Глава девятая

Глава девятая

Давно не было такой холодной зимы, как в 1933 году.

По улицам рабочих кварталов шатаются пьяные и орут «Хайль Гитлер». И это те же самые рабочие, что поддерживают социал-демократов и коммунистов. Агитаторы предупреждают: не угощайтесь пивом, которое предлагают незнакомые люди. Это нацисты, которые любыми средствами стараются привлечь на свою сторону избирателей. Это они спаивают рабочих бесплатным пивом, в которое добавлена водка. Голод, безработица, отчаяние загоняют наивных людей в пьяную ловушку. Они не видят, что их жизнь хоть немного улучшается.

Представитель правых сил Фон Папен, юнкеры, магнаты тяжелой промышленности Крупп и Тиссен требуют отставки действующего канцлера генерала Фон Шлейхера, который решительно настроен вернуть порядок в государство. Дряхлый президент возражает против требования канцлера распустить парламент и поставить вне закона нацистов и коммунистов, ибо, по мнению президента, это требование противоречит конституции. Генерал Шлейхер подает в отставку после двух месяцев своего правления. Те же силы, что способствовали его отставке, требуют от президента назначить канцлером сильного лидера.

30 января 1933 года. Дом Френкелей потрясен роковым известием. Фердинанд ворвался с сообщением о том, что Гитлер стал главой правительства. В доме, как обычно, подумали, что Фердинанд шутит. Тогда он включил радио, и все застыли в ужасе. Домочадцы приникли к приемнику, который вещал о том, что канцлером назначен Гитлер. Все собрались в кабинете и слушают, как анализируют шансы гитлеровской коалиции. На последних выборах фракция нацистов стала самой большой в рейхстаге, но противники нацистов склоняются к мнению, что новое правительство падет так же, как предыдущие, из-за недостаточного числа министров от нацистской партии. Телефонный звонок врывается в тягостную атмосферу дома.

— Первым делом, надо вывезти детей из Германии, — слышен по ту сторону провода взволнованный голос Филиппа Коцовера. — Бертель девочка талантливая, отец хотел, чтобы она училась в интернате в Англии.

Гейнц слушает опекуна своих младших братьев и сестер. Бертель бьет кулаком по руке Гейнца и кричит:

— Я еду в Палестину, для меня другой страны нет!

Филипп говорит, что он скоро придет, чтобы обсудить ситуацию.

Германия охвачена праздником. Тихая площадь у дома Френкелей шумит и освещается пламенем факелов. Звучит песня, гремят барабаны. Процессия флагов и факелов возбуждает любопытство жителей. Им интересно наблюдать марш гитлеровской молодежи, разрывающий тишину площади трубными звуками победы. Флаг на крыше нацистского клуба высвечен мощным прожектором.

Обеденный стол пуст. Вильгельмина, вся светясь и сверкая от радости, торжественно сообщает, что берет в этот вечер отпуск. Пятна гнева проступают на лбу деда, глаза его горят.

— Не помнится мне, — говорит он, — что произошли изменения в нашем договоре, время вечернее, а ужин не готов.

— Весь народ празднует, — отвечает повариха.

Дед не верит своим ушам:

— Вильгельмина, это нацисты празднуют, а не весь народ, — голос деда гремит, чуб его трясется.

— Уважаемый господин, Гитлер пришел к власти законным путем, значит он законно глава всего народа.

— Если ты выйдешь сегодня вечером — праздновать с нацистами, можешь в этот дом не возвращаться, — дед указывает на дверь и ударяет кулаком по столу. — Ты нарушаешь договор. Дом для тебя закрыт.

Вильгельмина посылает деду высокомерный взгляд и отвечает грубым голосом, что она выходит праздновать со всем народом.

— Забирай свои вещи с собой и оставь на этом столе свой адрес. Пришлю тебе заработную плату по почте.

Вильгельмина достает из сумки карандаш, записывает адрес и впопыхах собирает свои вещи в чемодан.

Площадь перед домом уже полна народа. Вздымаются руки, горланят голоса «Хайль Гитлер! Смерть марксизму! Смерть евреям!»

Еврейский дом сотрясается от песни:

Разобьем головы евреев, сынов Сатаны,

Так грядущее наше спасти мы должны.

Уничтожим их семя, предъявим им счет —

И кровь их с наших мечей потечет!

В доме Френкелей царит паника. Гейнц ведет себя так, словно жизнь кончена. Дед приказывает:

— Опустить жалюзи и портьеры!

Приемник беспрерывно вещает что-то о новом правительстве. Нервы деда не выдерживают:

— Выключите радио!

С печальным лицом и опущенными плечами он плетется к воротам. Гейнц, Фердинанд, Лоц и Бумба следуют за ним, не говоря ни слова. Дед задвигает железный замок с режущим душу скрежетом. С этой ночи никто не входит и не выходит через железные ворота, через служебный вход для домработниц и арочный широкий вход для телег, нагруженных продуктами, и карет.

Бертель прижалась лицом к оконному стеклу, чтобы разглядеть шумную площадь. Садовник Зиммель, стоящий сзади нее, пытается разыскать свою подругу детства, старуху Урсулу, служанку покойной баронессы, завещавшей дом нацистам. Вот она пытается изо всех старческих сил догнать факельное шествие, которое теперь, обогнув площадь, движется навстречу старухе. Строй расступается, и старая Урсула, проживающая в доме покойной «вороньей принцессы», ковыляет между факелами и флагами, развевающимися на ветру. Шествие покидает площадь, направляясь к зданию правительства, чтобы поздравлять Гитлера.

Бертель уходит в свою комнату. Гейнц запрещает ей покидать дом из-за ее еврейской внешности.

Бертель задумчиво сидит на краешке кровати. Она предчувствовала давно, что эти мерзавцы, марширующие строем по улицам с факелами, флагами и плакатами против евреев и марксистов, захватят власть. Покойный отец ошибался. Ведь он сказал ей, что граждане Германии не дадут преступникам взять власть в свои руки. Каждый раз, когда она начинала говорить о евреях, он цедил сквозь зубы: «Помни, ты немецкая девочка, как все немцы. Германия твое отечество!» В отличие от деда, отец преклонялся перед французской культурой и вовсе не думал, что Германия превыше всего. В глубине души он знал, что землетрясение, которое колеблет Германию, может привести к власти силы зла. Именно в этом причина того, что он полагался на Филиппа, составляя завещание, и возлагал на него ответственность за Бумбу и Бертель, которых в случае опасности необходимо вывезти из Германии.

Гитлер — глава правительства. Адвокат Рихард Функе примчался к деду, вошел в еврейский дом, а на лацкане его пиджака красовалась нацистская эмблема. Функе убежден, что новая власть не даст евреям держать литейную фабрику, на которой производят обоймы для патронов. Функе уважает деда и предупреждает его, чтобы не было у него иллюзий в отношении нацистов. Гитлер выполнит свои обещания, данные народу. Германия будет очищена от евреев. Функе предлагает деду передать руководство фабрики в его руки. Дед возражает.

В одну ночь Германия изменилась. Нацисты захватывают власть с молниеносной скоростью. Из спрятанных в лесах лагерей вышли на улицы городов подготовленные нацистами верные им солдаты, в большинстве своем бывшие безработные. За хлеб и униформу их в тайне готовили военному делу.

По дороге в школу девочка видит тотальную нацистскую пропаганду и ужас, охвативший город. Берлин полон солдат, полицейских, частей СС и штурмовых отрядов. Обычные люди увлечены празднующей толпой. Миллионы немцев идут в сторону дома главы правительства.

Бумба, мальчик веселого нрава, подавлен. Школы возбуждены лозунгами нацистов «Германия, проснись!» Дети кричат ему вслед: «Грязный еврей». Бумба вообще-то не знает, что это такое — еврей, и огрызается в ответ, что он не еврей. Дед повышает голос: «Ты умнее всех этих детей, потому что ты — еврей». Чтобы покончить с одолевающими Бумбу кошмарами, его переводят в еврейскую реформистскую школу «Элияу пророк». В столовой Бумба спорит с дедом, под смех домочадцев, что это самолет поднял пророка высоко-высоко поверх облаков, а вовсе не буря.

В доме тяжелая атмосфера страха и подготовки к эмиграции.

Исчезают люди. Бертель возвращается из школы, вся скорчившись от страха. Шесть эсэсовцев в черных мундирах постоянно дежурят в их школе, как и в других учреждениях, чтобы следить за преподаванием нацистской идеологии и разъяснением намерений фюрера, а также за организацией нацистских мероприятий. Нацисты намерены привлечь на свою сторону молодежь, чтобы прекратить разговоры о том, что немецкий народ не поддерживает нового канцлера. Для этого они используют ничем не ограниченную пропаганду своих идей. Эсэсовцам отвели в школе отдельную комнату, и они стали неотъемлемой частью школы.

В течение одной ночи в прах разлетелась привычная школьная атмосфера. Никто уже не обращал внимания на темную рубаху и синий галстук Бертель. Глаза всех были обращены на сверкающую от гордости Гильдштин, круглую, как шар, низкорослую толстуху. Отец ее принадлежит к верхушке нацистской партии. Он и нарядил ее в нацистскую форму с множеством эмблем. Гильдштин объявила всем ученицам, что отныне она не Гильдштин, а Гильдегард. Она привстала со своего сиденья и спросила Бертель:

— Как еврейка, что ты думаешь о победе нацистов?

Бертель ощутила, что обручем сжали ей голову, и ничего не ответила. До вчерашнего дня эта чванливая девица бегала за ней, умоляя сделать за нее уроки. Не использовал бы свои связи ее отец после своего избрания в рейхстаг от нацистской партии, лентяйка Гильдштин не была бы принята в гимназию, известную своим высоким уровнем образования.

Первый день учебы после прихода нацистов к власти вызвал у Бертель чувство отвращения. Гильдштин ведет себя так, будто все ее однокашницы должны стоять перед ней на коленях. На перемене они толпятся вокруг нее и подлизываются к ней одна больше другой. Кто-то говорит:

— Гильдштин, хочешь бутерброд со свиной колбасой?

Та отвечает:

— Я не Гильдштин, а — Гильдегард, — и берет бутерброд, всем своим видом делая великое одолжение, будто откусив, осчастливит весь класс.

— Гильдегард, хочешь марципан?

Она съедает марципан и прячет в портфель остальные приношения учениц.

Бертель гуляет по школьному двору. Что-то не видно Рени, которая учится в параллельном классе. Опасно выпускать на улицу дочь, если отец, еврей — депутат рейхстага от социал-демократической партии.

Германия празднует. К плакатам на стенах домов приклеены поздравления: «Да будет благословен наш любимый фюрер, что вернул нас к достойной жизни». Малыши в нацистской форме маршируют вместе с подростками, юношами и взрослыми. На улицах восстановлены порядок и чистота. Толпа движется к зданию правительства под рев труб, бой барабанов и националистические песни, распеваемые во все горло.

Бертель в одиночестве шагает по улице и внутренний голос нашептывает ей: нацисты говорят о евреях, как об исчадиях сатаны, как об отвратительно уродливых ненормальных существах, которых надо уничтожить. Евреи, кричат антисемиты, не принадлежат к человеческому обществу!

Внутренний голос атакует ее: нацисты правы. Я сама родилась с чудовищным наростом. Я уродлива, отличаюсь от всех, я ненормальна! Со всех сторон глядят на меня, словно я — чуждое и странное существо. На улицах орут: «Евреи опасны!», «Ничего нет в их вере, их раса — источник скверны!», «Смерть евреям!». Нацисты правы. Бертель ругает и хулит саму себя. Такое создание, как она, следует стереть с лица земли. Нет ей места в человеческом обществе. Ей надо умереть, уйти из жизни! Парни и девушки, чистенькие, в белых рубахах с черными галстуками, проходят мимо нее. Германия — их страна. Не ее. Покойный отец горько ошибался. Никогда она не была немецкой гражданкой, как люди вокруг нее. Германия ей никогда не принадлежала. Страна Израиля — ее родина. Тетя сионистка была права. Она со своими тремя детьми сбежала в Палестину, в свой дом, с английским паспортом.

Бертель со своим батальоном была на чрезвычайном собрании евреев в ортодоксальной синагоге на Рикештрассе. Ребята вышли потрясенные и разочарованные. Собравшиеся евреи с надеждой в голосе говорили друг другу, что у нацистов нет политической силы для управления государством. Правительство Гитлера непрочно. Нацистские министры составляют в нем меньшинство, и, вообще, это правительство раздирается противоречиями. Немцы народ законопослушный, просвещенный и культурный. Это народ поэтов, он сам исправит допущенные ошибки. Дикие националисты будут оттеснены с политической сцены.

Молодой раввин проталкивался между обескураженными участниками собрания. Он обошел зал, поднялся на возвышение и повысил голос:

— Не беспокойтесь. Бог Израиля не обманет свой народ. Гитлер успокоится. Фон Папен сделает его умеренным.

А были и такие евреи, которые считали, что не стоит сразу отвергать нацистов. Крикливый канцлер умерит свой пыл, став ответственным за власть. Нацистская идеология по книге Гитлера «Майн кампф» — «Моя борьба» — не будет им реализована. Уже были такие прецеденты в мире. Лидеры отрезвели, обнаружили солидарность всего германского народа и взяли ее за основу своей политики.

Молодые сионисты ушли с собрания в свой клуб. Они пели народные ивритские песни. Воспитатели говорили о новом положении и его последствиях. Приказали воспитанникам не приходить в школу в форме. И вспомнили британские законы об ограничении репатриации евреев в подмандатную Палестину. Когда же они вышли на улицу Бароненштрассе, то от изумления их ноги, казалось, приросли к земле. Навстречу им нескончаемым строем шли маленькие девочки, и впереди них колыхался плакат, на котором было написано большими светящимися буквами: «Мы, маленькие девочки, клянемся, что наша жизнь принадлежит нашему любимому фюреру». Потрясенные воспитатели и воспитанники не сводили глаз с малышек. Когда колонна детей прошла мимо, воспитатели решили посмотреть, что происходит на массовых собраниях у здания главы правительства. На улице смеркалось. И несмотря на предупреждение Гейнца, брюнетка Бертель заупрямилась и присоединилась к группе светловолосых воспитанников.

У рейхстага было столпотворение. Она пробивала себе дорогу среди миллионов людей, стоящих на тротуаре перед темными окнами здания и в экстазе орущих здравицы победителям. Лишь прямоугольник одного окна был освещен, и в нем было видно лицо Гитлера. Он приветствовал поднятием руки заходящуюся в истерике толпу, и море рук вздымалось в его сторону, сопровождаемое почти нечленораздельным ревом тысяч глоток: «Да здравствует наш вождь!», «Германский вождь — германскому народу!», «Да здравствует Адольф Гитлер!». На дорогах свирепствовал ужас. Команды следовали беспрерывно: «Стоять смирно!» «Выразить почести мертвым».

Юноши несли черные знамена с большими белыми буквами. Каждое такое знамя провозглашало имя бойца, павшего во имя Гитлера.

Представители государств, официальные делегации продолжали прибывать в столицу со всех концов мира с поздравлениями новому канцлеру. Шествия и церемонии в центре города, массовые марши поклонников Гитлера, его оппонентов и просто любопытных длились всю неделю.

Нацисты ликуют. Их банды, опьяненные победой, грабят имущество и магазины евреев. Подстрекательские речи беспрерывно звучат по радио.

На веранде около бассейна молодые члены семьи сидят молча, погруженные в себя. Старый садовник Зиммель сидит вместе с ними на скамье, оглушенный горем, и посасывает трубку, выпуская густые клубы дыма. Зиммель, верный социал-демократ, охвачен трауром по своей партии, оказавшейся такой слабой, что не смогла сохранить Веймарскую республику. Обычно веселая компания ныне погружена в глубокую депрессию и безмолвие. Стены бассейна поглощают каждый звук или нечаянно оброненное слово. Дед закрылся в своей комнате. Он говорил, что всем следует уехать в его усадьбу в Пренслау, а сам вернулся оттуда уязвленным до глубины души. Из всех соседей по имению только барон обрадовался, увидев его. Не так повел себя человек, бывший его душевным другом десятки лет. Дед вошел к нему в трактир, находящийся в глубине леса, забитый народом, в надежде излить другу душу. Но тот повернулся к нему спиной. Дед понял, что ему лучше уйти. Он вернулся в Берлин, уверившись в том, что стал лишним в христианском окружении.

Гейнц извелся. Дом угнетен. А на улицах не прекращается ликование. В конце недели Гейнц вышел вместе с Бертель из дома, чтобы немного проветриться в центре города, и почти тут же наткнулись на шумное шествие. «Веселись и пой, Германия!», «Хайль Гитлер!» — катилась людская волна. Лес рук вздымался над головами, забившими центральный проспект. Они были оттиснуты четкой колонной выстроенных по росту мужчин, женщин и детей. Стук начищенных до блеска сапог звучал в ритме маршевых националистических песен, сотрясая воздух. Флаги развевались над тысячеголовым строем. Пламя национализма пылало в сердцах, они двигались четкими прямыми рядами, чеканя шаг.

Стук каблуков гремел по центральному проспекту. И беспрерывно неслось: «Хайль Гитлер». И беспрерывно вздымались руки. «Когда кровь евреев потечет с ножей, Германия станет свободной!». Взвод барабанщиков шел впереди колонны. Бертель побледнела, сама себя подбадривая шепотом: «Это не моя страна. Это не мой народ. Я — еврейка, Мое отечество — страна Израиля». Гейнц отрешенно следил за шагающими мимо колоннами. Штурмовик, следящий за порядком у края тротуара, подбежал к нему и заорал:

— Поднять руку!

Гейнц не прореагировал.

— Мы отсечем тебе голову! Вырвем глотку, подними руку, как все!

Лицо штурмовика пылало, уши его побагровели. Гейнц сильнее сжал руку Бертель, и они удалились подальше от бесчинствующего нациста и рева человеческого отребья.

Дом Френкелей охвачен гневом. Огненные флаги, рев труб, грохот барабанов, националистические песни, единый стук каблуков вскружили голову Лоцу. Светловолосый парень говорит так, словно принадлежит к лагерю победителей. Лоц — спортсмен. Кубки по хоккею, полученные им на соревнованиях, выстроились на полках в его комнате. Парень ведет себя так, словно проклятия нацистов в адрес евреев его вообще не касаются. С высокомерием обвиняет самих евреев в их положении.

— Во всем, что касается нацистов, вы преувеличиваете. То, что они ненавидят евреев, еще не говорит о том, что евреев отовсюду изгоняют.

Дом потрясен. Нескончаемые шествия нацистов гипнотизируют Лоца.

— Я не знаю, что это такое еврей, и не хочу это знать.

Создается впечатление, что он предпочитает быть христианином. Бертель сжимает кулаки и удаляется в свою комнату. Она чувствует, что из всех домочадцев лишь один Гейнц понимает, что злой дух, овладевший государством, не станет коротким эпизодом истории. Не завтра наступит отрезвление в их любимом отечестве. Как бизнесмен, он всеми своими фибрами чувствует приближение катастрофы. А школьница Бертель уже почувствовала эту катастрофу на себе.

За одну ночь нацисты изменили характер школы. Ужас поселился в ее стенах. Каждая ученица обязана придти в актовый зал и прослушать лекции об успехах Гитлера и нацистской идеологии. Нацисты возбуждают ненависть к своим политическим противникам и, главное, к евреям, по их словам, доминантному фактору, наносящему ущерб немецкому народу.

Что это такое — еврейство?! По дороге из школы домой она думает о том, что только нацисты могут ей дать конкретный ответ, что такое еврейство и что означает — быть евреем. Она поднимает голову вверх. Легкий и шумный самолетик, как хищная птица проносится над ней и время от времени швыряет листовки с воззваниями: «Работа — всем! Хлеб и масло — всем!» «Германия освобождается!», «Гитлер — освободитель Германии!»

Листовки устилают землю. Гудение самолета и гигантские красные флаги с черными свастиками, развевающиеся на ветру над домами, шелестят и нашептывают ей: «Я всего лишь клоп, которого надо уничтожить!» Ноги еле несут девочку по снегу, засыпанному листовками.

В доме Френкелей тишина. Гейнц сидит на краешке кровати. Его лицо спрятано между ладонями. Кровь пульсирует в жилах над бровями. Договора, заключенные с евреями, больше не выполняют. У фабрики нет новых заказов. Часть рабочих уволилась. К счастью, Гейнц прислушался к совету семьи Гирш из Месингверка, и через некоторое время переведет наличные и драгоценности в швейцарский банк. Бертель крутится возле брата, жалея его.

Уже три недели Гитлер находится у власти. Бертель тяжело привыкнуть к форме гитлерюгенд, в которую облачили всех учениц. С евреями никто не общается. Девочки боятся с ней говорить. Даже Гильдегард перестала бегать за ней с просьбой сделать за нее уроки.

Гейнц гладит Бертель по голове, взгляд его недвижен. Гитлер — канцлер Германии. Силы оставили деда, его плечи опустились, движения стали медлительны и тяжелы. Старость проступила на печальном лице. Он перестал по утрам делать гимнастику под звуки патефона в своей комнате, не облачается в свои элегантные костюмы и не выезжает из дома по делам на карете с черным верхом и серебряными плюмажами.

Дед не может выдержать бездействие и овладевшую им черную меланхолию, и потому ходит на собрания еврейской общины, чтобы хоть немного набраться оптимизма у евреев Берлина. К примеру, там считают, что консерватор Фон Папен, заместитель Гитлера, будет действующим канцлером, а Гитлера он будет держать при себе, как марионетку. Дед прислушивается, но в глубине души знает, что Гейнц лучше них понимает нынешние реалии. Возвращаясь с общинных собраний, он запирается в своей комнате или в кабинете покойного сына, и ни один мускул не дрогнет на его лице. Единственно, к чему он прислушивается, так это к колокольчику молочника. Многие служанки покинули еврейский дом. И когда Фердинанда и Бумбы не дома, дед берет фаянсовый кувшин и направляется к молочнику в белом халате, постукивая тростью по снегу. В эти дни ему кажется, что только белые машины с кранами на боку пересекают город, как в доброе старое время. Дед, знакомый всей улицей, молчит и не ведет, как раньше, беседы с соседями, стоящими в очереди за молоком. Покупка продуктов откладывается на вечер, чтобы не выделяться и не привлекать внимание банд хулиганов.

Дом изменился. Сестры-альбиноски Румпель заняли место поварихи Вильгельмины сразу же после того, как дед ее выгнал. Они готовят простые блюда, ибо дед потерял вкус к деликатесам и все время печален. Он уже почти не поднимает век и не щиплет их за щеки. Домочадцы потеряли аппетит. Уборщица Кетшин со слезами рассталась с еврейским домом. Напуганная атмосферой Берлина, она уехала в свою деревню. За ней потянулись и другие. Остались лишь старый садовник Зиммель и, конечно же, Фрида. Близнецы взяли на себя уборку, стирку, глажку и шитье. Они заметно погрустнели, умолк их постоянный смех.

Руфь и Ильзе не наряжаются и не пользуются парфюмерией, не посещают места развлечений на улице Фридрихштрассе. Их друзья убежали из Германии в соседние страны или в Америку. Те, кто остался в Берлине, держат с ними связь издалека. Ушло навсегда время вечеринок в доме, с пением, музыкой и танцами.

Куплетист Аполлон, бывший любовник певицы Марго, сбежал в Бразилию. Он был освобожден из тюрьмы, благодаря связям художника Шпаца с одним из лидеров Гитлера — Юнгом. Сам Шпац тоже исчез. Ходят слухи, что он работает на животноводческой ферме в пригороде Берлина.

В эти дни Гейнц полностью прервал связь со своей подругой, христианкой Кристиной. Дом охвачен безмолвием, и в гостиной на креслах потягиваются после сна домашние псы, ворчат, постанывают, словно и они ощущают тяжкую атмосферу в доме.

Горит рейхстаг! Голоса из радиоприемников детально описывают происходящее. Гейнц вызывает Филиппа Коцовера. Дом весь как на иголках. Эта ночь, 28 февраля 1933 сотрясает почву под их ногами. В поджоге обвиняют коммунистов. Нацисты трубят об этом, сея панику среди населения. Нацисты используют это время доля того, чтобы уничтожить своих противников. Депутаты-коммунисты и тысячи партийных активистов арестованы и заключены в тюрьмы. Смятение и террор царят по всей стране. Гитлер провозглашает необходимость как можно скорей ввести диктаторский полицейский режим. Необходимо защитить народ от коммунистов и социалистов, врагов народа, опасных поджигателей германского парламента. Массы полны гнева против коммунистов. Люди слепо верят нацистской пропаганде или молчат, боясь террора.

Гейнц говорит деду, что необходимо не дожидаясь распоряжения новых властей, немедленно закрыть фабрику, продать оборудование, уволить всех рабочих и заплатить им выходные пособия. Дед молча отвергает это предложение. Нервы Гейнца на пределе. Горит рейхстаг, и неизвестно, где Бертель. Девочке с ее внешностью опасно находиться на улице. Потому он приказал ей держаться подальше от любого скопления людей и не ездить на трамваях.

Гейнц и Филипп уединились в кабинете покойного Артура. Филипп, как попечитель младших детей, предлагает вначале выправить сертификат Бертель в Палестину, а чуть позднее — Бумбе. Гейнц возражает:

— Нельзя такого чувствительного ребенка, как Бертель отправить одну в совершенно чуждую землю.

Он рассматривает возможность эмиграции всей семьи в соседнюю страну. Оттуда можно было бы следить за развитием событий в Германии и планировать дальнейшие шаги.

Филипп успокаивает друга. В Палестине молодых репатриантов не только используют для освоения страны. Их обучают и опекают. И сам Филипп, как только прибудет в Палестину, будет следить за детьми Френкелей. Дед и Лотшин молча слушают их разговор.

В Берлине свирепствует ужас. Нацисты сеют панику среди граждан. Слух о том, что красные планировали организовать в Германии революцию, такую же, как в России, подливает масло в огонь. Поджог рейхстага дает Гитлеру возможность разогнать парламент. Согласно указу «О Чрезвычайном положении для защиты народа и государства», который Гитлер заставил подписать старого президента, верные Гитлеру молодчики производят аресты без всяких ограничений.

Наконец-то и у деда открылись глаза. Гитлер укрепляет свою диктатуру, и вовсе не является марионеткой в руках Фон Папена, как полагают в еврейской общине.

Гитлер послал полицию, в которой действуют члены нацистской партии, уничтожить оплот красных — Вединг. Жители Вединга в панике бежали в рабочие пригороды Берлина.

Жизнь государства оказалась в руках власти, лишенной всяческих ограничений. С того момента, как Гитлер стал главой правительства Рейха, у него появилась юридическая возможность ввести любое чрезвычайное положение. Без малейших колебаний Гитлер ограничивает личную свободу каждого немца, отменяет право на выражение собственного мнения, включая свободу печати, запрещает объединения и собрания. Он отдает приказы об обысках, конфискации и ограничении владением имущества. С этого момента можно нарушать неприкосновенность личности, перлюстрировать переписку каждого, прослушивать его телефоны и телеграфные сообщения. Вдобавок к этому, власть во всех землях Германии переходит в руки центральной власти Рейха. Дед запирается в своей комнате, и печальное выражение его опавшего лица красноречиво свидетельствует о его переживаниях.

Атмосфера угроз и ужаса гуляет по гимназии имени королевы Луизы. Согласно приказу, весь учительский состав должен публично поддерживать нацистский режим. Те из учителей, кто не согласен с этим, уволены. Охранник Шульце на перемене оставляет входные железные ворота. Его сменили два эсэсовца, наблюдающие за толкущимися во дворе ученицами. Неожиданно крик одной из учениц всколыхнул весь двор:

— Так ему и надо! Он ведь социал-демократ!

Бертель прижалась к стене. Друга ее покойного отца в наручниках демонстративно вели через толпу учениц. Как высокопоставленный активист социал-демократической партии, он обвинен в деятельности против нацистов. Доктор Герман, подняв голову и напрягая спину, шел между двумя эсэсовцами. Бертель оплакивала про себя судьбу любимого директора. Даже отчитывая ту или иную ученицу, он был предельно деликатен, и, несмотря на это, нашлись ученицы, вслух радующиеся его аресту.

Доктор Герман пришел в аристократическую школу, как представитель Веймарской республики в начале двадцатых годов. Многие из учителей, принадлежащие к немецким националистам — «дойч-национале», кривились за его спиной: ведь он был либералом. Учителя, верные кайзеру, находящемуся в изгнании, были ожесточены против него, когда он возвел в консервативном германском учреждении памятник французскому просветителю Жан-Жаку Руссо. За его спиной обсуждали его высказывания по поводу критических замечаниях в его адрес. Директор шутил по поводу висящих на стенах школы портретов королей, кайзеров, полководцев, министров. И вот нацисты захватили власть, и доктор Герман был позорно уведен в наручниках из школы на виду у всех. Обвиненного в социал-демократической деятельности, его ожидала тюрьма или расстрел.

«Кто я?» По дороге домой Бертель с отвращением топчет ботинками нацистские листовки, разбросанные по всему городу и разъясняющие новые порядки, и внутренний голос не отстает: «Нацисты правы. Ты — клоп. Ты уродлива. Нет, нет, это вовсе не так. Нацисты лгут. Просто отец мой совсем не знал, что это такое — иудаизм! Нет, евреи не клопы!»

Бертель борется со злыми голосами. Отец ошибался! Время еврейства не прошло. На Бертель внезапно нападает слабость, руки бессильно обвисают, она беззвучно кричит: «Я хочу умереть, только умереть»… Ее бросает то в жар, то в холод. По ту сторону моря у нее есть родина! Отчаяние сменяется гордостью.

— Арестовали доктора Германа! Я не вернусь в школу! — истерично закричала Бертель, входя в дом. Успокоившись, она подробно рассказала об унижении, которому подвергся доктор Герман на глазах всей школы. Лотшин предлагает перевести ее в еврейскую школу, Гейнц возражает:

— Ты учишься в лучшей школе Германии, ты отличница. Никакой Гитлер тебя оттуда не выгонит. Мы дали слово отцу, что ты будешь учиться. Никто тебе не помешает завершить учебу.

Он звонит старенькой матери доктора Германа. Ни она, ни его сестры не знают, где находится доктор Герман.

В школе все изменилось. Назначен новый директор-нацист. Привратник школы Рихард Шульце, чье строгое лицо наводит страх на учениц, стоит у входных ворот в нацистской форме и весь сияет. Он шагает по двору и коридорам школы, выпрямив спину, как генерал. Бертель в страхе убегает от него. Порядки в школе изменились. Вдобавок к коллективному пению гимна «Германия, превыше всего», которым начинается каждый день занятий, теперь поют еще и нацистский гимн. Учителя с мировоззрением, близким к социализму, исчезли, торжественные церемонии без конца проходят в актовом зале, и «молодежь Гитлера» расхаживает в парадной нацистской форме. Принят закон о том, что вся немецкая молодежь отныне принадлежит «гитлерюгенд». Они должнв носить белые рубахи, черные галстуки, синие брюки и юбки, думать о национальной гордости и демонстрировать самоуверенность, которая должна отличать гитлеровскую молодежь. В отличие от них, Бертель и ее товарищи разгуливают в рабочих одеждах пионеров-сионистов. Темные рубахи не придают им уверенность, отличающую молодых антисемитов. Бертель чувствует себя жалкой и уродливой по сравнению со школьницами, поющими песню из фильма «Гитлерюгенд», который сразу же захватил школу.

По травам зеленым в сумрачный вечер

Скачет конь, и нет его краше.

Давайте, выйдем грозе навстречу,

Ибо грядущее — наше.

День отдает свое золото морю,

Белеет береза — нет дерева краше.

Мы небо захватим, мы с бурей поспорим,

Ибо грядущее — наше.

Лист зеленый пчелу обнимает,

Голос птиц доносится с пашен.

Мы победим, ибо каждый знает —

Грядущее — наше.

Родина, я тебе говорю —

Нет сильнее тебя и краше.

Хочу лицезреть восходящей — зарю,

Ибо грядущее — наше.

Грядущее принадлежит гитлеровской молодежи, но не семи еврейским школьницам, которых вызывают в гимнастический зал. Там их ожидают шесть эсэсовцев, уже ставших постоянной частью школьного пейзажа. У стены стоят двое учителей. Украдено в раздевалке платье одной из школьниц старшего класса. Эсэсовец приказывает еврейкам выстроиться по росту. Бертель, самая маленькая и худая, замыкает ряд.

Эсэсовец указывает на нее со смехом: «Поглядите на эту уродливую карлицу!». Он приказывает ей приблизиться к низкой сцене, на которой выстроились остальные шестеро. Один из эсэсовцев подставил ей ножку. Остальные громко захохотали.

— Открой ранец! — приказал металлический голос другого эсэсовца.

Двумя руками он порылся между ее книг и тетрадей. Она вернулась в ряд и заплакала навзрыд. После тщательного и настойчивого обыска всех семи ранцев, нацист заорал:

— Только еврейка могла украсть платье! Немецкая девочка не крадет. Если платье не будет найдено, вы все пойдете под суд.

Раздалась команда: «Разойтись!» И еврейские девочки строем вышли из спортивного зала. Когда Бертель прошла мимо учителя латыни, который присутствовал при унизительном зрелище, рука его скользнула по ее голове, словно он хотел сказать: «Я с тобой».

Дед, Гейнц, Лотшин, Фердинанд, Фрида и близнецы сидели вокруг обеденного стола, когда туда ворвалась Бертель, несвязно рассказывая о нанесенном ей оскорблении. Гейнц посадил ее к себе на колени, гладил ей волосы и просил успокоиться. Все в один голос закричали:

— Больше в эту школу ни ногой!

Гейнц решительно заявил:

— Это был твой последний день в этой школе. Но почему ты плачешь? Гордись тем, что ты еврейка.

Гейнц закурил сигару и после долгой паузы сообщил, что доктор Герман, взятый в гестапо, исчез, словно его поглотила земля. В среде социал-демократов ходят слухи, что он заключен в совсем недавно построенный концлагере Дахау. Там его пытали и убили. Бертель поднялась в свою комнату и швырнула в угол ранец. Доктор Герман уже не вернется в школу, так же, как и еврейские ученицы. Для нее же с этого момента единственным духовным домом стал сионистский клуб. Теперь все свое время она отдавала Движению и урокам иврита у раввина Хаймовича.

Угрозы нацистов загнали евреев в дома. Впервые из уст Гейнца прозвучало заявление о том, что им всем следует гордиться своим еврейством. Это было сказано на очередном ежемесячном собрании друзей покойного отца. Гейнц сказал одному из собеседников, что многие из нас могли годами не вспоминать о своем еврействе, но теперь, когда нам кричат, что мы евреи, мы не можем отказаться от еврейства. Бертель подстерегла Гейнца после того, как все разошлись. Она напомнила брату о его столкновении с отцом по поводу смешанных браков и повторила его слова: «Что странного в женитьбе на христианке». Гейнц ответил: «Сегодня я бы так не сказал».

Стук сапог и настойчивые удары в дверь раздались ранним вечером. Лицо Гейнца исказил гнев. Бумба, как пружина, рванулся к пылесосу, стоящему в нише в гостиной. Лотшин тянет за руку Бертель, торопя ее в свою комнату. Фрида остолбенела. В одно мгновение лицо ее состарилось.

— Ты почему обслуживаешь евреев? — двое эсэсовцев в черных мундирах с множеством значков грубо толкают ее в сторону.

— Я не служанка, я — экономка.

— Мы вернемся через три дня. Найдем тебя здесь — пошлем в концлагерь.

Эсэсовцы протягивают Гейнцу приказ: в течение трех дней ему следует избавиться от фабрики. Они начинают рыскать по комнатам и коридорам, забирая все, что им попалось под руки и понравилось, и покидают дом. Шестидесятилетняя Фрида заходится в рыданиях. Она не может оставить детей, которых растила, несмотря на угрозы.

Дед, подобно белой статуе, прирос к стулу. Дело всей его жизни рухнуло на его глазах. Мечта о создании династии литейщиков исчезла. Фабрика переходит в руки правительства. Ему дано три дня для распродажи оборудования. Адвокат-нацист, Рихард Функе ведет переговоры Гейнца с покупателями оборудования. Рабочие получают выходные пособия.

Дом погружен в депрессию. Усиление нацистов ставит евреев Германии в новую ситуацию. Только вчера гордые и уверенные в себе, они в единый миг стали отбросами общества. Евреи унижены, они оказались беззащитными перед насильниками. Черные свастики нарисованы на всех столбах электрических и телефонных линий, на заборах и стенах еврейских учреждений и жилых домов. Запреты следуют один за другим. Евреев попросту вышвыривают из германского общества.

Уже не раздается колокольчик молочника. Белая машина, развозящая молоко, перестала останавливаться у еврейского дома. И повернуть колеса в обратную сторону, в прежнее положение, невозможно. Не спасают ни деньги, ни имущество.

Рост национального самосознания и солидарность с невероятной силой охватывают еврейскую среду. Еврейские клубы полны народа, общественная и культурная жизнь в них бьет через край. Этим живет Бертель в клубе Ашомер Ацаир. Руфь, Ильзе и Лотшин активно участвуют в работе спортивного клуба «Бар Кохба». Лоц опередил всех, более года назад перейдя из христианского спортивного клуба в еврейский. Дети чувствуют себя хорошо в еврейской атмосфере. Уходит чувство беспомощности. Впервые у молодых членов семьи Френкель появляются еврейское самосознание, еврейская солидарность и сплоченность. На фоне страшной опасности родилось нечто освежающее и необычное, вторгшееся в ассимилировавшийся в течение многих лет дом. Не дает покоя рев громкоговорителей из дома покойной баронессы, ставшего клубом гитлеровской молодежи. Этот рев колышет стол и тарелки в столовой дома Френкелей. Дед бормочет:

— Хорошо, что смерть избавила Артура от необходимости видеть всю эту мерзость.

— Бумба, ты еврейский мальчик, убери сейчас же этот клинок вместе с ножнами с пояса, — жестким голосом говорит Гейнц.

— Это неправда, неправда, я не еврейский мальчик! Ты лжешь, Гейнц, — кричит Бумба, сжимая кожаные ножны клинка.

— Не жди нацистских подростков, которые хулиганят на улицах.

Гейнц резким движением выхватывает клинок из ножен, швыряет его через всю комнату. Фрида нагибается и убирает предмет спора.

— Сиди тихо, мальчик. Не так уж плохо быть евреем, — дед понимает, что творится в душе маленького внука, который никак не может вникнуть в события этих дней, нарушающие покой дома.

Нацисты разогнали рейхстаг. Сразу же после выборов 5 марта они объявили коммунистическую партию вне закона и захватывают все государственные учреждения. В доме ждали выборов, как чуда. Но худшее происходит изо дня в день. Нацисты в новом рейхстаге составили решающее большинство — 44 % голосов. У коммунистов только 8 % голосов избирателей. Дед швыряет на стол газету. Нацистские главари не теряют ни минуты. Они торопятся обосновать свою тоталитарную политику. Газеты и радио сообщают о создании нового концлагеря Дахау, строительство которого завершено, и там пребывают тысячи политических заключенных. Это противники национал-социалистической власти, социал-демократы, коммунисты и евреи.

Дед не поднимается с постели и ни с кем не хочет обсуждать последние события. Только об одном он попросил, еле слышно но решительно: внуки его должны бежать из Германии без него. Он уже слишком стар, и жизнь свою хочет закончить в Германии. Нет у него душевных сил заново строить жизнь в чужой стране. Гейнц и Лотшин сказали, что не уедут без него. Немцы преступно предали евреев. В аристократическом квартале Вайсензее из окон роскошных вилл свешиваются нацистские флаги. На их небольшой улице имени Гёте нацисты властвуют уже не только в клубе гитлеровской молодежи напротив их дома. Красные флаги с черными свастиками развеваются на ветру между высокими деревьями на площади. Дед упрямо не хочет выходить из дома, не хочет наткнуться на нацистов, на их шествия. Он молчит, потому что не хочет говорить по-немецки.

Март 1933 года. Конституция Веймарской республики используется теперь только в качестве издевки. «Закон о порядке утверждения на должности» принимается абсолютным большинством рейхстага. Гитлер, на основании 48-го параграфа Веймарской конституции, утверждается верховным главнокомандующим, ответственным за порядок и безопасность.

Наивные евреи совсем пали духом и все же еще не различают чудовища, которое протягивает свои щупальца к их имуществу и к ним самим, ставшим ненужными. Еврейская журналистика еще не приспособилась к новому положению и все еще призывает евреев бороться за свои права. Коммунисты, социалисты, люди свободных профессий арестованы. Отец Рени Прагер, один из важных деятелей социал-демократической партии, заключен в концлагерь Дахау. Их, дом, принадлежавший партии, конфискован. У ее матери нервный срыв. Несчастная Рени нанялась работать помощницей в немецкую контору, она нуждается в каждом пфенниге. Наоми чувствует себя обязанной ей помочь. Каждый день она забирает ее с работы к ним домой на обед.

Гейнц добивается разрешения эмигрировать во Францию, к родственникам в Париж. Таким видится временный выход из положения. Дед же говорит, что Гитлер не удовлетворится Германией, оккупирует всю Европу, и просит внуков уезжать в Соединенные Штаты. Гейнц согласен с дедом: Гитлер прорвет линию Мажино. Если он осуществит свои угрозы, вся Европа попадет в его руки. Дом лихорадит от советов. Кто уплывет в Южную Америку, а кто — в Палестину?

Единогласно решено. Бертель, сионистка, отправится в Палестину. Туда же, следом за ней, — Бумба. Старшие братья уедут в Аргентину, единственную страну, ворота которой раскрыты для евреев. Руфь с мужем и сыном от первого брака Гансом готовятся к отъезду. Она добивается визы на далекий континент. Хочет добраться с семьей до Швейцарии и оттуда пересечь океан до Буэнос-Айреса. Ильзе и ее жених Герман Финдлинг, студент медик, тоже намерены эмигрировать в Южную Америку. После получения им диплома, они поженятся и проведут медовый месяц в Париже. Лотшин останется с дедом в Берлине. Потом она исполнит обещание, данное отцу: уедет в Палестину, чтобы взять на себя заботу о Бертель и Бумбе. Старшие братья считают, что она сошла с ума. Дед ее поддерживает. Говорит, что с Бертель бесконечные проблемы, а Бумба устроится даже на Северном полюсе.

Бертель переживает, избавится ли странный дядя Альфред от иллюзии, что положение не может быть хуже, оставит ли преподавание иудаизма в университете в Карлсруэ и своих студентов. Бертель помнит разговор дяди с Гейнцом о том, что нацисты выйдут из подполья и победят на выборах. Это было осенью 1933, когда на семейном празднике Гейнцу было передано руководство литейной фабрикой.

— Дядя Альфред, — Гейнц нервно курил. — Наступили трудные, смутные дни.

— Что ты имеешь в виду? — дядя-профессор протер очки.

— Ты не обратил внимания на события, на сильнейший кризис, который свалился нам на голову?

— А-а, Гитлер? — дядя надел очки.

— Большая беда.

— Если Гитлер придет к власти, прекратится пропаганда против евреев. Нацисты не откажутся от еврейских голосов на выборах.

— Быть может, ты и прав, — Гейнц стряхнул пепел с сигареты.

Бертель нервничает. Филипп покинул дом, оставив тяжелое чувство приближающейся катастрофы. Как адвокат, выбранный еврейской общиной для защиты ее интересов перед властями, он рассказывал, какую отчаянную войну ведет с бесшабашностью и наивностью евреев. Он обращает их внимание на выдающихся евреев, которые совершают решительные поступки. Ученый Альберт Эйнштейн, который поехал в Соединенные Штаты с курсом лекций, завил, что не вернется в Германию из-за нарушений прав личности и равенства перед законом. Изобретатель газового оружия, крещенный еврей Фриц Хабер, который присоединился к требованию изгнать Эйнштейна из Прусской академии из-за его заявления, подал в отставку с поста главы института имени кайзера Вильгельма по физической химии в Берлине после того, как от него потребовали уволить из института всех евреев-ученых. Фриц Хабер бежал в Британию. Философ Герберт Маркузе и знаменитая актриса Элизабет Бергнер сбежали из Германии. Писатель Томас Манн, не еврей, предпочел оставить отечество после того, как отказался присягнуть нацистскому режиму.

Ассимилированные патриоты, явно не понимающие, что происходит, поднимают голос протеста против запретов, объявленных нацистским режимом. Они, создатели высокой культуры, уверены, что Германия в них нуждается, и не откажется от них. Еврейство Германии не желает читать пророчество, начертанное на стене. Филипп борется с распространенным в общине мнением, что Гитлер прибегает к террору лишь для того, чтобы укрепить свою тоталитарную власть. К воззванию Юлиуса Штрайхера, грубого редактора еженедельника «Дер Штюрмер», провозгласить первое апреля днем бойкота евреев, опубликованному в его еженедельнике по указанию партии, в общине вообще серьезно не относятся.

31 марта. Ящики с вещами Руфи, ее мужа и сына Ганса вынесены в гостиную. Фрида стоит на коленях у открытого ящика, вертит ручку серебряного половника и плачет:

— С восемнадцати лет я наливала суп этим половником и вот, из-за Гитлера я больше не буду его держать.

В глазах Гейнца, Лотшин и Бертель стоят слезы. Дед прижимает половник к груди Фриды и успокаивает ее:

— Половник твой, Фрида, он будет с тобой всегда.

Первое апреля. День бойкота. Холодно. Самолеты пролетают низко над домами. Из всех громкоговорителей раздаются националистические речи и песни. На улицах бесчинствуют нацисты. Лотшин и Бертель идут по центру города. Со всех сторон надвигаются на них люди с плакатами — «Бойкот!!», и слышны крики нацистов: «Смерть евреям!». Впиваются в уши клаксоны полицейских машин, ревут моторы мотоциклов нацистов. Отряды штурмовиков и эсэсовцев заполнили город. Нацисты в коричневой форме стоят у еврейских магазинов, следя за тем, как граждане соблюдают бойкот. В этот день членам еврейского молодежного движения запрещено ходить по городу в форме. Бертель решила в знак протеста поехать в еврейский магазин. Он находится в пролетарском квартале, недалеко от еврейской улицы Гренадирштрассе. Она решила купить синий плащ, который носят в движении, объясняя, что старый плащ запятнан чернилами. Лотшин вышла с ней. Ее арийская внешность защищает смуглую сестру.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.