете?

— Опять ты за это. Ну, был случай…

— Один? Ты думаешь, это случай? Если так будете заправку делать, то каждый день у вас такое случаться будет.

На партком комиссия пришла с обстоятельными выводами. Докладывал инженер Черняк. Когда он кончил, выступил Камольников. Он говорил о том, что в цехе недостаточно серьезно относятся к работе сталевара, не ценят опыт, плохо готовят новых сталеваров.

Тихон Сергеевич говорил как будто самые простые вещи, но они казались откровением.

Все это произошло вскоре после того, как на завод прибыл новый начальник цеха Яков Шнееров. Осмотревшись, Шнееров пришел в цеховой комитет партии и предложил созвать партийно-техническую конференцию.

Конференция проходила в столовой. Всем ее участникам раздали листки для предложений. В цехе появились плакаты, лозунги, призывы, как вносить предложения, как добиться, чтобы все плавки получались по анализу, как лучше организовать шихтовку.

Конференция имела успех. Было собрано много ценных предложений, разбор их занял несколько недель. Некоторые осуществили тотчас же. Это очень подняло авторитет нового начальника цеха.

В это время в цехе восстановили одну из мартеновских печей. Выяснилось, что для работы на этой печи нет сталеваров. Начальник цеха еще не знал коллектив настолько хорошо, чтобы решить, кому доверить восстановленный агрегат. Он посоветовался со старшим мастером Боровлевым. Тот перебирал фамилии сталеваров и первых подручных. В конечном счете остановились на кандидатуре Ивана Чашкина. Его сделали бригадиром, а других сменных сталеваров подобрали из подручных.

Вскоре пустили и еще одну печь. Бригаду ее сформировали из комсомольцев, а печь объявили комсомольской. Бригадиром решили поставить Макара Мазая. а прошедший год он сделал большие успехи, стал дисциплинированнее; и главное, он с настоящей страстью относился к делу.

Кандидатуру Мазая назвал сам Иван Гаврилович Боровлев. Его предложение единодушно поддержали и начальник цеха, и цехком комсомола. Дугин больше уже не был секретарем комитета комсомола завода.

1 сентября 1932 года — в Международный юношеский день — Макар Мазай выпустил свою первую плавку.

После того как Мазая сделали сталеваром, Боровлев не спускал с него глаз. Старики между собой говорили: «Выдвинули, а теперь нянчатся с ним, как с малым дитем». За Макаром в самом деле нужен был глаз да глаз. Увлеченный вопросом о разгадке каких-то особых тайн сталеварения, он порой забывал о самых простых вещах. Упускал из виду, что хорошая работа печи зависит от того, подадут ли вовремя лом и руду, будет ли ко времени жидкий чугун, а к выпуску стали — ковш и изложницы.

А когда Боровлев чуть ослабил свою опеку над комсомольской печью, дела на ней пошли совсем плохо. Плавки надолго задерживались. Комсомольская печь оказалась на одном из последних мест. У Макара руки опустились. Стали поговаривать, что его слишком рано выдвинули.

Как-то время завалки шихты в печь затянулось часа на четыре. Начальник смены, им был комсомолец Моисеев, вспылил и стал кричать, что он снимет Мазая с работы.

Через час или два Моисеев снова оказался у печи:

— Макар, давай поговорим по душам. Макар ему ответил:

— Давай! Если по душам, тогда другое дело. А то зарядил — «сниму да сниму»…

Спорили долго. Тогда Моисеев неожиданно сказал:

— Знаешь что, Макар. Во всем виноваты мы оба — ты да я.

Макар встрепенулся:

— То есть как так? Как я могу отвечать, если скрапу долго не подавали, и какой же это скрап — одна мануфактура! И вот завалка…

Моисеев его прервал:

— Ты ведь комсомолец! Завод-то ведь наш! Твой и мой! Так и будем отвечать за все вместе. Кто здесь наведет порядок? Ты да я.

Сильно подействовал на Макара личный пример Моисеева. Сын кадрового металлурга, он в семнадцать лет начал работать горновым на домне, затем перешел на мартен, быстро выдвинулся. И вот он начальник смены. Молодой парень не знал устали. Он и сменой руководил, и в это время учился в металлургическом институте.

Кончился разговор между Моисеевым и Макаром так:

— А я уж на тебя было рапорт написал.

— Написал, так и подавай!

— Теперь вижу — погорячился. А ты вон как: завалку затянул, зато расплавление быстро пошло. Как ты сумел?

Макар ответил:

— Продумал я все как следует. Вижу, большие куски у стены лежат и долго не расплавляются. Ну, думаю, надо иначе распределить шихт. Вот и пошло дело. Стратегия помогла.

Это слово Макару понравилось. Но не все задумки Мазая удавались. Порою он опускал руки, и комсомольско-молодежная печь, которая должна была показать пример всем, проложить путь к новому, оказывалась в хвосте. Да и поведение Мазая порой вызывало вполне справедливые нарекания.

Так прошло три с лишним года. Печь Мазая то «взлетала» вверх и на доске соревнования сидела на «самолете», то она «опускалась» и занимала место на «черепахе».

* * *

Из металлургических заводов Таганрога, Днепродзержинска, Днепропетровска приходили в Мариуполь сообщения об успехах местных сталеваров. Они не давали покоя Макару. И он зажегся мыслью сломить устаревшие приемы работы на мартеновских печах. Но как? Какими путями?

Почувствовав, что он все еще плохо знает, какие процессы происходят в печи, Мазай по совету начальника Цеха Шнеерова и начальника смены Моисеева вновь принялся за учебу.

День за днем Макар пробивался к цели. Ему пришла мысль подсчитать, сколько же тепла можно сжечь в печи и сколько ему требуется, чтобы нагреть материалы, загружаемые в печь. Расчет его поразил. Оказалось: если в печь давать столько калории, сколько позволяет топка, то можно расплавить вдвое больше материала, чем теперь.

Вдвое больше! Но столько не вместит ванна печи.

Это поставило Макара в тупик. Как-то в выходной день у Макара обедал Боровлев. После обеда они, как обычно, вели разговор о всяких делах.

— Как думаете, — неожиданно спросил Макар, — если в печь нагрузить не столько шихты, сколько мы теперь грузим, а вдвое больше?

Боровлев удивился:

— Как так вдвое больше?

— Да так — вместо шестидесяти сто или все сто двадцать тонн.

Боровлев посмотрел на покрасневшее лицо Макара, сказал:

— Пойди, Макар, поспи. Кажется, ты лишнего хватил. Макар не был пьян, но упорствовать не стал.

«А ведь он и не подумал, что я это вправду спросил», — думал он.

Уйдя от Мазая, Боровлев подумал: «А может, и не такая уж несуразная мысль — полнее загружать печь? — Но тут же засомневался: — Уровень шихты высоко поднимается, факел пламени может ударить в свод. Опять же после расплавления жидкий металл выше порогов окажется. Нет, фантазирует парень! — решил Боровлев. — Бесится, в герои выйти хочет».

Боровлев все же рассказал начальнику цеха о своем разговоре с Мазаем.

Не успел Боровлев сказать, в чем идея Мазая, как начальник цеха тотчас ее подхватил и один за другим стал приводить доводы «за» и «против». Тепловая мощность печи достаточна, чтобы расплавить вдвое больше шихты. Это неоспоримо! Но существовало много «но». Уровень шихты… Отражение факела… Предел огнеупорности динасового кирпича. Все это надо продумать, обговорить… С кем? Прежде всего, конечно, с Мазаем.

Начальник цеха пошел к печи Мазая. Шла завалка шихты. Шнееров наблюдал за тем, как Мазай распределяет на поду лом. Насмотревшись, он спросил Мазая, какие у него планы на вечер.

— Может быть, вы ко мне зайдете? Посидим поговорим, — сказал он.

Макар этому приглашению удивился, но сразу согласился.

Как только прогудел гудок, Макар поспешил домой переодеться.

— Куда ты собрался? — спросила его жена.

— Начальник цеха позвал меня к себе.

— Так ты ведь только из цеха. И зачем новый костюм надеваешь?

— Не в цех он меня звал, а к себе домой. Видать, дело у него какое-то ко мне.

— А ты не выдумываешь… — Но тут же осеклась. Она видела, что Макар волнуется, и его волнение передалось и ей: «В самом деле, зачем его начальник цеха зовет к себе домой?»

Инженер приступил к делу без особых предисловий. И Макар изложил свой план.

— У меня такая мысль, — сказал он, — что наши печи вроде неладно сделаны. Пробовал я подсчитать: чтобы нагреть и расплавить шестьдесят тонн шихты, надо… а в нашей печи можно ведь сжечь гораздо больше топлива. Стало быть, и металла можно больше расплавить. Тепловая мощность печи позволяет расплавить вдвое больше металла. Но вот вопрос: выдержит ли огнеупор, металл высоко стоять будет в печи, а в общем, скажу вам такое — у нас печь похожа на автомобиль, у которого сильный мотор, а кузов чуть больше тачки.

— Это, пожалуй, верно, — сказал начальник цеха. — Вы это правильно подметили. Выход какой же?

— Вот об этом я и думаю. Представляется мне, однако, что есть выход…

Мазай взял со стола газету и сделал из нее лодочку. Молча он поставил ее перед начальником цеха.

— Это что же? — спросил тот.

— Это наши печи — плоскодонки, — ответил Мазай. Затем Макар сложил газету по-иному, лодка получилась глубокая, вместительная.

— Вот, по-моему, — сказал он, — выход. Хватит ездить на плоскодонках!

— И тогда?.. — допытывался начальник цеха.

— В печи с глубоким дном мы разместим все сто тонн шихты, кузов большой…

— Кузов большой, — сказал ему в тон начальник Цеха.

Этот разговор между сталеваром Мазаем и начальником цеха происходил летом 1936 года. А через несколько дней во всех газетах была опубликована речь наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе на совете. Нарком привел подробные расчеты, какого съема стали с квадратного метра пода мартеновской печи надо добиться, чтобы суточную выплавку металла в Советском Союзе поднять с 40–45 тысяч тонн до 60 тысяч.

Не один и не два раза прочел Шнееров ту часть речи, в которой нарком анализировал положение на сталеплавильном фронте. Он пришел к выводу: наступило время двинуться вперед. При очередном ремонте решил углубить ванну печи, на которой работал Мазай, — девятой печи.

Чтобы осуществить такую серьезную реконструкцию, требовалось, по крайней мере, разрешение главинжа, если не более высокой инстанции.

Однако начальник цеха понимал: начни он согласовывать это дело — поднимутся дискуссии и план, который он себе наметил и в успехе которого уже не сомневался, могут и завалить. Тогда он начал действовать на свой страх и риск.

13 октября 1936 года Мазай провел первую плавку на печи с углубленной ванной. В печь загрузили свыше 100 тонн шихты вместо обычных 60. Чтобы удержать такую массу жидкого металла, сделали ложные пороги. Налили 99 тонн стали, съем составил 11,1 тонны с каждого квадратного метра пода печи вместо обычных пяти.

— Это наш потолок? — спросил начальник цеха, когда Мазай сдавал вахту.

— Нет, — ответил Мазай, немного подумав. — Завтра дадим двенадцать и в следующие дни не меньше. Двенадцать — наш техминимум, наша новая норма!

На следующий день — 14 октября — бригада вышла на работу за двадцать минут до гудка. Провели летучее собрание. Выяснилось, что налицо все условия, чтобы добиться еще лучших показателей, чем накануне. В 9 часов утра выпустили плавку, которую они приняли от ночной бригады.

Мазай, его подручные Пархоменко и Самойлов, крышечница Мокряцкая работали не спеша, но рассчитывали каждый шаг. Они не теряли ни одной минуты. За ходом плавки следил весь завод. Плавку сварили за б часов 50 минут, съем составил 13,4 тонны с квадратного метра пода.

О достигнутом успехе телеграфировали наркому. Весть об успехе Мазая молниеносно разнеслась по всему поселку.

…Серго Орджоникидзе со дня на день ждал, что где-то, на каком-то заводе произойдет нечто, что ознаменует начало нового наступления на сталеплавильном фронте. Так он и расценил сообщение из Мариуполя: 13,4 тонны с квадратного метра пода!

Серго Орджоникидзе несколько раз вызывал Мазая к телефону, чтобы узнать, как идут дела на печи и что надо сделать, чтобы успех, достигнутый на этой печи, закрепить.

В вышедшей в 1940 году автобиографической книге «Записки сталевара» Макар Мазай так рассказывал о своих беседах с наркомом:

«Вспоминаю свой первый разговор с Серго. В прожженной спецовке, возбужденный и радостный, сразу после плавки я пришел в кабинет директора.

На столе стояло много телефонов. Один из них был кирпично-красного цвета и отличался от других внешним видом. Это и была «вертушка», по которой дирекция разговаривала с Москвой.

Директор мне сказал:

— Товарищ Мазай, сейчас вы будете говорить с Москвой, — и вручил мне трубку.

Я стал слушать, в ней что-то гудело, изредка раздавалось нечто вроде свистка. А затем я услышал голос:

— Это товарищ Мазай? Комсомолец? Комсомолец?! Как у вас идет соревнование?

Слышимость была плохая, и я не сразу понял, что со мной говорит нарком Серго Орджоникидзе. Но затем слышимость улучшилась, посторонние звуки были устранены, и я уже ясно расслышал:

— Говорит Орджоникидзе. Вы — Мазай? Комсомолец? Как работаете? Как соревнование? Как ваша бригада? Как вам помогает дирекция?

Я рассказал Серго о наших первых успехах, сообщил состав бригады, сказал, что мне помогают хорошо. Орджоникидзе не удовлетворился моим ответом:

— Вы мне о дирекции скажите все, как есть. Вы, наверное, стесняетесь говорить, потому что рядом с вами директор сидит. Не обращайте внимания, говорите, говорите все!»

Когда Макар вышел из кабинета, его окружили директор, главный инженер, начальник цеха и много других работников завода, неизвестно каким образом оказавшиеся в этот поздний час в заводском управлении.

Макар подошел к Шнеерову и слово в слово передал ему то, что говорил нарком.

И день за днем пошли тяжеловесные плавки. Каждый день в Москву шли донесения о рекордах на девятой печи.

Макар давал уже вдвое больше стали, чем выплавлялось на соседних «плоскодонных» печах. И стремился все выше и выше.

28 октября 1936 года он добился нового рекорда — 15 тонн стали с квадратного метра пода. Плавка длилась 6 часов 40 минут.

В этот день на приазовском побережье был жестокий норд-ост. Он валил деревья, срывал с домов крыши, рвал телеграфные и телефонные провода. Телеграммы, которые главный инженер передавал в Москву, оставались лежать без движения. А в Москве ждали сообщений о ходе очередных мазаевских плавок. Уже несколько раз Орджоникидзе вызывал секретаря, спрашивал:

— Как там Мариуполь? Какие сведения с печи Мазая?

На линию вышли монтеры, чтобы исправить повреждения, но лишь под утро была установлена связь. И тотчас в кабинете директора зазвонила московская «вертушка». Разговор переключили на квартиру Мазая (у него установили телефон). И сталевар доложил:

— Пятнадцать тонн с квадратного метра!

Обстановка благоприятствовала закреплению достигнутого успеха. Теперь уже не один Мазай выдавал скоростные плавки. И другие сталевары работали по-новому, хотя их печи оставались «плоскодонными».

Начальник цеха Яков Шнееров вместе с Мазаем, вместе с мастером Иваном Боровлевым, начальником смены Иваном Моисеевым, вместе с другими сталеварами проанализировали ход событий. Решили обратиться с призывом ко всем сталеварам страны — начать соревнование за достижение самого высокого съема стали с квадратного метра пода печи, но не разового, а в течение достаточно длительного времени. Мазай поставил себе задачу — сделать 12 тонн с квадратного метра пода нормой своей работы.

Такое письмо было послано в «Правду». Вместе с Мазаем под письмом подписались сталевары Шашкин, Катрич, Шкарабура, Чайкин, братья Селютины и другие.

На призыв Мазая откликнулись сталевары Донбасса, Приднепровья. В условиях соревнований было оговорено, что участники его по истечении двадцати дней соберутся для обмена опытом. Место сбора — завод, сталевар которого добьется наилучших результатов.

Победителем вышел Мазай. Он достиг среднего съема за двадцать дней в 12,18 тонны.

Нарком прислал Мазаю поздравительную телеграмму. В ней было сказано:

«Вашу телеграмму о замечательных ваших успехах получил. Тем, что вы своей стахановской работой добились на протяжении двадцати дней подряд среднего съема 12,18 тонны с квадратного метра площади пода мартеновской печи, вы дали невиданный до сих пор рекорд и этим доказали осуществимость смелых предположений, которые были сделаны металлургии.

Наряду с вами и другие сталевары завода имени Ильича… дали хорошие показатели — 8,5 тонны, 9,5 тонны.

Все это сделано на одном из старых металлургических заводов. Это говорит об осуществимости таких съемов, тем более это по силам новым, прекрасно механизированным цехам. Отныне разговоры могут быть не о технических возможностях получения такого съема, а о подготовленности и организованности людей.

Ваше предложение о продлении соревнования сталеваров, само собой, всей душой приветствую.

Крепко жму вашу руку и желаю дальнейших успехов.

Серго Орджоникидзе».

Одним из первых принял вызов Мазая днепропетровский сталевар Яков Чайковский. И до этого соревнования он в иные дни достигал съема в десять и более тонн. Успех Мазая его раззадорил. Яков Чайковский был одним из самых грозных соперников Мазая. Девяностотонные плавки он проводил за 4 часа 20 минут, достигнув съема в 16,2 тонны, а затем довел съем до 18,6 тонны. В письме, которое он адресовал наркому, он писал: «Рекорд Мазая далеко не предел».

Сталевар Сталинского (ныне Донецкого) завода Василий Матвеевич Амосов также участвовал в двадцатидневном соревновании и в Мариупольском слете скоростников. Он уехал из Мариуполя полный решимости превзойти достижения Мазая.

Печь, на которой работал Василий Матвеевич, была вдвое больше мазаевской. На отраслевой технической конференции для таких печей была установлена норма съема в семь тонн. Посоветовавшись с руководителями цеха и парткомом, коммунист Василий Матвеевич Амосов пришел к решению, что, используя метод Мазая, он сможет поднять съем до 14 тони. И этого добился. Несколько плавок он провел, получая по 14 с лишним тонн с квадратного метра пода.

Мазай следил за своими соперниками и не собирался почивать на лаврах. Узнав об успехах Амосова, Мазай тотчас отправился к нему, чтобы, в свою очередь, перенять опыт. Об этой своей встрече с Мазаем В.М. Амосов впоследствии рассказал в книге «Мы — советские сталевары».