Глава 3. Побег
Глава 3. Побег
«Установлено, что за последнее время среди заключенных, содержащихся в тюрьмах НКВД, участились попытки к организованным побегам путем нападения на тюремную охрану.
В некоторых тюрьмах НКВД попытки к побегу не были своевременно пресечены ввиду слабости проводимой в них агентурной работы, недостаточной оперативно-боевой подготовки личного состава охраны и нарушений в организации охраны заключенных.
В связи с этим ПРИКАЗЫВАЮ:
1. Народным комиссарам внутренних дел союзных и автономных республик и начальникам управлений НКВД краев и областей обеспечить усиление агентурной работы по предупреждению побегов и нападений заключенных на тюремную охрану, пресечению организованных враждебных выступлений заключенных в тюрьмах, своевременному вскрытию преступной связи отдельных работников тюрем с заключенными. С этой целью пересмотреть существующую осведомительную сеть и провести необходимые дополнительные вербовки.
В больших общих камерах иметь специальное сторожевое (против побегов) осведомление, вербовка которого должна осуществляться с санкции начальника тюрьмы, с последующим утверждением начальника тюремного отдела.
2. Запретить всем без исключения тюремным работникам входить в камеры заключенных, имея при себе ключи от дверей коридоров и корпусов.
3. Запретить начальникам тюрем, их дежурным помощникам (по тюрьмам), а также лицам, инспектирующим тюрьмы, входить в камеры заключенных вместе с постовым надзирателем, наблюдающим за данной группой камер, и оставлять дверь камеры незапертой на время своего пребывания в камере.
4. При распределении по сменам надзирательского состава каждую смену обеспечивать необходимым количеством коммунистов, комсомольцев и старослужащих опытных надзирателей.
5. Принять к руководству объявляемую при этом «Инструкцию о действиях начальствующего и надзирательского состава тюрем в случаях тревоги».
Инструкцию тщательно изучить всему личному составу охраны тюрем.
Приказ объявить начальствующему и оперативному составу тюрем до зам. нач. тюрьмы и пом. оперуполномоченного включительно».
Из приказа НКВД СССР № 0024 с объявлением «Инструкции о действиях начальствующего и надзирательского состава тюрем в случаях побега или нападения заключенных на тюремную охрану».
Проснулся Дим от толчка в бок.
– На, – сказал Олег, протягивая ему мятую алюминиевую миску с блином парящей кашей.
– Ужин, – догадался Дим, потянув из голенища ложку. Каша была так себе – размазня, но за последнюю неделю он ел горячее впервые.
– Да, паек явно не наркомовский, – очистив свою миску, пробубнил сидящий на нарах рядом с молча жующим Зоренем Васька.
– А кто эти? – отставив в сторону миску, кивнул Дим на компанию за столом, откуда раздавались веселые матерки и хохот.
– Блатные, – недобро покосился туда бортстрелок. – Им тюрьма, что родная мама.
Потом, отдав миски дневальным, пили из жестяных кружек называемый чаем кипяток и неспешно беседовали.
– Имя, у тебя интересное, Зорень, – сделав очередной глоток, утер выступивший на лбу пот Дим. – Никогда не встречал такого.
– То не имя, фамилия, – последовал ответ. – Просто меня все так зовут. С детства.
– Кстати, он у нас попал в книжку, – хитро подмигнул старшине Олег. – Ты «Педагогическую поэму» случайно не читал? Антона Макаренко.
– Да вроде нет, – чуть подумал Дим. – А кто такой Макаренко?
– Он для меня и еще многих вроде отца, – значительно изрек Зорень.
– Как это?
– Да очень просто. В начале двадцатых Антон Семенович создал первую трудовую колонию для малолетних преступников в Полтаве, а потом детскую трудовую коммуну ОГПУ здесь, под Харьковом, и заведовал ею.
– Так ты что, был малолетний преступник?
– Нет, всего лишь беспризорник. Родители сгинули в Гражданскую войну. Антон Семенович нас собрал, приучил к труду и честной жизни. Многие стали инженерами, врачами, учителями и военными. Я, например, после коммуны поступил в техникум, а оттуда был призван на флот. По комсомольскому набору.
– А в отпуск зачем сюда, если не секрет? – У тебя же никого нету.
– Дружок у меня тут под Чугуевым. Еще с коммуны.
– Ясно, – сказал Дим. – Приехал повидаться.
– Лучше бы не приезжал, – вздохнул Зорень, после чего рассказал, как убил полицая.
В оккупации тот исправно служил немцам, при их отступлении исчез, а в мае вернулся героем с медалью.
– Мол, воевал и все искупил, гад, – сжав губы, процедил Зорень. – А у моего корешка, он выписался летом из госпиталя, угнали в Германию жену с дитем. Они там и сгинули. Митька в НКВД: «Это ж предатель, его надо к стенке!». А там отвечают: «Нет, он искупил вину кровью». Когда Митька мне это все поведал, я пошел к той гниде разбираться. Он сразу на арапа[97], мать перемать, пошел отсюда! Ну, я ему и влепил из ТТ меж глаз. Потом обратно на вокзал и в часть. А в Мелитополе меня повязали.
Затем были вечерняя проверка и отбой, где-то под нарами скреблись крысы.
Через пару суток в камере произошла драка.
Ждавший отправки в лагеря контингент в ней был самый разнообразный. Помимо небольшой группы фронтовиков на сорока квадратных метрах обретались профессиональные уголовники, именовавшие себя блатными, бывшие немецкие пособники и даже неизвестно как сюда попавшие румыны.
– Каждой твари по паре, – оценил всю эту шатию Васька.
Но если бывшие солдаты и прочие вели себя спокойно, то блатные, напротив, всячески куражились и самовыражались.
Заняв верхние нары у окна, днем они резались в карты, отказывались дневалить и всячески подчеркивали свою исключительность.
В тот день один из «пособников», бородатый старик, получил от родни передачу.
– Надо делиться, дед, – сразу же возникли перед ним двое блатных, после чего отобрали у того почти все и с гоготом полезли на нары.
– Креста на вас нету, – прослезился тот, а сверху послышалось смачное чавканье.
– Так, ребята, прикройте мне тыл, – поднялся с тюфяка Дим, на что моряки понимающе кивнули.
Подойдя к секции у окна, он поднял голову и сказал:
– Отдайте деду все, что взяли!
Чавканье прекратилось, потому сверху появились две кудлатые головы, с интересом уставившиеся на Дима.
– А хо-хо не хо – хо? – ответила одна.
– Мальсик, пососи пальсик! – глумливо просюсюкала вторая.
В следующий момент старшина шагнул вперед, бросил левую руку на бортик верхних нар и подтянулся на ней, как на шарнире. Далее последовали два рывка, юмористы поочередно обрушились на бетон, а он скользнул в просвет секции.
Первому метнувшемуся к нему с финкой вору Дим мгновенно подсек и сломал руку, второго, рубанув ребром ладони в кадык, тоже выкинул наружу, а третий с воплем сам сиганул вниз, где Зорень, Васька и Олег «дружески» встречали прилетавших.
Когда тяжело дышавший Дим по-кошачьи спрыгнул на пол, швырнув наполовину пустую сумку с харчами деду, сражение завершалось.
Моряки и еще несколько фронтовиков, сапогами забивали последнего вора под нары, откуда доносились плачущие крики: «Ну, мы вам попомним, падлы!»
Потом загремели запоры на двери (она распахнулась до ограничителя), и в камере материализовались несколько охранников во главе с встречавшим партию капитаном.
– А-атставить! – багровея, заорал он, а сержант с солдатами взвели курки наганов.
Находившиеся внизу бросили руки по швам, вой под нарами пресекся.
– Что здесь за буза? – уставился на моряков капитан. – Отвечать! Быстро!
– Да вот, – пожал широченными плечами Дим. – Тут несколько чудаков заползли под нары и выражаются.
– Петренко, достать! – бросил назад офицер, вслед зачем сержант подошел к секции, наклонился и постучал по ней наганом: – Вылазьтэ, хлопци.
Когда вывалянные в соре и паутине блатные по одному выбрались из-под настила, вид у них был весьма плачевный. Один свистел воздухом через губы, баюкая неестественно вывернутую руку, второй выплевывал зубы в горсть, у остальных наливались синевой в кровь разбитые лица.
– Снова ты, со своей шоблой, Лимон, – сжал губы капитан. – Что с рукою?
– Упал, – скривился тот. – Ничего не помню.
– А у тебя, Хрящ? Кто выбил зубы.
– Фафтарелый сифилис, нафальник, – прошепелявил блатной. – Фами выпали.
– Так, сержант, – хмыкнул капитан. – Всех битых в карцер. А флотских утром ко мне на беседу. – Выполняйте.
– За что? – тут же заныл кто-то из блатных. – Мы не при делах, начальник.
– Топай-топай, – махнул стволом в сторону двери Петренко.
Когда все процессия удалилась и снова загремел запор, оставшиеся в камере оживились.
– Дякую, сынки, – подойдя к морякам и подслеповато щурясь, поклонился им дед – Совсем замордовали проклятые.
– Молодцы, хлопцы, дали босякам, – потер руки пейсатый еврей, а румыны одобрительно закивали.
Забрав снизу свою хурду[98], победители тут же перебрались на нары у окна, сбросив пожитки воров вниз двум оставшимся сявкам[99].
Дим тут же заначил валявшуюся там финку в обнаруженный в щите тайник, а ребята вольготно расположились у окошка.
– Ты смотри, студер, – глядя в мутное стекло, поцокал языком Васька. – Зверь, а не машина. Американская.
Дим тоже взглянул, поскольку всегда любил технику.
В обширном дворе тюрьмы, на плацу, у одной из подсобок стоял новенький «студебеккер» с тентом, откуда несколько заключенных под охраной двух солдат выгружали ящики, мешки и бочки.
– Хороший аппарат, – улегся на спину Дим, заложив за голову руки.
– Интересно, на какую беседу нас вызывает капитан? – ни к кому не обращаясь, сказал Олег. – Неспроста это.
– Известно на какую, – со знанием дела ответил Зорень. – Он же зам по режиму. Будет воспитывать.
– Это как? – зевнул Дим.
– Ну, типа гипноз по печени.
Такой прогноз никого не радовал, и парни замолчали.
Утром, сразу после завтрака, всех четверых повели к начальнику. Миновав в сопровождении Петренко с еще двумя стражами несколько переходов и лестниц, арестанты по его приказу остановились, встав лицом к стене, в небольшом квадратном помещении с выходящей туда дверью. Постучав в нее согнутым пальцем, сержант исчез внутри, а потом вернулся, буркнув:
– Проходьтэ.
Кабинет был обычным, казенного типа, с железным сейфом у стрельчатого окна, трофейным «Телефункеном»[100] на тумбочке и несколькими стульями. У торцевой стены, под портретом Сталина в маршальском мундире, за массивным двух тумбовым столом сидел капитан, листая какую-то папку.
– Значит так, – отложив ее к стопке других, обвел взглядом ставшую у двери четверку.
– Парни, я смотрю, вы боевые, в связи с чем есть предложение оказать помощь органам.
– Какую такую помощь? – переглянулись моряки. – Не поняли.
– Нужно немного приструнить воров, нарушающих режим, – откинулся на стуле капитан. – Карцер для них – легкий крик на лужайке. Как вы на это смотрите?
– Своих мы вроде приструнили, – пожал плечами Дим. – Взяли все и упали.
– Так то свои, – вкрадчиво произнес офицер, – а у нас имеются еще. В других камерах.
– И с какого перепугу нам в этом участвовать, гражданин начальник? – вскинул бровь Зорень. – Воры, они тоже не пальцем деланные.
– Самый прямой, – усмехнулся капитан. – Вы мне улучшаете режим, а я вам послабление. Припухать вам тут до отправки не меньше месяца. И все в вонючей камере на баланде с магарой[101]. А можно попасть на внутренние работы, где свежий воздух и опять же подкормиться. Ну, так как, согласны?
– Нужно подумать, – сказал после возникшей паузы Дим.
– Угу, – поддержал его Васька. – Такие вопросы с кондачка не решаются.
– Даю время до вечера, – забарабанил пальцами по столу капитан. – Кстати, – блеснул глазами, – за вчерашнюю бузу, могу распихать всю компанию по другим местам. У воров быстрый телеграф. Поодиночке вам всем хана. Перережут.
Несколько позже вся компания сидела на своем законном месте, в верхней конуре секции, тихо держа совет.
– Нужно соглашаться, – почесал нос Зорень. – Иначе эта сука сделает, что обещала.
– Да, если нас разбросают по другим камерам, пиши пропало, – нахмурился Олег. – Блатные обид не прощают.
– А ты как мыслишь, Дим? – обратился к старшине Васька.
Тот внимательно смотрел в окно, слушая вполуха.
– Хорошая все-таки машина студер, – отвлекся от обзора Дим. – Опять стоит. Не иначе тюремной администрации.
– Да на хрен он тебе упал, – прошипел Васька. – Я тоже «за». Твое слово.
– Я как все, – ответил Дим. – По мне, воры те же самые фашисты.
После вечерней поверки, обходя застывший у нар строй, Петренко чуть задержался у стоящей в конце четверки.
– Ну, шо? – покосился на моряков сержант.
– Черт с вами, – ответил за всех Дим. – Банкуйте.
Утром, после завтрака процесс начался.
Под видом использования для работ моряков снова доставили к капитану, у которого сидел еще один офицер, рыжий и в очках. От него получили краткий инструктаж, с кем и каким образом разбираться. Потом рыжий извлек из ящика стола и вручил каждому по свинцовому кастету.
– Это, так сказать, орудия труда, – сказал он. – Хорошо помогают.
– Ничего, – взвесил свой на руке Дим. – Ну а если кого зашибем насмерть?
– Одного-двух можно, – был ответ. – Таких мы сактируем[102].
Когда за спинами «воспитателей» закрылась дверь назначенной камеры и загремел запор, вся четверка, засунув руки в карманы, вразвалку прошла в центр, после чего остановилась. Одни арестанты, сидя и лежа на щитах нар, втихую курили, били вшей и мирно беседовали, а сверху, от окна раздавались отрывистые возгласы «Стос!», «Рамс!» – там играли в карты.
– Эй, кто тут Рукатый?! – громко спросил Дим, а Зорень добавил: – Покажись, разговор имеется!
– Ну, я, – возникло в тусклом пятне света бульдожья харя. – Чего надо?
Далее произошло то же, что с Лимоном и Хрящем. Но только в более жестком варианте.
Через пару минут, валяясь на полу, Рукатый пускал кровавую пену изо рта и конвульсиво подергивал ногами, а рядом хрипели его дружки с проломленными головами.
В течение недели, в том числе по ночам, группа навестила еще три камеры, в которых злостно нарушался режим, а в четвертой «воспитателей» самих едва не пришибли. Как только их туда завели и охранники заперли дверь, на флотских с верхних этажей секций молча прыгнули человек шесть, после чего образовалась свалка.
Ваську пырнули заточкой в бок, на Олега навалились сразу двое, а остальные, сбив Зореня с ног, бросились на Дима. Пришлось вспомнить то, чему учил его Пак в парашютном батальоне.
Самого здорового, взвившись с воздух, старшина свалил ударом ноги в лоб, а когда приземлился, подсек второго. Затем, бросив руки вперед, с хрустом свернул шею очередному.
Когда на шум ворвалась охрана, впавший в тихое бешенство Дим добивал последнего. Те его едва оттащили.
– Ну, ты, Вонлярский, и зверь, – сказал Диму в своем кабинете капитан, спустя час после разборки. – Никогда таких не встречал. Уважаю.
– У нас в роте были ребята и покрепче, – ответил разбитыми губами тот. – Мы свое дело сделали. Как насчет вашего обещания?
– Все как договорились. С завтрашнего дня будете работать на пищеблоке.
– А как с нашим раненым?
– Он тоже. Подлечится в санчасти и присоединится.
Работа, как и ожидалась, была не пыльной.
Утром, за час до подъема, моряков отводили на пищеблок, и там, в числе его обслуги, они обретались до вечерней поверки. Таскали в варочный цех с хлеборезкой мешки с крупами, картошкой и капустой, лотки хлеба, а также прочий харч, а потом оттуда развозили завтрак, обед и ужин по камерам своего корпуса.
День проходил быстро, к тому же появилась возможность подкормиться. Вскоре к ним присоединился и Васька, на котором все зажило как на собаке. Между тем мысль о побеге в голове Дима крепла, приобретая форму реальности. Этому способствовали их теперешнее положение, и все тот же американский грузовик, трижды в неделю – в понедельник, среду и пятницу – доставлявший в тюрьму из города продукты.
Вчетвером, нейтрализовав охрану, его можно было захватить, вышибить тюремные ворота и сбежать, а там будет, что будет. Вот только согласятся ли на побег ребята?
По ночам Дима часто мучила эта мысль, и он внимательно присматривался к каждому из них, по давно выработавшейся привычке.
Зорень, скорее всего, согласится. Это Дим чувствовал интуитивно. А вот как Олег с Васькой?
Делу помог случай. Один из хлеборезов оказался Васькин земляк, который шел по этапу второй раз и как-то рассказал им о «дальних таборах», куда вскоре предстояло отправляться.
– В лучшем случае попадете на лесоповал, в худшем – в рудники кайлить золото. Пайка – пятьсот грамм черняшки в день с пустой баландой, при лошадиной норме. Ну, а кто не выполняет, тем триста, а то и новый срок за саботаж. Народ там дохнет как мухи.
– А ты не свистишь, дядя? – поугрюмел Олег. – Это ж вроде фашистских концлагерей получается.
– Не веришь, прими за сказку, – пожевал зэк[103] беззубым ртом. – Пойду-ка я, хлопцы, резать пайки.
– Я на такое не согласен, – проводил взглядом удаляющуюся фигуру Васька. – Что будем делать, братва? Поедем туда как бараны?
– А ты, что предлагаешь? – покосился на него Олег.
– Надо отсюда рвать когти. И чем быстрее, тем лучше.
– Хорошо сказал, – буркнул Зорень. – Только как это сделать?
На пару минут возникло тягостное молчание. В варочном цеху шипел пар, там неясно мелькали тени обслуги.
– У меня есть одна мысль, – нарушил молчание Дим. – Поговорим вечером, после отбоя.
Ночью, когда все уснули, а камера огласилась храпом, сонным бормотаньем и возней крыс под нарами, друзья с двух сторон плотно подвинулись к Диму.
– Значит так, – тихо сказал он. – У меня есть план. Вникайте.
– Ну, ты и башка, – скрипнул щитом Зорень, когда они выслушали то, что предлагал разведчик. – Я лично «за» на все сто.
– И мы тоже, – прошептали Олег с Васькой.
На следующий день, оставшись одни в овощном подвале, куда их отправили перебирать картошку (охранник прохаживался снаружи, греясь на осеннем солнышке), план тщательно обсудили, распределив роли. Дим брал на себя водителя грузовика и управление им, остальные должны были локализовать охрану. Сигналом к нападению служил возглас старшины «Майна!»[104], а днем побега назначалась очередная пятница. К слову, разгружать машину, обычно заставляли моряков как вновь прибывших, что теперь было им весьма на руку.
В пятницу машина не пришла. Вместо нее к пищеблоку подкатили две тяжело груженые подводы.
– А где же «студер»? – поинтересовался Олег у одного из солдат-возниц, взваливая на горб очередной мешок с крупою.
– Сломался мериканец, – лаконично ответил тот, оправляя на лошади хомут. – Ну, стоять, Орлик!
Моряки помрачнели.
– А если это надолго? – утер Зорень с лица пот, когда разгрузив подводы, они сделали короткий перерыв, усевшись на корточки сбоку от входа.
– Будем ждать, – жестко ответил Дим. – Айда работать.
Не появился грузовик и в понедельник (план рушился на глазах), а по тюрьме прошел слух о готовящемся этапе.
– Вот тебе и подорвали, – тихо шипел от злости Васька.
– Одно слово – непруха, – кусал губы Олег. Дим с Зоренем молчали.
А в среду, когда перемыв лагуны в подсобке, они пустили по кругу цигарку, снаружи заурчал мотор, и сердца четверки гулко забились.
– Эй, флотские, кончай филонить! – заорал из зала старший нарядчик. – Быстро на разгрузку!
– Ну, погнали наши городских, – отвердел скулами Дим, первым направившись к выходу.
У стоявшего метрах в пяти от него с тихо работавшим двигателем «студебеккера» молча расхаживал сержант-водитель и постукивал сапогом по баллонам.
– Живей! – обернулся к заключенным. – У меня мало времени!
– Айн момент, начальник! – весело отозвался Олег, после чего они с Васькой открыли задний борт и ловко забрались в кузов.
Дим с Зоренем стали принимать ящики и мешки, таская их в пищеблок, а два нестроевого вида охранника, подойдя к шоферу, стали обмениваться с ним новостями.
– Эй, начальники, тут в кузове дохлая собака! – подойдя с Зоренем в очередной раз к борту, высунулся из-за него Дим.
– Какая на хрен собака? – обернулись все трое. – Откуда?
– А я знаю? – пожал плечами тот. – Взгляните сами.
Как только вся тройка подошла к борту и сунула головы в полумрак тента, Дим скомандовал «Майна!»
Охранники сразу же получили сверху по мозгам и, суча ногами, исчезли, а они с Зоренем придушили шофера.
– Быстро в кабину, – опуская бесчувственное тело вниз, прошипел Дим, вслед за чем с ее обеих сторон хлопнули дверцы.
– Ну, родная, не подведи! – цапнув руль, сжал зубы старшина, выжимая сцепление.
Набирая скорость, четырехтонная махина покатила к воротам, спустя пару секунд выбила их и, взревев мотором, в грохоте железа выпрыгнула наружу.
– Давай курс! – врубил очередную передачу Дим, прибавляя газу.
– Жми к церкви! – заорал, подпрыгивая на сиденье, Зорень.
Перед глазами крутанулись несколько полуразрушенных домов (автомобиль пошел юзом), а потом выровнялся и запрыгал по колдобинам в сторону краснеющего впереди храма. В зеркале заднего вида мелькнули выброшенные из кузова тела охранников, один из которых тут же вскочил и захромал к напарнику. Когда церковь осталась позади, ученик Макаренко, блестя глазами, приказал свернуть направо, после чего машина запетляла среди развалин. Минут через десять они вырвалась на окраину, за которой к далекому горизонту уходила степь и редкие, с багряной листвой перелески.
– Сейчас вон к той развилке, – ткнул пальцем в лопнувшее стекло Зорень. – Дорога, что пошире, на Чугуев. До него тридцать километров.
– Добро, – сбросив ход, вывернул Дим баранку. Под колесами загудел грейдер, стрелка спидометра снова поползла вправо.
Практически на всей протяженности дорога была пустынна. Изредка навстречу мелькали пустые и груженые полуторки, запряженные тощими клячами телеги, а раз, гудя мощным мотором, начальственно проплыл «ЗИС».
Ландшафт между тем менялся. Теперь вместо равнины, в которой порой угадывались села, к обочинам все ближе подступали деревья, а примерно с середины пути равнина стала перемежаться холмами и долинами, покрытыми хвойными и смешанными лесами.
– А я думал, что здесь кругом степь, – взглянул на Зореня Дим. – Выходит, ошибся.
– Выходит, – согласился тот. – А теперь давай рули вон на ту грунтовку.
В сотне метрах справа просматривалась едва приметная, поросшая бурьяном дорога. Дим свернул с грейдера, и грузовик, подскакивая на рытвинах, завилял вдоль кромки уходящего полого вниз соснового бора. В его конце тот пересекался светлой неглубокой речкой.
– Форсируй и сразу направо, в кусты, – высунулся из окна Зорень. – Мы почти на месте.
«Студебеккер», вздымая водяные усы, легко преодолел водную, с галечным дном преграду, сделал плавный поворот и въехал в узкий просвет зарослей молодого осинника.
– Глушить? – покосился на приятеля Дим.
– Ага, – улыбнулся бортстрелок и выпрыгнул из кабины.
– Вылазь, кореша! – гулко постучал по борту. – Приплыли!
– Гуп, гуп, – отозвалось сзади, вслед за чем на свет появились Олег с Васькой.
Первый держал в руке наган, настороженно озираясь, а второй, запихав свой за пояс, грыз хлебную горбушку.
– Молодец, Васек, не теряет время даром, – обернулся Зорень к вылезшему из-за руля Диму.
– Молодец, – кивнул старшина. – Пора и нам подрубать. Заработали.
Чуть позже, усевшись на разостланном на траве брезенте, беглецы отдавали дань оставшимся в кузове продуктам. А осталось там немало. Три лотка свежего ржаного хлеба, несколько мешков с сечкой и перловкой, два бочонка лярда[105], соль в пачках и тюк плиточного чая. А помимо этого три картонных коробки со «вторым фронтом», макаронами и сахаром для офицерской столовой.
– Да, – намазывая финкой Дима очередной ломоть хлеба пахучей тушенкой, икнул Васька от непривычной сытости. – Оружие, транспорт и жратва у нас есть. Можно подаваться в Робин Гуды.
– Молчи уж, Робин Гуд, – осадил его Олег. – Сейчас вся областная НКВД на рогах, найдут и кранты нам. Пиши пропало.
– Нескольких гадов все равно положим, – хлопнул по рубчатой рукоятке за поясом Олег. – Лично я не сдамся.
– Ладно, братва, кончай травить, – отобрав у Васьки финку, сунул ее за голенище Дим. – Надо избавиться от машины и зашхерить продукты. Как насчет места, Сеня? – обратился к мечтательно жующему травинку Зореню. – Ты тут все знаешь.
– Есть такое неподалеку, – сплюнул тот, после чего все встали и тщательно за собой убрали.
Потом «студер», тихо заурчав мотором, сдал назад и, оставив позади речку, выехал на ту же, чуть приметную дорогу.
Вскоре она привела друзей к окруженной деревьями и зарослями терна долине, на одном из склонов которой было что-то вроде горной разработки, а перед ней внизу отсвечивало темной водой лесное озеро.
– Здесь когда-то дядьки ломали песчаник, – сказал Зорень Диму, когда тот остановил грузовик под нависавшим сверху козырьком из камня.
Далее все выгрузились, быстро соорудили факел из обломка сушняка, обмотав его куском ветоши, макнули в бензобак, после чего направились к одной, горизонтально расположенной и носившей явные следы человеческого труда расщелине. Она была высотой метра два и поросла снаружи кустами шиповника.
– Подходяще, – осветив потрескивающим огнем слоеные, рыжего оттенка своды, констатировал Дим, когда все вошли. – Неприметно и сухо.
– Здесь при желании можно переждать, пока все уляжется, – заглянул в одно из коротких ответвлений Олег. – Подходы просматриваются, опять же лес и вода под боком.
– Там будет видно, – ответил старшина. – Айда таскать груз и определять машину.
Вскоре в темном ответвлении выработки покоилось все, что было в кузове, а моряки стояли возле «студебеккера».
– Жаль топить такой аппарат, – вздохнул Олег, подойдя к обрыву. – Интересно, какая глубина в этом озере?
– Хрен дна достанешь, – сказал со знанием дела Зорень. – Мы пацанами как-то тут летом купались. Вода что лед. Родниковая.
– А может мы того, заначим «студера»? – предложил Васька. – Глядишь, еще пригодится.
– Дельная мысль, – с любовью гладя теплый капот, – поддержал его Дим, после чего все с надеждой воззрились на Зореня.
– Я и сам так считаю, – кашлянул тот в кулак. – Вообще-то можно попробовать. Пошли за мною.
Оскальзываясь на камнях и хрустя щебнем, они прошли от схрона[106] метров сто вперед (тут тоже угадывалось подобие дороги), потом свернули за скальный отрог, за которым в новом массиве песчаника темнели какие-то отверстия.
– Тут две старых штольни, – сказал Зорень, когда они подошли ближе.
Вход в первую, у которой остановились моряки, оказался полуразрушенным, а вот во второй сохранился вполне, хотя и изрядно зарос лозою.
– Да, если снять тент, грузовик здесь вполне пройдет, – сказал, осмотревшись Дим, когда они ступили в полумрак выработки.
– Тут и два поместятся, – пройдя вперед, споткнулся о полуистлевшее бревно Васька.
Откуда-то сверху, разбуженные шумом, сорвались два ушана[107] и, спланировав на перепончатых крыльях, тенями унеслись к выходу.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.