Партия умеренного прогресса участвует в выборах

Партия умеренного прогресса участвует в выборах

Весной 1911 года, вскоре после того, как возник набросок «Швейка», расцвет пражской богемы достигает кульминации и создается или, точнее, реорганизуется партия умеренного прогресса в рамках закона. Непосредственным толчком к этой «политической» акции послужили дополнительные выборы в рейхсрат, которые должны были состояться в 10-м виноградском округе в середине июня. Удивительная гашековская мистификация тесно связана с судьбой кабачка Звержины — колыбели и организационного пункта новоявленной партии.

В заведении Звержины пражская богема до известной степени чувствовала себя в семейном кругу. Один из видных членов компании Гашека, Эдуард Дробилек, служащий Политехнического института, остроумный рассказчик и находчивый организатор, влюбился в дочь этого трактирщика. Пан Звержина продавал тогда хорошее и крепкое пиво неподалеку от виноградского Народного дома.

Со временем семья Звержины перебралась на Корунни проспект, в трактир, расположенный на месте бывшей крестьянской усадьбы. Поэтому его попросту называли «Коровником». Приближалась предвыборная кампания, и пану Звержине предстояло выдержать сильную конкуренцию. Во всех других угловых домах уже давно действовали рестораны, и в каждом из них был предвыборный центр какой-нибудь партии. Здесь проходят собрания, сменяют друг друга агитаторы, варится «предвыборный гуляш»[60], делается все возможное ради успеха данной политической партии и процветания ресторации. Вот Дробилеку и пришла в голову блестящая идея основать партию, которая могла бы подогреть интерес ко все еще «аполитичному» трактиру будущего тестя.

Кто бы ни внес этот проект, но только Ярослав Гашек мог должным образом конкретизировать программу новой партии. Партия умеренного прогресса в его трактовке стала итогом и апогеем существования пражской богемы. До войны кабачки были важнейшим средоточием общественной жизни и вполне закономерно становились рассадником нигилистически окрашенной шуточной пародии, служащей средством осмеяния политических идеалов и символов.

Гашек и раньше нередко пародировал в своем творчестве реформистскую и либеральную политику. В одном из пародийных стихотворений анархистского периода мы уже найдем слова: «умеренный прогресс в рамках закона». Понятие «пивная политика», характеризующее атмосферу политической жизни, преимущественно протекавшей в пивных, мы обнаружим в стихотворении, написанном по конкретному случаю и посвященном застольной компании «Черепаха»:

Ах, к чему познанья? Суть, основа — пиво.

Я люблю, чтоб было весело и живо…

Ты в душе народа, как свеча во храме,

Велькопповицкое — лозунг наш и знамя.

Слава «Черепахе»! И скажу вам прямо,

я большой политик: пить — моя программа!

Непосредственным поводом ко всей кампании было предвыборное соглашение о единстве действий, заключенное в виноградском округе в 1911 году между национально-социалистической партией и партией свободомыслящих (младочехов). В борьбе за депутатские мандаты эти партии объединились, не обращая никакого внимания на интересы и образ мыслей избирателей, и тем самым раскрыли беспринципность своей политической игры. Гашековская сатира на «умеренный прогресс в рамках закона» развенчивала иллюзию, будто с помощью старых дискредитированных институтов и авторитетов можно устранить общественные противоречия. Само название, состоящее из слов «умеренный», «прогресс», «рамки», «закон», в общих чертах определяет идею и программу партии. Благодаря выдающемуся ораторскому таланту выдвинутого партией кандидата эта интеллектуальная игра, мистифицирующая выборы, обрела огромную популярность. На собраниях партии можно было видеть общественных и культурных деятелей (впоследствии сюда пришли и провалившиеся на выборах кандидаты-соперники), представителей богемы и анархистских радикалов, писателей, художников и случайных зевак. Партия умеренного прогресса стала сенсацией Праги.

Предвыборные выступления Гашека описывает в своих воспоминаниях Франтишек Лангер:

«В воскресенье вечером трактир был полон. Собралось множество наших знакомых, людей искусства, журналистов, богемной братии, но также и солидные обыватели из прилегающих улиц, которых привлекло всем известное имя Гашека или название никому не известной политической партии. За час до начала явился весь наш центральный комитет, включая Гашека — опрятного и трезвого. Когда пробило восемь, комитет спел торжественный гимн „Мильон кандидатов“, после чего д-р Грюнбергер[61] (поручитель кандидата. — Р. П.), соблюдая все формальности, которые он, единственный из нас, знал, открыл собрание и церемонно представил избирателям кандидата в депутаты.

Потом выступил Гашек. Он охарактеризовал себя самым лестным образом и заявил, что в выборном округе Краловске Винограды нет более подходящего кандидата на депутатское кресло и жалованье. Вслед за тем он изложил свою программу, обещая избирателям массу льгот и реформ. Оратор поносил другие партии, высказывал различные подозрения по поводу кандидатов-соперников, все как положено порядочному претенденту на столь почетный пост. Д-р Грюнбергер, руководивший собранием, изредка прерывал его на пять-десять минут, чтобы дать кандидату возможность облегчиться, а официанту — разнести кружки с пивом. С этими паузами и ответами на вопросы и возражения Гашек проговорил добрых три часа…

Плакаты, которые расклеивались на окнах перед каждым собранием, сообщали, сколько тысяч новых сторонников приобрела наша партия и о чем вечером будет говорить Гашек.

Тот, разумеется, этими плакатами не руководствовался и говорил все, что ему взбрело в голову. Порой он довольно последовательно придерживался какой-либо темы, порой перескакивал с одного на другое, иной раз говорил нечто совершенно новое, в другой — повторял то, чем уже раньше снискал успех у трактирной публики или блеснул в какой-нибудь из юморесок. В результате мы услышали речи о разных святых, о борьбе против алкоголизма, о проблеме подлинности Краледворской рукописи[62], о пользе миссионеров и о других моментах современной жизни. Он обличал поддерживаемые или, по крайней мере, терпимые государством беззакония, такие, как, например, необходимость совать в руку дворника двадцать геллеров, когда он вынужден открывать вам двери ночью, или платить за вход в общественную уборную. Особенно он возмущался тем, что штрафуют заботящихся о своем здоровье неимущих граждан, у которых нет средств на входную плату в уборную и которые посему вынуждены выбирать для отправления своей нужды другое место, еще более общественное. Он не скупился на посулы, которыми соблазнял избирателей разнообразнейших профессий и интересов, и таинственными намеками давал понять, что в следующий вечер выступит со всевозможными разоблачениями против кандидатов конкурирующих партий, повинных в самых ужасных преступлениях, вплоть до убиения собственных бабушек».

В своих речах Гашек утрировал ходячие политические фразы и обороты, бывшие в употреблении у публичных ораторов. Он великолепно воспроизводил обветшалый риторический пафос семидесятых и восьмидесятых годов, словесный набор из передовиц и воззваний, жаргон митингов, клише газетных полемик; впечатление пародия возникает почти непроизвольно благодаря тому, что эти автоматизированные выражения и ходячие фразы соотносились с контрастной ситуацией, с нигилистическим духом богемной забавы.

Гашековская мистификация оживает здесь на более высоком уровне, в плоскости политической, в форме пародии на выборы. Оратор и кандидат партии играл свою роль блестяще. Он приписывал разным авторам вымышленные высказывания и цитаты, обещал добиться национализации дворников[63], а также расширения судоходства по Влтаве; предостерегал против всевозможных провокаций, запретил, например, упоминать в дебатах слово «корона». (В австрийском парламенте существовало правило, согласно которому династические вопросы па его заседаниях не обсуждались.) Мелкие банальные детали остроумно «остранялись» в его предвыборных выступлениях и подчеркивались кабаретной манерой подачи.

К сожалению, речи Гашека не записывались и не стенографировались. Но, очевидно, даже самая совершенная запись не могла бы передать неповторимую атмосферу импровизации. Речь состояла из пышных тирад, но вместо подготавливаемого эффектного завершения кончалась какой-нибудь избитой истиной или гротескной несуразностью. Она была полна пауз и выжидания, подчас оратор не знал, что сказать дальше, и хватался за какой-нибудь выкрик из зала, чтобы использовать его для выпадов против конкретных лиц. Прямой контакт с публикой достигался выспренними риторическими вопросами, нередкими вставными номерами и эпизодами; зачастую оратор ссылался на присутствующего свидетеля, вызывал для подтверждения своих выводов все новых и новых «актеров», создавал неожиданные завязки, причем никто не знал заранее, чем все это кончится.

Позднее, воспользовавшись предложением издателя Лочака, Гашек решил написать обширный и обстоятельный труд — «Историю партии умеренного прогресса в рамках закона», где красочно обрисовал похождения своей богемной компании и создал галерею портретов известных политиков и общественных деятелей.

Отдельные главы «Истории» он пишет осенью 1911-го и весной 1912 года. (Можно считать, что это так, поскольку большую их часть он диктует жене Ярмиле.) В это время его ожидает еще один журналистский эпизод. Из-за отсутствия других возможностей постоянного заработка он становится хроникальным репортером газеты «Ческе слово». О том, как он расстался с этой газетой, мы узнали в предыдущей главе. Бегло упомянем теперь о характере его журналистской деятельности.

К корреспонденциям и информационным заметкам, которые он опубликовал как сотрудник отдела городской хроники, в полной мере относится то, что было сказано и о его мистификациях из «Света звиржат»: фантазия свободно соединяется здесь с документальной подачей фактов. При чтении этой рубрики у нас возникает впечатление, будто «подлинный» мир становится лишь поводом для юмористической и гротескной стилизации. (Многие из хроникальных корреспонденции содержат мотивы, развернутые затем в юморесках или «Похождениях бравого солдата Швейка».) Часто в заметках упоминаются конкретные лица. Приведем некоторые из этих заметок: «Прыгайте в трамвай на ходу! Не остается ничего иного, как обратиться с таким призывом. Мы постоянно писали: Не прыгайте! — но теперь должны писать: Прыгайте, ради бога, прыгайте постоянно и неустанно. Как только увидите, что вагон тронулся, прыгайте на здоровье! Почему? Да потому что вчера на проспекте Палацкого во Вршовицах на полном ходу пытался вскочить в трамвай ученик коммерческой школы Ян Кратохвил с Краловских Виноград, но сорвался и разбил голову о мостовую. Итак, кто хочет последовать его примеру, пусть себе бодро прыгает и впредь. Мой друг и коллега из „Право лиду“ редактор Новотны[64] тоже любит прыгать в трамвай на ходу. Пусть эти строчки будут для него предостережением, ибо и социал-демократический редактор может стать калекой».

«Жертва антимилитаризма. Тротуар на проспекте Палацкого во Вршовицах настроен весьма антимилитаристски. Вчера на нем поскользнулся поручик 73-го пехотного полка Франтишек Когда и вывихнул ногу. Ведется строгое расследование с целью установления степени виновности тротуара».

Заметка «О несчастном свидетеле» напоминает швейковский анекдот: «Иному свидетелю, бывает, настолько не повезет, что, желая доказать свою невиновность, он сам увязнет в этом деле и так запутается в собственных показаниях, что начинает дрожать, и наконец обнаруживается: у него у самого рыльце в пушку. Подобный случай произошел вчера ночью в градчанском полицейском участке.

Предшествовала этому драка, добрая потасовка на исторической почве Градчан, среди старинных черепичных крыш и галерей, на Погоржельце, в доме № 139. Есть там трактир, стоящий испокон веков. И с незапамятных времен там происходят драки — хоть и не каждый день, но довольно часто, то есть всякий раз, когда большинство посетителей возмечтает помериться силами в этой исторической атмосфере, дышащей памятью о славных сражениях. Некогда именно здесь через пролом в городской стене ворвались в Прагу шведы, здесь дали бой французы, здесь сражалось войско короля Фридриха Прусского и потерпели поражение ландскнехты епископа Пассау-ского[65], в этих местах были побиты орды чужих и отечественных солдат, а вчера здесь дрался Йозеф Капаяин, поденщик из Бржевнова, тридцати одного года от роду. Он упорно сражался за старую славу атаманскую, кружкой разбил трактирщику Алоису Тихому голову и дубасил его почем зря, пока не подоспел полицейский патруль, который взял драчуна под стражу и двинулся к выходу. «Кто согласен выступить в мою защиту?» — возопил Капалин в наводящей ужас тишине Градчан. «Я, Пепичек», — послышалось из толпы, и к полицейским подошел 32-летний бржевновский рабочий Кинцль. «Никуда вы не пойдете!» — протестовал патруль. «Клянусь всемогущим, — воскликнул Кинцль, — я пойду и засвидетельствую, что мой друг невинен, как лилия». С этого и начались несчастья бедного свидетеля. Едва он из обычного гражданина превратился в свидетеля, его счастливая звезда закатилась. Когда патруль только появился на месте происшествия, парки быстро и незаметно вывели его за ворота, но теперь Кинцль добровольно вверг себя в лапы правосудия, в градчанский полицейский участок — в эту яму со львами. И вот уже он вместе с Капалином в маленькой комнатенке перед заваленным бумагами столом. Свидетель резковат, но говорит убедительно. Он многократно оскорбляет патруль, при сем торжественно заявляя, что дружище Капалин невиновен, а вместо Капалина надо было арестовать его, Кинцля, но, мол, его все равно не задержали, хоть у него в руке и был нож. Уж он бы кое-что доказал этим ножом всякому, кто захочет утверждать, будто Капалин виновен. «Ведь на самом деле Капалин — ангел невинный, а вот я, господа, подлая тварь. Капалин вообще никогда не дерется». Вопреки ожиданиям кончилось все довольно грустно, трагично, скверно, жестоко, ужасно и паскудно. Верная дружба не была вознаграждена по заслугам. Согласно испытанному девизу: «Виноват — не виноват, лупи всех подряд!», который не раз выкрикивался ими во время драки, — оба приятеля оказались в заключении. Я роняю на сии строки слезы, ибо знаю, что при всем том ни одна из градчанских улиц не будет названа улицей Кинцля».

«Историю партии умеренного прогресса в рамках закона» Гашек пишет в форме пародии на социологическое научное исследование. Широкий замысел потребовал иного метода, чем тот, которым он пользовался, сочиняя короткие юморески для календарей. Связующей нитью повествования становятся уже упомянутые выше эпизоды «апостольского и миссионерского странствия трех членов партии умеренного прогресса». Веселые анналы перемежаются с «предвыборными» воззваниями и речами, а также с карикатурными портретами известных политиков и общественных деятелей.

В целом книга напоминает мозаику: тут и пародии па политическую и журналистскую риторику; и историко-социологические экскурсы, выглядящие в авторской трактовке как смесь значительных событий и мелких фактов пражской хроники; и карикатуры на политических деятелей и представителей художественного миро, основанные на противоречии между официальной личиной и интимной стороной их жизни; и забавные рассказы о богеме, в которых не только возникают образы родственников и друзей автора, но и вырисовывается его собственный иронический портрет. В своем памфлете Гашек под реальными именами выводит широкоизвестных людей, не щадя их частной жизни. Он выступает в роли придворного шута: «Когда я собирал материалы к этой обширной истории новой партии, многие понимали, что будут фигурировать на ее страницах, и вели себя в связи с этим весьма по-разному. Одни хотели, чтобы я непременно о них упомянул, полагая, что это будет некая библиография с перечислением всех их заслуг перед партией. Другие, сообразив, что о них пойдет речь, с угрозой восклицали: „Только попробуй!“ А третьи, прослышав, что я собираюсь о них писать, буквально тряслись от страха, То были люди, которые знали, на что я способен…»

Гашековское иронически-скептическое, срывающее внешнюю маскировку видение жизни разрушало иллюзии о возможности мирной общественной эволюции и прогресса. Чешская политика выглядела такой, какова она была в действительности, — убогой, мизерной, склонной к компромиссам. Вскрывалась несостоятельность тогдашних представлений об исторической перспективе, независимо от того, шла ли речь об анархистских лозунгах, социал-демократическом реформизме или умеренном прогрессизме масариковской реалистической партии.

Гашек разоблачает эпоху анализом ее же собственной фразеологической системы, и этот анализ осуществляется необычайно последовательно: каждая деталь рассматривается словно через микроскоп.

Демаскирующую функцию детали обнаруживает, например, карикатура на Карела Педанта[66], не включенная в сочинение Гашека, но непосредственно с ним связанная:

«Ведь были времена, когда в одном кафе, где подавалось и пльзенское, дольше всех засиживался маленький человечек в пенсне, попивал себе пиво и в тихом, опустевшем зале пел „Марсельезу“!

Это был Карел Пелант, мистик, антиалкоголик, атеист, духоборец, противник проституции и революционер, предводитель мыслящих душ, которые спорят в кафе, сидя за столиками поближе к окну, чтобы их было видно с улицы, — гордые, полные энтузиазма, опьяненные собственной славой, разрушающие за чашкой черного кофе миры, воздымающие новые знамена.

А что из всего этого получилось? Теперь, друг Пелант, ты поставляешь журналу «Моравски иг» («Моравский юг») анекдоты, за которые моего дедушку выставили из ресторана «У Примасов», ибо уже тогда они были с длиннющей бородой, сидишь в редакции пльзенской реалистической газеты, сочиняешь плохие эпиграммы и где-нибудь на холме под Шкврнянами вспоминаешь ту плодотворную пору своей жизни, когда о тебе писали в в «Св. Войтехе»[67], когда ты отнимал веру в господа бога у пенсионеров, повивальных бабок, ушедших на покой стариков-крестьян да церковных сторожей, когда ты состоял в активистах «Вольной мысли» и на публичных собраниях издевался над приходскими служками.

Бедный Пелант! Судьба забросила тебя в Пльзень — вместе с твоим тайным грехом: ведь ты прикидываешься трезвенником, а сам обожаешь пльзенское пиво!»

Подчеркнутая «научная» и «историческая» документальность сочинения усиливает его пародийность.

В сатирах и юморесках, написанных для ежедневных газет, Гашек был ограничен правилами жанра, традиционно основанного на анекдотической фабуле с неожиданной развязкой. В «Истории партии умеренного прогресса» он впервые создает эпическое повествование, которому свойственны особая интонация и свободное течение непринужденной застольной беседы. Эпическая раскованность, казалось бы, противоречащая комическому, анекдотическому принципу, становится новым признаком стиля Гашека.

Импровизация служит неиссякаемым резервуаром различных языковых контрастов и стилистических приемов — от пародийного подражания до гротескной гиперболы. Миновало время, когда язык сам был главной ценностью и гарантией национальной суверенности. Псевдопатриотическая политика обесценила слова, превратила их в пустую, ничего не значащую шелуху. Некритическая вера в слово, в словесный идол оказывается в руках политических ловкачей инструментом манипулирования людьми. Гашековская мистификация вскрывает процесс превращения слов и идей в символы, является косвенной полемикой с романтической традицией чешского Возрождения, уже изжившей себя к концу XIX века. Гашековский импровизированный текст — это комплекс намеков, позволяющий за отдельными контрастами и деталями видеть жизненную среду, из которой они извлечены, и домысливать их обобщающее значение.

Художественный смысл произведения Гашека, обличавшего убогость чешской политики и общественной жизни, не был понят во всей своей значительности. Считалось, что это рядовой памфлет, одна из пресловутых богемных выходок. И Гашек по-прежнему оставался для многих всего лишь человеком богемы, второстепенным писателем, литературным клоуном. Его нигилизм, обнажающий жалкую ничтожность чешской политики, был воспринят как бестактность, шутовская издевка. В действительности речь идет о смелой пародийно-сатирической мистификации, которая схватывает самую суть политики соглашательских партий и положения нации, становится ее критической совестью.

Издатель так и не отважился напечатать это сочинение, опасаясь общественного скандала и судебного эпилога.

Произведение Гашека осталось лишь документом упадка эпохи. Однако в нем так много комического, что оно служит не только критикой, но и прославлением жизни. Рубеж между комикой и эпикой, между мифом и литературой в «Истории партии умеренного прогресса» еще совершенно отчетлив. Соединить в единое целое гротескно-ироническое видение жизни с гротескно-эпическим повествованием Гашеку удастся только после войны в «Похождениях бравого солдата Швейка».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.