Глава десятая

Глава десятая

Март 1934. Лающие команды, стук сапог, режущие слух голоса из громкоговорителей, висящих на пыльных стенах центрального берлинского вокзала. Со всех сторон соглядатаи в коричневых и черных мундирах со знаками свастики следят за людской массой, заполнившей перрон. Среди них — группа из тринадцати еврейских девушек. Штурмовики образуют живую стену между уезжающими и провожающими. Две матери, которых силой оторвали от дочерей, падают в обморок. В вагонах девушки с тяжкими рыданиями приникают к окнам. Нацист приближается к одному из окон и дает пощечину девушке, машущей родным в нарушение его приказа.

На перроне стоит дед без головного убора. Рядом с ним Лотшин, Бумба, Фрида и садовник Зиммель. Наоми не сдерживает слез. Дом Френкелей пуст. Дед и Лотшин переходят в съемную скромную квартиру на северной окраине Берлина. Бедный Бумба, как уличный мальчишка, болтается по рынкам и улицам, никак не может привыкнуть к чуждому ему дому Филиппа. Зиммель возвращается в свой городок. Фрида — уважаемый член семьи. И она не умрет, ее поддерживает любовь детей, которых вырастила. Она вернется в родное село, унося с собой высокую культуру ассимилированного германского еврейства, которую впитала за более чем сорок лет.

Наоми сидит в вагоне поезда с опущенной головой. Ей и стыдно и беспокойно за судьбу семьи Френкель. Ее родные в Силезии резко настроены против сионизма. Там верят в закон и порядок. Они считают, что недалек час, когда они вернутся в Германию. Дядя Герман и ему подобные передают из уст в уста слухи от знающих людей, что власти хотят унять бесчинство толп антисемитов и прекратить нападения на евреев. Так ли? Радикальные лидеры бросают хищные взгляды на большие еврейские усадьбы и уже потребовали от их хозяев продать их до конца года. Их роскошный дворец обречен. Он будет быть продан за гроши высокому чину нацистской партии, давно нацелившемуся на него. Наоми сидит, скорчившись, с единственным ощущением: она беженка, изгоняемая со своей земли, из отчего дома.

Долгий гудок, лязг сцеплений, движение вагонов. Поезд удаляется от перрона. Горло сжимается воспоминанием о поцелуях Дуни на скамье в берлинском парке. Накануне отъезда к дяде в Эйн-Харод он обещал, что будет ее ждать в Израиле.

Потерянные, голодные, зареванные, приехали девушки ночью в общежитие для репатриантов, неподалеку от международного порта в Триесте, на северо-востоке Италии. Представитель Еврейского агентства объявил им, что завтра, в шесть утра, с вещами, они должны быть в порту.

— Наоми, встань, помоги мне снять ботинки, — Рени в бессилии распростерлась на постели.

— Я тебе не служанка.

— Ты — дерзкая. Мой отец в Дахау, и я — в депрессии.

— Это не имеет никакого отношения к твоей обуви.

В комнате напряженное молчание. Взрослые девицы, чьи отцы, политики, обвиненные в измене родине, сидят за решеткой, повернулись спиной к маленькой сироте, втиснутой в их группу.

Три часа кошмара. Но теснота, толкотня, голод, длинная очередь пассажиров, поднимающихся на борт парохода «Италия», — тут же забываются.

«Жив народ Израиля! Ам Исраэль хай!» — громкий хор сотрясает судно. Встав в круг, евреи танцуют на палубе. Члены молодежного движения из центральной и восточной Европы кружатся хороводом. Одинокий голос перекрывает хор, портит общую радость укором. Парень из Польши, который видел раньше девушек из Германии плачущими, рычит в их сторону:

— Стыд и срам! Еврейки обычно плачут по пути в страну Израиля!

Корабль «Италия» выходит в открытое море. Спасенные евреи от радости впадают в экстаз. Аплодисменты и пение звучат на корабле.

Твой народ Израиля, труженик и воин,

Твой народ Израиля, труженик и воин,

Будет заново построен,

Будет заново построен,

Каждый так и знай —

Жив народ Израиля!

Ам Исраэль хай!

— Эй, куколка, — стройный симпатичный парень пожимает ей руку, — меня зовут Фредди.

— Наоми, — отвечает она.

У него интеллигентное лицо, на нем чистая белая рубашка. Искры загораются в черных глазах девушки. Он задает ей вопросы на идише и немецком языке. Она отвечает ему на изысканном немецком и на несколько косноязычном иврите. Он берет ее за руку и с нежностью ведет к спасательной шлюпке, подальше от шума и толкотни пассажиров. Они говорят о положении в Германии и Польше, перескакивая от мечты Герцля о государстве евреев к прозе и стихам. В сердце ее пробуждается новая надежда. Нет, она не клоп! Она не черная и уродливая жидовка, которая достойна лишь одного — умереть. Это было ужасное чувство, которое врезалось в ее сознание и ранило душу каждый раз, когда она натыкалась на строй гитлеровской молодежи в белых рубахах и черных галстуках.

Фредди каждый день надевает новую белоснежную рубаху.

Ликование на палубе увлекает и ее. Но вовсе не так чувствуют себя остальные девушки из Германии. Они не понимают ни идиш, ни иврит. А именно на этих языках говорит большинство репатриантов. Это отчуждает девушек от всех остальных пассажиров.

Девушки внимательно следят за Наоми и Фредди, репатриантом из Польши Молодые люди нашли друг друга в этом тяжелом морском путешествии.

А семнадцатилетняя еврейка из Кенигсберга нашла общий язык с парнем из Литвы. Эта девушка не принадлежит к их группе, но и она записана в учебный центр в Иерусалиме.

Дождливое утро в порту Яффо. Серый сумрачный пейзаж. Местные лодочники в черных шароварах и разноцветных фесках гребут между тысячами апельсинов, колышущихся на поверхности воды, в сторону итальянского корабля, бросившего якорь. В эти голодные дни их основной заработок — перевозка пассажиров на берег. Лодочники быстро и ловко подают руки и сажают пассажиров на свои лодки и, не замолкая, болтают на смеси иврита и английского.

Испуганная Наоми трепещет, как рыба, в руках темнокожего лодочника, одежда которого ужасно пропахла потом. Как мешок картошки она сброшена в его небольшую лодчонку, раскачиваемую высокими шумящими волнами. Вместо чувства святости репатриации к берегам страны Израиля — глубокое унижение! Грубые чужие руки поднимают в воздух девушек. Носильщики-арабы волокут чемоданы и мешки. Британские пограничники следят со стороны. Горстка евреев исчезает среди чуждой толпы. Где жители еврейских поселений? Она смотрит во все стороны. Дома Яффо забиты арабами.

В один миг меняется ее настроение.

— Здравствуйте. Добро пожаловать! Меня зовут Рахель, — плотная, с добрым взглядом и мужской фигурой женщина обращается к ней, укрываясь от порывов продувающего порт ветра.

Репатриантка Наоми широко раскрывает глаза, глядя на тетку, пришедшую в Яффо, чтобы собрать группу. Перед ней Рахель Янаит Бен-Цви, руководитель учебного центра для девушек в Иерусалиме, женщина лет пятидесяти. Высокая, широкоплечая, с прямой спиной, она стоит в центре обступивших ее кольцом девушек. Она в длинном черном платье с длинными рукавами. На голове у нее черный чепец, на носу большие черные очки, придающие ей строгое выражение деятельной женщины, полной внутренней силы. Она обращается к молодым репатрианткам с речью на идише, смешанном с немецким. И платье ее развевается на ветру, усиливая ее сионистскую речь.

Три извозчика в красных фесках и необъятных черных шароварах ведут переговоры с израильтянкой. И вот уже девушки сидят в экипажах, и извозчики берутся за вожжи. Небольшие одноэтажные дома Яффо отдаляются под звонкий стук копыт и шум колес, оставляющих след в болотной почве.

У продуктового магазина «Тнува» по улице Яркон, в квартале «Ахузат Байт» (Поместье), экипажи останавливаются. Начальница сходит, распрямляет плечи и патетически провозглашает, что перед ними «Тнува» — сионистское продуктовое предприятие, производящее местные продукты питания для еврейского анклава. Через несколько минут она выходит из магазина, сияя от национальной гордости.

— Вот, свежая простокваша, — она протягивает голодным девушкам прозрачную банку с чем-то густым и белым.

— Фуй, тьфу! — девушки выплевывают в шелковые платки кисловатый израильский деликатес.

— Дорогие девушки! Это «Тнува! — священный пафос слышится в голосе Янаит Бен-Цви. — Это чудесная ивритская простокваша молочного предприятия Тнува!»

Новые репатриантки смотрят друг на друга в отчаянии и удивлении. Тнува? Кто он — господин Тнува? Король? Принц? Сионистский лидер? Быть может, Тнува — богатый и важный филантроп? Кем бы ни был Тнува, уважение остается при нем. Но при всем уважении к Его высочеству, национальная еда его имени ужасна.

Поезд на Иерусалим пересекает безлюдные поля, скалистый пейзаж, камни и дикие заросли. Аромат растений Израиля носятся в воздухе. Колеса стучат на стыках рельс, вагоны качаются. Рахель Янаит ни на миг не прерывает рассказ о чуде обновления ивритскими первопроходцами-социалистами страны праотцев.

В центре Иерусалима все сходят с поезда и садятся в экипажи. Уже в сумерках они останавливаются на пустынном поле, между зданием верховного наместника и большим военным лагерем шотландцев, в районе Талпиот. Девушки, выросшие в огромном и шумном городе, приходят в ужас. Посреди пустоши, на шоссе, ведущем в небольшой городок Иерусалим, гора мусора, два одиноких домика, учебный центр и центр для учителей-арабов. В двухэтажном строении, где девушкам предстоит жить больше года, их охватывает тяжелое чувство от ощущения враждебного окружения. Так вот, сбежали от одной беды к другой, и там и тут, им кажется, преследуют за еврейство.

В большом зале, используемом под клуб и учебный класс, организуют торжественный прием новичков. Девушки напуганы. Предостерегающие слова начальницы вселяют в них страх. Запрещены любые контакты с арабами, которые находятся за этим забором! С заходом солнца запирают ворота. Никто не выходит и не входит. Только по особым пропускам. Вечерние часы отводятся для расширения культурного кругозора и для общественных мероприятий. Девочки из Германии замыкаются. Начальница, женщина жесткая и несгибаемая, как стальной шест, представляет их всех, как жертв, беженцев от ужасного режима Гитлера. Она рассказывает, что отцы их сидят в концлагере. И тут же, не переводя дыхания, говорит об Израиле, как месте спасения евреев. Израильтянки из поселений Кфар Йошуа, Нахалал, разных мошавов, поворачивают головы и вперяют высокомерные взгляды в чужеземок.

— Это пальто для меня дорого. Его мне подарила старшая сестра, — не прошли и сутки со времени приезда, как мечты Наоми разбились вдребезги.

Мосты к израильскому обществу сжигаются из-за того, что она не хочет продать свое черное кожаное пальто израильской социалистке, подруги которой впечатлены оригинальной одеждой Наоми, особенно, синим свитером с карманами и элегантным пальто. С этого момента она отмечена, как материалистка и буржуазная индивидуалистка. В душевой они обнаружили, что она еще и похожа на общипанного цыпленка. У девушек выросли груди, а она — худая и плоская, как лепешка.

В память приходит ее собственный крик:

— Фрида, Фрида, Ильзе ранило в ванной!

Она скатывается по перилам винтовой лестницы и врывается в кухню. Фрида бежит по ступенькам вверх.

— Это ничего, это только рана, — Фрида облегченно вздыхает. Десятилетняя Ильзе преспокойно плещется в ванне.

— Но я видела кровь.

— Это, в общем-то, не кровь.

— Но…

Она не могла простить Фриде такую небрежность и сообщила об этом Лотшин и Гейнцу. Бедная Ильзе. Старшая сестра занимается своими делами, и ее не трогает ранение Ильзы. Гейнц потянул ее за косички и только назвал по-домашнему: «Трулия». Садовник Зиммель сказал, что не следует об этом говорить. Это случается у женщин и однажды случится и с ней.

Прошел месяц. Она ходит по учебному центру, бледная, замкнутая в себе. Рахель Янаит взяла ее в клинику доктора Ганца. Гинеколог сказал, что проблема решится сама собой. Умные девочки развиваются поздно. Ей надо питаться, успокоиться, и все будет в порядке. В порядке? Когда? В отношении питания положение ее наихудшее среди девушек из Германии. Увидел бы дед, чем кормят его внучку, стукнул бы тростью по полу и сказал бы, что даже его домашние животные покраснели бы от такой кулинарии

.

Переход из культуры в культуру, из одной атмосферы в другую, труден для новых репатрианток в новой стране. По сравнению с покинутыми местами, условия существования в учебном центре, на сельскохозяйственной ферме, несомненно, худшие, но приемлемей условий жизни большинства жителей страны. На жилом этаже, в каждой комнате стоят четыре кровати, стенной шкаф, в центре — простой деревянный стол и четыре стула. Вся мебель светлого зеленого цвета. Но, черт возьми, голод взвинчивает нервы. Бурчит в животе. По ночам кишечник болит от еды, жареной на подсолнечном масле. Более того, неприятные запахи из кухни распространяются по всем комнатам.

— Вы избалованы, — лопается терпение у Рахель Янаит, — смотрите, как росли мои дети! Какими они были голодными! Жили на одном хлебе и газированной воде. Отец, Ицхак Бен-Цви, будущий президент Израиля, сажал их на свои плечи, и они воровали фасоль, баклажаны из корзинок на головах арабок!

Старожилы впадают в ярость, когда слышат от этих избалованных девушек, что в Германии они не знали, что такое голод.

— Евреи, чтобы спастись от голодной смерти, воровали фрукты и овощи у арабов, — рассказывает Рахель Янаит о людях Второй алии и тут же привычно переходит к теме героизма еврейских поселенцев в стране Израиля.

Рахель Кастенберг, дочь министра культуры в правительстве Веймарской республики, сказала, что за работу по приведению в порядок гигантской библиотеки в Рехавии у друзей ее родителей им будет подаваться привычное немецкое угощение — кофе с молоком, печенье, пирожные и сладкие сливки.

Девочки обрадовались, но Рахель Янаит разгневалась:

— Вы хотите, чтобы все думали, что здесь вас морят голодом. Это создаст плохое впечатление об учебном центре.

Но девушки из Германии не очень-то серьезно отнеслись к кислому выражению ее лица и предъявляемым ею обвинениям. Все время их работы в библиотеке они получали удовольствие от домашней обстановки, с которой давно расстались.

Рахель Янаит ни на шаг не отступала от поставленной цели. Она твердо стояла между пустыней и еврейским поселением. Она не отрывала пытливого взгляда от домов города, его стен и башен, вздымавшихся с одной стороны, и серых обнаженных скал — с другой. Она не переставала говорить о том, что можно расширить границы Старого города, построив новые современные кварталы в нынешней пустыне. Она приехала со Второй алией, обладала стальной волей и даром предвидения. Ученицы скоро раскрыли для себя источник ее силы и стойкости. Она была неутомимой активисткой многих проектов, играла ведущую роль в организации «Страж» (Ашомер), руководила движением трудящихся женщин в «Хагана» в Иерусалиме. Еще в 1910 году она участвовала в создании еженедельника «Единство», первом печатном издании движения «Поэлей Цион» (Трудящиеся Сиона).

Рахель Янаит не получила общего образования, но очень высоко его ценит. Она стала одной из основателей еврейской гимназии в Иерусалиме. Она верит в трудовое воспитание без различия полов. Борется за равноправие мужчин и женщин, за их одинаковый статус. Поэтому она в 1911 году обучалась агрономии во Франции. По возвращении в страну Израиля она создала сельскохозяйственную ферму для девушек — учебный центр, где с утра до полудня проходят школьную программу, а после обеденного перерыва занимаются сельскохозяйственным трудом. Для закалки характера девушек из Германии она поручила им перенести гору навоза с одного места на другое, беспрерывно передвигаясь туда и обратно, с двух до пяти часов. Изнеженные ученицы должны привыкнуть и к черной работе в поле и к уходу за домашними животными. Она приучит их к запахам животноводческой фермы.

Образование и культура, несомненно, весьма важные элементы духовного воспитания человека. Самое трудное для нее — это заставить их учить язык иврит и постигать основы культуры своего народа. На каждом еженедельном собрании она читает им нотации:

— Лучше вы будете заикаться на иврите, читать стихи Бялика на иврите, чем Рильке на немецком!

Отложить немецкую поэзию и прозу ради литературных произведений на иврите?! Новые репатриантки из Германии посмеиваются над ее требованием, за исключением одной, не похожей на остальных, ученицы, околдованной звуками языка иврит. Еще живя в родном доме, она хранила верность священному языку. По ее просьбе раввин приходил к ним в дом, чтобы учить ее молитвам и читать с ней рассказы из Священного Писания.

А теперь страна Израиля и древнееврейский язык проникают в самую глубину ее души. Она старается избавиться от тяжелого акцента «йекке» — «трудно понимающего иудея» — такую кличку здесь дали выходцам из Германии. Она хочет искоренить из себя немецкий язык, но, не дай Бог, немецкий литературный. Ни за что она не откажется от чтения произведений Гёте, Гейне, Томаса Манна и, конечно же, от стихов Рильке, самого любимого из всех немецких поэтов. Но, со временем, девочка пополняет запас слов, учит идиоматические выражения и правила грамматики. Ее иврит постепенно выравнивается с немецким. Только английский ускользает из памяти.

Уже три месяца она живет в стране Израиля, и священный язык открывает ей свои тайны в ответ на ее любовь к нему. Это придает ей уверенности. В центре города она купила два словаря — иврит-немецкий и немецкий-иврит. Днем она упражняется в разговорном иврите, беседуя с израильскими работниками фермы, а ночами уединяется на кухне. Сидит и переводит стихи и рассказы с немецкого языка на иврит.

Три месяца они живут в стране, и европейские девушки уже просят избавить их от отвратительных запахов навоза, колоссальные горы которого они все еще переносят с одного места на другое. Они неожиданно видят возникшую перед ними, Рахель в явно хорошем настроении, что бывает весьма редко. И они решают поручить Наоми выступить перед Рахель с требованиями.

— Мы не хотим больше копаться в навозе! Мы не выдерживаем этот запах! В центре кабинета начальницы стоит Наоми, поднявшая знамя восстания.

— Навоз страны Израиля лучше пахнет, чем духи в твоем немецком доме!!! — приветливое лицо Рахели мгновенно изменилось.

Резкий обличительный рявкающий тон просто парализовал девочку. Дрожа, как оторванный от дерева лист, она сбежала от этого голоса. Бунт потерпел поражение. Гора навоза, рядом с учебной фермой, будет продолжать вонять. Гора мусора останется неотделимой частью быта и бытия фермы.

Беженки из Европы раздражены неорганизованностью и беспорядком в учебном центре. Это потому, что Рахель Янаит значительную часть времени отсутствует. Она постоянно занята деятельностью в Совете по женскому труду и другой общественной работой. Лишь в послеполуденные часы она занимается проблемами и жалобами работников фермы — они недовольны оплатой их труда. Эва, девушка из состоятельной кенигсбергской семьи, чувствует себя обманутой. В проспекте, распространяемом в Германии, написано: «Это сельскохозяйственная ферма с коровником, пчельником, курятником, оранжереей. Занятия по образовательным предметам ведут университетские преподаватели». В реальности же уроки не упорядочены из-за отсутствия учителей и фонда зарплаты для них. Преподавательский состав все время меняется. Большинство уроков ведется не университетскими преподавателями, а самоучками или членами кибуцев, получившими годовой отпуск и проживающими на съемных квартирах в Иерусалиме. Эва прошла подготовительный курс по работе в оранжерее, но ей было сказано, что там уже работают шесть девушек. Тогда она попросилась на работу в курятник. И тут ей сказали, что все места заняты. Эве дали краску и известь чтобы красить стены курятника. Молодая идеалистка искала настоящую творческую работу и попросилась на работу в коровнике. Ей сказали:

— Ты видишь этот дом? В нем живет верховный наместник. Он против того, чтобы здесь возвели коровник — не хочет, чтобы его одолевали мухи.

Эва хочет немедленно оставить ферму, и не потому что в проспекте была написана сплошная ложь. Более трех месяцев ей не возвращали личные вещи, исчезнувшие в порту Яффо, чемодан и мешок с простынями, одеялами. В последний раз она видела их, когда вещи грузили в трюм корабля.

— Чего ты беспокоишься? — беспечно спрашивает ее Рахель Янаит.

Ей все равно, что за все месяцы хранения вещей придется платить таможне. Девушки из Европы поддерживают требования Эвы. Их не устраивает плохое преподавание, разрыв между обещаниями, ожиданием и действительностью. Здесь очень плохая охрана, а ведь ферма отрезана от центра города. Как-то Эва и еще одна ученица остались одни в здании, без охранника. Страх перед арабами одолевали их, пока не вернулись девушки с покупками из города в сопровождении английских солдат. И что сказала по этому поводу Рахель? Обратилась к девушкам, которые опоздали, и сказала:

— Вы совсем распустились. Чего вы шляетесь по улицам?

Исходя из всего этого, Эва потребовала от Рахели вернуть ей родительские деньги. Сказала, что пойдет в кибуц, а деньги передаст брату, который находится в кибуце Бейт А-Шита. Рахель ответила ей:

— Я не отдам тебе деньги, их мне дали твои родители.

Эва ответила:

— Оставлю здесь всё до копейки, но тебе это даром не пройдет.

Рахель делает многое для поселений, но не занимается проблемами — физическими, духовными, душевными — учениц..

Доктор Нелкен, еврей, уроженец Германии, который назначен Еврейским Агентством ответственным за здоровье учениц, пытается убедить Рахель улучшить условия жизни на учебной ферме.

— Доктор, вы поменяли свою европейскую фамилию на еврейскую?

Она намеренно уклоняется от темы, открыто намекая на то, чтобы он не лез не в свои дела.

— Я родился с фамилией Нелкен и с ней останусь! — доктор багровеет от гнева под цвет своих рыжих волос, отвечая ей грубым низким голосом.

Доктор Нелкен человечен и любим новыми репатриантками. Болеет за каждую, старается облегчить причиняемые девушкам страдания — болезни кишечника, страхи, тоску по родным. Руководительница учебной фермы решает все эти проблемы ужесточением.

Испытывая недостаток общения, некоторые из девушек группы флиртуют с водителями автобусов компании «Эгед» во время поездок в центр города и обратно, на ферму. Наоми самая молодая среди девушек группы. Чувство отчуждения сливается у нее с ощущением, что она уличная девочка, оставленная без присмотра и лишенная защиты. Учеба и чтение книг стихов и прозы, которые она приобретает в книжном магазине в центре города, помогают ей заглушить тоску.

Хуже, когда она заболевает. Впервые ни Лотшин, ни Фрида не сидят днем и ночью около ее постели, когда ее лихорадит от высокой температуры. Три недели она страдала от желтухи, ощущала абсолютную беспомощность. Добросердечный доктор Нелкен посещал ее каждый день, развлекал шутками и успокаивал. Но это, конечно, не заменяло дом.

Каждый четверг возбуждение охватывает людей в большом зеленом зале, когда они слушают отчет о текущей сионистской деятельности поселенческих учреждений из уст Рахели. И несмотря на весьма строгое выражение ее лица, сердце Наоми сжимается от национального чувства, особенно, когда ораторша обращается к девушкам во втором лице.

— Дорогие первопроходцы, вы находитесь в начале новой эпохи!

Судя по дрожащим ноткам ее голоса, успехи велики.

— Это — время возрождения рабочего класса, возрождения еврейского народа! Время самопожертвования во имя высшей цели. Это исторический час, диктующий нам: время, вперед! Как и первопроходцы, вы принадлежите к молодежи, которой предстоит бороться с опасностями, и, конечно, нет сомнения, что будущие войны потребуют от нас жертв. Вы — динамическая сила будущего руководства. Нам, еврейкам, израильтянкам, первопроходцам, настроенным в национальном духе, предстоит нелегким трудом, потом и страданиями, построить здесь отечество еврейского народа. Это — тысячелетняя мечта, дающая силы нашим душам. Многие препятствия стоят на пути сионистского предприятия, но мы обретем силы и преодолеем их.

Идеи возрождения страны Израиля, еврейского народа и его непреходящих ценностей пустили глубокие корни в душах девушек. Рахель говорит, что им выпала большая честь жить в Иерусалиме, ступать по священной земле и обрабатывать ее вместе со строителями будущего еврейского государства, где будет властвовать равенство и взаимоуважение. Все евреи ответственны друг за друга. Один за всех и все — за одного. Она возносит до уровня чуда самопожертвование во имя себе подобного, эмоциональную связь каждого еврея с будущим еврейским государством, за которое первопроходцы ведут мужественную борьбу, не жалея сил.

— Сионистское движение обязано мобилизовать все силы еврейского народа для строительства страны, — Рахель продолжает ораторствовать решительным голосом, — еврейская молодежь должна усвоить традиции нелегкой жизни во имя национальных идеалов. Еврейский труд не должен знать компромиссов. Необходимо быть продуктивными! Нужно собрать национальный капитал! Цель оправдывает средства! Погоня за личным капиталом разрушит все национальное здание! Социальная, общественная справедливость внесет свой неоценимый вклад в реализацию мечты!

Рахель высоко оценивает деятельность Еврейского агентства, принимающего активное участие в проекте национального возрождения. Молодые репатриантки обязаны знать обо всех учреждениях и организациях, работающих на пользу сионистского дела. Они обязаны следовать девизу Второй алии: еврейский труд на еврейской земле.

Кто выставляет требования, тот и должен их выполнять. Каждый день разболтанный грузовик возит девушек из учебной фермы в Талпиот в квартал Рехавия. Там расположена небольшая оранжерея сосновых саженцев, которой управляют родители Рахель Янаит. Девушек ожидает тяжелый ручной труд и обильный пот. Девушки с нетерпением ждут окончания работы на учебной ферме. С ранцами за спиной и пищей на день — халвой, маслинами и толстыми ломтями хлеба, как полагается тем, кто трудится и наживает мозоли на руках от работы на земле — девушки приезжают в Рехавию высаживать сосновые саженцы для будущих хвойных лесов, которые с течением времени покроют пустынные скалистые земли.

Хозяйничает в оранжерее мать Рахели, высокая костлявая женщина. Лицо ее покрыто глубокими бороздами, под стать вспаханному полю. У старухи открытый дружественный характер. Бдительным взглядом встречает она девушек у барака рядом с оранжереей, в котором проживает Рахель. Девушки, экономя воду, поливают слабые саженцы, ибо на счету каждая капля воды. Ноги их месят грязь между грядками, а взгляды время от времени обращены на небольшой барак с тонкими дощатыми стенами.

Сюда приходят самые важные руководители еврейского поселенческого анклава, члены Третьей алии, ибо Ицхак Бен-Цви, муж Рахели, является председателем Национального Совета и одним из руководителей Еврейского агентства. В этом небольшом бараке принимаются решения, обязательные для выполнения военной организацией «Хагана» (Защита), здесь проходят заседания профсоюза, членов движения «Ахдут Аавода» (Единство труда), Рабочей партии страны Израиля — МАПАЙ, — управляющей анклавом, и Национального Совета. В этом скромном бараке проживает семья родителей Рахели и два их внука — сыновья Рахели — Эли и Амрам. Дед выращивает саженцы для Еврейского Национального Фонда, убирает в бараке и готовит еду.

— Скажите ему, чтобы шел к столу обедать, — командует старуха девушкам.

Тяжелое молчание царит за столом из-за давней ссоры между стариками.

Отношение Рахели Янаит к родным и к остальным жителям оранжереи поражает девушек. Она вообще не вмешивается ни в охладевшую супружескую жизнь своих родителей, ни в романтические отношения своей сестры — скульпторши Батии Лишанской, живущей в полной гармонии с подругой, художницей, в отдельном совсем небольшом бараке. Их частый смех доносится из-за тонких деревянных стен. Их не смущает и то, что за ними наблюдают любопытные глаза.

— Почему эти грядки кривые? — Рахель захватывает врасплох учениц. — Наоми, иди в барак — выпей кофе с молоком.

Рахель беспокоит бледность худющей ученицы, и она посылает ее к своей матери. Девушки лопаются от зависти. Рахель меняет выражение лица, обращаясь к своей любимице. Она даже не ленится часто заходить в ее комнату. В столовой она видит, что Наоми не притронулась к пище, ее тарелка полная. И она просит повариху приготовить для любимицы что-нибудь вкусное. Рахель по-разному относится к своим питомцам.

— Не рассказывай мне сказки! — делает она выговор одной из воспитанниц, придумывающих какие-то причины отсутствия на недельных собраниях.

Но не выскажет ни одного упрека Наоми, когда та отвечает, что собрания ее не интересуют, она предпочитает читать книгу. Наоборот, Рахель делает ей комплименты за ее привязанность к учебе, особенно, к изучению иврита. В беседе с ней с глазу на глаз она даже заинтересовалась, каково мнение Наоми о программе обучения на ферме. Наоми сказала ей, что слишком большое внимание уделяется истории Греции и Рима. Это очевидно проистекает из желания первопроходцев-социалистов быть такими, как все народы. Мало уделяют внимания истории еврейского народа. Только это может отдалить от еврейского рассеяния и его галутской психологии. Она процитировала бывшего своего инструктора — коммунистку Любу — о том, что в социалистической стране Израиля не молятся.

— Наоми, молитвы вечны, — завершила Рахель беседу.

Девушки посмеиваются: это ж надо, большая и костлявая женщина выбрала своей любимицей эту хрупкую малышку и даже покрывает ее, когда та пропускает занятия. Ну, конечно, когда она почти всегда отсутствует на ферме, а ее руководство учебным процессом критикуется, Рахель старается успехами Наоми развеять слухи, гуляющие по коридорам Еврейского агентства.

Когда на ферму приезжали интеллектуалы и важные деятели еврейской общины и среди них Шнеур Залман Рубашов, (будущий президента Израиля, Залман Шазар), она приглашает остроумную и тонкую, не лезущую за словом в карман, Наоми к себе в кабинет, как образцовую ученицу.

— У Рахели только сыновья, так она нашла себе дочь.

Девушки относятся с пренебрежением к общению начальницы со своей любимицей. По ее указанию Наоми вводят в школьный комитет, хотя она не была избрана большинством голосов. Неумение влиться в общество — ее ахиллесова пята. Ученицы отдаляются от нее не только потому, что она моложе их на год-два, а потому что в их глазах она странная, высокомерная, ее невозможно терпеть и невозможно с ней сблизиться. Поэтому Наоми чувствует себя неполноценной среди уже достаточно зрелых девушек.

У средних учениц и не таких ярких девушек Рени Прагер или Рахель Кесенберг, отцы которых, известные в Германии социал-демократы, сидят в концентрационном лагере, нет никакой мотивации к изучению иврита, как и других предметов.

Рахель же, если любит — так любит, а если ненавидит — так ненавидит. К удивлению окружающих, у этой жесткой женщины светлеет лицо и теплеет взгляд, когда она смотрит на Наоми. Рахель считает, что Наоми духовно крепкая девушка. Она готова к жизни в кибуце. Но у нее есть необычные таланты. Мысли ее сложны и оригинальны, она быстро все усваивает. У нее необычные аналитические способности и удивительное умение точно выражать свои мысли. Эти качества и основательность, с которой Наоми подходит к порученному делу, делает девушку истинной ценностью для ивритского анклава. Преподаватели учебного центра видят ее тягу к знаниям. Каждую тему она изучает досконально, добираясь до самых ее корней, как человек, который боится упустить даже малую долю. Сердце подсказывает ей, что девочку ждет большое будущее. Она может, даже стать лидером в партии МАПАЙ.

— Учиться я могла бы и в другой стране. Кибуц — мое предназначение. Он существует только в Израиле.

— И для меня кибуцное движение весьма важно, — говорит Рахель, — но твое предназначение — не кибуц. Работников сельского хозяйства у нас более чем достаточно, нам необходимы интеллектуальные силы.

— Я приехала в страну Израиля быть первопроходцем, а не профессором.

— Страна нуждается в интеллектуалах так же, как в рабочих.

— Я буду трудиться наравне со всеми.

— Ты еще слишком молода, чтобы решить, что для тебя важно.

Решительный приказ не может преодолеть упрямство девушки. Желание быть среди первопоселенцев горит в ее крови, особенно теперь, когда еврейство Германии в опасности, и беженцы спасаются в стране Израиля. Но Рахель Янаит видит в ней и иное. Девушка переживает свое сиротство, обрыв всех семейных связей, изгнание из огромного дома и из Германии. Это тяжкий груз, с которым она репатриировалась. Он отравляет ее душу, стоит преградой между нею и обществом. Первым делом, Рахель хочет устроить девушке дом в стране ее мечты, чтобы она ощутила себя своей в новом окружении. Она ищет нить, следуя за которой Наоми могла бы выйти из одиночества и замкнутости. Этому посвящены их бесконечные беседы с глазу на глаз. Наоми удивляется сама себе. Она, которая никогда никому не раскрывала душу, ибо с детства пришла к выводу, что никто из окружающих не понимает ее ответов или объяснений, открывает свои душевные тайны давящей на всех своим авторитетом и жесткостью женщине.

— Наоми, что ты рассказываешь мне эти глупости, как ты родилась и каким была младенцем?! Кому это важно? — обрывает Рахель историю о шраме на голове девушки, прикрытом волосами. — Сейчас ты симпатичная девушка.

Жесткость реакции Рахели внезапно и в значительной степени освобождает девочку от призраков, живших в ней с детства. Порой теплый и доверительный тон сменяется строгими нотками.

— Ты распущена! Чего тебе шататься по улицам? — Рахель повышает голос. — Если у тебя такое сильное желание стать поселенкой, ты должна быть дисциплинированной, ты не можешь уходить неизвестно куда без разрешения.

Посещения Наоми жены известного писателя Агнона Эстерлайн производят впечатление на строгую начальницу. Но то, что она может бродить по улицам Иерусалима или, вообще, далеко от города, и никто не знает, где она, вызывают у Рахель гнев. Один раз она уже подняла на ноги всю ферму. Боаз, посланец Еврейского агентства, вернулся из Берлина. По просьбе Лотшин, он приехал в Иерусалим с большим свертком шоколада для Наоми. Боаз повел себя не так, как некоторые посланцы, которые оставляли себе посылки Лотшин, а передал Наоми сверток и, кстати, сказал, что едет в Хайфу. Ее тут же захватила идея — ехать с ним на север страны, посетить летний лагерь движения Ашомер Ацаир в лесах горы Кармель.

В середине пути машина неожиданно остановилась у кондитерского магазина. Боаз на минуту заскочил туда. Она обрадовалась. Боаз хочет ее побаловать.

Быть может, Лотшин его просила об этом, или она сама ему понравилась. Но почему такая красивая коробка, обернутая в блестящую цветную бумагу и перевязанная светящейся красной лентой, брошена Боазом в багажник? Она была весьма разочарована, когда Боаз снова взялся за руль.

— Моей невесте, — обронил он.

— Жалкая дура! — обругала она себя и уставилась в окно, чтобы он не увидел выражения ее лица.

— Что случилось? — забеспокоился он. — Почему ты плачешь? Не поворачиваясь, она ответила:

— Ты напоминаешь мне мой дом и Лотшин. Я очень скучаю по ним, — приврала она.

— Знаешь что, пойдем, пообедаем в хорошем ресторане на горе Кармель. А затем я отвезу тебя в летний лагерь, — сказал он, чтобы немного развлечь девочку.

В кабинете директрисы Наоми ждал гневный разнос за поездку без разрешения.

Душевное состояние Наоми и так худо. На поляне в Талпиот она набросилась с кулаками на одноклассницу и расцарапала ей лицо. Это произошло во время лекции Зеева Вильнаи, известного знатока истории страны, о трагедии в крепости Масада. Главы еврейских семей, фанатики, чтобы не попасть в плен к римлянам, убили своих жен и детей и затем разыграли и собственные жизни. Брат убил брата. Оставшийся в живых разжег большой костер и покончил собой. Осажденные римлянами, они предпочли смерть плену и рабству. Это глубоко ранило душу Наоми, но не очень впечатлило остальных девушек.

— Уроки этого Вильнаи скучны, — слова Трудэшен словно ударили ее.

— Что она сказала?! — истерически закричала Наоми, и ринулась на нее, защищая честь героев Масады.

Девушки, обхватив ее со спины, оторвали от ставшей ненавистной подружки:

— Сумасшедшая!

— Что я тебе сделала?! — испугавшись пятен крови на своем лице и руках, вопила бедная Трудэшен.

— Что с тобой случилось? — потрясенно спрашивал Зеев Вильнаи эту, обычно тихую, отличницу.

— Что с тобой случилось? — точно так же спросила ее Рахель. — Мы не знаем тебя такой.

Наоми, ни разу в жизни не поднимавшая ни на кого голос, потеряла над собой контроль. Сгорая от стыда, стояла она в учительской и просила прощения:

— Не знаю, что со мной произошло. Мы слушали лекцию о Масаде. Это меня очень взволновало. Вильнаи сказал, что поедет с нами туда, на гору. И тут Трудэшен сказала, что урок скучен. Это меня ранило до глубины души. Не знаю, что со мной произошло. Я готова попросить прощения у Трудэшен.

— Я понимаю твои переживания, — Рахель погладила ее по щеке, — если бы кто-нибудь сказал мне, что самоубийство евреев на Масаде вызывает скуку, вероятно, я бы так же отреагировала, как ты.

Наоми напугало собственное поведение. Героизм и самопожертвование ревнителей, называемых фанатиками, на Масаде, нарушило ее внутреннее равновесие. Взрыв гнева довел ее до того, что она распустила руки?! Слезы сами текли из ее глаз. Что с ней происходит в стране Израиля? Это не она.

— Я хочу вернуться домой, — разрыдалась она.

— Ты хочешь домой? — как удары молотом, отозвались эти слова в ушах Рахели. — Тот, кто репатриировался в Израиль, должен быть счастлив!

Быть счастливой?! Она хочет вернуть себе то, что потеряно. Воспоминания о разрушенной семье разрушают ее саму. Климат Израиля ей чужд. Ей претит отсутствие культуры. Она не желает жить в этой пустыне только для того, чтобы остаться в живых.

— Я скучаю по дому.

— Ты скучаешь по дому, по Германии? — Рахель готова была лопнуть от ярости. — Страна Израиля твой дом. Ты что, не понимаешь? Гитлер — не одноразовое явление. Ностальгия по Германии вредит тебе.

Девочка чуть не задохнулась.

— Германия это моя мать и мой отец, вся моя семья, мое детство. Я не смогу стереть из памяти Германию, — прошептала она.

Рахель поняла всю остроту положения. И тут же, оседлав своего конька, прочитала девочке лекцию о судьбе еврейского народа в диаспоре. Она говорила о страшной резне евреев казаками палача и ненавистника евреев Богдана Хмельницкого во время восстания на Украине против поляков в 1648–1649 годах. Тогда погибло более 100000 евреев, а Хмельницкий стал национальным героем. Рахель описывала скитания ее предков из Польши в Россию. Во время войны между царской Россией и польско-литовским союзом за владение территориями Украины и Белоруссии русские войска обнаружили народ, о котором знали лишь одно: он распял Иисуса. Из-за этого запрещено было этому народу войти в святую Русь. В этой войне, длившейся с 1654 по 1667 год, евреи были изгнаны из Вильно, но многие из них вместе с пленными поляками были высланы вглубь России. Многих евреев насильно заставили принять русскую веру. Так возникло в Москве небольшое поселение выкрестов, часть которых осталась верной иудаизму.

Чтобы девушка поняла глубину отвращения этого народа к евреям, Рахель рассказала, что реформы Петра Великого ничего не изменили в судьбе евреев. Петербург, новый город, от всей души принимал иностранцев, благодаря которым создавалась крупная буржуазия, по примеру буржуазии Европы. Но император ужесточил свое отношение к евреям. Когда Петр посетил Амстердам в 1698 году, он воспротивился сотрудничеству с еврейскими купцами, сказав, что не пришло еще время двум народам жить вместе. И призыв царя к западным мастерам искусства в 1702 году — приезжать в Россию евреев не касался. Во время Северной войны он наложил тяжкие наказания на евреев — арендаторов земель и кабатчиков.

— Мои дед и бабка вынуждены были вернуться в Польшу, чтобы похоронить своих мертвых, — объяснила Рахель. Русский царь запретил создавать еврейские кладбища в России, чтобы не дать евреям обосноваться на русской земле. Рахель говорила, а Наоми чувствовала, как ложится на ее душу тяжкий груз еврейской судьбы. Она должна была понять, какое ей выпало счастье не жить в диаспоре.

— Даже Екатерина Великая, находясь под влиянием Французской революции, вступила с евреями в экономические отношения, и они принесли в русскую империю принципы торговли, принятые в Европе. Но, тем не менее, она ограничила их проживание «чертой оседлости».

Рахель добавляла в свой рассказ подробности, чтобы раз и навсегда отвадить Наоми от мыслей о возвращении в Германию.

— Судьба евреев — быть преследуемыми в диаспоре, — голос Рахели дрожал.

Рахель вникала в историю семьи Френкелей. Наоми рассказывала, и в центре этой истории всегда стоял дед. Наоми весьма красочно описывала своих предков. Вот они приехали жить в Германию, открыли в небольшом городке, в Силезии, лавку по производству и продаже тканей. В течение нескольких поколений лавка превратилась в большую текстильную фабрику. В то время как евреи-ашкеназы ютились в гетто, предки деда пользовались особыми привилегиями. Детей они посылали получать образование. Те быстро усваивали новые идеи и столь же быстро повернулись спиной к своим еврейским традициям. Они усвоили образ жизни высшего германского общества, вступали в брак с немецкими женщинами, благодаря чему изменялся внешний облик их потомков. Многие из них — голубоглазые блондины высокого роста. Они буквально бежали от своего еврейского облика.

Перипетии судьбы одной из наиболее уважаемых еврейских семей Германии взволновали Рахель. Особенно любопытен для нее ключевой образ — дед Яков Френкель, события его жизни, его разносторонняя личность.

Молодой отпрыск буржуазной семьи предпочитал странствия из гильдии в гильдию вместо получения систематического высшего образования, созрел в сравнительно молодом возрасте, чтобы стать успешным изощренным бизнесменом. Вместе с этим, он удивлял семью своей романтической душой. Своим оригинальным анализом романа «Волшебная гора» Томаса Манна или произведений классической литературы он приводил в восторг гостей на вечеринках или званых обедах. Дед стал немецким патриотом. Но Германия его предала. Нацисты заставили его отказаться от дела всей его жизни, металлургического завода. Все нажитое им богатство было распродано с большими потерями.

Рахели нравилась верность девочки своей семье. Наоми стыдилась того, что ее любимый отец чурался своего еврейства и не признавал идеи сионизма. Но она преклонялась перед его ценностями, принципами и правилами жизни. С волнением она рассказывала, как отец самим своим присутствием, своим аристократизмом создавал особую духовную атмосферу в доме.

Все это произвело такое сильное впечатление на Рахель, что она предложила Наоми вступить в Рабочую партию Израиля — МАПАЙ.

— В МАПАЙ? — спросила негромко Наоми и ответила решительным отказом.

Неожиданно к Наоми возвращаются детские привычки, которые она, казалось, давно преодолела.

Она часто бывает в доме Курта Блюменталя. Один из видных немецких сионистов, он уже давно репатриировался в Израиль и живет в Иерусалиме. Его дочь, тоже Наоми, брызжущая энергией пышка, одноклассница Френкель. Наоми Блюменталь не особо интересует Наоми Френкель. Тем не менее, она откликается на ее приглашение помочь навести порядок в большой семейной библиотеке. Наоми Блюменталь удивленно спрашивает, для чего ее тезка таскает все время с собой ранец. В ответ Наоми молчаливо пожимает плечами. Хозяйке скучно, она оставляет огромное помещение, забитое книгами на попечение гостьи.

И тогда это случается. Она погружается в некое бессознательное состояние, точно, как в детстве и, словно кто-то ее толкает под локоть, вырывает блестящие страницы из альбомов и книг по искусству — репродукции работ Рафаэля и Микеланджело. Некая не управляемая ею сила толкает украдкой руку, и мигом снимки знаменитых скульптур и не менее знаменитых картин Рафаэля оказывается в ее ранце. Она берет с себя слово, она клянется себе не делать этого. Но грешит и грешит. Она просто не в силах одолеть внутренний импульс — выдирать из книг фотографии произведений искусства. Ни угрызения совести, ни настоящие страдания души не могут одолеть эти импульсы. Она старается отдалиться от библиотеки, но по детской привычке, прислушивается к разговорам взрослых в гостиной Блюменталей, точно также, как когда-то спрятавшись за бордовыми шторами, слушала разговоры в кабинете отца.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.